***
Джим уже не так молод и не блещет энтузиазмом, но выезжает осмотреть труп Пугала. Мешок на измученном вирусом теле изодран, глаза открыты, и в них уже не плещется безумие, но на застывшем лице не отражается ни капли покоя, даже после смерти. Джонатан нанизан на железную балку, она торчит из груди и как будто издевается над его прозвищем. Вокруг летают вороны, и все это настолько напоминает спектакль, что Джим почти тянется проверить пульс. Ему отчаянно не хватает Харви, чтобы тот отпускал дурацкие шуточки и обзывал его «Дороти», но несправедливо было бы вытаскивать того из объятий постоянной, в кои то веки, женщины. Джим недолго возится с телом и оставляет его на тщательное рассмотрение экспертам. В груди что-то грустно ноет, и хотелось бы верить, что от облегчения. Безумец делает за нас всю работу Джим, разве ты не рад? Расслабься, давай лучше сходим на ланч.***
Джим набирает номер Барбары и долго, как умеет, отвратительно на самом деле, уговаривает покинуть город. Ради дочери Барбара, ради милой малышки, с моими глазами. На самом деле, стоило сперва позвонить Ли, уж она бы нашла к ней подход. Они удивительно сплотились, и уж кому-кому, но точно не Джиму постигать тонкости женской дружбы. Он поочередно давит на болевые точки и Барбара, уставшая быть сильной, позволяет себя уговорить. Им просто необходимо спланировать семейный ужин, чтобы как следует попрощаться. В Готэме никогда не угадаешь, насколько затянется очередной маниакальный период.***
Джим чувствует себя как минимум нелепо, неприлично долгое время стоя перед входом в Айсберг Лаундж, и ругаясь с охраной. А ведь было время, когда Освальда даже не удостаивали звонком, дабы сообщить о прибытии Гордона, почему-то негласно считалось, что появление здесь, тогда еще лишь Капитана полиции, вызовет в Пингвине исключительно положительную реакцию. Случалось конечно и такое, но настолько редко, что с каждым визитом Джиму чудилось, вот-вот и закроются навсегда слишком уж дружелюбно распахнутые двери, и он забудет дорогу сюда. Впрочем, сейчас двери в действительности закрыты, и это вызывает лишь глухое раздражение. Джим еще помнит, как мелкий поганец вламывался в полицейский участок, устраивал там громкие скандалы и как от него потом болела голова, а у самого Освальда наверное болело сердце. После недвусмысленных витиеватых угроз в сторону охраны, Гордону все же удается пройти внутрь. Угрозы конечно не подействовали, но они видимо решили, что если уж человеку так хочется умереть, то грех ему отказывать. Свободная страна все-таки. Минуя зал, Джим как-то уж слишком долго поднимается наверх по лестнице, он надеется, что это отсутствие ежедневных тренировок его подводит, а не нечто иное, чему он зарекся давать имя. Вина — Джим, ну признайся себе уже. Пингвин вполне ожидаемо оказывается в своем кабинете. Стол завален бумагами, и разве у него не должен быть секретарь? Судя по толстому слою пыли на столе, сюда запрещен вход даже уборщице, и Джим деликатно игнорирует зеленую шляпу, оставленную их общим знакомым, ведь на ней ни единой пылинки. Освальд долго поднимает глаза, наверное милостиво давая ему пару секунд форы, прежде чем направляет на него пистолет. Он впервые настолько спокоен с оружием в руках, будто бы это всего лишь игрушка и они неделями планировали эту игру, перешептываясь во время уроков о том, как это будет весело и почти по-настоящему. Освальд — сентиментальный мальчик, поэтому целится и стреляет прямо в сердце, допуская одну и ту же ошибку раз за разом, наступая не то что на грабли, но на раскаленные угли или иглы, что пронзают неотвратимо и остаются в теле навсегда. Расстояние небольшое, и бронежилет отнюдь не обещает отсутствие боли, так что Джим позволяет себе гримасу, но не крик, конечно нет, и с Пингвина как-то разом слетает вся уверенность, выражение его лица злое — злое и уязвленное, а в глубине глаз глаза все равно плещется обида. Как ты мог Джеймс — как ты мог не дать мне тебя убить? Кобблпот всегда такой, когда они одни, и когда не одни тоже, он уязвим и наверное можно как в старые добрые долбануть его спиной об стенку и понаблюдать за дрожанием всего тела. Только вот Освальд все равно изменился — он чужой и закрытый, он не приближается к нему и не глядит в глаза, между ними стол как препятствие и в воздухе пахнет так и не пролившимися слезами. — Даже не сбежишь как в прошлый раз? — он выпаливает самое больное сразу, не скрывая. В мире Освальда Кобблпота все странно устроено, он искренне мог бы простить Гордона, выстрели в него там, на пирсе. При условии что Джим выжил бы конечно, ведь всем известно, что мертвых прощать бессмысленно. Но Джим не играет по правилам, навязанным психопатом, он не Нигма и ему не нужно прощение. С момента на пирсе прошло два года и ему честно и искренне плевать, что все это время думал о нем Пингвин. Но он здесь по делу и ему нужно быть поаккуратнее, здесь не отделаешься протянутой рукой и пронзительным взглядом, так что он выдает, тщательно проговаривая каждое слово: — Мне ни капли тебя не жаль. Ну почему Джим, почему ты всегда выбираешь правду?***
Не то чтобы за все десять лет Джиму не разу не понадобилась помощь Пингвина, просто в первый раз Джим благоразумно трусливо подослал Харви его допрашивать. Сам он стоял тогда за стенкой и внимательно вслушивается в разворачивающуюся бурю. Освальд достаточно быстро сорвался на привычно визгливые и истеричные ноты и явно не желал содействовать следствию. Но затем отчего-то поспешно замолк на предложение перевести его в одиночную камеру и неожиданно тихо согласился. Блэкгейт — это не Аркхем, здесь не так много двинутых на всю голову, но зато предостаточно просто ублюдков, не признающих ничего, кроме насилия. Джиму почти стало тяжело на душе, но нет в мире ничего такого, что нельзя было бы вытравить из головы без помощи виски и объятий любимой женщины. Во второй раз пришлось идти одному, потому как не у всех маньяков Готэма есть карманные часы, и к тому моменту как Комиссару Полиции позволили допросить особо опасного преступника, уже объявили отбой.Джим в одиночестве идет вдоль ряда клеток решеток, ведь Конечно я могу справиться с этим ублюдком самостоятельно и ему начинает казаться, что что-то практически потустороннее всматривается в него из глубины этих камер. Достигнув нужной, он с неудовольствием замечает, что Пингвин спит, свернувшись в позе эмбриона, крепко прижав колени к груди. Здесь, в тюрьме, ему не позволяют носить бандаж, и он хромает наверное даже сильнее обычного, уж ты то, Джим, позаботился об этом, правда? Ну же, Освальд, проснись, сколько уже лет прошло? Пять лет, да не может быть, у нас годовщина! Я без цветов и шампанского, уж извини, но могу в качестве подарка десять минут делать вид, что хоть немного сожалею о случившемся. Освальд просыпается от звука открываемой решетки, садится на кровати и первым делом пытается пригладить смешно торчащие волосы. Тяжело же ему тут должно быть без возможности основательно следить за собой. Без косметики он выглядит смешно, как подросток. Мамочка уже собрала тебе ланч в школу, Оззи? К тому моменту он еще не успел набрать вес, а казалось бы, был даже худее чем до этого. Джим открывает рот, чтобы расставить все точки над и, обозначить позицию, он здесь лишь по делу, не более, но Освальд внезапно спохватывается, подбирается и выдает на выдохе «Джеймс». Какой я тебе к черту Джеймс — думается, Джеймс — это тот кто пожалел тебя на пирсе, тот, к кому ты бесцеремонно вторгся в дом, Джеймс не стрелял тебе в ногу и не садил тебя в Блэкгейт. Я уж было подумал, что ты про меня забыл. — Ты так давно не приходил один. Все с матушкой, да отцом, я конечно рад видеть всех вас, но наедине разговор выходит несколько целесообразнее, не находишь? Полиция садит преступников думать над своим поведением, но преступники сходят с ума и грезят о полиции по ночам. Джим уходит оттуда едва ли не забыв закрыть камеру, как беспечно, Джим, не оглядываясь, отчаянно пытаясь забыть взгляд Кобблпота, ну же Джимбо, у тебя ведь после Аркхема получалось целых два раза. Харви он позже говорит, что Пингвин отказался давать показания и возможно в его глазах мелькает что-то такое, отчего Харви, замечательный понимающий Харви, не пытается напомнить, что у полиции Готэма на этот счет припасена парочка очень эффективных методов добычи информации. Почему у тебя не сбиты костяшки Джимми, разве ты не хочешь быть хорошим полицейским? В Департаменте шутят, что в Готэме никто не проходит аккредитацию, потому как копы и так минимум раз в неделю тренируются стрелять по движущимся мишеням. А вот Барбара при встрече осуждающе качает головой, но Барбара всегда знает чуть больше, чем нужно. Она волнуется за отца своего ребенка, ведь папочке следует водить малышку в парк аттракционов на выходных, а не прятать трупы, которыми его сумасшедший дружок выкладывает на главной площади его имя.
***
С тем же упорством, с каким Джим избегает Пингвина, Ли старается навещать Нигму. По ее настроению по возвращении всегда можно понять когда Эд — это Эд, а когда на поверхность его безумного сознания выходит Загадочник. Не Джиму осуждать или предостерегать ее, поэтому Джим и не осуждает. И вообще, хороший брак строится на принятии призраков прошлого друг друга, так ведь? Правда?***
Пингвин давно уже в курсе, что от него хочет доблестная полиция Готэма, но хоть он и готовился к визиту, все равно никак не ожидал такой подлости. Он тщательно отводит взгляд от Джима, будто бы сквозь толщу воды выслушивая все уговоры и увещевания, которые сводятся к одному. Он должен стать приманкой. Освальду этого ужасно не хочется, каждая его частица сопротивляется, он устал спасать этот город, ему легче позволить всем преступникам умереть, а самому затаиться где-нибудь, выждать свой час и вновь вернуться на престол. У него по всему городу запасы боеприпасов, у него не пересчитать секретных квартир и его самым жесточайшим образом научили терпению. Но Джим давит на него одним лишь своим присутствием, и от него хочется избавиться так же отчаянно, как раньше хотелось оставить здесь, поставить красивой статуэткой на полку и каждый день протирать полицейский значок шелковым платком, чтобы блестел здесь личным солнцем, разгонял привычные готэмские тучи. Раньше хотелось носиться с ним, как Маленькому принцу с его розой, а сейчас он бы оставил всю долбанную планету, лишь бы не знать никогда о его существовании. — На твоей планете, — сказал Маленький принц, — люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…** После разговора с Пингвином, Джим ни на секунду не останавливается послушать, как за закрытой дверью, психопат в щепки разносит свой собственный кабинет.***
У Айви вскрыто горло и в зияющей ране видны цветы олеандра. Прекрасные рыжие волосы намотаны на ветвь дерева, убита в собственной же оранжерее, ну что за зверство. Сейчас она выглядит обычной девушкой, милой студенткой ботанического факультета, и Джиму всегда грустно, когда умирает кто-то настолько молодой, пускай и не совсем в своем теле, пускай и совсем не чистый душой. Он уходит оттуда как можно скорее, пока в легкий цветочный запах не успел просочиться аромат разложения.***
Ночью Гордону снится Освальд, у него сломаны и вывернуты в неестественном положении ноги, а руки отрезаны по локоть. Во сне Джим долго всматривается ему в глаза, отмечая, что теперь искусственный и настоящий выглядят одинаково стеклянными, он также кажется обещает мертвецу приносить белые лилии на могилу и петь подслушанную когда-то песню его матери, чтобы Освальду было не так грустно наедине с могильными червями. Когда он просыпается, еще глубокая ночь и Лесли мирно спит на соседней подушке. Ее не беспокоят кошмары с тех пор, как на роль приманки выбрали Пингвина, а не Загадочника. Джиму не так повезло и он еще долго не засыпает, тихо напевая в темноте знакомую мелодию.***
На самом деле, единственное за что Джиму действительно стыдно, так это за излишне помпезные игрушки, которыми играет его дочь. Он искренне надеется, что Барбара не рассказывает малышке, кто их ей присылает. Джиму было бы намного легче, пропитывай их Освальд смертельно опасными химикатами, или на худой конец вставляй в них бритвенные лезвия. Но игрушки — это просто игрушки, всегда выбранные практически с любовью, за огромные деньги и в каждой из них — Освальд. Пока еще гаденыш не присылает плюшевых пингвинов, но у последней куколки был крохотный ажурный зонтик фиолетового цвета и Джиму от этого искренне захотелось удавиться. Остановило только то, что на его похоронах вполне может оказаться так, что вся подкладка гроба будет расшита изнутри крохотными пингвинчиками.***
В поместье Уэйнов Джиму всегда спокойно, хоть время и показало, что это впечатление обманчиво, но все относительно в порядке, пока Альфред наливает ему чай, а Брюс смотрит с навсегда поселившимся в глазах доверием. Гордона давно уже никто не спрашивает про счастливый брак, и от его взора весьма тщательно прячут ярко-зеленые предметы, с ним не ведут светских бесед, но к счастью, для Брюса не существует понятия такта. Они находят общие темы в полицейских сводках и безумцах, что следуют за ними по пятам. Сегодня они долго обсуждают план поимки Романа Сайониса, и какое счастье, что Томас Уэйн прилежно хранил все свои отчеты для сына. Родители Сойониса оказываются давними друзьями четы Уэйнов. Джиму почти грустно, что разгадка оказалась у него прямо под носом, но в Готэме давно бы уже пора уяснить одно простое правило — все линии ведут к Бэтмену.***
Janus Cosmetics — это любимое детище Романа и его гордость. Он гордится своей компанией едва ли не сильнее, чем окончательно обезображенным лицом Харви Дента. Помнится, двуликий ублюдок кричал почти ультразвуком, когда он дал посмотреть ему в зеркале на то, как кислота медленно разъедает и вторую половину его лица. Ужасно интересно было узнать, какая боль, физическая или духовная мучила его сильнее. Роману нравилось думать, что все же духовная.***
Когда Джим рассказывает Освальду план, тот резко и совершенно по-женски отвешивает ему пощечину. Хоть жест и женский, рука у Пингвина тяжелая, с точно поставленным ударом — его не просто так всегда опасались приближенные. Джим понимает его — честно понимает — так что даже не злится, не пытается поставить на место, и возможно сказывается то, что это первое прикосновение между ними за долгие долгие годы. Кожа его не болит, и не плавится, и он не жаждет повторного контакта, только ноют отчего-то слишком сильно стиснутые челюсти. Освальда всего трясет, как марионетку, он не может сдержаться и кричит громко, громче чем следует, чтобы хоть кого-нибудь здесь убедить: — Почему ты всегда выбираешь нас, неужели в этом городе тебе не на ком больше отыграться? То же самое Джиму полчаса назад в лицо выговаривала Ли, просила его не впутывать в это все Эда, он ведь только отошел от всех ужасов Аркхема. Бедный-бедный сумасшедший Эд. Как будто Гордон сам был в восторге от необходимости иметь дело сразу с двумя нестабильными ублюдками. — Ты же сам хотел быть героем, Освальд и сейчас тебе наконец-то представился шанс побыть хорошим, — почти не лукавит Джим. — Настолько хорошим, что меня даже не посадят в тюрьму? Помнится, ты только так и выражал свою благодарность. Так они и доходят до главного — того, что стоит огромным белым слоном между ними, и может из-за того, что голос Освальда звучит окончательно разбито — Джим впервые за долгое время говорит правду: — Моя дочь должна была расти в безопасности. — Ты решил, что я представляю опасность для твоего ребенка, Джим? Для ребенка?! Джим несколько раз вдыхает и выдыхает, прежде чем ответить: — Я решил, что ты представляешь опасность для меня.***
У Джеймса Гордона по венам течет ярость, у него дрожат руки каждый раз, когда приходится отводить пистолет от затылка совсем уж отъявленного преступника. Самый честный полицейский устал быть еще и самым милосердным, здесь в Готэме — добро должно быть с кулаками, а еще лучше — с самозарядным пистолетом Beretta M9. Порой, Джим даже немного завидует господину бывшему мэру, из-за того, что тому не приходится решать проблемы окольными путями, искать причины остановить очередного преступника. В Готэме на каждого второго можно завести дело, если достаточно постараться. По вечерам, после пары стаканчиков виски, Джим на короткий миг представляет себя главой мафии, он воображает, как улицы заливают реки крови всех маньяков, психопатов и убийц, как над городом наконец-то восходит солнце. Обычно он опускает тот факт, что солнце имеет ярко-красный цвет.***
Джим не знает, кому они доверили пустить слух, но уже к обеду на улицах обсуждают то, что Пингвин и Загадочник собрались подорвать здание Janus Cosmetics. Никто не задается вопросом, зачем им это, все давно привыкли к странностям данных личностей, впрочем, некоторые имеют на этот счет свои предположения, так что не обходится и без откровенно сальных шуточек. Джиму плевать до тех пор, пока все идет по плану. Хоть готовиться они начали заранее и во всех зданиях на ближайший километр расположили по снайперу, надежда на то, что взять Романа получится без лишних потерь, пропадает почти сразу. Стоит Пингвину и Загадочнику с остальными бандитами едва-едва приблизиться к зданию кампании, как из окон тут же начинают стрелять. Джим с горечью отмечает, что они слишком недооценили противника, но не дает себе долго думать, моментально включаясь в перестрелку. В какой-то момент, среди дыма и огня угадывается силуэт Ли, и он почти ненавидит ее за упрямство, но бросается прямо к ней. Где-то на середине пути, сквозь общий гул прорывается острый свист, и в тот же момент кто-то валит его на землю. Щеке очень мокро, перед глазами все серо, но он отмечает что его удерживает некто со слишком уж знакомым запахом. Им удается задержать Романа Сайониса практически с минимальным ущербом. Такое случается редко, и Джим, у которого пулей рассечена щека, искренне улыбается.***
Где-то позади Лесли тихо рыдает, уткнувшись в плечо Нигме и Эд, Эд, а не Загадочник, мягко, но несколько заторможено гладит ее по спине. Он без очков и часто моргает, но выглядит так, будто он там, где и должен быть. Джим смотрит на них, стискивая обручальное кольцо на пальце и переводит взгляд на Освальда. «От судьбы не уйдешь» — думал Джим, целуя Ли у алтаря. «От судьбы не уйдешь» — думает Джим сейчас и притягивает Освальда для поцелуя.