Hollow Sins

      — П-пожалуйста, отпусти м-меня! — Насилу, её давно не слышимый, дрожащий голосок пронзил своим отчаянием и горечью неопрятную комнату.       Она дала слабину, которую сдерживала долгие тяжкие годы. Она не могла больше терпеть эти гадкие унижения минувшего приятеля. Она хотела просто все закончить. Готова позабыть все прежние обиды, стать вежливой и послушной, да в конце концов, думать, прежде чем совершить ошибку.       Хорнет боялась грядущего. Грядущего, вяжущего в себя отвержение, смерть в, так и не понявшем, уме, постыдный конец только запетой песни её жизни. Дальше — только нескончаемый оглушительный крик боли. Липкой паутиной позорный страх того, что возможно он сделает с ней, обволакивал трепещущее тельце. Как эта юная паучиха могла предугадать, что её страстное желание может в один спонтанный миг перевернуться в сторону ужасного кошмара, ставящий точку в неокрепшем безмятежье. Жертва слабо шевелилась, пыталась перевернуться. Когти щипали спинку, слабо постукивали по ней, но и сжимались в крепкие кулаки от муки, ибо большее кожаные оковы не позволяли. Дикая боль от горящего места, еще недавно избитого безжалостным ремнем, жестко точила её, тело ломило, но час вопить от боли не был отведен — сейчас, именно в этот страшный миг, ей нужна жалкая пощада этого скрытого ничтожества.       Длинная шея потянулась к ней. Отчего, чёрная она, так нескладно растянута, в чем причина дефекта? Смотреть и думать на тело, искать ответы о нем — это было бывшим интересом Хорнет. Частые вопросы, но впредь забыты… Нынче вовсе другие, значительные, и кричащие проблемы в страдающем разуме.       Пол пытался расслышать, что это жалкое насекомое пищит. Обычное молчание, одначе, целиком пустое. Нигде нет больше тех отголосков, мыслей, чувств. Хорнет не могла найти их. А он снова отстранился, не получив ничего интересного от пленницы. Равнодушие на просьбы легко давалось непоколебимому сердцу.       Пол жёстко выровнял копошащуюся Хорнет, пододвинув к себе, ближе, прямо к краю учительского стола, от чего мешкающим лапкам оставалось только камнем свисать. Ученица все время пыталась что-то сказать, ворочала в разные стороны головой, царапая стол рогами. Противный, скрежещущий звук, длинные царапины. Боги, какое же страдание шевелиться, лёжа на умирающем от частых ударов, месте, ощущать как ушиб, растираясь об стол, истерзает горло болезненными стонами.       Бант был легко распущен всего лишь одним воздушным потягиванием за ленту двумя безжалостными коготками. Он плавно опустился на тёмную гладь стола, оставаясь лежать красной волной. Пальцы быстро расстегивали пуговки потрепанной рубашки, иногда вырывая их от нетерпения развратить юную плоть, что постоянно протестовала рвущимися движениями. Редкие пуговицы отлетали, неслышимо стукались об поверхность, и свободно катились в разные стороны, пропадая во тьме.       Хорнет следила за ловкими движениями лап, чувствуя, как горестный стыд подкатывает к ней. Ледяные пальцы касались истомленной груди, будто нарочно, вызывая досадное мычание.       Зачем? Почему он так стремиться потрогать её? Даже, не этот правдивый вопрос… Почему эти прикосновение изменили свои намерения с благих на злые? Пол, о целомудренный Пол — касания его были лишь с доброй мыслью, с чистой целью, прежде…       «Нет, он не может это сделать со мной! Это неправильно! Почему так?»       Слезы медленно скатились по маске, оставаясь лежать маленькими выпуклыми стеклышками на столе. Как только голова судорожно ворочалась, она вытирала их, делая маску лишь мокрее. Плач, хрустальная роса глазниц — разве не она делала Пола мягче, взволнованнее? А он потом, не скрывая сильного трепета, утирал их салфеткой, нежно успокаивал. Её горе — оно никогда не было напрасно, таким редким, но лишь ясным только ему.       Посмотреть сейчас — он ослеп.       И Она… Она ещё была слишком юна для такого. Да если бы не чертов майонез…       Только майонез! Кто мог подумать, что только из-за него, из-за проклятого соуса из столовой, может приключиться такая беда! Бред!       А может, то не являлось истинной причиной.       Чёрное лоно теперь было свободно от мешающего покрытия, и сразу же к ней пустились змеиные лапы. Намеренно они гладили её, касались, совсем не стыдясь, где-то прогибали хитин, сжимали, до крови царапали. Рыжие капли скатывались на тонкое полотно рубашки, впитывались, оставляя память о себе лишь в виде тёмных пятен. Хорнет вполголоса шипела. Все это было так низко и грязно.       Лапки слабо барахтались, пытались оттолкнуть насильника, но слишком сухо, чтобы он как-то почувствовал. Может это даже и к лучшему — нечего будить в нем ещё большую ярость.       Как и тогда, после противных пыток когтями, он пошёл ниже. Юбка и нижнее бельё с рывком улетели куда-то назад. Ничего не осталось, что могло защитить от настырного изучения её тельца, много позволяющих себе лап.       Лапки крепко сжались, обвились, уберегали, как могли. Пленяющая боль не давала отбиваться, все остатки сил ушли на сокрытие. Целиком эти выходки только запутывали в кокон брезгливости и страха, а перевести в обратное состояние сейчас уже было невозможно. Паника и ужас властвовали над всем телом.       Знакомый звук… Нет! Её острый слух уловил то, чего она больше всего опасалась — он стал расстегивать ширинку. Истерика, дав полную волю, вырвалась с отчаянным криком. Она стала ёрзать на месте, вопила во всю мощь, надеясь, что хоть кто-то услышит её. Да в чем задумка, что в этой шумной школе, где постоянно кипела надоевшая жизнь, и бродили пустоголовые жуки, в самый нужный момент не оказалось никого, кто мог бы вызволить её от омерзительных терзаний? Кто-нибудь… Неважно, что подумают. Кто-нибудь, черт всех побери!

Безнадежно

      А брюки медленно сползали, неумолимо приближая судный час для дерзкой девчонки.       — Я не хочу, я не хочу, не хочу! — Голова метрономом вращалась туда-сюда. — Что угодно, только не это! Очнись, ты не мог такое сделать…       Дальше её мольбы были прерваны отчаянным рёвом. Она жадно глотала для нового завывания застывший от ужаса воздух, смотрела на исписанную символами доску, и на эту тошную до одури вмятину с кусочками мела.       И на вечно зацикленный вопрос -Зачем.       Пол, уже тянувшийся к лапкам, резко замер. В нем… В нем откликнулось что-то? Руки неуверенно застыли, щупая воздух, будто не понимая, что происходит. Голова поникла в левый бок. Childhood— Пол… Прошу, Пол, пусти! Я молю тебя, извини, прости, пощади меня! Во имя Богов, Пол… — Почувствовав, что ничего не происходит, Хорнет стала давить на жалость.        Чем угодно… Чем угодно она должна остановить его. Хороша ли она в психологических беседах? Нет. Однако, прежний Пол чутко прислушивался к ней.       Опасность миновала, так ведь…?       Она, почему-то, до последнего была уверенна, что дело намного сложнее, чем казалось.       Это не он?       Он борется?       Снова молчание. Резина ожидания напрягала. Тянулась нудно, беспокойно, с замиранием бушующего сердца.       Учитель медленно начал приподнимать голову. Нет, нет, нет! Снова этот свет…       Всё вокруг стянулось, почернело, перемешалось. Она задыхалась. Мрак очерчивал его угрожающие глазницы.       Вырвался истошный крик, сопровождаемый нахлынувшим водопадом слез.       Хорнет почувствовала, как дерзко раздвинулись вялые лапки. Всего за жалкий момент. Без каких-либо усилий. Так просто…       Хорошая растяжка пригодилась: Пол слишком сильно развёл их. Но то было в насаждающую неприятность, беря в счёт его грязные дела — от того она и протяжно проскулила.       Частые прыжки, тренировки — ноги, послушные и пластичные, умело расправлялись с испытаниями. Как хорошо чувствовать свободу, когда твоё тело отработано, и превосходно гибкое.       Дрожь пробирала все клеточки Хорнет. Она так тряслась, подобно листику на безжалостном ветру… Учащенное дыхание легко было приметить даже с далека. Воздух в чрезмерных количествах забирался в тело, и чуть не ломал грудину, что постоянно быстро вздымалась, едва умещаясь в лёгких.       Эти надругательства… Они не были в ее вкусе. И, конечно же — какое удовольствие с них? Это было только коварным унижение и предательством.       К ней что-то тянулось. Снова… Смоляные пальцы. Они настойчиво приближались… К промежности.       Ублюдок.       Хорнет жалобно заскулила. Этот холодок особенно чувствовался, когда пальчики скользили там внизу и так умело. Его конечности рук были всегда такими замерзшими.       Смешок глушил их, когда Пол касался ледышками.       «Почему ты такой холодный, м?»       Дева сдержала нежеланный слабый стон. Эти затрагивания не исследованной зоны были в неприятную новинку. И, о как же невыносимо, когда тёплую плоть одаривают мерзким морозом непрошеных прикосновений, а «там» ещё и чувства были краше, и острее. Никогда, никогда в жизни она не представляла каково это — Хорнет и не думала притрагиваться к этим частям, а уж чтоб другие. И смысла этих ласк, или же терзаний, не находила — так что он вздумал? Хотелось сжаться, прикрыться всем, чем можно, но нет — лапки были надежно поставлены в противоречащее положение.       Без внимания, к сожалению, долго пленница не осталась: ласки вновь нахлынули в виде странных касательств. Огрубелые ищейки чёрной руки, казалось, нашли местечко, скрывавшее в себе необузданные ощущения младого тела. С чувствами сразу стали метаться беспокойные мысли.       «Что это? Почему… Почему так странно?»       Пол заметно развлекался, играясь своими пальчиками там — поглаживал, давил, щупал. И каждое действие так ярко отпадало в неё, заставляя Хорнет стыдно постанывать. Будто все ниточки самой чувствительности сплелись там, и даже лёгкое затрагивание одной, могло пробудить отчётливое переживание.       «Что, что творит этот урод?! Почему я так странно себя чувствую? Я не понимаю, что происходит!»       Хорнет осознавала, что это не то насилие, о котором она ведала, и в страхе трепещала, но и сравнивала его с ним, молясь, чтоб на этом он и кончил казнь.       А разузнать было боязно и неловко — взгляд не сводился с осточертевшего потолка.       В низу живота что-то липко тянулось, скручивалось в странный узел колющих ощущений. И никакие сказочные бабочки не порхали там — словно током било. Ей не было больно, но было так тягостно, необычно.       Вот теперь стало ещё… Лучше? Сухие, они раздражали, растирали ноющую и без них плоть. А теперь, они так гладко шныряли, как по маслу… Мокрота? Откуда?       Свободная нога нервно топала, подрагивала, но сделать гнобителю ничего не могла — не слушалась, отказывалась.       Гнусные движения внезапно прекратились, но рука не смела отрываться.       Голова Хорнет с трудом приподнялась. Она должна была, наконец, осилить это, и понять, что вокруг происходит, удостовериться, что кроме этих странных забав ей больше ничего не грозит. Вроде…       Осторожно, ее взгляд переводился с его длинных рогов с зубчиками на концах, что казались острыми шипами на его жуткой маске. Глазницы — больше всего ей не хотелось смотреть на них. Взор мимолетно проскользнул на рубашку — высохла, однако темные пятнышки сжились на ней. Всё дальше и дальше спускаться было неимоверно мерзко — концы рубашки были выпущены, и небрежно свисали, прикрывая его таз в дополнении с другой лапой, которая… Ах.       Каков мерзавец.       Хорнет сразу в неприязни отвернулась, не желая больше видеть поганые выходки его лапы. Этим необдуманным исследованием она только накатила больше слез, и преждевременного испуга. Лишь бы он не захотел… Зачем теперь он делает это насильно?!       И опять — страдальческий стон.       Уже не в извне, а внутри, заново, эти ласки искусно манипулировали её разгоряченным тельцем.       — Ох!        Без предупреждений, издевательство сменилось иными, все также мерзкими выходками. Хорнет внезапно прибрало чувство, прежде в жизни неиспытанное: что-то потревожило до поры нетронутое нутро, стало нащупывать сжатые стенки, потом копошиться, гладить и извращать.       "Костлявый, длинный... Что? Палец?!"       Весьма узко, так, что Хорнет даже прикрикнула от боли слишком неразвитой плоти. Но это не мешало доходить до упора «развратителям», и делать настойчивые движение взад и вперёд. Она стала извиваться как червь, топтать и стукать чем можно, игнорируя при этом боль от своих неаккуратных смещений.       Возмущению не было предела - что за дикость! Разве такое делают нормальные учителя в прилежной школе? Разве нормальные учителя предают своих маленьких учеников насилию только из-за соуса?       Новые ощущения для Хорнет отнюдь были не из приятных, даже силой вообразить это, если в том их был смысл. Совсем наоборот: полностью ее охватило отвращение, грязь и мерзость. Прискорбно, но в благодарность она могла поднести лишь полный томления визг.       — Уууух, Не н-надо! Мгх хватит, э-это ммм ужасно!       Такое странное пришествие в её тело, в муке и агонии, без теплоты и нежности, могло навсегда оставить трещину на дальнейшем восприятии. Так все делают? Какое уродство - Хорнет больше не могла осознавать благой замысел в этом. Неприятно резало, щипало, то кололо внутри — наверняка пошла кровь. Хорнет пыталась отодвинуться, испытывая последствия недавних событий, слегка подскакивала, вопя, но Пол легко возвращал тушку на место, наказывая более грубыми движениями в ней. «Попытайся подумать… О чем-то другом. Матерь… Я целую твои руки, моя родная Ты нежнее всех на свете, я точно знаю В мире нет тебя дороже, в моём ты сердце Обними меня покрепче, хочу согреться! Припев: Мама, будь всегда со мною рядом! Мама, мне ведь большего не надо! Мама, только не грусти! Ты меня за всё, мамочка, прости! Ты слышишь, мама, будь всегда со мною рядом! Мама, мне ведь большего не надо! Мама, только не грусти! Ты меня за всё, мамочка, прости! Только ты всегда поддержишь и успокоишь И от зависти и злости меня укроешь. Я люблю тебя, — ты ангел, тобой живу я. С благодарностью я руки твои целую. Припев: Свет в окне, мы вместе На душе светло. Мамочка родная, как с тобой тепло! Я молюсь ночами, чтобы ты жила, Чтобы ты здоровой, мамочка была! Жизнь мне подарила мамочка моя Больше всех на свете я люблю тебя! Припев.       Приятные воспоминания о прародителе, укутали её в тёплый кокон от прелюдий и грязи. Вот бы она была здесь. Рядом. Или не была - какой позор её роду! Предстать в жалком виде перед уважаемым предком - ужас, горький ужас!       Она не часто видела её, не часто разговаривала с ней…       Шлепок. Хорнет похоже настолько предалась тёплым воспоминаниям, что за это время внутренних ласк, из неё и стон не вылетел. И первые вязкие чувства — странная пульсация «там». Излучалось неведомое тепло, невозможное описать словами, вдобавок, будто что-то непроизвольно выталкивалось.       — Ч-что ещё?! — Тяжёлое дыхание прерывали неаккуратные слова.       Зря она так. А скорее, как бы ни молила, или же дразнила несчастная дева, её дальнейшая участь давно была предрешена, но это еще и раззадорило насильника.       Он слегка приподнял истерзанные бедра, впившись острыми когтями в повреждённый хитин. Ответная реакция тут же, оглушая, выскочила - мученический громкий крик, бьющий всякий слух.       — П-ол не передавай наши чувства! — Последняя попытка.       Хриплый стон, перемешанный с болезненным пением. Плоть бедняжки грубо разрывалась от ощущения близости чужого тела. Ее тельце могло бы выгнуться дугой, под стать ему, если бы неудобное заключение лапок, не позволяющее свободно двигаться.       Это было для неё… Так необыкновенно и больно. Ощущать в себе инородное тело, входящее в неподготовленный организм, что свободно двигалось, рушило все. И эти извращенные ласки — они не завлекли к этому делу, и нутро все еще нуждалось во влажности. Скольжение по сжатым стенкам было просто невыносимым. Слова не могли вязаться в предложения от муки.       Взгляд то терялся, то отвлекайся на едва видимые очертания предметов разрушенной мебели - прямо как её жизнь? и причина одна.       Она уже сходство имеет с неживыми предметами!       Пол решил начать не с типичного «медленное наращивание темпа», излюбленного в романтических повестях. Быстрые движение, отчётливо просекавшие темноту, сразу же в начале соития, рвали нежное тело внутри.       Каждый новый толчок вызывал непроизвольный скулеж. Стан скользил по столу, что противно скрипел, режа слух, ощущался жар, бравший начало снизу. Чересчур его размеры были велики для Хорнет, что сильно сказывалось на ощущениях. Точнее она, слишком маленькая и недоросшая, для связи с взрослым и окрепшим самцом.       Держа уже за лапку и не притормаживая, Пол другой рукой приподнял суженую, и приблизил как можно ближе к себе, теперь уже повелительно насаживая. Он поедал её своим устрашающим взглядом, бросая мурашки надрывистым дыханием.       — Привыкай, твоя задача — всегда быть покорной и покладистой.       Гулко его наказ звучал в ломаной голове. Находиться вблизи него, ощущать эти резкие повелительные движения в себе — какой стыд. И произносить эти звуки, светить оголенным телом, чувствовать его наслаждение…       — Аахх. М-мне больно! Мгхх, отпусти...       Времени уже не существовало. Все повторялось, из раза в раз, иногда с дополнительными ласками чувствительных зон, но становилось только хуже. Сколько уже продолжалось совокупление тел, Хорнет не могла представить. Может и минута, может тридцать, а может и час. Где она, кто она, что с ней делают — сознание покидало её.       Остановился. Так внезапно.       «Только не это!»       Хорнет почувствовала, как что-то тёплое разливается в ней. Пол, казалось бы, слегка оробел, но быстро покинул мокрое вместилище. И внезапно, что-то странное произошло, но так... Быстро, что Хорнет ничего не поняла. Лишь ощутила там, на лице.       Облегченный вздох — от него так и веяло удовольствием, а истинно — свое то он вполне получил, да и со всеми страданиями и сладостными криками его партнерши. Бездушно кинув шокированную Хорнет на стол, Пол медленно поплелся к единственному нетронутому стулу, уселся там, и откинулся как хозяин на спинку. Явно был доволен.       Вот Хорнет наоборот — верх дискомфорта. Мало того, что эта противная, вязкая жидкость медленно стекала по её заплаканной маске, так она ещё и была внутри неё, но из-за лежачего положения не собиралась вытекать, даже немного грея. Все ныло, болело, медленно рушилось в ней.       «Хоть оставили в живых…»       Но и смерть казалась в некоторых местах лучше, чем терпеть такое унижение, оставшееся чёрным пятном на всю жизнь.       Теперь Хорнет не интересовала Пола. Главная задача выполнена — жертва с ног до головы грязна. Однако самому быть не чистым ему не прельщало - нужно очиститься.       Понятное же дело, что нужно в душ. Но что имеется? Мятое бельё девушки. И к счастью, совсем рядом лежала её беспризорная юбка. Теперь она стала неким полотенцем, которая приятной тканью вытерла все улики похотливого преступления, и снова отправилась в полёт, на этот раз в Хорнет.       Теперь предстояло забрать ремень - никаких признаков, что именно он согрешил, не должны были остаться. До поры до времени. Ученица уже, похоже, давно находилась где-то в другом мире, лишь слабо дергая конечностями, так что Пол без происшествий смог забрать его. Наконец измученные лапки были свободны, но временно утеряли способность к движению.       — Что ж, пока дорогая, меня ждёт мамочка! Не забудь убраться!       Заботливый голосок отдалялся по мере того как Пол, на ходу застегивая брюки, и открывая злосчастным ключом кабинет, убрался с этого проклятого места, оставляя разбитую Хорнет совсем одну…

***

      Одиночество. Пустота. Разруха.       Все казалось каким-то серым и унылым. Взгляд был наставлен только на потолок — отвести голову было отдельным испытанием. Тело слегка замерзло от долгого пребывания без одежды, иногда дергалось.       Стук каблуков.