Страна Берендея

Гарри не знал, зачем он превращался в птицу. Просто захотелось ему. Просто бывают такие моменты просветления, когда душа вдруг начинает стремиться к чему-то, к идеалу, к совершенству, к чуду… Когда просыпаешься однажды утром, смотришь в окно и замечаешь вдруг, что трава не просто зеленая, она невероятно зеленая, всех оттенков малахита и изумруда, а вглядываясь в её тени, замечаешь ещё множество ноток зеленого — морского ультрамарина, оливкового, табачного, даже поражаешься порой — сколько на свете зеленых тонов, иным даже названия нет! То же самое происходит и с небом, смотришь в небесную синь и потрясенно вздыхаешь — сколько в нём красок и глубины. У всех это случается по-разному и в разные годы, у кого-то в восемнадцать, у кого-то в двадцать. У Гарри это произошло сейчас, в шестнадцать лет, и не наша вина, что его душа принадлежит волшебнику, который умеет исполнять свои желания. Захотел — полетел, простому человеку сие недоступно, если он, конечно, не самоубийца и не решит, что вполне может взлететь в синее небо с карниза сотого этажа, а то, что полет последний и вниз, его уже не колышет… это уже проблема полиции и патологоанатомов. Короче, страстный порыв души обычно такой же непредсказуемый, как и сам человек. Гарри вяло ковырялся в каше, копал ложкой ямки и аккуратно трамбовал их края, сегодня на завтрак подали кукурузную, а её он не очень любил. Гермиона молча смотрела, как он с едой играется, словно какой-то малыш в песочнице, и озабоченно хмурила брови. Наконец она решилась на вопрос: — Гарри, а что случилось? Тот хмуро глянул в ответ и пожал плечами: — Помнишь письмо Пита? Он писал, что Драко — пенелопа, какая-то мелкая птичка… так вот, мне что-то не дает покоя, подсказывает, что это не маленькая птичка, а очень-очень большая. — Ты прав, — подумав, сообщила Гермиона. — Род пенелопы относится к отряду курообразных, семейству древесных кур, гокко и краксов. Пенелопы очень крупные, почти с индейку. — Курица?! — опешил Гарри. Гермиона фыркнула и поправила: — Тропическая курица, черная и летающая. Гарри заржал, громко и совершенно неприлично, представив себе куриного Драко. Гермиона посмотрела на ржущего друга, повернулась к своей сумке, лежащей рядом, вынула из неё тонкую книжку в кожаном переплете и сосредоточенно огрела Гарри по макушке. Тот с истеричным хихиканьем нырнул под стол, уворачиваясь от книжно-кожаной атаки. Этим мигом и воспользовался Рон. Поймав на себе нетерпеливый взгляд Джинни, он подлил в сок подкрашенную черничным сиропом водичку. Гермиона, отвернувшаяся к сумке, этого не видела, зато Гарри увидел, как двинулась рука Рона в сторону его столовых приборов, ну что ж, пора и подыграть. Вынырнул из-под стола, схватил кубок с соком — якобы у него во рту от смеха пересохло — и залпом выпил. Он был уверен в друге и знал, что ему нечего бояться. Как выглядит влюбленный человек, Гарри знал, неоднократно видел в кинокомедиях, и сейчас решил последовать примеру одного смешнючего актера — Граучо Маркса. Его мартовский кот в свое время покорил сердце Гарри, он, помнится, тогда с дивана свалился от хохота, смотря, как усатый мужик лазает по перилам и мяукает басом. И Гарри заорал во всю мочь: — М-мяя-я-а-ау-ууу! От его вопля все вздрогнули и в шоке уставились на него. А Гарри, продолжая завывать, залез на стол и, опрокидывая кубки и соусницы, пополз на четвереньках по направлению к Джинни. Разумеется, такого эффекта от своего приворотного зелья она никак не ожидала и, совершенно офигевшая, смотрела, как ползет к ней по столу окончательно сбрендивший Поттер. Это что, приворотка так на инвалидов действует? Ой, мама… Зеленоглазый кошак дополз до Джинни, преданно-сопливо заглянул ей в глаза и снова протяжно мяукнул, скользнул к ней на колени и каким-то чудом разместился на них. Бедняжке Джинни показалось, что на неё сел слон, её бедра та-а-ак сплющило… В течение следующих нескольких часов она миллион раз успела пожалеть о своей задумке — Гарри таскался за ней повсюду, ревниво рыча на всех ближе полуметра, отбирал сумки и нес сам, на её вопросы лишь мяукал и с дебильным видом кивал, имитируя влюбленного Шурика из известной комедии, которую он смотрел с Ваней. А когда девушка садилась, то ненормальный Поттер норовил забраться к ней на колени и обижался, как щенок бассета, если та спихивала его прочь. Так что только уроки её и спасали, а ещё то, что они были на разных курсах. На уроке этикета Джинни нервно спросила у Полумны: — Как ты его терпишь? Он же совершенно невыносимый. — Кто? — наивно заморгала Полумна. — Да Гарри! Ты что, не видела, что он вытворяет?! — Ах, это… ну так это обычное его состояние, иногда он у меня мозгошмыгов одалживает, когда свои заканчиваются. — Че-го-о-о? — вконец охренела Джинни, непроизвольно отъезжая от Полумны на другой конец лавки — то, что она полоумная, все знают, но чтобы к ней прибавился ещё один чокнутый… это уже край, честное слово, два сапога — пара. А Гермиона на уроке Трансфигурации, с беспокойством поглядывая на друга, списала с доски задание МакГонагалл и шепотом спросила: — Гарри, наверное, мне не надо было тебя по голове бить? Ты как будто помешался, это из-за меня? — Не знаю, Гермиона, — Гарри прижал обе ладони к груди и томно вздохнул: — Хотя… ага, это после твоего удара у меня в голове что-то перемкнуло. Джинни стала такой красивой… Рон, сидящий через парту позади, вытащил из кармана пузырек и озадаченно оглядел его — вроде он его хорошо промыл, никаких осадков не было и на стенках ничего не осталось, так с чего ж Гарри-то мозгами поехал? Может, и впрямь Гермиона перестаралась? Да и доктор тот говорил что-то о слабоумии, как Джинни ему рассказывала. Как видите, невинная шуточка Гарри заставила бурлить не один пытливый ум. Кроме умнички Полумны, уж она-то точно знала, что к чему и что с чем. Преподы смотрели на Гарри, как на ходячую бомбу замедленного действия, казалось — глянь построже и взорвется. Совершенно непонятно, с чего он на завтраке вдруг стал совсем неадекватным, ни с того ни с сего залез на стол и начал вести себя как нахальный кот. Минерва даже хотела его с урока отпустить, но, к счастью, на занятиях Гарри вел себя идеально и никаких фокусов не выкидывал. Дин подозрительно глянул на скляночку в руке Рона и шепнул: — Ты что-то подлил Гарри в сок? — Нет, только вид сделал, — покачал головой Рон. — На самом деле там была простая вода. — А-а-а… так может он того… — Дин покрутил пальцем у виска. — В России чокнулся? Там же не пойми какая хрень водится, странная страна, странные обычаи и всё такое. — Это у тебя тараканы в голове чокнулись, — раздался сзади ленивый голос Невилла. — Гарри просто видел, как Рон что-то там капнул ему в стакан. Вот и придуривается, клоун несчастный. А Россия — нормальная страна, не выдумывай чего не надо. — Правда?! — Рон вывернул шею чуть ли не на сто восемьдесят градусов и с надеждой посмотрел на Невилла. — Он догадался? — А что там догадываться? — хмыкнул Невилл. — Ещё в поезде твоя сестра на Гарри права качать попыталась, несмотря на то, что у него уже есть девушка. А на следующий день её старший брат что-то ему в стакан капает. Тут даже думать незачем, два плюс два, как говорится. — Но он же выпил! — недоуменно воскликнул Рон. — Как же он осмелился выпить, если видел? А если бы я ему яд подлил? — Вот именно потому, что видел. Яд подливают так, чтобы жертва ничего не заметила, к Амортенции это тоже относится, её обычно изо всех сил прячут. А ты свою отраву, или что там, подлил на глазах у всего зала, ну и выводы отсюда соответствующие. — Да не отраву! — смущенно поправил Рон. — Там просто вода была, черничным соком подкрашенная. На урок зельеварения шестикурсники шли со смешанными чувствами, было как-то тревожно и непривычно, сама мысль о том, что отныне зелья преподавать будет не профессор Снейп, а кто-то совершенно другой, вселяла неуверенность. Даже Рон, обычно не любивший Снейпа, с каждым новым шагом, всё ближе и ближе к новому классу зельеварения принимал всё более похоронный вид. И перед дверью в класс он заныл, не желая знакомиться с новым зельеваром: — Ну почему он уволился? Зачем прислали замену? — А ты поверишь, если я скажу, что он женился и стал папой? — язвительно спросил Гарри. Полюбовавшись на отвисшую челюсть Рона и его выпученные голубые глаза, он весело хмыкнул и толкнул дверь. Новый класс зельеварения располагался на первом этаже, на месте бывшего класса прорицания (его упразднили за ненадобностью и из-за неэффективности как предмета в целом) и оказался просторным и светлым, в противовес мрачным подземельям. Правда, окна были всё-таки занавешены — ведь многие лекарства не ладят с прямыми солнечными лучами — и в классе стоял мягкий оранжевый полумрак, который, впрочем, не мешал видеть. Котлы почему-то обнаружились в дальнем конце класса, на железном столе-плите, и было их не сорок, а всего семь. Студенты растерянно таращились на эти семь котлов, пытаясь подавить нарастающую панику — неужели только семь человек прошли тот экзаменационный отбор?! А остальные тридцать три куда? Как же они без зелий? Сзади раздался скрип, ученики развернулись в сторону звука, и сорок пар глаз испуганно уставились на учителя с толстым журналом в руках. Лиходей приветливо улыбнулся и кивнул на парты: — Здравствуйте. Садитесь, будем с вами знакомиться. Чувствуя себя бандерлогами под немигающим взглядом мудрого Каа, студенты расползлись по классу, занимая места там-сям. Сели, замерли, сложив перед собой руки, ни дать ни взять студенты-очники в элитном лицее. Кузьма начал зачитывать имена из журнала и кивал каждому откликнувшемуся. Наконец, закончив с ознакомлением, он отложил журнал и взял другой, потоньше, многозначительно глянул на учеников, те окончательно перестали дышать, ожидая приговора. — Здесь, — он похлопал по обложке, — собраны результаты экзаменов вашего пятого курса. Я тут кое-что отметил. Все проходные баллы набрали только семнадцать из вас, остальные недобрали, но сильны в других предметах, например, Невилл Долгопупс, он слаб в зельеварении, но очень хорошо разбирается в травологии. И здесь имеется небольшой тупик, учиться нужно всем, но не все хороши в этом деле. Поэтому первый месяц зелья будут варить только те, у кого есть талант и предрасположенность к данному предмету. Остальные будут подтягиваться, совершенствовать свои знания, потом эстафета перейдет к следующей семерке, к парной семерке — отличник и практикант, и так до конца года, пока мы не добьемся положительных результатов. Задача ясна? Ой… как же у всех полегчало на душе! Вот только одну неувязочку Гермиона заметила, с чем и подняла дрожащую руку. Профессор Лиходеев кивнул, разрешая говорить. — Сэр, но сорок не делится на семь. Как же тогда распределить семь пар на весь учебный год? — Никак, — развел руками Кузя и невинно улыбнулся. — Это дело произвольное и системе не поддается. Иными словами — зельеварение не все осилят, кто-то отстанет от общего потока, а кто-то превзойдет Мастера и научится варить даже Зелье Удачи. Итак, начнем отбор первой семерки. Кузя заглянул в журнал и начал: — Гермиона Грейнджер, займи место возле второго котла. Ханна Аббот, твое место возле пятого. Драко Малфой, возле первого. Гарри Эванс Снейп, третий котел. Невилл Долгопупс, котел номер шесть. Блейз Забини, четвёртый котел твой. И Трейси Дэвис, седьмой котел. Слегка офигевшие от неожиданной нумерации вызванные ребята заняли вышеозначенные места и с недоумением оглядели свои котлы и пространство вокруг них, чтобы хоть как-то понять причину такого расположения. Потом до них дошло, шестой котел — Невилла — стоял в центре стола-плиты, перед ним разделочная доска, а вокруг множество пучков разнообразных трав и корешков; схема стала постепенно вырисовываться. Невилл разбирается в травологии, Трейси в зельеварении, Гермиону приставили к весам, её дотошность была известна всем, а значит, она отвечает за точность взвешиваемых ингредиентов, её котел стоял рядом с котлами Невилла и Трейси. Ханна, племянница аптекаря, тоже отвечала за травы и их совместимость, Блейз варил, Драко резал и раздавал, а Гарри взвешивал и тоже распределял — что, кому и сколько. Начали урок — варили Жаропонижающее, Кузя внимательно следил за всеми, негромко поясняя остальным происходящее. Те студенты, которые действительно хотели научиться, внимательно смотрели, слушали и конспектировали в свои свитки новые знания, а остальные просто смотрели и слушали. И к чести сказать, таких было немного, очень немного.