Результат нового обещания

Уж вы, голуби, уж вы, белыя! Мы не голуби, мы не белыя. А мы ангелы - хранители, Всем святым душам покровители, А всем праведным душам - хранители. По небу летали мы, Диву дивную видали мы. Как душа с телом расставалася: "Прощай, тело моё, тело белое Тебе, тело, в сыру землю идти, А мне-то, душе, на суд праведный идти." Ведут душу мимо Рая, А Рай говорит: «Почему же ты, душа, мимо Рая прошла? Мимо Рая прошла, да к нам в Рай не зашла - У нас в Раю цветы цветут,

Цветы цветут, разны пташечки поют, Поют песню херувимскую, Херувимскую, серафимскую: "Аллилуя, аллилуя!" У нас в Раю жить весело, Жить весело, да жить некому

.

«Уж вы, голуби», духовный стих.

      В каком-то роде, это были действительно бесконечные сутки, и за эти часы, за эти мгновения ужаса, страха и смерти – всё изменилось для привычного мира демонов. Сперва было Тифари – величайший праздник в году, к которому готовился каждый демон, как к самому великому дню, ведь, верили монстры, в этот день, почитая и благодаря его, их слова возносились к самому небу, пролетая сквозь Семь Стен и достигая его ушей. Громкие крики в честь своего бога раздавались ранним утром, когда празднество только началось, а позже, спустя несколько часов, радостные восклицания обернулись в крики ужаса – так началась революция. Гилан и его вассалы, совместно с силами Минервы, устроили переворот. Но какова была цена этого переворота? Смерть регентов, их семей и жертвы среди невинных горожан привели к следующему итогу: Регула и Иверк живы, Гилан расформировал альянс с Минервой и чуть-было не лишился рассудка; половина населения Столицы – если не больше – было обращено в дикарей, а армия Ее Величества во главе с Питером Ратри с каждым часом подступала всё ближе и ближе к городу. Подобное краткое изложение способно было омрачить душу любого, кто не ведает таких подробностей, как возвращение совести и доблести Гилана, благородности поступков изгнанников, освобождение людей с ферм и, главное, заключение обещания, результат которого будет известен совсем скоро, уже с рассветом, когда на небосводе загорит солнце, и когда его лучи осветят уже новый мир. Но прежде, чем это произойдет, и прежде, чем истина станет известной вестью – Гилану предстоит спасти горожан, а людям – свой род. И пока в Столице демонов идет жатва неблагоприятных плодов революции, Норман со своими подчиненными ожидал друзей, которые, по его расчетам, вот-вот уже должны появиться. Его команда дошла до самих стен Столицы, и подземные катакомбы, наконец-то, привели к тупику – единственному, какой они только здесь видели. Дальше была лишь кованная лестница, ведущая наверх, на поверхность. Именно здесь они все выйдут, думал Норман, и, благодаря подручным средствам, коими располагали Барбара и Число ещё со дворца, когда те проникли под нишу святыни и наблюдали за сражением, сбежавшие товары взберутся на стену, а уже далее – переберутся через ров, подобно тому, как это сделали дети в Благодатном Доме – жаль только, что Норман не присутствовал при воплощении их с Рэем и Эммой плана в жизнь. Сейчас же Норман и его товарищи стояли у этой лестницы, ведущей на поверхность, ожидая Рэя и Эмму.       Норман был безупречен в своих белых одеждах. Подобно явившемуся на землю серафиму он светился в этом мраке, и его плащ, не познавший, на удивление, ни пыли ни грязи за всё это время, действительно казался сложенными ангельскими крыльями, которые Норман крестообразно обернул вокруг своего тела. А взор светловолосого проникал, казалось, сквозь стены, и думалось, что Норман смотрел вдаль, наблюдая за движениями Рэя и Эммы. Его лицо – такое чистое, светлое, безупречное в чертах – прониклось нетерпеливым ожиданием, и всё в нем выдавало волнение. Норман где-то внутри себя чувствовал некие часы, стрелки которых громко шли от часа к часу, изводя его душу. Стоит шороху донестись до слуха светловолосого – соколиный взор молодого человека впивался в источник звука, и его фантазия уже рисовала очертания друзей, что бежали навстречу к нему. И, оказавшись обманутым собственным воображением, он печалено вздыхал, и его товарищи с тоской смотрели на своего предводителя, чья любовь к семье была безграничной.       Он продолжал ждать друзей, попутно вспоминая все слова, что говорил ему Рэй касательно обещания. Душа Нормана не могла найти себе место, ведь чутье, это тихое эхо, которое человек никогда не может расслышать, шептало нечто беспокойное, нечто ужасное, и, Норман мог поклясться, он, в неразборчивом шуме этого зова, сумел услышать отчетливое: «Готовы?». И этот голос, какого он до сия никогда не слышал, сулил нечто ужасное. Но что именно? Норман не знал, и, хотелось ему думать, никогда не узнает, и этот зов, этот ужасающий вопрос, сказанный неизвестным – просто очередная игра неспокойного воображения.

***

      Гилан, сопровождая спасенных горожан вместе со своими вассалами, то и дело бросал свой не то заинтересованный, не то подозрительный взгляд на небольшую группу, что следовала за ними: Эмма и ее друзья, отстранившись от основной массы, обсуждали план дальнейших своих действий. Точнее сказать, что говорила Эмма, а ее товарищи лишь слушали, иногда соглашаясь в один голос. Хотя, заметил Гилан, порой к голосу рыжеволосого товара присоединялся другой, принадлежащий иному человеку – Гилан был уверен, что это человек, ведь король чуял запах этого товара – однако лицо этого неизвестного Его Величество увидеть был не способен: мальчишка тщательно избегал взглядов демонов, скрывая свой лик под капюшоном. Гилан вновь посмотрел на тех, кто ранее, в сражении с дикарями, стрелял из лука, и вновь удивился тому, сколько их, сбежавших из-под носа Иверка товаров, существовало и как превосходно они отточили свои умения выживания за столь малый срок. Гилан задержал свой взгляд на одной утонченной, прекрасной и юной фигуре – Мьюзике. Он изучал стать этой неизвестной, что, насколько он знал, спасала жителей на улицах Столицы во время свержения Регулы в дворце. И Гилан, неспособный описать причину этих чувства, ощущал некую связь между собой и этой девушкой. Он не мог отвернутся, ведь, чувствовал король, очень многое связывало судьбу его, короля, и судьбу этой девы. И если бы Его Величество знал, что он сейчас смотрел на ту самую девушку, за кланом которой он послал Доззу, и в чьих способностях он увидел спасение своего народа – он бы непременно пал ей в ноги, чувствуя вину за произошедшее. Ведь, фактически, это по его вине Регула узнала о злокровном клане, что помогал нуждающимся, спасал народ от голода, молился за всеобщее спасение. Гилан искренне считал, что своим желанием узнать о клане благой крови больше и приобщить их к рядам политики – он, хоть и ненамеренно, обрек их всех, а также свой собственный клан, на смерть. И сейчас Его Величество смотрел на эту неизвестную, не догадываясь о том, что Мьюзика была той единственной, кто выжил из всего злокровного рода, и кто продолжил следовать Учению.       Взгляд Гилана зацепился за Сон-Джу, и, как показалось королю, красноволосый также украдкой смотрел на свергнутого лорда, которого видел когда-то в далеком прошлом. Эмма, закончив с друзьями обсуждение, ускорила свой шаг, приближаясь к королю и его генералу. Аякс, что не покидал своего господина, с каким-то непонятным для Его некоронованного Величества умилением следил за этой миниатюрной фигурой, что так стремительно приближалась к ним, двум огромным демонам.       — Ваше Величество, — Эмма намеренно превысила свой тон, дабы каждый из спасенных демонов услышал это почтительное обращение к Гилану и узнал о его великом титуле. И, признаться, Гилан был крайне польщен этим, а Аякс же улыбался в свою бороду, чувствуя некую гордость за рыжеволосый товар. — Мне требуется помощь: мои друзья должны добраться до стен и, если это возможно, перебраться через ров.       Гилан, казалось, не мог перестать удивляться просьбам и решениям этой девочки с плантаций – воистину, она была непредсказуемой, как сама природа.       — Ты хочешь, чтобы мы довели их до стен? — спросил король, не достигая – впрочем, как и всегда – вершину ее мысли.       — Нет, — мягко, с легкой улыбкой ответила она, — я прошу дать им в сопровождение нескольких воинов, — Эмма посмотрела ему прямо в лицо, боясь увидеть в глазах Гилана отказ. — Это возможно?       — Конечно, — ответил Его Величество, не потратив и минуты на размышление – эта просьба была вполне выполнимой и безобидной. — Могут ли они пойти вместе с теми, кто проводит горожан к люку?       Эмма кивнула, как бы и соглашаясь, и благодаря. Девочка, довольная ответом короля, уже было хотела уйти обратно к друзьям, но Гилан, своим вопросом, заставил ее остаться вместе с ним:       — Твои друзья собираются покинуть Столицу?       Эмма вздрогнула всей сущностью, и эта дрожь не ускользнула от внимательных глаз генерала и короля.       — Да, — голос Эммы как-то вмиг стал колким и холодным – это поразило предводителя восстания, который, как ему самому казалось, теперь общался с совершенно другим человеком – он говорил сейчас с тем же первоклассным товаром, что поведал в обеденном зале о заключении нового обещания.       — Ты идешь вместе с ними?       — Нет.       Этот короткий ответил был одним из тех, каким окончательно завершают любой разговор, и поэтому что Гилан, что Аякс решили не поднимать дальнейшую тему. Демонам была не ясна причина такого поведения Эммы при упоминании товарищей, однако революционеры с пониманием отнеслись к ее нежеланию рассказывать об этой самой причине, ибо внутреннее чутье подсказывало им двоим молчать. К удивлению демонов, Эмма не ушла от них, продолжая идти вперед в их компании, словно она теперь и вовсе не желала видеть своих друзей. И, как заметил генерал и король, она была где-то глубоко в себе, рассуждая и обдумывая совсем неизвестные им вещи, но, они были уверены, эти вещи как-то связаны со всеми ними, революционерами. Однако, в очередной раз прислушавшись к внутреннему чутью, они промолчали. Гилан обернулся, и, бегло пробежавшись глазами по горожанам, он вновь остановился на брате Регулы Валимы. Король никак не мог избавиться от той мысли, что вместе с ними сейчас идет изгнанный принц, младший брат королевы и эрцгерцога. Кого-кого, но вот Сон-Джу из королевской семьи он не ожидал увидеть: насколько ему известно – а Гилану известно было многое – Сон-Джу был изгнан самой королевой несколько сотен лет тому назад, примерно в то же время, когда Гилана и весь его род приговорили к обращению. Однако за последние года, а точнее сказать столетия, эта вопиющая в королевском свете новость быстро заменилась иной: младший брат королевы покинул прежнюю жизнь и, с того момента, пропал для всех в далеких землях. Как предполагал сам Гилан, услышав эту новость, и как думали очень многие, мальчик просто ушел в монахи, желая путешествовать и проповедовать.       Мы уже упоминали, что с раннего возраста Сон-Джу был под попечительством аббатов и прочих духовных лиц. И тому, как известно каждому демону, была причина: его отец, предыдущий король, повелитель всех земель, при правлении которого было заключено обещание, обещал отдать третьего своего ребенка богу. Но просим заметить, что обещать кого-то богу не значит совершать жертвоприношение – дитя долгое время находится под крылом духовников и под сенью алтарей, где его обучают служению Господу, Учению, Писанию, и как жить по Божьих Законах, которые так чтились в обществе демонов до обещания. Отец Сон-Джу, на которого пало столько проклятий со стороны духовных лиц из-за согласия на обещание, был в безнадёжном, на первый взгляд, положении: в те времена слово духовного лица ровнялось со словом бога, от которого они, аббаты и монахи, и говорили, и, проклиная короля, бог также проклинал правителя. А народ же, будучи до ужаса богобоязненным, следовали тому, что говорило им духовенство. Поэтому, во избежание конфликта, король заявил, что третьего своего ребенка – какой, на тот момент, уже родился на свет – отдаст богу, как знак своего почтения и верности своей религии. Таким вот образом Сон-Джу оказался под влиянием духовных лиц, но это влияние, уверяем, было лишь во благо – можно даже сказать, что Сон-Джу получил прекрасное воспитание и лучшее обучение: он с юности знал о понятиях чести, справедливости; ребенок был обучен как смирению, так и мужеству, он знал как милосердие, так и справедливую кару – и весь Сон-Джу, вскоре, стал олицетворением того образа, какой считался идеалом по меркам Учения. Учитель же Сон-Джу, что, в свое время, обучался у Его Сиятельства, тобишь у эпископа, научил ребенка тому, чего никогда бы его не научили другие – Сон-Джу учился уважать каждую жизнь. И после того, как проповеди и уроки Его Сиятельства стали с годами уходить в прошлое, после того, как обещание стремительно изменило устрой общества и отношение народа к правительству – Регула, уже на тот момент возжелавшая абсолютной власти, увидела ненадобность в праведном учителе младшего брата. Сестра Сон-Джу, что так отчаянно пробивалась в ряды политики, была одной из первых, кто счел веру пережитком старого порядка, а церковь – ненужной тратой драгоценных денег из казны. Отбрасывая от народа старую веру, Регула была уверена, что, тем самым, избавится от очередного голодного рта в политическом корыте, каким она хотела править. И, подстрекая своего отца, она убедила короля казнить учителя Сон-Джу, которого сам принц считал чуть-ли не отцом – настолько светлые чувства были у мальчика к своему духовному просветителю. Но Регула не ограничивалась одной только казнью монаха: сев на престол посредством убийства собственного отца, Регула отправила Его Сиятельство, который провозгласил ее правителем и вручил своими же руками корону новоизбранной королеве, в самый дальний угол Столицы, вместе со всеми его последователями, как ненужный хлам. Получив благословление эпископа, Регула более не нуждалась в нем, и она бы давно уже убила этого старика с его «фанатиками», как любила называть их сама Регула, если бы не поддержка народа. Таким образом, старая вера отходила в прошлое, и на ее место пришли новые понятия и новые обычаи, что напрямую теперь были связаны с обещанием: отныне многое, что запрещало Учение и не позволяли Божьи Законы, было позволено, и постепенно народ позабыл об охоте, выращивая людей как свой скот, что было прямой противоположностью Учению. И, продолжая почитать его, своего великого бога, что спас их от голода – который, на самом деле, демонам ещё грозил – народ вспоминал добрым словом Его Сиятельство, который, на тот момент, уже не выходил из своего монастыря. Среди же знати так и вовсе стал распространяться атеизм, против какого Регула, в общем, не была против: лорды стали меньше тратить время на молитвы, не ходили в храмы, не постились, как раньше, перед Тифари, а наоборот – с горой наполняли свои подвалы едой, какую теперь они выращивали, а не добывали. Один лишь Иверк, пожалуй, сохранил свою непоколебимую верность Учению из всей знати – и, как мы уже говорили, его род и по сей день считался самыми смиренным и набожным, и лишь там продолжали чтить традиции, о которых совсем позабыли другие лорды и жители Империи. Но Ее Величество не обращала внимание на страстную любовь рода Иверка к вере по одной простой причине: герцог считался той важнейшей опорой, на какую опиралась она и вся знать – настолько огромное влияние имел этот демон. Подводя итог сказанного, Сон-Джу был набожным, и о его верности и любови к вере знали все, поэтому слух о том, что он стал странствующим аббатом принялась народом более тепло, нежели весть того, что Регула изгнала брата за неведомое преступление.       Его Величество приблизился к сбежавшей с плантаций и согнулся, дабы ничей слух – даже самый пронзительный – не смог услышать того, о чем они сейчас будут говорить. Со стороны эта парочка была очень забавной: высокий, как горная ель, Гилан согнулся чуть ли не вдвое, дабы приблизиться к миниатюрной сущности Эммы – сторонних наблюдателей умилила эта картина.       Рыжеволосая, покинув размышления и душевные свои тягости, изумленно смотрела на короля, что впервые за всё это время так близко приблизился к ней и, более того, захотел поговорить с глазу на глаз, что было ещё более удивительной новизной.       — Ты знакома с этими двумя? — Гилан, не оборачиваясь, слегка кивнул в сторону двух демонов, что именовали себя друзьями Эммы.       Рыжеволосая, также не желая оборачиваться, чтобы не привлекать к себе внимание товарищей, попыталась понять, кого именно король имел в виду. Не сумев удержаться, она всё же обернулась, и первым, кто встретился с ней взглядом – был Сон-Джу, который, можно сказать, неотрывно смотрел на нее и на короля. Рядом с ним покорно шла Мьюзика – его вечный спутник. Но злокровная, в отличии от своего телохранителя, не обратила внимания на Гилана и Эмму, что так пристально, в свою очередь, разглядывали ее и сбежавшего принца.       — Да, конечно, — ответила Эмма, подозрительно косясь на короля. — Это мои друзья. Они когда-то очень помогли мне и моей семье.       — Как хорошо ты их знаешь? — вновь спросил Гилан, желая добиться подробностей. Королю казалось, что он непременно должен знать, как здесь оказался брат Регулы и эта неизвестная, но очень притягивающая своей энергетикой особа.       Эмма вновь посмотрела на Гилана, и, чувствовал король сквозь маску девушки, в ее взгляде было полное непонимание заинтересованности Его Величества в ее друзьях, но это желание короля поселило в Эмме интерес – ей очень хотелось узнать причину данной заинтересованности в демонах-отшельниках.       — Достаточно хорошо, — ответила рыжеволосая, но стоило ей вновь обернуться и посмотреть на своих друзей – девочка неуверенно добавила: — Наверное, достаточно.       Выражение лица Гилана прямым текстом говорило: «Я так и знал». Между ними ненадолго повисло молчание, и в этом безмолвии Эмма понимала, что король требует подробностей. Вероятно, рассуждала Эмма, Мьюзика и Сон-Джу таили куда больше секретов, чем дети могли ожидать, раз уж Гилан так заинтересовано и подозрительно косился на этих двоих. Эмма внезапно поняла, как мало она знает о своих друзьях-демонах, и, что более важно, всё, что ей стало известно о Мьюзике – было сказано устами Нормана, а не самой носительницей проклятой крови. И Гилан, вероятно, мог знать куда больше о ее друзьях, чем она сама.       — Ваше Величество, — выдохнула Эмма, не находя слов для ответа. Девочка решила ненадолго отложить столь странный разговор, хоть и, признаться, он ненадолго отвлек ее от той ужасной тоски, что тихо выла в ее сути, — позвольте мне попрощаться с друзьями, и после, если желаете, я сама Вас им представлю.       Гилана кивнул в согласии, удовлетворившись этим ответом, и выпрямился. Продолжая думать о личностях этих демонах, он ненадолго отвлекся, посмотрев на Эмму. Его Величество отчётливо слышал, как дрогнул ее звонкий голос на словах «позвольте попрощаться с друзьями». Король не знал, куда направлялись ее товарищи, но расспрашивать об этом он не стал – люди и так уже достаточно им помогли. Если сбежавшие товары желают пуститься в бега перед тем, как сюда прибудет подмога Регулы – пожалуйста, Гилан не против. Точнее сказать, что он считал каждое действие людей частью обещания и плана Эммы, который она так отчаянно желала соблюсти. И, не смея и не надеясь мешать плану той, кто его, это обещание, заключил – Гилан продолжал молчать по этому поводу, смирившись с мыслью, что Эмма теперь стала неотъемлемой частью революции.       А тем временем демоны продолжали идти одной колонной. Революционеры окольцевали горожан, дабы, при внезапном нападении дикарей, никто из них не пострадал и успел укрыться. Но вот они уже дошли до перепутья дороги, где, как ранее было согласовано с Гиланом, несколько революционеров оправятся провожать горожан до люка, и после того, как жители окажутся в подземных катакомбах – воины Гилана сопроводят сбежавших товаров до стен, помогая им перебраться через ров – а с учетом силы революционеров, это было вполне реально. Гилан же пойдет другой дорогой, продолжая спасать со своим новым альянсом остальных горожан. Всё это Эмма объяснила своим друзьям, и, остановившись ненадолго, Эмма начала прощаться с ними, с членами своей семьи, пока длинная цепочка из столичных граждан приближалась к люку, и, с помощью Мьюзики и воинов короля, жители Столицы прыгали вниз, в темные лабиринты города.       Рыжеволосая смотрела на Рэя, Гильду и Дона, и не существует слов, дабы описать те чувства, что сейчас бились в ее сердце и вопили в ее душе. Эмма смотрела на своих друзей, и всё в ней, казалось, трепетало. Она вспоминала всё то хорошее, что она видела вместе с ними, а также всё плохое, что они всей семьей благополучно пережили. Они выжили, думала Эмма, и теплили в себе надежду, и теперь же до воплощения этой самой надежды оставалось всего несколько шагов – ее друзьям осталось лишь постучаться в двери, дабы новый мир открылся их взору, и они все вместе вступили за порог той неизведанной реальности, где им не будет угрожать смерть на столе демонов. Эмма давила в себе крик, что вырывался с горла, и как бы ей не хотелось продлить это мгновение на вечность – она не могла этого сделать. Эмма также желала, чтобы это расставание прошло как можно быстрее, ведь, опасалась рыжеволосая, ее боль и переживания выйдут за грань и затопят сосуд ее терпения, срывая все маски, какие она на себя надела. Никто из ее друзей, узнав о цене обещания, не согласился бы отправиться сейчас в Благодатный Дом и прийти к порогу Семи Стен, где он уже с нетерпением ожидает прихода людей. Главное, думала Эмма, им согласится: сказать «да» – и всё пойдет своим чередом. И как только согласие слетит с их уст – настанет мир, настанет покой, о каком они так много мечтали.       Эмма и ее друзья стояли, смотря друг на друга, и никто не решался произнести и слова – вся эта ситуация казалась им странной и некомфортной. Гильда бросилась к Эмме, обнимая ее, и Дон последовал примеру сестры. Они заключили рыжеволосую в своих объятиях, и этого было достаточно, чем если бы они высказали миллионы слов благодарности. Гильда и Дон восхищались ей, своей сестрой, и очень жалели о том, что она не может пойти с ними – всему виной было обещание. Но это обещание, также считали дети с плантаций, было их спасением, и своим спасением они всецело обязаны одной лишь Эмме.       Эмма же с дрожью в руках их коснулась, но друзья даже не обратили внимания на столь легкие прикосновения. Им хотелось подольше побыть с ней вот так, как и в детстве, крепко обняв друг друга, однако они, превозмогая свои чувства, отстранились, дабы теперь и Рэй приблизился к подруге, но у родного сына Изабеллы не хватало духу поднять хотя-бы руку, не то что прикоснуться к сестре – всё это, казалось Рэю, было ужасным. Они, думалось мальцу, не говорили друг другу «До встречи» – они прощались, словно знали, что более никогда друг друга не встретят – это страшило Рэя до глубины души, хотя всё услышанное и всё сказанное ранее твердило о том, что волноваться не следовало. Эта разлука не будет длится вечно, это прощание лишь временное, это лишь мимолетный момент слабости и страха в этих ужасных событиях – именно так убеждал себя Рэй, но Страх, ужасающий своей природой зверь, дико рычал у него в груди, и брюнет, казалось, дрожал от этого рыка всей сутью. И, пребывая в водовороте собственных мыслей, он не заметил, как Эмма, быстрым своим шагом, приблизилась к нему и обняла, как и ранее на площади. Она так крепко вцепилась в брата, и в этом объятии было столько страданий, столько боли, что Рэй невольно задрожал.       Лишь высшие силы помогли Эмме удержать себя в руках. Девочке казалось, что стоит ей отпустить друга – он воспарит, вместе с другими ее друзьями, как голубь, а она упадет в бездну, не имея сизых крыльев, ибо сама же их и отсекла. Эмма чувствовала всей своей сутью трепетание тела своего друга как свое собственное. Ей было очень страшно. Настолько страшно, что из ее горла вот-вот был готов вырваться вой, но нечто удерживало этот крик – быть может, это было мужество Эммы, а может и нечто иное. И сейчас, к ее собственному удивлению, рыжеволосая благодарила его за то, что он избавил новоявленную злокровную от этого зрелища: вся ее семья, все ее родные и близкие уходят, как духи или призраки, а она, заложница бренного тела, остается посреди пепелища, которое, по условиям обещания, она своими руками должна обратить в Райский сад.       Эмма почувствовала, как нечто пробралось ей под тело, под ее суть, и медленно, как змея, ползло к ее душе. Что это за сущность Эмма не знала, но она услышала, как шипит этот внутренний зверь и как раскрыл свою пасть, намереваясь укусить или ужалить ее истерзанную душу. И Эмма в это мгновение опасности поняла, что ей требовалось отпустить ту птицу, какую она сейчас прижала к своей груди, как свое второе сердце, иначе невидимый зверь погубит ее и она погибнет сама. И, набрав в легкие воздух, рыжеволосая быстрым движением оттолкнула от себя Рэя, тем самым отпуская этого любимого голубя навеки ввысь. И чудовище, что проникло в ее суть, отступило. А Эмма, чувствуя горячие слезы на бледном своем лице, смотрела на друзей, и, думалось ей, теперь она навсегда с ними простилась.       Рэй чувствовал, как Страх, тот самый зверь, тихо завыл, и нечто теперь кричало ему в его единственно целое ухо, моля остаться и во всем разобраться. Рэй, подстрекаемый этой мольбой, уже было хотел говорить с Эммой, однако Дон его перебил:       — Не волнуйся, Эмма, — начал брат, сбивая брюнета с правильного направления, тем самым остудив его пыл, — теперь уж мы встретимся в новом мире.       — Да! — радостно подхватила Гильда, чувствуя слезы, что одинокими бриллиантами скатывались по ее худому лицу – Гильда совсем не понимала, почему плачет. — Мы встретим рассвет уже в новом мире и будем все вместе, как всегда и мечтали. Демоны теперь могут жить спокойно в своем мире, а люди – в своем. Никто никого не убивает и каждый на своих местах – это всё благодаря тебе, Эмма!       Эти слова поразили рыжеволосую настолько, что она уже не чувствовала ногами землю. Она смотрела на Гильду так, словно это была вовсе не ее подруга, а какой-нибудь ангел, что своим прекрасным и добрым голосом перечислял прегрешения человека, и не будь на лице Эммы маски – все бы ужаснулись бледности лица своей сестры. Она не могла ничего ответить: голос ее пропал в этом волнении, поэтому рыжеволосая лишь закивала в ответ, чувствуя, как в горле застыло рыдание. До их слуха донёсся тяжелый звук металла – это воины закрыли люк за горожанами, которые теперь уже побрели по подземным ходам к остальным гражданам Столицы. Этот звук был знаком того, что время прощания подошло к концу. И, как бы подчеркивая эту мысль, воины Гилана подошли к сбежавшим товарам, спрашивая о том, готовы ли они. Но прежде чем отправиться в долгий и безвозвратный путь – дети с третьей плантации, кроме Эммы, попрощались с Сон-Джу и Мьюзикой. Они благодарили их за всё, и эта благодарность, что исходила из самого сердца, эта искренность и этот свет в глазах сбежавших товаров заставили двух демонов счастливо, и в то же время тоскливо, улыбаться: они никогда не забудут этих детей, и всегда будут считать их своими друзьями. Злокровные пожелали, дабы удача сопутствовала им всем с этого момента и до самого конца, а также они заверили детей, что будут молиться об их, людей, благополучии, если вдруг более не встретятся друг с другом – напомним, что демонам ещё не известны условия обещания, а потому никто и не догадывался, что они не только видят этих детей в последний раз – они и вовсе в последний раз видят кого-то из человеческого рода.       Смотря на Эмму, дети хотели сказать очень многое, однако ничего так и не выпорхнуло из их уст. Они посмотрели на подругу, и, подняв руку, окончательно с ней прощаясь, дети направились с воинами Гилана к стенам, иногда лишь оборачиваясь на свою Эмму, какую они видят в последний раз в этом мире, а дальше, мечтали они, они все встретятся за границей этой реальности, когда обещание вступит в силу. Но самым беспокойным, пожалуй, был Рэй, и он, оборачиваясь, пытался найти в сущности своей названной сестры разгадку, кошмарную истину, что устрашила бы его и всех остальных. Но ничего не было – Эмма была всё такой же светлой, лучезарной и прекрасной, как образ Девы Марии, и ничто в ее сути не сулило беду и обман.       А она же неотрывно смотрела вслед за ними, пока сущности ее семьи не скрылись за поворотом.       Эмма в последний раз видела своих друзей с родного Благодатного Дома.

***

      И пока друзья Эммы уже спешили к Норману, намереваясь отправиться к Благодатному Дому, а Гилан со своим войском отправился дальше по Столице, спасая горожан, мы обратимся под землю, ко всё тем же катакомбам. Читатель уже знаком с тем, какая атмосфера царила здесь, в этих подземных коридорах, так что мы не станем обращаться к подробностям и лишь заметим, что здесь было всё так же сыро, холодно и мрачно. Так что горожане, коим было приказано идти по направлению к Центральной площади – а Мьюзика уверяла, что, продолжая идти только вперед, они окажутся в нужном месте, – спасенные альянсом Гилана жители молча шли навстречу мраку, содрогаясь всем телом, ибо ожидавший прихода новых душ холод мгновенно пробрался под их легкие одежды, кусая несчастных. И единственное, что успокаивало их дух – здесь не было диких. Горожане опасались только одного в этих туннелях – заблудиться.       Они продвигались всё дальше и дальше, осматривая эти невысокие катакомбы – некоторым демонам пришлось пригнуться, дабы не биться головой об потолок. И никто из них не осмеливался проронить и слова – не то страх отнял их речь, не то волнение, не то нетерпение, иль же они все были вымотаны последними событиями. Словом, как и в случае с командой Нормана, лишь вода под ногами нарушала царившее здесь молчание.       — Чувствуете? — спросил один горожанин, и вся толпа замерла, навострив чутье и слух.       Действительно, удивились горожане, в воздухе теперь витал некий запах. До их ушей донесся тихий шум, и, следуя дальше по коридору, этот шум становился всё громче и громче. Какая-то суета происходила там, вдалеке, и, прислушавшись, демоны услышали говор разумных. Постепенно в конце этого, казалось бесконечного, коридора забрезжил свет. Горожане ускорили свой шаг, и из темного мрака, что окутал их сущности, они вышли в просторное и освещённое люминесцентными цветами помещение. Это был некий зал, и, судя по его размерам, он находился под Центральной площадью. Осмотревшись по сторонам, жители заметили, что сюда вели десятки таких же коридоров, как и тот, каким пришли они. Демоны посмотрели вверх и поразились высоте и просторности, которая, в сравнении с дорогой катакомб, показалась им сказочной. Потолок оплели, как паутина, бесчисленное количество труб – это, подумали жители Столицы, было водоснабжением всей площади. Заметим, что фундамент этого зала был чуть выше, нежели уровень пола коридоров катакомб, из-за чего водосточная вода не подступала к жителям Столицы, кои сидели в этом простором помещении. И – о, чудо! – здесь были сотни разумных, также спасенных от обращения в дикарей. Их было сотни: демоны сидели на холодной и сырой земле, как племя кочевников, что устроило перевал. Кто-то сидел в окружении семьи, радуясь тому, что вновь увидел лица родных и любимых, кто-то молился целой группой, а кто-то тихо и смирно дожидался часа, когда родной город окажется очищен от скверны и проклятия, что постигло их в такой великий праздник. Но кое-что этих жителей, всё же, объединяло: они все были спасены проклятой кровью. И многие горожане сейчас сидели и обсуждали данный факт, ведь только тут, после спасения, до них дошло, что же такого им дали выпить, дабы уберечь их всех от яда. Многие от этой мысли впадали в ужас, прислушиваясь к собственному телу, боясь обнаружить нечто новое или иное от этой проклятой крови в своем организме. Но ничего не происходило, и время постепенно убеждало их в том, что это было действительно спасение, а не очередное проклятие.       Демоны, как уже говорилось, собирались в группы, и все они, за место костра, ставили в центр своего маленького круга букет тех самых кристальных цветов, что излучали зеленый и синий цвет в зависимости от своего окраса. Так как этих растений было довольно много – на стенах огромного зала танцевали прекрасные цвета, переплетаясь между собой в какой-то единый оттенок. На жителей, что сидели вокруг этих букетов, падал этот неярки свет, отбрасывая массивные тени демонов на стены, и черные силуэты становились зрителям того самого танца зелёных и синих цветов на кирпиче всего зала. Что же до запаха, какой спасенные альянсом Гилана демоны почувствовали на пути сюда – это был больше смрад, нежели аромат: многие из жителей были с ног до головы в крови, или в грязи, или в пыли – одним словом, по их виду сразу можно было догадаться, что этот день весьма неблагоприятно отразился на них всех, и воняли они соответственно.       Возвращаясь к тем, кого Гилан и прочие герои нашей истории отправили сюда: демоны топтались на месте, осматривая своих соседей, знакомых, или просто таких же жителей Столицы, как и они сами. Некоторые из сидящих демонов, узнав своего товарища или же просто знакомое лицо, зазывали новоприбывшего к себе. Таким образом, множество из этой группы, которую минутами назад спас некоронованный король и носительницы проклятой крови, разбежались по углам, и из всей этой многочисленной компании остались лишь немногие, в числе коих были знакомые нам Иоиль и спасенный Эммой горожанин. Взрослый демон, не отпуская от себя ребенка ни на шаг, смотрел по сторонам, пытаясь найти тех, кого он знал, или же тех, кто бы признал Иоиля. Но таковых не было, и мужчина, своей рукой, почувствовал волнение ребенка – малец начинал дрожать не то от нетерпения, не то от рождающихся в уме неутешительных мыслей. Не желая более стоять истуканом, горожанин предложил Иоилю пойти дальше, где, быть может, они кого-то и узнают, или же узнают их самих. Согласившись с этим предложением, спасенные Эммой демоны стали аккуратно пробираться меж группами сидящих горожан.       Иоиль беглым взглядом осматривал жителей вокруг, и часто его взгляд замирал на тех, кто молился: ребенка завораживала эта картина, которую он считал неким таинством, и то, что столькие демоны молились вместе – поражало мальца. Словом, наши герои шли неспешно, избегая любых столкновений с сидящими жителями. Но вот они ходили, казалось, кругом, так никого и не узнав. Иоиль издал полный обеспокоенности и разочарования вздох: его семьи нигде не было. Но вот до их ушей донесся громкий крик, и они, обернувшись, увидели то, что высокий демон зовет их к себе. Ребенок не знал этого мужчину, но вот спасенный Эммой горожанин был вполне с ним знаком. Они, дитя и взрослый, переглянусь, и сразу же нашли во взгляде друг друга понимание – демоны отправились к тому, кто их звал.       Иоиль и его покровитель – назовем эту сущность именно так – приблизились к этому демону, и первое, что бросилось им двоим в глаза – были дети. Девочка и мальчик, на вид ненамного младше нашего Иоиля, прижались к мужчине, какого они считали своим спасителем, и он, этот взрослый, приобнял каждого. Казалось, что эти трое были неотрывны друг от друга. Нашим же читателям эти демоны известны – это были те, кого команда спасения, в числе которых были Мьюзика, Сон-Джу и дети с плантаций, уберегла от стаи дикарей. Заметим, что все жители Столицы, кои находились здесь, обязаны своей жизнью злокровным и сбежавшим товарам, однако никто даже не догадывался о личностях своих спасителей. Спасенный Эммой и спасенный Мьюзикой тепло поприветствовали друг друга, а после присели в этот узкий круг. И пока между взрослым завязался разговор, в каком они рассказывали о собственном спасении, Иоиль, на плече которого неотрывно лежала рука покровителя, переводил свой заинтересованный взгляд с букета зеленых цветов, что ублажали его взор после кромешного мрака, на тех самых детей, что сидели совсем рядом. Брат и сестра смотрели на своего ровесника с нескрываемым интересом, изучая его сущность.       Встревоженный последними событиями, Иоиль не мог никак унять свой страх, и хоть он по жизни был довольно общительным и коммуникабельным ребенком – сейчас он молчал, как стеснительная и замкнутая особа в присутствии неизвестных. Но не долго ему оставалось сидеть в тихом одиночестве: малец почувствовал легкое прикосновение к своей руке – это был один из тех детей, а точнее мальчик, что, как и сестра, неотрывно смотрел на нового гостя с момента его появления, а теперь привлек его внимание к себе.       — А как тебя зовут? — обратился к спасенному Эммой ребенку маленький сосед. Этот вопрос был задан так, как обычно задают его дети столь юного возраста: всё в этом голосе звенело заинтересованностью в чем-то новом, и в то же время в нем, в голосе, присутствовала доля той самой детской настойчивости, которая так успешно добивается своего в подобных ситуациях.       В ответ на вопрос Иоиль озадаченно посмотрел на своего ровесника, не ожидая того, что они, брат и сестра, заговорят с ним. Взрослые же, что тихо вели собственную беседу до этого момента, ненадолго замолкли, дабы младшее поколение познакомилось друг с другом, но это внезапное молчание в их узком кругу дети даже не заметили. Иоиль не отвечал, ибо сковавшее его суть беспокойство и страх не позволяли ему отпрянуть от дрожащих рук волнения, и он, не способный лишиться этих неприятных чувств, молчал, как немой. Но взгляд его был довольно красноречив, и дети, что так отчаянно желали поговорить со своим ровесником, сразу же всё осознали, ведь, как известно, юные сердца лучше всего чувствуют переживания других, чем кто-либо ещё.       — Меня зовут Мавла, — начал малец, понимая, как трудно было его собеседнику, ведь совсем недавно они с сестрой испытывали те же чувства: скованность, испуг, обеспокоенность. Теперь же, находясь в безопасности и обретя надежду в образе той самой девушки, что обещала к ним вернутся и которая их спасла, они, горячие сердца, были преисполнены смелостью и позитивным настроем. — А это моя сестра Авла, — мальчик указал на ту самую девочку, что прижалась к другому боку своего спасителя. Но, пересев на колени взрослого, теперь она была совсем рядом с братом и намного ближе к гостю.       Иоиль сперва растерялся от подобного созвучия в именах этих двоих – очень редко он слышал, чтобы имена родственников, причем столь близких, отличилась всего на одну букву. Ребенок внимательно посмотрел на ровесников, что так приветно и тепло улыбались ему, и малец поразился тому, насколько разными они были, несмотря на созвучие имен: брат имел совсем бледную, чуть ли не белоснежную кожу, и волосы его были столь же светлыми, что и волосы Его Величества Гилана, но совсем короткие, едва достигающие уровня подбородка. Авла же была полной противоположностью брата: темная кожа, цвета корицы, и черные, как воронье крыло, волосы, заплетенные в высокую прическу, что, за это время, уже потеряла то изящество и ту аккуратность, какую имела первоначально; коса девочки, с каждым новым движением ребенка, теряла опору, когда очередная шпилька падала на землю, как капля дождя. Даже одежда этих двоих была совершенно разной: Мавла носил светлое одеяние, более легкое и открытое, а вот его сестра наоборот – черное, под тон своим локонам, и закрытое – горловина, широкий рукав, длинный подол платья. И единственное, что Иоиль смог найти в брате и сестре общего – были глаза. Мы же заметим, что маски Авлы и Мавлы были идентичными, однако Иоиль не учел это обстоятельство, так как, будучи демоном, эта деталь не бросалась ему в глаза. А также оба были с ног до головы в пыли, и, к счастью, на них не было ни единой капли крови – эти дети не пострадали при хаосе, как и Иоиль.       Мальчик продолжал молчать, ибо, к его собственному удивлению, стараясь найти собственный голос – Иоиль обнаружил пустоту в своей гортани. Вероятно, страх, сучий ирод всякого живущего, забрал у несчастного ребенка способность говорить. Рука на его плече сжалась – это покровитель попытался вывести его из оцепенения, чувствуя, как сильно был взволнован малец. Требуется поблагодарить горожанина, ибо это действие помогло Иоилю.       — И… — начал было ребенок, и сразу же увидел счастье и обжигающее нетерпение в глазах своих собеседников, однако его появившийся голос дрожал, как запоздалый гость. — Иоиль.       — Рады знакомству! — в один голос произнесли дети, и сразу же получили замечание от своего спасителя – слишком громко прозвучал их восторг, в то время как некоторые горожане рядом с ними молились в глубокой тишине.       Дети виновато посмотрели на взрослого, и тихо попросили прощения, а после вновь обратились к новому знакомому, но уже шепотом:       — А это твой отец? — спросила девочка, забавно повернув голову, подобно заинтересованному зверьку.       Иоиль отрицательно покачал головой. Горожанин же, слушая детский лепет, почувствовал укол сожаления и жалости в своем сердце – это, думал мужчина, была самая больная тема для Иоиля.       — Мои родители... — вновь начал было маленький Иоиль, но быстро замолчал, боясь даже вспоминать тот момент, когда его родные обратились в одичалых.       — Наши тоже, — с горькой улыбкой ответил ему Мавла, и Иоиль поразился его словам – он думал, что этот взрослый, к которому они так тесно прижались, был их родителем, и именно также думали Авла и Мавла, смотря на своих гостей.       — Но они совсем скоро прибудут сюда! — радостно воскликнула девочка, вновь превысив позволительный тон, однако, говоря последующие слова, она чувствовала необходимость в том, чтобы до каждых ушей донеслась слава благокровных: — Наших родителей, как и нас, спасут благочестивые посланники бога! Их святая кровь уберегла нас от смерти, обратила чудовищ и непременно спасет наши семьи – она, наша спасительница, обещала это!       Авла даже встала с места, активно жестикулируя, ибо впечатление от той персоны, про какую она только что говорила – было необъятным. Девочке, как и ее брату, хотелось кричать всякому о том, какую надежду в них послила носительница благой крови, и скольким они, спасенные горожане, ей и ее друзьям обязаны.       Речи ребенка обратили на себя внимание демонов, ибо, хоть в воздухе и царил приглушенный говор, голос Авлы показался всем громогласным ангельским пением, что посылается с небес, как благодать. Лишь те, кто продолжал читать молитвы – были нерушимы, подобно монументам, какими, впрочем, многих духовников и считали.       Все усилия спасителя этих детей были тщетными: пытаясь утихомирить Авлу, мужчина не заметил, как к ее словам присоединился Мавла, абсолютно разделяющий взгляды сестры.       Иоиль и его покровитель вздрогнули – им сразу же привиделся образ Эммы, чья кровь, чья доброта и чьи слова были для них спасением. Описания брата и сестры идеально подходили под образ их рыжеволосой спасительницы. И, в особенности, Иоиля поразили слова «она обещала» – он сразу же вспомнил тот самый момент их знакомства, когда они с Эммой заключили некую договоренность, где она обещала ему найти способ вернуть Столице мир, а он – не плакать.       — А также ее друзья! — добавил Мавла, становясь на ноги, как и сестра. — Только вспомните то мгновение, когда дикие бросились на нас: мы все, в окружении смерти, содрогаясь всем телом от стука клыкастых пастей, ожидали неминуемого, однако появился, словно из воздуха, как ангел, тот храбрый воин с красными, как сама кровь, волосами. Его движения, его мастерство – он бился так, словно сам бог нашёптывал ему, что и как нужно делать, дабы одержать победу. И вот он, заманивая чудовищ в свой невидимый капкан хитрости, храбро отбивался от монстров, пока та самая девушка с длинными, как ветви ивы, косами и нежным, как летний ветер, голосом спасла нас ото всех, дав испить святую, благую кровь, а после отправила нас всех сюда, желая уберечь от опасностей, что ожидали бы нас всех на улицах города.       Мавла говорил ещё громче, чем его сестра, и жар его речей поражал присутствующих. Его голос отдавался эхом в просторном зале подземных катакомб, и это эхо билось об цветные стены, достигая слуха каждого. Он замолчал под одобрение других – многие считали слова этих детей истиной, и спасенные горожане соглашались с этой речью, делясь своими собственным впечатлениями с рядом сидящими. Спаситель детей потерял какую было надежду успокоить этих двоих, но его взгляд сверкал почти что отцовской гордостью, а также восхищением той храбрости, какая таилась в этих маленьких сущностях. Зал наполнился гулом, в каком многие высказывали свое восхищение к тем самым демонам, что их спасли.       Из речей брата и сестры знакомые нам демоны узнали Мьюзику, с которой они ранее прятались во время битвы у фонтана. А также они, всё из тех же слов, признали Сон-Джу, которого, хоть и увидели на одно лишь мгновение после битвы, заметили возле своей спасительницы. И пусть Эммы не было в этом рассказе – их восхитило то, что друзья их спасительницы оказали такую великую помощь Столице, пока она, их знакомая рыжеволосая, помогала Его Превосходительству Гилану.       — Как смеет ребенок называть проклятие благословением! — как вороний крик, прозвучали слова в этом просторе, и голоса горожан мгновенно затихли, подавленные этим возмущением. Один из демонов встал, и в каждой черте его лица было видно оскорбление, раздражение и ярость. На его суть сразу же обратились все взгляды. — Знаете ли вы, глупые дети, что та, кого вы называете посланницей бога – прокаженная из клана дьявольской крови. Ее суть вобрала в себя всякий существующий грех, и ее последователи, ее товарищи, ее приспешники походят от нечистого, но никак не от святого! Было время, — разъяренный словами детей демон оборачивался, впиваясь взглядом стервятника в каждого жителя Столицы, и его глаза горели, как смарагд, — когда они, нечестивые, проповедовали ложь, искушали мирный люд и те, подвергаясь прегрешению, пробовали кровь и плоть проклятого рода. И если бы не королева Регула, если бы не регенты – зараза, какую несли эти ироды, добралась бы и до нас. Так что не смейте гневить бога, глупые дети, восхваляя проклятых!       Он, эта старая и хищная птица, замолк, и те, кто сидел рядом с ним, громко поддержали его речь, соглашаясь с каждым словом. И вот этот стервятник посмотрел в глаза тех самых детей, ожидая увидеть стыд, но был глубоко изумлен увиденному: Авла, Мавла, их спаситель, а также Иоиль со своим покровителем прожигали этого демона взглядом, полным презрения. И ничего в их сущностях не дрогнуло, ни один из столбов их веры не пошатнулся, и они, как и многие другие, продолжали стоять на своем. Брат и сестра смотрели на этого демона вызывающее, и оппонент невольно вздрогнул от той решимости, какую он увидел в глазах детей.       — Почему же Вы тогда, зная о проклятии этой крови, выпили то, что вам подала сама приспешница дьявола? — язвительно бросил спаситель Авлы и Мавлы, будучи готовым броситься в драку, если только этот негодяй посмеет сказать ещё хоть одно недоброе слово в сторону детей.       — Если бы я тогда знал, что мне подавали в кубке – немедленно бы опрокинул этот яд! Но лишь здесь, в этих стенах, воздвигнутых Ее Величеством Регулой Валимой ради нашей безопасности, бог послал мне просветление: я испил проклятую кровь. Теперь же я сотрясаюсь в страхе, как и многие другие, ведь неясно, когда же именно этот яд прожжет мои органы.       — Подлец! — крикнул Мавла. — Они спасли нас, спасли тебя, а ты называешь их проклятыми! Единенный, кто заслуживает здесь проклятие бога – ты сам!       — Именно! — поддержала сестра. — Вам должно быть стыдно за сказанное, ибо каждое Ваше слово противится воле нашего бога, который послал нам это спасение! Разве тот, кто возжелал нам зла, будет нас спасать, рискуя собственной жизнью? Как смеет богомерзкая особа обещать, если обещание – прерогатива нашего бога и всех его последователей? Покайтесь, господин, сказанному, ибо бог не простит вам неверие, не простит неосознание.       После столь горячих речей в зале воцарилась полная шумиха: кто поддерживал детей, а кто – взрослого демона. И, казалось, обстановка так стремительно накалялась, что должна была бы уже произойти потасовка, однако, ко всеобщему удивлению, ещё один ребенок встал, и его громкий голос, как глас херувима, обратил шум на молчание, и каждый завороженно слушал этого мальца, коим был Иоиль.       — Перестаньте, во имя Господа! Ваша смерть обратилась во спасение, а вы, обретя жизнь, уже готовы браниться друг с другом, род с родом, брат с братом, отец с сыном! Слушайте же, ибо говорю я от лица тех, кого настигло спасение в минуту безнадежности; внимайте, жители нашей земли, ибо моих уст также коснулась эта проклятая кровь, и глаза мои – свидетели того чуда, какое это проклятие способно совершить. Но я не проклят, и никто из вас не проклят – я видел ту, кому эта кровь принадлежит, и никогда ещё я не встречал кого-то светлее и прекраснее чем она. Никогда ещё я не видел таких храбрых воинов, о коих вам, вероятно, неизвестно, но именно сейчас, именно в эту минуту, славные витязи проливают свою собственную кровь, дабы спасти нас всех, дабы спасти ваших родных, дабы спасти мою сестру, мою маму и моего папу. Я помню рассказы моей мамы о тех временах, когда была война и когда существовали великие и могучие воины. И сегодня они, эти рыцари из легенд и сказок, спасли меня и всех остальных, — Иоиль указал на тех, кто пришел вместе с ним, якобы доказывая, что имелись в этом зале те, кто сможет подтвердить им же сказанное. — Они, эти воины, падали в лапы чудовищ и оставались невредимы, они влезали им на спины и не видели страха, они проливали свою кровь и не видели сожаления – это было воинство бога, и предводителем у них стоит Гилан.       Многие изумлено вздохнули, узнав это имя. Теперь жители пришёптывались друг с другом, дабы удостовериться, что слух их не подвел и что мертвый лорд воистину воскрес.       — И никогда ещё я не видел кого-то столь великого, столь благородного, мудрого и мужественного, как господин Гилан. И я помню, что говорила мне моя мать, что говорил мне мой отец и что говорила моя старшая сестра, когда мы готовились к Тифари: «Близок день Господень». И мои родные правы – этот день настал. Вы кричите друг на друга, как стая чудовищ, в которых обратилась вся моя семья, а я говорю вам – стыдитесь, краснейте от стыда, раз уж даже я, ребенок, и раз они, такие же дети, видят истину, а вы нет. Я говорю вам плачьте, ведь, как написано в Учении, прибудет облегчение тому, кто страдает; разрывайте сердце ваше, ибо обратилось оно камнем. Моя спасительница сказала, что наш бог милостив, и что это не он послал это проклятие. Я верю многоуважаемой Эмме, как верю Гилану, как верю каждому члену его храброго войска – я верю своим спасителям. Страх сковал мою суть, я боялся промолвить и слово, а теперь всё внутри меня кричит. Готовьтесь, ибо близок тот самый день Господень, ибо он уже настал, ибо совсем скоро соберемся все мы, как сказал Гилан, и настанет правосудие, какого он добивается. У нас разные взгляды на то, что произошло, что случилось, но я прошу каждого из вас сделать то, что нас способно объединить: давайте молиться о том, чтобы у Гилана всё получилось, чтобы носители – проклятой иль святой – крови спасли как можно больше жителей, спасли мою семью, семью Мавлы и Авлы и все ваши семьи. Прошу, давайте же молиться в этот праздник, в празднество Тифари, в Господень день.       Иоиль замолк, и никогда ещё, вероятно, он не чувствовал на себе стольких пораженных взглядов. Всем казалось, что это не ребенок сейчас говорил – это был пророк, аббат, монах, эпископ, но никак не ребенок. Так много таилось в его словах, так много было в этих высоких, как горы, и мудрых, как время, речах. Все присутствующие на мгновения потеряли дар речи – настолько каждого поразило то, что глагольствовали уста юного Иоиля. И даже те, с кем он недавно общался и с кем пришел – раскрыли рот, глотая воздух. Воистину, они словно только что слушали эпископа, и у многих родилась фантастическая мысль того, что этот малец – перерождение духа Его Сиятельства. Другие же был убеждены, что Иоиль был отдан богу, и поэтому был так мудр в свои юные года.       Спасенный Эммой ребенок немного смутился, ведь вся храбрость, какую в нем увидела рыжеволосая, появилась в тот момент, когда воцарился недовольный гул, а теперь она улетела вместе со всеми словами, как и его дух. Мальцу казалось, что у него в груди явно чего-то стало не хватать, и не понятно – воздуха или частички души, какую он вложил в сказанное. Тем не менее, Иоиль уже было хотел сесть, как вдруг Авла взмолилась:       — Расскажи нам о том, кого ты именуешь Гиланом, и о той, в чьих венах течет та же кровь, что и в венах нашей спасительницы!        Ее мгновенно поддержали абсолютно все горожане. Даже тот самый коршун, которого слова Иоилоя поразили стрелами в саму душу, сел на свое место, и во взгляде его темных и хищных глаз сверкал совсем детский интерес и нетерпение. На мгновение этому демону показалось, что он слушал самого эпископа или одного из четырех мудрецов, поэтому теперь всё его внимание и внимание его товарищей было приковано к этому ребенку. Они слушали его очень внимательно, искренне считая, что кто-то из великих мудрецов обучал этого ребенка, и даже их любовь к своей королеве, к своему великому правителю, меркла перед той, какую они испытывали к Его Сиятельству и к приближенным к нему мудрецам.       На удивление, Иоиль, услышав о желании горожан узнать о Гилане и Эмме, не растерялся, а наоборот – теперь он ещё с большим пылом начал рассказывать о том, как встретил свою спасительницу, как Гилан их спас от дикаря и как Эмма обратила чудовища в того, кто теперь сидел с ним рядом и кого Иоиль называл своим покровителем. Словом, Иоиль описывал самые важные события, что так поразили ребенка, и какие он теперь с удовольствием рассказывал, часто употребляя в своем сказании такие слова как «по его милости» и «он уберег нас от смерти, заручившись поддержкой господина Гилана и многоуважаемой Эммы». Весьма скоро к рассказу присоединился покровитель ребенка, и он также восхвалял как Гилана, так и Эмму – по большей части, говоря от сердца, он отдавал предпочтение хвальбе Эмме, которая проявила великое мужество, мудрость и доброту. Словом, весьма быстро рассказ Иоиля перерос во всеобщее сказание, и каждый раз, как шипение искр в костре, раздавались в этом просторном зале имена Гилана и Эммы.

***

      Имперская Столица сокрылась от их взора лесной сенью, запахом трав, чистым воздухом свободы, ясным небом. В местах, где ни одна живая душа ещё не протаптывала дороги, где лесные кущи и высокие деревья слышали один только шорох от мелких зверей и быстрых птиц, где воздух казался чище и лучше – сбежавшие товары сделали недолгий перевал. Они бы спешили, как дикие скакуны, к Благодатному Дому, если бы не встретили своего друга, который принес им страшную, и в то же время благоприятную весть.       В тени деревьев скрывались десятки детей, тело коих было модифицировано, в жилах их текла сплошь химикатов, а в глазах таилась бездонная пустота. И лишь при виде Нормана, их предводителя, нечто светлое загоралось в бездне этих взглядов, и проявлялись признаки ума в непропорционально маленьком черепе, стоило им услышать голос своего мессии, что повел их на войну, но возвратился с миром. Примечательно, что дети с Лямбды, чьи тела были, воистину, пострашнее тел тех же демонов – настолько сильно ужасала эта чудовищная модификация несчастных детей – могли задерживать дыхание на несколько минут, контролировать собственное сердцебиение, и, благодаря этому, ни единый звук армада Нормана не издала, пока скрывалась в тени леса. И, прислушайся, никогда не скажешь, что за стволами многолетних дубов, кленов и иных деревьев таится целая армия. И Рэй, замечая это фантастическое умение слиться с окружающим с такой-то конституцией, в который раз поразился умениям детей из Лямбды.       Возвращаясь к тому, почему же наши герои остановили свое продвижение: Рэй и Норман с остальными сбежавшими детьми благополучно перебрались через стену, благодаря помощи демонов и, как уже оговаривалось, имеющийся в распоряжении Барбары и Числа амуницией. Воины Гилана, удивительные своей точностью и силой, помогли людям взобраться на стену, а там, как и дети в Благодатном Доме, демоны бросили метры этой веревки на противоположный берег, где Джин, покорно ожидавший своего босса с армадой, схватился за конец, и, благодаря остальным детям из Лямбды, они намертво привязали веревку к ближайшему дереву. Однако, пожалуй, самой важной проблемой всей этой операции было то, что революционеры держали в своих руках один конец, тем самым удерживая эту канатную дорогу. И этот факт весьма смущал, и в тоже врем возмущал, последователей лжи-Минервы. Очень много времени потребовалось Рэю на то, чтобы уговорить этих упрямцев довериться союзникам-демонам. Говоря вкратце, у него это получилось, и все дети без каких-либо проблем перебрались через огромный ров, который и в сравнение не годился с бездной Благодатного Дома – настолько широким и бездонным была пропасть вокруг Столицы. И Норман, в который раз, проклинал эту излюбленную привычку демонов строить вокруг своих городов бедны. Оказавшись на другом берегу, Норман вкратце описал Джину, Хаято, Айше, а также прочим членам своего альянса то, что произошло в Столице, в то время как Гильда, Рэй и Дон планировали нападение на Благодатный Дом. И, создавая коварный план, они все прониклись единой мыслью: как же сильно им не хватало Эммы с ее вечным оптимистичным настроем, лисьей хитростью и глубокой мудростью – Эмма, воистину, обладала теми же качествами, что и Одиссей. Однако Гильда, со своей холодной, как сталь, рассудительностью, Рэй, со своим гениальным умом, и Дон, также выдающийся умом парень, весьма быстро смирились с тем, что подруги не было рядом – что было крайне непривычно для них всех – и быстро составили план. Благо, у них имелась ручка Минервы, в которой был план Благодатного дома – заметим, что Рэй не расставался с этой ручкой ни на мгновение. Весьма скоро, после окончания объяснений произошедшего своим приверженцам, к ним подошел Норман, и его толковые предложения также вложили свой вклад в воздвижении фундамента для строительства коварного плана. И первым пунктом их хитрого умысла было добраться на ферму как можно быстрее, а это значило, что им требовалось бежать на протяжении целых суток, позволяя на отдых от силы пятнадцать минут, дабы не опоздать и не подвести Эмму. Это также значило, что у них не было времени отправиться в убежище, дабы вернуться за детьми. Таким образом они бежали, как гонимые хищниками лани, через густые чащи леса. Но стоило им вспомнить о детях – из откуда не возьмись появился Оливер. Светловолосый парень был весь в ссадинах, верхом на лошади, и позади него слышалось, как стремительно сюда бежал чуть ли не табун – это были их друзья. И весь вид воспитанника Лукаса вселял страх – случилось нечто ужасное.       Для нас же это печальное событие не неожиданность: Питер, совместно с имперскими войсками Регулы Валимы, напал на след детей, и, благодаря своей хитрости, глава клана Ратри нашел сбежавших товаров с плантаций Иверка. Оливер и компания, что, в тот момент, не находились в убежище, а бросились вместе с Эммой и Рэем в Столицу, вернулись в безлюдный обитель. И, как они смогли узнать из слов одного демона, коего взяли в плен, детей отправили на ближайшую ферму, и эта ферма, по иронии доли, конечно же называлась Благодатным Домом. И то, что это было владения Иверка – единственного выжившего из всех регентов – было лишь очередным пожеланием хорошей дороги от Ратри. Но, желая одержать победу, будучи ослепленным собственной гордостью, Питер не ведал о том, что сложившаяся ситуация была также приемлемой и для альянса Нормана.       — Тем лучше, — ответил Рэй на новость Оливера, и его слова поразили как светловолосого друга с Золотого Пруда, так и всех товарищей, какие только что явились верхом на лошадях. — Это обстоятельство отведет подозрение Ратри. Наше нападение на ферму будет иметь вид вызволения похищенных детей.       — И что же мы собираемся теперь делать? — спросил Дон, которого, несмотря на все появившиеся козыри в их руках, устрашила эта новость.       — То, что и собирались: мы захватим Благодатный Дом, — с гордостью произнес лжи-Минерва.

***

      Ночь для сбежавших товаров прошла незаметно – дети даже не обратили внимание на то, как меняется окружающее, погружаясь в сумерки. Лишь минуты, как им казалось, со скоростью ястреба летели мимо них, и их сердце билось, как бешеное, ведь единственное, о чем они сейчас думали – это успеть попасть в Благодатный Дом вовремя. Товарам казалось, что каждый час их промедления чреват смертью одного из детей, и, представляя хотя бы одно мертвое тело своего брата или своей сестры, они крепче сжимали поводья, загоняя лошадей. Хотелось бы сказать, что благодаря Оливеру и компании дорога стала намного быстрее, ведь дети из Золотого Пруда захватили с собой пару-тройку лишних лошадей, и поэтому многие, хоть и не все, теперь спешились к собственности Иверка на гнедых и вороных, а не на своих двоих. И вместо того, чтобы потратить день на дорогу – у них это отняло несколько мучительных часов, и всё, вновь же, благодаря воспитанникам Лукаса. Лошади, казалось детям, вот-вот упадут замертво, но Норман постоянно кричал, когда они уже хотели было устроить привал, что оставалось совсем немного: крошечный отрезок их пути и скорое прибытие. И, слушая друга, они продолжали нещадно гнать своих скакунов, не зная отдыха, не смыкая глаз. С одной стороны – это было весьма безрассудно, так как мало того, что имелась опасность потерять единственный свой транспорт, загнав животных до изнеможения – так ещё и сами наездники были вымотаны этой, казалось бесконечной, дорогой, что вбирала в себя все их силы. Такими темпами, следовало думать, у них не останется сил на главное – нападение на ферму. С другой же стороны, они блестяще выполнили первый пункт своего плана, что, в действительности, было неплохим началом: через восемь часов они уже были не только на землях Иверка, но и в близь к Благодатному Дому. И когда стены фермы были уже видны издалека, когда ропот тяжелых шагов имперских солдат птичьим криком доносился в лес – они остановились.       Дети, в прямом смысле сего слова, просто упали с седел, не имея сил двинуться, прирастая к сырой земле, как побеги. Армада Нормана вновь покинула своего господина: не имея лошадей, дети из Лямбды передвигались пешком, тем самым утраивая время на то, чтобы добраться сюда, так что о помощи модифицированных детей не шло и речи – они, вероятно, по прибытии сюда уже переместятся в иной мир, ведь, к тому времени, обещание уже должно было вступить в силу.       Отправив на разведку Число, сбежавшие товары привязали своих скакунов к стволам деревьев, а сами упали на землю, переводя дыхание. Гильда, Джиллиан и Зак сразу же заснули, ибо их утомленный организм не выдерживал более такого напряжения. Остальные же, позволяя друзьям отвести час на сон, снова пробежались по плану, какой, стоит признать, имел малую вероятность победы, а посему высшие умы третьей плантации вновь и вновь смотрели на план фермы герцога Иверка, стараясь продумать всё, вплоть до мельчайших мелочей, дабы ничто, даже хитроумный Питер, не застало их врасплох. Но это, признавали Норман и Рэй, было крайне сложно: первым ходом операции было то, что они посылали Винсета и Хаято внутрь фермы, в один из коридоров, который, по заметкам Минервы, очень мало кто посещал и практически ни к чему важному не вел. И именно там, в этом тихом и незаметном уголке, дети из Лямбды должны были взломать систему Благодатного Дома – один из важнейших частей ихнего плана. Но, вновь же, как много было недостатков в этом плане, как много опасностей поджило каждого из них. По всему Центру были камеры, и Уильям, неоднократно, писал этот важнейший факт на голографическом плане Благодатного Дома. И прежде чем Винсет и Хаято доберутся до того самого коридора, над которым также имелась камера – им требовалось пройти ещё пять таких коридоров по пути, над каждым из которых велось наблюдение. Будь тут Эмма, она бы сказала: «У нас всё получится, не волнуйтесь!», однако даже хороший настрой не спасет их, когда сбежавшие товары вернуться в родной дом. А потому, прежде чем Винсет и Хаято подключатся к системе Центра, остальным детям требовалось совершить отвлекающий маневр, тобишь сделать видимость, что они силой прорываются в Центр. Таким образом, эффект неожиданность улетает из их рук, как неприрученная дикая птица. И чертов Ратри, который наверняка стоит на шаг впереди, усложнял всё вдвойне. И не будь там его, не будь там похищенных детей – всё бы у них получилось как нельзя лучше, имей они дело с одними только демонами да сестрами. В общем, как уже ясно, это была почти что непосильная задача, однако высшие умы человечества, которым не минуло и шестнадцати, отдавали все свои силы, дабы совершить невыполнимое.       И прежде чем перейти дальше, мы обязаны заметить, что в команде имелось всего несколько человек: дети из Благодатного Дома, которых мы знаем, как Нормана, Рэя, Гильду и Дона, несколько детей из Лямбды – Барбара, Число, Хаято, Зази, Винсет и двое модифицированных детей, – а также почти что все дети из Золотого Пруда. Словом, их было не больше пятнадцати, и это обстоятельство также было крайне неблагоприятным для тех, кто решил захватить Центр Благодатного Дома, в котором было не менее сотен сестер и полсотни демонов – и то, информация от Минервы могла с годами устареть. А также мы не смеем забывать о том, что ферму Иверка окружали имперские солдаты и охрана клана Ратри. Как уже можно было понять из перечисленного, положение сбежавших с плантаций детей было крайне плачевным. Однако ничто из этого не ломало их – наводило тоску, но не убивало всеобщую надежду и стремление. У них всех была цель, задача, поручение от драгоценной Эммы – и они его выполнят. На кону было слишком многое, чтобы сдаться. Очень много было там, позади них, и они просто не могли остановиться. Где-то вдалеке уже брезжил свет, и надежда, и стремление, и решимость двигали их вперед – эти чувства были вечным генератором, на каком они все держались. Как голодному чудиться запах еды, так и этим детям чудился непременный успех.       Рэй ответил на вопрос Оливера касательно того, где могут держать детей, и родной сын Изабеллы, как всегда, имел сотню доказательств собственной правоты, какие он с нескрываемым удовольствием раскрывал всем своим слушателям. И, примерно зная – точнее сказать, зная наверняка – где находятся дети, Норман и Рэй продолжили обсуждать дальнейшие свои действия. Они все поделятся на команды, как и в случае с Винсетом и Хаято, и, таким образом, попытаются отвлечь внимание Центра от взломщиков. Как уверял Винсет, им, хакерам, потребуется около десяти минут на то, чтобы обойти защиту Центра – и то это было лишь предположением. В любом случае, рассуждали юные преступники, они будут держать связь между собой. Джиллиан, Виолетта и Зак отправятся освобождать детей, тем самым отвлекая на себя внимание всего Центра. После этого – Рэй указывал на плане фермы передвижение каждой команды – они отправятся с детьми в определенную точку, где, по мнению Питера и прочих лиц, все сбежавшие товары окажутся в тупике, однако это место было тем единственным местом, где детям, в ближайший час, не грозила бы опасность. Ребята забаррикадируются, а другая команда, во главе с Оливером, примчится им на помощь, отвлекая демонов, что попытаются ворваться во временное укрытие сбежавших товаров. Тем временем, Норман и прочие дети из Лямбды двинутся в иное место – к Питеру Ратри. Если две предыдущих команды отвлекали внимание демонов и сестер – Норману и его товарищам предстояло захватить внимание Питера и его охраны. Что же до Рэя, Гильды и Дона – на их плечах лежала задача добраться до лифта, который, веря приметкам Джеймса Ратри, тобишь Уильяма Минервы, вел в самые глубины Благодатного Дома. Что именно их ожидало – неизвестно, так как именно там план фермы обрывался, и, ребята были уверены, даже сам Иверк не знал о существовании этого коридора в иной мир. А также команда Рэя должна была, предположительно, встретить сестер и попытаться переманить их на свою сторону, как и просила Эмма. Но получиться это или нет – неизвестно. Однако Рэй, Гильда и Дон поклялись приложить все свои усилия, дабы достучаться до этих женщин, среди которых, вероятно, могли быть и их биологические мамы. На данном этапе они прервали свой рассказ, так как Число вернулся к ним после удачной вылазки.       — Вокруг фермы около двухсот солдат, а может и меньше.       — Слишком мало, — настороженно заметил Норман. — У Ратри в подчинении должно быть не менее двух тысяч имперских солдат.       — Вероятно, большую их часть он отправил в Столицу, — предположил Рэй. — Почти что всю свою силу он направил на захват власти в охваченном революцией городе. Быть может, имперцы уже там.       Гильда, что уже успела, как и остальные, пробудиться, тревожно переглянулась с Доном – как ни как, сейчас в Столице находилась Эмма.       — Ждать нельзя, — ответил Норман, соглашаясь с каждым словом брата, также, как и остальные, волнуясь за драгоценную подругу. — Возможно именно сейчас он меньше всего ожидает нападения, и события в Столице, где требуется его вмешательство, также поможет нам в отвлечении его внимания. Не смейте забывать об Эмме: если не сделаем всё как можно быстрее – она будет в опасности.       Всё в голосе Нормана дрожало от волнения, как бы он не хотел это самое волнение скрыть. Говоря от сердца, ничто его ещё так не страшило, как осознание того, что Эммы нет рядом. Он всё ещё не мог поверить, что Рэй не сумел забрать ее, хоть светловолосый и прекрасно понимал, что брат просто не имел над ней власти – всему виной было обещание. И Норман, признаться, чуть было не отправился обратно, в гущу событий Столицы, как только услышал послание от Эммы из уст своих друзей. Он бы вернулся в город демонов, дабы забрать ее, свою любимую Эмму, с собой, но ту ответственность, какую подруга возложила на его плечи и на плечи всех своих друзей – Норман был не в силах бросить. Когда лжи-Минерва в своей, если можно так выразиться, предсмертной записке писал, что требуется сделать для побега – Эмма выполнила каждое его поручение. А посему даже чувство Совести не позволяло Норману противиться воле названной сестры – теперь был его черед следовать ее плану. И если бы в этот план входило отправиться в само пекло – Норман бы сделал это с одной единственной мыслью: «Ради Эммы».       — Иными словами, с каждым часом вероятность смерти Эммы возрастает, – подытожил Винсет, и его слова, как удар током, заставили детей из Благодатного Дома вздрогнуть. Хоть подчиненный Нормана и говорил одну только правду, лишь мысль о том, что Эмма может умереть – заставляло души ее братьев и сестер метаться в ужасе. И, заметив выражение лиц детей из Благодатного Дома, Винсет взволнованно добавил, пытаясь исправить настрой сказанного: — У нас есть план, который, должен признать, обречен на успех, хоть и на призрачный. Поэтому давайте отложим разговоры на то время, когда окажемся по ту сторону изгороди.       Его слова были тепло приняты присутствующими, а опасение детей из Благодатного Дома обратилось на решимость.       — Я заметил также несколько водосточных труб – их диаметр позволителен для того, чтобы человек в них влез, — добавил, ко всеобщей уверенности, Число.       — Это слишком опасно – там могут быть камеры, — запротестовал Рэй.       — Согласен, – добавил лжи-Минерва, — мы не первые, кто думает о подобном выходе.       — Значит нужно найти то, что все считают входом, но никак не выходом, — заметил Дон, и, своими словами, обратил на себя внимание каждого. И пусть парень сказал это ненамеренно – вся хитрость Дона вместилась в эту одну фразу.       Рэй и Норман переглянулись, и, судя по выражению лиц этих двоих, у них созрел план на основе данных слов.       — Пробраться в Благодатный Дом через мост – безрассудство! — громко высказался Хаято, опережая лжи-Минерву и Рэя.       Ответил ему Рэй:       — Однако Дон прав: прямой и наглой атаки от нас не ожидают. Ратри считает, что если мы и явимся – то только через два дня, однако если он, всё же, предполагает от нас немедленную атаку – мы нападем на центральный вход, заминируем мост и подорвем его, отрезав, тем самым, возможность имперским солдатам добраться в Центр. Излагая вкратце, мы все попадем в Центр через ворота в Благодатный Дом, а там уже – по своим местам. Команда Оливера и мы с ребятами отвлечем внимание, пока остальные будут добираться до своих позиций, – слегка спустив обороты, Рэй добавил, взирая на каждого: – Знаю, это кажется непосильным, однако на кону наша свобода. Вы знали, что когда-нибудь потребуется заплатить за, пусть и мимолетные, минуты воли. Вспомните тех, кто умер на ваших глазах и кто теперь живет в наших сердцах: Лукас, Юго, родные и близкие, коих настигла смерть во владениях Байона – желали бы вы им счастья? А что на счет себя? Так вот я хочу увидеть улыбку на лицах своих братьев и сестер, я мечтаю и, черт меня подери, надеюсь. Мы жили на одной только надежде, на этой призрачной нити, что кормила изо дня в день нас всех в стенах ферм, а после – за их пределами. И теперь она, надежда, взрастила плоды и дожидается нашего прихода. Разве можем мы, представители человеческого рода, отказаться от них, от этих бесценных даров, после стольких лет страданий? Мы боролись, убивали, выживали, и всё это породила одна мысль: «Я хочу жить». Так вот теперь мы нападем на Благодатный Дом, освободим детей, покончим с Ратри и фермой Иверка, а после с триумфом победы отправимся туда, где сумеем вздохнуть всей грудью, ощутив воздух свободы – чистейший из тех, каким только может дышать человек.       На слова Рэя ответили улыбкой: родной сын Изабеллы сумел обратить страх и опасение каждого на мужество и решимость. Стоило брюнету упомянуть тех, кого они потеряли – он обрел всецелое понимание и поддержку детей из Славной Долины, а затронув тему многих лет страданий и неволи – детей из Лямбды. И сейчас его товарищи смотрели на сверстника, как верующие смотрят на пророка: они доверяли Рэю и были уверены, что каждое его слово является истиной. Теперь они готовы были отправиться в ад, ведь, знали они, ценой этого восстания будет долгожданная свобода.

***

      Это было утро одиннадцатого ноября две тысячи сорок седьмого года.       В Центре Благодатного Дома, по одним из многочисленных коридоров, что, как нити паутины, вели паука к добыче, раздавались громкие шаги. Блестящие лаковые ботинки издавали уж слишком громкий звук, и Питер, в который раз, скривил свое ясное лицо в раздражении – сейчас всё, что издавало звук, его волновало и, в то же время, раздражало. Наушник не покидал ухо уже который час, и теперь всё, что слышал Питер, отдавалось болью. На параллельной линии, раз в час или в два, доносился чей-то холодный голос, докладывающий о событиях в Имперской Столице. Однако тишина, что заполняла эти перерывы меж отчетами доносчиков клана, резала душу Питера не хуже, чем это делала Регула своими новостями и желаниями. И, надеялся глава клана Ратри, эта Цирцея наконец-то померла от своего же яда, придавшись в объятье пламени революции. И Питер, обладая, воистину, великолепной логикой и будучи одним из высших умов человечества, уже знал, кто устроил этот переворот и чего он, этот мальчишка, нацепивший на свое обличие ярлык покойного брата Питера, добивался.       «Захотел свержение правления демонов? Возжелал им смерти, неблагодарный скот? Считаешь, что игровая доска переполнена твоими уловками и ловушками? Глупый Норман, глупый скот, глупый сын! Отец всегда смотрит дальше своего чада», – думал Питер, меряя коридоры Благодатного Дома своим тяжелым шагом.       Даже всякий оной демон, заметив эту сияющую серафимскую суть, разворачивался, боясь попасть под взгляд испепеляющих глаз, который Ратри бросал на всякого, кто смел его в этот момент тревожить. Питер был одним из немногих людей, кто вселял ужас даже в сердца демонов. Стоит этому человеку сказать хоть слово – даже регенты замирали, зачарованные этим лукавым голосом, который, чувствовал каждый живущий, сулит одну беду. И всякое слово, что вылетало из уст этого человека – было ложью, обманом и клеветой. И всё это во благо ему. Воистину, Ратри был достойным собеседником для Регулы Валимы. Вот только если королева чувствовала под своими ногами твердую и нерушимую опору – потомок Джулиуса ощущал одни лишь стекла, и каждый свой шаг он продумывал так, если бы от него, от этого шага, зависела вся жизнь Питера. И если ради того, чтобы остаться невредимым, Питеру требовалось пролить чужую кровь – он даже не моргнет, лишая кого-то жизни. Судьба горькая, не сладостная и тяжкая научила этого человека отстаивать свои интересы и стоять горой за свое мнение, несмотря ни на что. Вот таким вот человеком был Питер, глава клана Ратри, младший брат Джеймса Ратри и потомок Джулиуса.       Как мы уже говорили, Питер был неспокоен. Он был подобен марафонцу, что с замиранием сердца ожидает слово «Марш!». Если Регула действительно мертва, если в Столице царит бесправье – одно его, Питера, слово способно было завоевать этот город и захватить этот мир. Но если Регула Валима жива, если Ее Величество лишь фыркнет после покушения на свою жизнь – Питер, как герой, как ее приверженец, преподнесет к ногам королевы неоценимую помощь в тысячную армию, какую она сама ему и дала в распоряжение. Словом, Питер был готов ко всему, и во всех возможных итогах этого восстания против знати видел ту или иную выгоду. А сейчас же, когда результаты революции не были известны, душа младшего брата Миневры не была на месте, и меньшее, о чем он думал – были дети, каких он часами назад вернул на ферму, и Норман, какой этот механизм и запустил своим восстанием. Поэтому, чувствуя будущую сладость победы в сочетании с огорчением на счет возможного выживания Регулы, Питер не заметил, как из другого наушника, какой он держал в своей руке, ему один за другим приходили уведомления. И лишь телохранитель Питера, услышав этот звук, обратил внимание своего начальника на это обстоятельство.       – Прекрасно, – тяжело выдохнул глава клана. – Что теперь?       Говоря это, прежде чем ответить демону на линии, Питер и не догадывался о том, что в это мгновение, в эту самую неспокойную для него минуту Благодатный Дом был атакован.       Нападение организовали дети, в числе коих – демоны узнали их по серийным номерам на шее – присутствовали сбежавшие с третьей плантации товары. Они напали внезапно, и, ко всеобщему удивлению всего Центра, сделали они это через центральный ход. Никто не мог даже предположить, что сбежавший с плантаций скот проберётся в телеге с провиантом, которая как раз в тот момент должна была прибыть в Благодатный Дом. И стоило телеге остановиться на блокпосте – из нее, как птицы из клетки, выскочили вооруженные дети. Охрана была убита, мост разрушен взрывом гранат, кои также имелись у товаров в распоряжении. Имперцы оставались на противоположном берегу, а Благодатный Дом был отрезан от всякой оной помощи. Оказавшись внутри фермы, дети, как крысы, разбежались по углам, и не успела охрана Благодатного Дома прибыть на место назначения – товаров и дух простыл. По всему Центру была объявлена тревога, а в мониторы, на которых транслировалась картинка камер наблюдения, жадно вцепились демоны-служащие. Но коридоры были пусты, и, казалось впечатлительным работникам, это были призраки, которые проходят сквозь стены, а не товары высшего и первоклассного качеств. О нападении тут же сообщили Питеру Ратри и бабушке Изабелле. Вторая не могла ответить, так как занималась ликвидацией первой десятки тех, кого Ратри вернул, а вот причина молчания первого была работникам неизвестной. Но стоило демонам сообщить посреднику меж мирами о нападении сбежавшего скота – весь Благодатный Дом погрузился во мрак. Свет был отключен, и демоны потратили от силы две минуты на то, чтобы запустить резервное питание. Но к тому моменту, как они это сделали – пришло донесение от иных работников о том, что детей, кои должны были уже быть преданы виде, освободили, а точнее сказать украли. Работники вновь вцепились своими жадным взглядом в мониторы, и увидели, как несколько десятков сбежавших товаров направляются в западное крыло. Туда сразу же направили вооружённых охранников. Каждый новый шаг товаров сообщался по общей линии, и невозможно было теперь уж потерять их из виду. Судя по траектории их движения, они двигались в сторону одного из хранилищ, тобишь в тупик. Это обстоятельство весьма радовало демонов, и они уже считали, что победили благодаря незнанию детей о плане Центра.       На самом же деле работники Благодатного Дома глубоко заблуждались: каждое движение детей было продуманным ходом, каждый их шаг был рассчитан в ходе разработки плана вторжения, и именно план детей сейчас совершался так же четко, как и ход стрелок на часах.       Тем временем, Изабелла отправила сообщение о том, что преследует иную группу сбежавших товаров. Их, по донесению бабушки, было трое, и все с третьей плантации. Это сообщение смутило демонов, и они, отрывая свои взгляды от одних детей, заметили на других экранах ещё две группы: одна, о которой и говорила Изабелла, направлялась куда-то в сторону северного крыла, а третья, в числе коих насчитывалось примерно пять-шесть человек, двигалось в сторону товаров, какие уже успели укрыться в хранилище. Вероятно, вторая команда являла собой подмогу, но вот намеренья первой были демонам неизвестны. Они, работники фермы, тут же отправили на помощь Изабелле всех сестер, считая, что эти трое детей представляли куда большую опасность, нежели те, кто оказался в тупике. Работники Благодатного Дома считали себя пауками, что чувствуют дрожь паутины, зная, куда именно упала их жертва и куда им требуется двигаться. Однако, на самом же деле, они сами попали в ловушку, и их недальновидность была чревата поражению.       И пока весь Центр шумел, как муравейник, Питер был уже в кабинете бабушки Изабеллы. Этот вспыльчивый по своей натуре человек провялил высшую степень хладнокровности. Он всматривался в далекие и зеленые леса, в светло-серое небо раннего утра через большое окно в кабинете, и лицо его было непроницаемым. Казалось, ничто из произошедшего не смущало и не беспокоило Ратри, и он, как мраморный Гермес, был неподвижен. И пока его лик сохранял безмятежность – в душе царил полный хаос. Сразу же несколько важнейших событий в этом мире требовали его внимания. Он ожидал, когда же появятся новости о происходящем в центре всей Империи, но в этот самый час, пока он стоял и думал о событиях далекого города, здесь, в стенах фермы, произошло очередное восстание. И Питер прекрасно знал, что где-то тут бродит виновник этих революций.       Норман       Даже номер этого мальчика Питер помнил наизусть – настолько важным был этот малец на момент существования Лямбды. Идеальный товар, превосходный ум, наилучшее качество. Пожалуй, и сам бог не пробовал никогда такого мяса, какое возжелала себе Регула. Существование Нормана решило множество проблем Питера, которые возникали с вознесением Лямбды в этом мире. И, обещая королеве Нормана, Регула, с той поры, смотрела сквозь пальцы на всё действия и решения посредника меж мирами, ожидая от главы калана Ратри только одного – своего мяса. Так что Питер, говоря от сердца, был искренне благодарен Норману за его существование. Однако несмотря на это, больше всего Питер хотел бы видеть этого мальца на тарелке Регулы, чем вживую. Он, Питер, даже не сомневался в том, что с минуту на минуту этот мальчишка явится сюда. И пока потомок Джулиуса, чьи мысли, как и всегда, вели в правильное русло, дожидался новостей от Столицы и незваных гостей – в дверь постучали. В иной ситуации этот стук прозвучал бы весьма естественно, но сейчас, когда в оных коридорах разошлось целое сражение – этот стук был знаком того, что приглашения ожидают не гости, а захватчики. Питер даже не повернулся, внутренне готовясь ко встрече с Норманом – а Ратри не сомневался, что это был Норман – продолжая стоять к окну лицом, а к двери – спиной. Его охрана, коих насчитывалось человек пять, обступили своего босса, взяв оружие в руки, намереваясь стрелять в дверь. Но они ждали, как и те, кто стоял за дверью. Молчание было долгим и невыносимым, и глава клана Ратри, с нотками раздражения, воскликнул: – Войдите! ** Рэй бросился бежать вместе с Гильдой и Доном в тот самый момент, когда отключили свет – это был условный знак того, что Винсет и Хаято уже на своих местах и именно сейчас дети из Лямбды взламывали сеть демонов. Товары с третьей плантации молились, чтобы их, взломщиков, не обнаружили камеры наблюдения. Дети бегали по пустым коридорам в полной тишине, и лишь иногда в наушнике Рэя звучали обрывки фраз Оливера или Винсета. Подручные Нормана координировали движения каждой команды, но так как Винсет, за последние минуты, ни разу не обратился к команде Рэя – опасность их миновала. Это значило, что все силы охраны фермы были направлены на сбежавших от ритуала гупны детей, а поэтому Рэй и его друзья могли бояться только одного – сестер. Именно воспитанницы Центра представляли сейчас опасность, однако дети были готовы ко встрече с ними. Рэй несколько раз повторял про себя ту речь, какая должна была растопить сердце каждой из этих девушек, и брюнет был уверен, что инсигния Великого Убеждения была именно у него в руках, а не у Питера или у кого-либо другого.       Говоря вкратце, трое детей с третьей плантации были уже совсем рядом к тому самому коридору, где был расположен, согласно заметкам Минервы, лифт в глубины Благодатного Дома. Сердца сбежавших товаров бились чаще от осознания приближающегося спасения человечества, их души забились в нетерпении, а по телу пробежала дрожь. Они были уже совсем рядом к той самой двери, какую так радушно им отворила надежда. Но стоило им завернуть за угол, как дети замерли, слушая оглушающее биение своих сердец. Однако, узнав ту суть, что загородила им проход, Рэй, Гильда и Дон уж не чувствовали не то, что сердце – душа детей застыла, и тело каждого пронзило острие могильного холода. Они видели перед собой призрака, и потому всё в их сущностях замерло, боясь тронуться с места. Им преградили путь несколько сестер, но та, что стояла в центре всей этой группы – была посланником самой смерти. Этот жнец, казалось детям, вернулся из преисподней за их душами, какие он, слуга зла, не сумел забрать при прошлой жатве.       Теперь ее образ был каким-то иным от того, какой они помнили с самого детства: их мать не постарела – даже ни одной морщинки за эти два года не появилось на ее прекрасном лице – однако нечто в ней, всё же, изменилось. Это длинное черное платье создавало некую иллюзию, делая ее стан выше, а фигуру изящнее, нежели простенькое одеяние с белым передником. Ее смольные волосы были неизменно заплетены в высокую прическу, и взгляд пронзительных глаз пробирал суть любого до костей. Но нечто новое теперь сверкало в этих лавандовых полях, некий блеск теперь можно было заметить в глазах Изабеллы – это не ускользнуло от внимательных детей. Она смотрела на своих воспитанников, на тех, кому два года назад проиграла в равной битве умов, и улыбалась свой лукавой улыбкой, что, казалось, никогда не покидала ее пухлые малиновые губы. И единственное, чего не заметили дети, было то, что Изабелла смотрела на них как на своих детей, а не на противников.       Не было тех слов, чтобы описать чувства ребят: никто из них не мог смириться с той мыслью, что их мать была жива все эти два года. И теперь она вновь, как и раньше, предстала пред ними врагом, и дети потеряли уже всякий настрой на убеждение сестер, ожидая только одного – скрестить с Изабеллой клинки.       — Неужели никто из вас не рад видеть маму? — голос Изабеллы, по ее обыкновению, был полон надменности и насмешки. Она насмехалась над ними, однако этого было мало, чтобы сломать их внутренний стержень, погубить силу их пылкого духа. Дети продолжали думать о том, как бы добраться до лифта.       —Ты уж прости, однако мы не ожидали увидеть здесь фантома, — отгрызнулся Рэй, и его взгляд прожигал Изабеллу презрением. Но также, как и в детстве, его сопротивление встретил нерушимый щит души Изабеллы. Ничто и никогда не ломало ее, и лишь один раз в своей жизни Рэй сумел добраться до нее, до своей матери, и его песня, какую она ему пела будучи беременной, дала трещину в защите Изабеллы. Но это был тот единственный случай, когда он сумел ее ранить. Теперь же эта женщина казалась ему всесильным Геркулесом – точнее сказать, Рэй видел в ее сути зловещего цербера, что преградил путь к подземному царству.       Мать усмехнулась в ответ. Лишь Гильда, своим прикосновением, отвлекла Рэя от Изабеллы и обратила его внимание на то, что теперь они были окружены сестрами со всех сторон. У каждой из девушек в руках имелся автомат, словно они противостояли крупному демону, а не беззащитными детям. Рэй осознал, что теперь уж бежать в обход было бесполезно, да и тем более упрямство, какое вызвало появление его давнего противника, не позволяла брюнету сделать шаг назад: он доберется до чертового лифта, и Изабелла не станет ему преградой к этой цели.       — Будьте так добры ответить своей маме: что вы здесь делаете? — Изабелла, считали дети, решила сперва добиться от них признания, и уже потом схватить. Она всегда любила разгадывать их планы, их загадки, и лишь один раз в своей жизни она потерпела поражение – больше эта женщина не проиграет, и ребята с ужасом это понимали.       Ее дети молчали, и в глазах каждого Изабелла встретила великой силы сопротивление, решимость, мужество. Мать внутренне ужаснулась тому, на что они, ее дети, были готовы ради достижения своей цели. Казалось, им не было дела до того, что их окружили или что они попали в ловушку – их пламя в душе продолжало гореть, не тлея.       — Я учила вас всех манерам, поэтому ожидаю ответа на свой…— Изабелла не успела договорить – родной сын перебил свою мать, громко выкрикнув:       – Ты учила нас мечтать!       Рэй желал произвести нужное впечатление на всех сестер, но уж слишком много эмоций теплилось в нем в это мгновение, и всю свою боль, ненамеренно, он вместил в эти слова. Дети краем глаза заметили, как дрогнули все сестры, услышав этот крик, и как нечто в глазах Изабеллы засверкало. Крик Рэя, что уж больше походил на душевный вой, заставил мать прикусить язык, и она замолкла, ожидая дальнейших слов от родного сына.       – Как ты там говорила? «Мечтать – это прекрасно»? Или «каждый человек должен о чем-то мечтать»? Так вот твои уроки никогда не подходили к концу, никогда не завершались фразой: «Всякая мечта имеет право быть» и «Человек должен сделать всё, чтобы осуществить свою мечту». Не стыдно ли тебе, что твои дети познали эту истину от совсем чужих людей? Я даже могу озвучить причину того, почему ты никогда не произносила ничего подобного: ты страшишься собственных мечтаний. Вы, — Рэй обернулся, и его пылающий взгляд опалил каждую сестру, и руки женщин теперь дрожали от этого голоса, что издавался устами отчаянного ребенка, и от этого взгляда, в каком горело страшное душевное страдание, — вы все сломались, как только узнали истину. Вы похоронили свою мечту, и даже не смеете наведываться к ней на могилу. Не могу поверить, что такие как вы воспитывают детей, воспитывают нас.       Он вновь обратил свой взгляд на Изабеллу, и, женщина могла поклясться, в уголках его глаз заблестели слезы, какие она никогда в жизни не видела: Рэй в априори не плакал. Этот ребенок родился с криком, но не с плачем, и никогда Изабелла не видела того, как плакал этот мудрый мальчик. Она считала, что его высокий интеллект просто не позволял подобного проявления эмоций, однако сейчас, увидев эти крошечные диаманты, Изабелла вздрогнула всей сущностью. Эти скудные слёзы были проявлением чистейшего гнева, великого страдания, безмерной надежды в совокупности с отчаянием. Рэй, увидев ее, Изабеллу, не мог более сдерживать эти чувства.       — И раз уж ты была не в силах нас этому обучить – я сам закончу данный урок: каждая мечта приобретает форму, и моя мечта, мечта моих братьев и сестер, мечта моих друзей, мечта тех, кто умер и кто остался жив – нерушима и вечна. Она всегда будет жить, даже после моей смерти. Она всегда буде гореть, ибо это вечное пламя, какое несут великие мужи нашего рода. Убейте меня – на мое место явится другой. Убейте нас – придут другие храбрецы. Попытайтесь погасить жар этой мечты – падете сами, ибо приткнётся ваша нога об камень. И я сейчас несу это пламя, мама, эту надежду, эту мечту, и не вижу ни одной тени перед собой, которая способна бы была застелить мой взор или взор моих друзей. Сейчас перед нами не существует той преграды, какой бы мы все устрашились переступить.       — Какова же твоя мечта, Рэй? — прошептала Изабелла с дрожью в голосе. Она не способна была повысить свой тон – невиданный ею до сие страх сковал ее суть. — Какова ваша мечта? Зачем вы пришли сюда, к порогу ада, осознавая всю опасность возможной смерти?       — Это уже не мечта, мама, — отвечал Рэй, и лицо его несколько смягчилось. — Теперь уж это цель, какую породило пламя негасимой мечты, и теперь я иду к этой цели, даже если паду на острие твоего оружия.       – Что же это, Рэй?! — вскрикнула женщина, не сдержав громкие эмоции в узде. Казалось, ее устами говорили все сестры, которые, как и Изабелла, с замиранием сердца слушали этого ребенка.       – Это свобода, мама.

***

      Дверь тихо скрипнула, и в комнату, легкой поступью, вошел Норман. Его длинное белое одеяние касалось пола и шорох светлого подола нарушал всеобщую тишину. Лицо этого ребенка, этого юноши, было таким же холодным, как и лицо Ратри. Казалось, это были две ягоды одного поля, а не кровные враги. В глазах каждого – холод и вечная мерзлота, какие скрывали истинные чувства. Норман смотрел на противника, которого окружили телохранители, и ничего во взгляде небесных глаз не дрогнуло, не засверкало. Казалось, что Норман входил в эту комнату сотни раз, и лицо Питера для него было уже той неотъемлемой частью обыденности, которая, вскоре, наводит скуку и тоску. Питер всматривался за спину Нормана, ожидая увидеть целую армию модифицированных детей, но никого там не было – в дверном проеме стоял один лишь лжи-Минерва.       Охрана Питера сняла свое оружие с предохранителя, будучи готовыми стрелять в этот светлый образ, что, как и Ратри, излучал свет небесных врат своим одеянием. Не нарушая зрительного контакта с первоклассным товаром, Питер поднял руку, что значило опустить оружие. Охрана повиновалась, но всё ещё стояла в напряжении: всякое движение товара было им подозрительным. Тем временем, Питер засунул руки в карманы брюк, слегка пригнулся, легко и непринуждённо покачиваясь из стороны в сторону – очень часто Ратри делал так, когда наблюдал за Норманом в Лямбде через стекло, или когда сам удостаивал юного гения своим присутствием. Он позволял вести себя столь развязно, ведь, тем самым, показывал всякому свое бесстрашие и свое превосходство.       — Норман, — приветствовал гостя глава клана Ратри.       — Господин Питер, — Норман учтиво кивнул.       Тон этих двух был деловым: ни раздражения, ни гнева, ни чего-либо подобного слышно в них, в этих голосах, не было. Всем вновь показалось, что эти два высших ума человечества являлись деловыми партнерами, или, быть может, даже кровными родственниками, но никак не противниками. Питер впился своим хищным взглядом во взор Нормана, выискивая там ответы, а Норман, в свою очередь, всматривался в светлые глаза Ратри, ожидая найти нечто ценное. Воистину, они были достойными противниками.       — Чем обязан твоему визиту? — спросил Питер. — Если мне не изменяет память, мы не виделись с тобой уже как год.       — Год и шесть месяцев, — поправил его Норман.       — Полтора года! Как быстро летит время. Даже не вериться, что Лямбды нет уже такое приличное количество времени – словно вчера я видел ее, полыхающую в огне, — невозможно было не заметить в глазах Питера некую обиду и обвинение – как ни как, лишь Норман повинен в том, что драгоценная ферма главы клана Ратри с модифицированными товарами горела синим пламенем. — Но, опустим лирику, Норман, и вернемся к той причине, по которой ты решил меня навестить.       — У меня есть сообщение к Вам, господин Питер, — как ни в чем не бывало отвечал ему светловолосый. — Я не мог упустить столь редкую возможность увидеть Вас, а потому решил сам наведаться к Вам вместе со своими друзьями.       — И где же они, твои друзья?       — Задержались по дороге сюда. Их, если можно так сказать, отвлекли.       Норман улыбался, как и всегда, своей лучезарной улыбкой, и ни за что в жизни нельзя было сказать, что этот ребенок желает своему собеседнику гореть в аду и страдать бесчисленными муками в кипящем котле в это момент. Питер, казалось, смотрел на свое отражение, и улыбка как-то сама спала с его лица – призрачная зеркальная гладь устрашила главу клана Ратри – настолько точным было отражение его, Питера, сути.       — Так какую же новость ты решил мне сообщить?       Питер ожидал многое, но точно не следующих слов:       — Я только что из Столицы, господин Питер, поэтому я имею многое, что требует Вашего внимания: во-первых, регенты и их семьи были убиты Гиланом, восставшим против знати демоном, и его войсками. Во-вторых, Ее Величество Регула Валима мертва, и Вы, господин Ратри, сейчас смотрите на ее убийцу: вот этими руками я держал оружие, что обратило великую королеву демонов на кусок из плоти и гнили. А также я хотел сообщить, что Гилан, вероятно, уже сейчас избран новым королем, так как все его усилия, после свержения власти, были направлены на спасение горожан от смертоносного яда. Поэтому, учитывая состояние Столицы на момент моего отъезда, он уже должен быть коронован и избран народом, как освободитель от тирании. Ах да! Ещё кое-что, господин Питер: Вы потерпели поражение.       Эти слова поразили Питера не меньше, чем если бы в него ударила молния. Он обладал искусным умением держать себя в руках, но эти вести, эти новости были исключением, так как именно их он так долго дожидался. И сейчас всё его лицо просияло, и невозможно было сказать – было ли это выражение радости или же изумления. Однако последние слова исказили черты его лица в безобразную гримасу, и его лик сейчас был ужаснее, чем любое лицо демонов. Он был оскорблен до глубины души словами этого наглого, непослушного, проклятого скота, какому было место только на тарелке Регулы. Он чуть было не завопил, но сладостная мысль того, что Регула была мертва, что регенты померли, и что возможным правителем сейчас был некто Гилан, какого без труда скинут с престола имперские войска – усладила разум потомка Джулиуса, и он смягчился, и вновь его лик стал прежним. Однако надменность теперь сверкала в каждой черте его худого лица, и Питер улыбнулся, как улыбается победитель. Он чувствовал превосходство, он чувствовал власть, и осознание того, что теперь ничто не стоит между ним и абсолютным контролем над этим миром – заставляло биться душу Ратри в экстазе.       — Благодарю за эти, столь приятные моему слуху, новости, Норман. На счет последнего я, конечно же, готов поспорить: я теперь победитель, знаешь ли. И, если будет на то твоя воля, объясни же, почему я проиграл.       — Вы не учли нас в свои планы, — гордо заявил светловолосый.       — Напротив, — отвечал ему Питер, насмехаясь, — вы, сбежавшие дети, были одним из первых камней, какие мне требовалось убрать на своей дороге. Я знал, что не всех тогда забрали из убежища, поэтому и привел пойманных детей сюда, в ваш любимый и родной Благодатный Дом. Тебе не стоит даже опровергать того, что ты бы за ними вернулся, Норман: вы все продолжаете быть теми детьми, каких выращивал Иверк на свой стол.       — Вы ожидали от нас нападения? — голос Нормана был слишком наигранным, и Питер не мог не услышать сарказма.       — Только этого я от вас всех и ожидал. Ты должен понять, Норман, что я не вижу в вас той опасности, какая бы грозила мне или моим планам. Что способны сделать несколько сбежавших детей? Захватить Благодатный Дом? Поверь, я более чем уверен, что твоих друзей уже провели в милейшую комнату, где чудовища совершают ритуал гупны. Признаюсь, революция в Столице была для меня изумлением: я даже и не думал о том, что ты на такое способен, Норман. Однако каждое твое действие, каким ты пытался преградить мне дорогу к успеху, решила множество моих проблем. Искреннее благодарю тебя за королеву: уж никогда не думал, что дьявол может умереть. Ты, вероятно, ангел, Норман, а не человек! Какая ирония, что, убив дьявола, ты прилетел к хранителю Чистилища, какого тебе, к сожалению, не суждено одолеть, о великий серафим. Жаль, весьма жаль, но такова жизнь, Норман.       Норман же продолжал держать молчание, однако улыбка покинула его губы, пока он слушал этого надменного и высокомерного человека.       — Слишком высоко сидите Вы на своем троне, господин Ратри.       — В отличии от вас, неблагодарных товаров, я имею собственный трон и власть в своих руках.       — Ваша власть весьма скоротечна.       — Каков слог! Неужели ты действительно считаешь, что меня так просто застать врасплох? Вот, к примеру, ты стоишь у дверного проема, так и не закрыв дверь, как, прошу тебя заметить, подобает каждому приличному гостю. Ох, Норман, не стоит так удивляться своему простодушию! Ещё с самого начала я понял, что твои друзья стоят за дверью, дожидаясь, когда же я, неуловимый скорпион, вылезу из своей щели в камне. Крайне досадно, когда твои планы так легко раскрывают, правда, Норман? Вот ещё тебе один пример моей догадливости: пока твоих друзей, твою семью – называй этот скот как хочешь – сейчас придают виде, а ты стоишь здесь и мило беседуешь со мной – других твоих друзей уже схватили сестры.       Норман вздрогнул, и эта дрожь вызвала у Питера хищную улыбку. Ратри чувствовал себя охотником, что поймал изворотливую добычу спустя столькие часы непрерывной погони.       — Сейчас, подожди мгновение, я хочу, чтобы мне повторили, — Питер прикоснулся к наушнику, как-бы прислушиваясь. — Бабушка Изабелла вместе с отрядом сестер поймала троих сбежавших товаров с третьей плантации. Двое – высшего качества, а один так и вовсе первоклассного. Невероятно! Кто бы мог подумать, что природа так добра, и вас так много выживет в условиях дикой природы. И сколько же таких, как вы, не подохло в диких землях? Но не суть. Возвращаясь к твоему плану, который, должен сказать, обречен на провал: сейчас ты отвлекаешь меня, человека, который в этих стенах, за время отсутствия Иверка, руководит каждым механизмом фермы, в надежде на то, что я не сумею ответить на вопросы, какие, в случае крайнего положения, полетят на меня от работников фермы. Однако, судя по тому, что я слышу сейчас, ситуация постепенно приходит к норме: похищенные дети в тупике, твои друзья, намерения коих мне до сих пор неясны, задержаны Изабеллой, а ты стоишь здесь, считая, что я слишком глуп и не смогу тебе противостоять. Но я вижу тебя насквозь, Норман. Я вижу твой страх, который ты, признаю, так искусно скрываешь за маской могущественной уверенности, а также твое отчаяние, которое ты не замечал за собой, однако именно оно и привело тебя обратно в Благодатный Дом. Я также вижу, какие карты ты прячешь в своих широких рукавах, какие тайны скрываются под твоим светлым плащом и какой умысел вы, непослушный скот, задумали.       — Не сочтите за грубость, уважаемый Питер, — улыбка вновь вернулась на губы Нормана, и он, истинный луч божественного света в этом ослепляющем хаосе, сражал как охрану, так и Питера своей актерской игрой, — однако меня одолевает великое сомнение того, что Вы действительно знаете, о чем говорите.       — В таком случае я развею твои сомнения, — Питер смотрел на Нормана, как смотрит явный победитель на своего противника, который вот-вот должен будет признать поражение. — Зная тебя, Норман, ты был бы слишком беспечен, если бы всё вот так и закончилось. То, что твои друзья попытались освободить детей – одно дело, однако же ты, гений нашего поколения, обязан был придумать план отступления. Когда крысы забегают в подвал, они либо остаются там жить, прогрызая норы, либо, наполнив желудки, возвращаются туда, откуда пришли. Но первое вам не по силам: вы не желаете и на минуту оставаться здесь, в этих стенах. И, приближаясь к сути всё ближе и ближе, я осмелюсь сказать, что где-то блуждают ещё несколько твоих товарищей, как тараканы, и, вновь опасаюсь я, они сейчас пытаются взломать охранные системы Благодатного Дома. Получив управление над фермой, вся карта Благодатного Дома была бы лишь в ваших руках. Вы думали сбежать, руководясь этим обстоятельством, этим хитрым и подлым умыслом, но, как видишь, это вам не удалось – взломщиков, вероятно, уже засекли камеры наблюдения.       Питер словно слышал громкое сердцебиение Нормана. Однако этот громкий и волнительный стук сердца, что сопровождался спокойным и приветным лицом, принадлежал, казалось, не Норману, а кому-то совершенно другому. Но Питер чувствовал, как и всегда, что он раскрыл план своего оппонента. И так было всегда: глава клана Ратри бесцеремонно открывал дверцы всяких шкафов, в которых его враги таили скелеты и прочую мерзость. Так было с Байоном, которым он играл, так было с Регулой, над которой, если подумать, он также имел власть, так было с дорогим Джеймсом, что кончил свою жизнь самоубийством, и так было со всеми, кто мешал Питеру. Потомок Джулиуса был манипулятором, и его хитрый ум был рожден для того, чтобы руководить и властвовать над другими жизнями. Порой это приводило к смерти, к безумству, к отчаянию его врагов, и каждый раз младший Ратри выходил победителем. И сладостный вкус этой победы заглушал всякие крики совести и прочих благородных чувств. Теперь же он вновь возымел власть, и приданым этой власти был Норман.       Долго длилось то молчание, какое последовало за раскрытием тайн Нормана. Потомок Джулиуса, признаться, получал огромное удовольствие от осознания своего превосходства, и потому с нетерпением ожидал ответа Нормана. Но светловолосый молчал, как рыба, и улыбался, как ангел на иконах. Норман, как уже говорилось, действительно стоял в дверном проеме, и, постучав несколько раз об дверной косяк, за его спиной, появившись подобно призракам, возникли две фигуры. Это была пылкая Барбара и немой Зази. И на лице каждого таилось великое сосредоточение. Дети смотрели на того, по вине которого они оказались подопытными крысами, на руках которого была кровь невинных детей, и за душой которого висели тысячи цепей. И ничего в чертах их лиц не дрогнуло, а взгляд подручных лжи-Миневры был непроницаем. И некий туман в их глазах заслонял Питеру взор на то, что же на самом деле чувствовали модифицированные товары.       Охрана подняла оружие, направив его на детей. В этот раз Питер не препятствовал своим телохранителям.       — Мои суждения неверны, Норман? — спросил Питер.       — Нисколько, — ответил ему светловолосый чистой правдой. — Мы действительно сделали всё именно так, как вы и предполагали.       Внезапно Питер стал суров в лице, и чутье его подсказывало, что что-то здесь было не так. Норману было чем защищаться, но он никак не использовал это тайное оружие. Норман знал больше, но таил свои знания в секрете. Тем не менее, вновь приятный вкус победы, который опьянял Питера до беспамятства, застелил взор Питера уверенностью. Глава клана Ратри был уверен: чтобы у Нормана не имелось в руках – Питеру было чем ответвить. Однако потомок Джулиуса, повторимся, стал более суровым в голосе и в лице, нежели до момента появления подручных Нормана.       — Думал я вас не переиграю? — с надменностью, с гордостью, с великим призрением произнес Питер. — Вы решили пойти против меня, против своего создателя, спасителя, отца. Вы бросили вызов тому, кто способен вас раздавить, как мошкару. И за свою неосторожность, за свое упрямство, за этот произвол – вы погибнете.       Норман молчал, и его друзья также хранили молчание.       — Я вас уже уничтожил, — продолжал Питер.       — Нет, —произнес Норман, ошеломляя мужчину: — Вы проиграли, господин Ратри.

***

      Как только весть о том, что их ждет дальше, как только весть о том, что свобода, спустя столько лет, протянула им руку, как только весть о том, что концом столетних страданий будет вовсе не смерть, а спасение, достигла сестер – они уже были не в силах противостоять этим детям. Мы можем говорить о многих, и мы в силах изложить то, о чем поведала детям Изабелла, однако время, что так стремительно приближается к часу вызволения всего человечества, требует от нас ускориться в повествовании. И мы, покорные слуги судьбы, повинуемся этой воле, а потому вкратце расскажем о том, чего мог не знать читатель, и коротко поведаем то, что же случилось между сбежавшими детьми с третьей плантации и их матерью.       Известно, что Изабеллу спасла воля случая, а точнее сказать – воля Иверка и прочих руководителей фермы. Эта женщина, что блистала на фоне всякой оной сестры своими умениями и своим умом, получила грязное от крови своей предшественницы место. И Питер, что так любил, как уже говорилось, манипулировать другими, возымел себе новую игрушку, и этой куклой была Изабелла. Он осыпал ее теми великими обещаниями, пред которыми пал бы любой другой человек. Он обещал свободу, а за спиной готовил нож. И Изабелла знала о том, что прячет это хитрое существо в своих руках, так как всегда она видела людей насквозь, читала их мысли, как открытую книгу, и знала о них больше, чем они о себе сами. Любовь матери, воистину, сломала то гнилое очертание ее сути, в какой она, до побега детей, жила. Мать с третьей плантации захотела спасти своих детей, так как знала, что лишь они, ее чадо, способны были их, прочих людей с ферм, спасти. А потому Изабелла, продолжая носить образ счастливой бабушки для Питера и Иверка, плела, как умелая ткачиха, полотно из нитей страстей, интриг и заговоров. Уже не было в Центре той девушки, какая бы не сломалась под ногой Изабеллы, какая бы не пала в ниц перед аргументами этой мудрой и умной женщины. Поэтому, проведя по всему Благодатному Дому свои сети, Изабелла принялась ждать отведенного часа. И теперь, увидев Рэя, увидев всех своих детей, узнав об их великом плане, Изабелла отступила, как и желала. После того, как ее родной сын поведал им всем о той чудесной возможности, какая спасет всё человечество – Изабелла, в свою очередь, раскрыла все свои тайны. Искренности ее слов, подтверждение сестер, что знали о заговоре, хватило детям для того, чтобы они вновь, со всей искренней любовью, бросились в объятья матери. Таким образом они, сбежавшие товары, объединились с сестрами Центра. И эта многочисленная компания направилась туда, куда вела их надежда. Но прежде чем войти в те двери, которые бы привели их всех к порталу в иной мир, они стали ждать того самого момента, когда о свободе станет известно в каждой ферме.

***

— Мы подключены! — радостно сообщил Винсет по связи.       Это был конец, и в то же время начало. Команда Оливера, услышав эти слова, проникли в хранилище, где от демонов прятались все дети. Им, детям, теперь уж было всё известно, и, увидев команду Оливера, что запирает за собой дверь в хранилище, они возрадовались. Они отправляются домой.       Дон и несколько сестер покинули огромную компанию, отправляясь на плантации, чтобы сообщить детям и их матерям о том, что их ждало в ближайшие минуты. Изабелла, Гильда, Рэй и остальные сестры остались ждать великой вести у входа в глубины фермы. Они отправляются домой.       Норман продолжал смотреть на Питера, и его улыбка, с каждой новой минутой, становилась всё шире и шире. Ратри, замечая эту загадочную ухмылку, устрашился тому, что его ждет нечто плохое. Мужчина попытался связаться с работниками Центра, но было уже поздно: связь была потеряна, так как взломщики добились своей цели. Барбара и Зази также усмехнулись тому, что этот ирод наконец-то увидел петлю, к которой они все его, Питера, вели.       — Я настоятельно рекомендую Вам признать свое поражение и сказать пароль, что отворяет всякую дверь в другом мире, — сообщил Норман. Питер внезапно ощутил, как все в нем холодеет. — Скажите, прежде чем…       — Прежде чем что? — спросил Питер, почувствовав, к его огромному ужасу, невидимую удавку на своей шее, какая отобрала у посредника меж двух миров возможность дышать. Прежде чем они отправятся домой.       Благодатный Дом, как и всякая другая ферма, имела радиосвязь. Сбежавшие дети знали про это фантастическое чудо инженерии, что работало в условиях мира демонов, где, казалось, средневековая монархия и технологии двадцать первого века переплетались между собой воедино, формируя совершенно иной век, однако первое было заметным, а вот второе – изобретения человеческого ума – скрывалось, существуя лишь в пределах ферм. И, что самое примечательное, восставшие против этого мира товары знали, как взломать эту сеть.       Пока Винсет взламывал системы Благодатного Дома, координируя своих товарищей, Хаято справлялся с той задачей, что, на первый взгляд, была просто непостижимой. Однако малец, всё же, добился успеха. Они перехватили и подключились к сети, что обняла каждую ферму, и могла достигнуть ушей каждого человека в этом мире. Сперва хотел говорить Винсет, но после, поразмыслив, он отдал эту великую честь Рэю, которого, часами назад, на дух не переносил.       — У тебя всего несколько секунд, — предупредил его Винсет.       Рэй громко вздохнул, чувствуя, как холодеют руки от волнения.       — Ты справишься, — тихо подбодрила его Изабелла, смотря на родного сына с той самой материнской и искренней нежностью, которой, порой, так не хватало всезнающему Рэю в детстве.       Он вздрогнул всей сутью, и благодарно улыбнулся своей маме, что, за все эти два года, так старательно готовилась к их революции как сообщник, а не как враг.       — Три, два, один...— голос Винсета глухим эхом звучал у Рэя в единственно целом ухе. Они возвращались домой.

***

      — Это сообщение всем фермам, где человеческий род держат в неволе. С этого момента все фермы ликвидированы, все люди освобождены. Повторяю для всех и каждого, кто слышит меня и кто может передать мои слова другому: отныне каждая ферма ликвидирована. Люди же отправляются в другой мир, где нам и место.

***

      Трансляция этой вести завершилась, и Рэй, выбросив к чертям собачим наушник, громко крикнул:       — А теперь живо к порталу!

***

      Голос Рэя заставил вздрогнуть даже маленьких детей, что не видели своих братьев и сестер уже как два года. Мудрый Фил, смотря куда-то в небо, где, казалось ему, раздавался голос брата, улыбался со слезами радости на глазах. Где-то рядом рыдала женщина, которая воспитывала детей за место Изабеллы. Услышав благую весть – даже она не смогла сдержать эмоций. Сестры, кои пришли с Доном на третью плантацию, разделяли эмоции своей подруги, и все они, крепко обняв друг друга и горячо целуя детей, каких им теперь не требовалось отправлять на смерть, стояли поодаль, ожидая того прекрасного часа, когда они отправятся в другой мир. Дон, встретив любимых детей, поведал им обо всём: о жизни за стенами фермы, о двух мирах, о плане освобождения, о Эмме и революции – всё это маленький Фил слушал с замиранием сердца, ведь никогда его не покидала надежда на то, что родные ему люди живы и здоровы. Теперь же, когда мечты оправдались, он был более чем счастлив. Фил и Дон стояли вдвоем возле иссохшего дуба, которое, во время пожара плантации, сгорело. Ребята молча смотрели на небо: оно, синее и безоблачное, как океан, заворожило детей, и, думалось им, где-то там, в безмерных просторах небосвода, летали свободные птицы, каким они, признаться, завидовали с того самого момента, когда узнали о своей участи – быть поданными на стол демонов. Дон и Фил мечтали стать этими птицами, и, надеялись дети, как только обещание войдет в силу – они все обретут крылья. А после, быстрым своим полетом, люди воспарят ввысь, добираясь до невиданных человечеству высот, где, быть может, и находиться дверь в иной мир.       Маленький Фил, в сущности которого жила велика мудрость, глубоко вздохнул. Он, на самом деле, был совсем взрослым, и его ум, порой, пугал всякого, кто знал его слишком хорошо. Этот светлый лучик счастья прикрыл глаза, вспоминая тех, кто не пришел с Доном, но с кем он обязательно встретиться в ближайшее время. И больше всего, сознавался Фил, он желал встретить Эмму: мальчик мечтал прыгнуть к ней в объятья, и повиснуть, как и в детстве, на ее шее. Вероятно, рассуждал младший брат, теперь она была несколько старше, несколько другой, но всё такой же доброй, чудесной и лучшей. Он понимал, что всем, что сейчас происходило и что вот-вот произойдет – он, а также все другие дети, обязаны именно ей, его старшей сестре. Даже это дитя осознавало важность и ценность вклада Эммы в свободу человечества, и он искренне считал, что лишь благодаря ей они, люди, сумели заключить новое обещание.       А тем временем над их головами действительно летел сизый голубь, чьи крылья рассекали воздух, и чей полет был совсем не слышен человеческому слуху.

***

      Рэй схватился за руку Гильды, пока та, в свою очередь, прильнула к брату всей сутью. Тайный вход оказался не лифтом, а длинной и непроглядной лестницей в глубины Благодатного Дома. И лестница, по которой сейчас шли сестры и дети, казалась бесконечной, как и окутавшая их всех тьма. Лишь у Рэя, по воли случая, оказалась зажигалка – единственный источник света в этом сумраке – и даже этого света не хватило, чтобы увидеть перед собой хоть что-то. Теперь даже катакомбы Столицы Рэю казались светлыми и просторными коридорами, в сравнении с этим спуском в ад. И как бы они все не надеялись увидеть хоть проблеск света в конце пути – ничего, даже спустя минуты их пути, не было видно. Они спускались всё ниже и ниже, и Рэй, после пятисотой ступени, потерял счет как времени, так и длинны этой лестницы, что вела во мрак. Изабелла шла за ними, и ее рука уверенно сжимала плечи своих детей – это несколько успокаивало Гильду и Рэя, так как сторонняя поддержка всегда была им опорой в подобных ситуациях.       Фантастическим образом эта лестница закончилась, но даже тогда, когда ноги их вступили на гальку – ничего не было видно. Они словно вошли вглубь какой-то пещеры, где, казалось им, спит страшное чудовище. Не смея давать волю страху, и даже не думая отступать, они пошли дальше.       — Рэй, погаси огонь, — внезапно произнесла Изабелла, останавливаясь сама и останавливая своих детей.       Сын подозрительно покосился на мать, однако повиновался – он не мог думать о возможном предательстве в такую минуту. И стоило ему потушить пламя зажигалки – вокруг них засверкал камень пещеры, переливаясь во свете, которое излучало чудесное озеро золотой воды, которого и вовсе не было видно, когда брюнет держал в своих руках маленькое пламя. Рэй и несколько сестер вскрикнули от неожиданности: перед ними, в центре всей этой, совсем небольшой, пещеры находилось озеро, и вода в ней горела золотом, и свет воды падал на сталактиты: казалось, что эти каменные лианы также были из драгоценного металла. Вокруг озера, подобно очерету, росли небольшие кусты с невысокими белыми стрелами. И, присмотревшись, люди Благодатного Дома осознали, что это была нераспущенная вида. И, что было главным в этом месте, в центре этого сказочного озера был совсем крошечный островок, и, увидели наши герои, там была лестница, что, как и предыдущая, вела куда-то вниз. Куда именно – неизвестно, однако, предполагали дети и сестры, это был путь в иной мир.       Рэй сделал шаг вперед, прямо в воду, и каково же было его удивление, когда жидкое золото отступило от его ноги, как отступала вода от ног Моисея. Родной сын Изабеллы желал прикоснуться к этой фантастической жидкости, однако его рука хватала лишь воздух – вода была неуловимой, словно ветер или дым. Сестры ждали, что брюнет пойдет дальше, прямо к островку, однако Рэй, ко всеобщему удивлению, вернулся к ним, заранее вырвав, со всей аккуратностью, цветок виды.       — Эмма говорила, что прежде чем войти – нужно постучать, — загадочно ответил Рэй на недоумение девушек, и запутал их мысли и предположения ещё больше.       Рэй присел на колени, достал нож и сделал порез на руке. Так как вазы, кувшина или чего-нибудь подобного не было – парень просто держал кровоточащую руку над корнями цветка, так как именно ими, корнями, вида, как известно, впитывает всю кровь из тела. Прошло несколько минут прежде чем вида расцвела тем алым буйным цветом, какой завораживает каждого живущего, и, как только это произошло, Рэй, позабыв о боли пореза на руке, пустил этот кровавый цветок по золотой воде, как девушки пускают венок по реке. И, в отличии от человеческой плоти, кою золото озера не принимало, чарующая, и в то же время ужасающая, вида повисла в этой воде, медленно кружась вокруг своей оси, как кружиться девичий венок. Эта алая сфера из маленьких кровососущих бутончиков медленно поплыла к том самому островку в центре всего озера. Рэй встал, чувствуя на себе взволнованные взгляды девушек, которые не понимали ровным счетом ничего из того, что он делает или что намеревается сделать. Рэй же продолжал смотреть на то, как отдаляется это ужасное создание флоры мира демонов, и, сосредоточившись на этом наблюдении, он даже не почувствовал легких прикосновение своей матери и своей сестры Гильды к своей сути. Они вдвоем тихо подошли к парню, пытаясь увидеть то, чего не видели сами и чего так отчаянно пытался заметить Рэй. Так, в полном молчании, прошло несколько минут, и лишь звук холода да мрака, какой описать крайне сложно, но человеческая фантазия всегда воспроизводит его в подобных местах под давлением страха, повис между всеми людьми в этой маленькой пещере. Некоторые сестры с волнением перебирали свои волосы, или царапали свои же руки, или нервно били палец о палец, однако никто не смел и пискнуть – настолько сильно их страшило грядущее – точнее будет сказать, что они все просто боялись как-либо помешать сбежавшему с плантации мальчику.       Всего несколько минут прошло, а Рэй уже был готов броситься обратно в Благодатный Дом, сообщая своим товарищам о неудаче – так сильно его раздражало ожидание. Он не мог понять: он ли виноват в том, что ничего не происходит, или вредный бог просто не желает показываться ему и им всем? Словом, Рэй, как казалось Гильде и Изабелле, тихо рычал, впиваясь взглядом в алый цветок, что теперь плавал вокруг островка. Даже кровь, что так быстро стала бежать с глубокой раны на руке, не заставила брюнета дрогнуть или сделать хоть одно движение – он застыл, как хищник, что заметил свою добычу. Или же Рэй сейчас был жертвой, что замерла в ожидании нападения дикого зверя.       Внезапно всё вокруг брюнета изменилось в мгновение ока: холодные стены разрушились, и родной сын Изабеллы, казалось ему, предстал перед богом в бескрайнем просторе, где горизонт не имеет конца и где ночь в сложном порядке менялась своим постом с днем. Рэй взглянул вниз и ужаснулся той непроглядной, и в то же время зеркальной, ночной глади, в каком отражалась его суть, а точнее – его душа. Брюнет поднял взор и встретился с тем, кто стоял на границе дневного света, царствующего на небосводе, и тьмы, властвующей в низах. Он был тем единственным очертанием, какое бескрайний горизонт не сумел размыть. Это существо парило в небе, но в то же время держалось на земле – Рэю крайне сложно было осознать положение бога демонов в данный момент. И некие, подобные звездам, огни медленно кружились вокруг него, как светлячки. И эти глаза, глубина взгляда которых казалась бесконечной, смотрели не столько на Рэя, не столько на его суть, сколько на душу парня и в то же время на весь мир. Вновь Рэй не мог осознать ничего из увиденного, как и во время путешествия к Семи стенам, и всё его мысли собрались в какую-то единую несуразную кучу, и они, эти навязчивые рассуждения, мешали брюнету с ясностью ума понять происходящее вокруг. Но стоило этому демону поднять руку – разум Рэя просиял, и ничего теперь, кроме самого важного, не билось лихорадочно об стены его рассудка. Брюнет хотел бы что-то понять, но дар осознания пропал – а точнее сказать, временно отложен богом.       Возле Рэя стояли сестры, и каждая из них видела это фантастическое место, в каком они внезапно оказались, продолжая находиться в пещере, и все они смотрели на это существо, которому было под силу изменить устрой мира как ему заблагорассудиться. Но они все, как и Рэй, не чувствовали таких лишних эмоций, как страх, волнение, переживание – лишь одно удивление, пожалуй, они смогли ощутить во внезапно чистых разуме и душе. Изабелла и Гильда более не сжимали плечи Рэя – они втроем взялись за руки, сами не осознавая, почему и зачем. Однако каждый из них был заворожен происходящем, и в то же время сосредоточен, как никогда раньше.       — Готовы? — спросил бог всего рода демонов, и его голос звучал как тихо, так и громко.        Он говорил в разуме каждого из гостей, и в то же время этот голос раздавался вокруг них.       Рэй не понимал почему, но именно сейчас он не чувствовал ничего такого, что мешало бы ему ответить. Ещё мгновения назад у него были сотни вопросов касательно…Касательно чего? Рэй и сам уже не помнит, и даже не пытался, в это мгновение, вспомнить о своих опасениях. Нечто очень важное терзало его минутами назад, однако теперь душа парня светилась, как херувимская, и была спокойной и тихой, как у ангела-хранителя. И даже Гильда, что также с опасением думала обо всем, что сулило им это обещание, и всё та же Гильда, какая хотела спросить столько у этого бога на счет будущего всего человечества – молчала, как рыба, и смотрела воочию на это существо, не подбирая слов для его описания. Словом, бог демонов сделал всё, чтобы люди не мешали происходящему, и он уже с нетерпением, как и говорила Эмма, ждал своих гостей, дабы спровадить их в обещанный им другой мир. Поэтому, лишив каждого из них столь отвлекающих людской разум эмоций, как волнение и страх, он ожидал одного – ответа. Пусть читатель не думает, что бог внушил людям покой, не думая о своей выгоде – именно жажда получить желаемое играла главную роль в его поступках. Но так как пути Господни неисповедимы, так как нам не дано понять Великого Замысла – мы не смеем ничего говорить о том, что думал или думает это высшее существо, что называло себя Богом всех этих и других миров. Поэтому, повторимся, мы будем молчать по этому поводу, сохраняя тайну, какую, пожалую, и нам не дано знать.       — Готовы, представители человеческого рода? — спросил он вновь.       — Да, — ответил Рэй уверенно.       — Вы желаете попасть в другой мир сейчас?       — Именно сейчас, — ответила Гильда уверенно.       — Что держит вас всех здесь?       — Ничего, кроме воспоминаний, — ответила уверенно Изабелла.       — По условию обещания, я оправляю всех людей из этого мира в иной, я сопровождаю каждую человеческую душу за порог этого мира, я лишаю представителей людского рода возможности вернуться обратно. Никогда больше не ступит нога человека по этой земле, никогда больше не вздохнет ни один человек грудью своей воздуха этого, никогда уж не сможет человек заключить иное, третье обещание, ибо будете вы жить отныне там, где люди называют земли своим домом, и больше не попадете вы на эту чужбину, где тысячу лет назад процветало две цивилизации. Вы вовек забудете запах трав, среди который выросли, вкус воды и еды, какой вы здесь питались, и лишь одно – воспоминания – я вам дарую в данный путь. Я повторюсь, в последний раз, готовы вы, люди, порабощенные своими же родом, покинуть это место, вверив себя в объятия новой жизни в человеческом мире?       Суть каждого человека, вне зависимости от того, где он сейчас находился, дрожала: в эту секунду, в это мгновение решалась судьба каждого живущего человека в этом мире. Это было то самое решение, какое принимают окончательно и последствия которого невозможно будет предсказать. Как многое желал минутами назад спросить Рэй, но сейчас он, как и все, держал в уме одно лишь слово: «Да». Здесь была его душа, а не тело и рассудок, и потому единственное, чего желал он, а значит чего желала его душа, было спасение всех людей. И парень слышал это отчетливое «Да!» со всех сторон: Рэй слышал каждую душу, что находилась рядом; он слышал голос мамы и Гильды, какие молчали, но внутренне кричали. Рэй глубоко вздохнул, не то для того, чтобы вот-вот выкрикнуть ответ, не то для того, чтобы его прошептать. И это желанное всем «Да», как птица, вылетело с уст парня:       — Да.       Стоило ему произнести это слово – всё вокруг поблекло и вновь засверкало. Постепенно возвращались мысли, чувства и тело в целом. Они все слышали нечто, но не запомнили что именно: не то смех, не то ещё что-то это таинственное существо издало перед тем, как выгнать их из своего обители. Рэй изумленно оборачивался, и то же изумление, какое он испытывал сам, встречал в глазах каждой девушки – до сих пор им не верилось, что произошедшее было реальным. И лишь Гильда уверенно и победоносно улыбнулась.       — Получилось! — воскликнула сестра.       Рэй, как и все, заметил, что золотая вода, коя до сие была в покое, волнами поднималась вверх, к самим сталактитам, обрушивая их вниз, и перевернутые каменные свечи исчезали в волнах золотого озера. Люди смотрели, как вода бросается на них, но не смывает прочь, а наоборот – они оторвались, благодаря этим буйным волнам, от земли. Как чудо или бред происходило дальнейшее: та самая лестница на маленьком островке теперь извернулась, поднимаясь как-бы и вверх, и оборачиваясь, как змея, кольцами вокруг сестер и детей. Не было уже пещеры, и не было уже мрака подземного хода – всё вокруг них сверкало ослепительным блеском золотой воды. Рэй схватился за руки Изабеллы и Гильды, а те – за его руки. Они все воспарили вверх, поднимаясь вместе с шумной волной золотой воды к высотам.

***

      Питер дрожал, как при лихорадке, и его руки искали опору вокруг, но, не найдя ничего подобного, он прильнул всей своей сутью к окну, у которого всё это время стоял. Стекло казалось обжигающе горячим в сравнении с его мертвецки холодными руками. Пот ручьями бежал по нему, и глава клана Ратри чувствовал, как прилипла его, теперь уж мокрая, одежда к телу. Мужчине хотелось кричать в безумии, вопить в страхе, выть в отчаянии. После того, как по всему Благодатному Дому, да и по всем фермам в целом, пронеслось то самое сообщение сбежавших детей – Питер готов был рвать свои светлые волосы у самих корней. А после того, как Норман подтвердил сказанное, и после того, как Питер осознал причину желания узнать о тайном пароле всего клана Ратри – душа посредника между мирами покинула дрожащее тело. Ратри был разбит. Он бы повержен самым неожиданным и смертельным ударом, и ни о какой победе, ни о каком спасении не могло быть и речи. Казалось бы, он, как утопающий, должен даже в такой час думать о спасении, искать выход из этой ловушки. Однако Питер был слишком умен, чтобы поддаться этой слабости. Да, он был крайне неприятной личностью, но далеко не дураком. Охрана Питера бросила оружие на пол – даже они, приверженцы клана Ратри, не видели смысл в возможном сражении. Все люди в этой комнате знали, что до обещанного освобождения людей с плантаций оставалось всего несколько минут.       И пока Питер содрогался всей сущностью, пытаясь собрать вдребезги разбитый свой рассудок – Норман подошел ближе к ним, а точнее к свободному креслу, и, как гость, и упал в него. Лжи-Минерва, как никто другой, чувствовал великое облегчение и великое счастье – его отказ от всего того, что он так долго воздвигал, оправдался грандиозным свершением: теперь люди будут свободны, и более никто не прольет своей крови. Норману оставалось только одно – узнать у Питера пароль. Это был ключ, какой открывал каждую дверь в ином мире. Это была их защита от всего, что могло их там, в ином мире, ожидать. Кто сказал, что клан Ратри оставит людей другого мира в живых и не начнет на них всех охоту? На пути ко всякому Раю ожидают бесы, которые пытаются забрать как можно больше душ в преисподнюю. Поэтому Норман не мог не защитить себя и своих близких. Он шел до конца.       — Нет смысла сопротивляться, — продолжал Норман, сидя в кресле. — Сейчас люди и дети окажутся в другом мире, и вы не сумеете скрыть эту тайну ото всех. Вы более не сдерживаете нас, Питер. Ничего более не удерживает нас от свободы.       Питер молчал, закрыв лицо рукой, медленно оседая на пол. Норман почувствовал какое-то острое и болезненное чувство в груди, и его голос, впервые, дрогнул, а лицо прониклось каким-то сожалением.              — Вы проиграли нам войну, Питер, однако мы не уничтожаем Вас или Ваш клан. Наоборот, мы желаем объединиться с кланом Ратри, так как более союзников мы не имеем.       Охрана Питера насторожилась, внимая голос этого мудрого мальца, чувствуя некое доверие – Норман, воистину, мог убеждать любого живущего и имел великое влияние на каждого. И Норман, не выдержав молчания Ратри, повысил свой тон:       — Сотни лет назад Ваш предок предал своих друзей, своих товарищей, свой род! Сотни лет назад Джулиус обрек себя и своих приемников на тяжкое бремя знания! Всего совсем недавно Ваш брат, Джеймс, желал спасти нас, невинных детей, но проиграл. Питер, Вы хотели войны с чудовищами – вы ее получили. И пусть боролись не Вы, однако эта война теперь уж завершилась нашей победой – победой человечества. Вы убиты жаждой власти, но прислушайтесь же к совести! Прислушайтесь к гуманности вашей сути, к благородству, к собственному рассудку – и вы услышите, как они рады происходящему. Вы всю жизнь были убеждены, что владеете двумя мирами, однако это ложь – ни одна из реальностей не принадлежала роду Ратри. Вы лишь пешка, как и мы все, на игральной доске демонов. Так давайте же, господин Питер, вернемся туда, где Вы имеете влияние, и где наш род обретет покой. Станьте же наконец не чудовищем, каким Вы были все эти года для нас, для скота демонов, а одним из спасителей, который поможет нам всем на свободе. Доведите же наши души к Раю, как Вам, хранителю Чистилища, и подобает, а не губите нас из-за своих алчных желаний, какие уже погубили Вашу подругу Регулу.       Питер поднял свои глаза, и впервые Норман увидел нечто человеческое, нечто понимающее в этом взгляде. Он, проигравший, внимал словам победителя, и, судя по словам оппонента, Питер мог называться также освободителем, одержавшим победу, как и Норман, если только согласиться с мессией вся человечества. Мужчина сидел, думая над словами светловолосого товара, в то время как обещание вот-вот должно было прийти в действие.       Очень многое сломалось в Питере, но, как и в случае с Гиланом, нечто новое возродилось на этих осколках разбитой личности. Вспомнив о брате, которого он так любил и которого своими же действиями довел до самоубийства, Питер с горечью вздохнул. Он считал суждения своего брата ошибочными, а теперь же он, Питер, осознал то, что сам был неправ.       Дух Джеймса стоял где-то рядом, и, как и всегда, старший брат с нежностью и любовью улыбался Питеру – нынешний глава клана чувствовал эту улыбку так четко, как если бы это был клинок у горла.       Мужчина, ко всеобщему удивлению, встал и отошел слегка поодаль ото всех, в угол комнаты. Он чувствовал душу любимого Джеймса возле себя. Он звал его домой       Норман не понимал, чего хочет Ратри – впервые он не сумел предугадать его намеренья – однако внутренне чутье голубоглазого предсказывало нечто ужасное. Да и ко всему прочему, суть Нормана дрожала, и эту внезапную дрожь он списал на волнение, хотя, на самом деле, в эту самую секунду приходили в действие условия обещания. И каждый в этой комнате дрожал, чувствуя тот последний оборот шестеренок механизма, о котором говорила Эмма, и какое меняет устрой всех двух миров.       Все следили за Питером, что встал к ним всем спиной. Ратри выпрямился, и устремил свой взгляд куда-то в стену.       — Никогда бы не подумал, что вы действительно способны победить…— говорил он, не оборачиваясь. — Ты, как никто другой, должен знать, что истина порой бывает слишком неприглядной для принятия. Однако, раз уж начинается новая эра, в которой ты поведешь за собой все человечество, я поведаю тебе ее, эту гнилую истину: демоны и люди – всего-навсего отражение друг друга. Вероятно, кто-то из твоих друзей осознал это, раз уж вы решили заключить обещания, однако – не возьми за оскорбление – в тебе я слегка сомневаюсь. Ты должен знать, Норман, как жесток мир людей, как грязна его сущность и как порочны его правила. Там будет очень сложно, но такова человеческая наша натура – вам нужно держаться вместе, чтобы это выдержать. Клан поможет чем сможет, но в остальном рассчитывайте на себя. То, что вы все вышли из клетки – ещё не значит, что вы освободились.       Ратри обернулся к ним, и каждый присутствующий увидел, как сверкнуло лезвие в его руке. В глазах Нормана застыл страх.       — Пароль «Solid» – это желанное твое слово откроет любую дверь, как ты и хотел. Передайте это моему дяде – он во всем окажет вам поддержку, — теперь уж все увидели, как Питер достал маленькое лезвие из своего рукава. — Я искренне желаю вам удачи, детишки, и мне жаль, что я не пойду с Вами. Но не волнуйтесь: я буду следить за вашим новым миром из пучины ада.       Под крики охраны и удивленные вздохи сбежавших детей, Питер, одним быстрым движением, пустил себе кровь. Его шея мгновенно покраснела, а алый цвет обрызгал белые обои кабинета. Тело главы клана упало, и его подручные, пытаясь спасти своего начальника, зажимали рану тем, что попалось под руки. Питер же улыбался, чувствуя, как старший брат берет его на руки, как и в детстве, и они оба идут куда-то к свету. Питер вновь мог слышать голос Джеймса и наслаждаться его сказочными и фантастическими историями, на которых он, младший Ратри, воспитывался и которыми жил всю свою жизнь.       Питер Ратри был мертв.        Норман же почувствовал какое-то колкое и очень болезненное ощущение в груди, смотря на это светлое и улыбающееся лицо. Именно эта картина была той последней, какую Норман видел, прежде чем они все, неведомой силой, поднялись с места. Норман чувствовал, каким легки стало его тело, как стены вокруг более не сдерживали их и как его сущность воспарила. Мессия всея человечества закрыл глаза, так как свет золота, какое теперь было повсюду, ослепило парня.

***

      В одиннадцатое ноября две тысячи сорок седьмого года каждая ферма узнала о том, что люди были освобождены.       В единое мгновение каждый человек обернулся в невиданную сущность. Точнее сказать, что они все, словно птицы, воспарили в небо. Золотая вода, какая сверкала вокруг, и какая сорвала всех людей с места, растворилась в небе, в каком теперь они, представители человечества, парили. Люди, как стая птиц, придалось в руки ветра, который нес их в неизведанное направление. Никогда ещё тело их не было таким легким, никогда ещё грудь их не чувствовала столь чистого воздуха. Казалось, невидимые ангелы за их спинами несли людей и их души к Раю.       Вся земля этого мира затрепетала, и даже небо дрожало от невиданной силы бога. Обещание сотрясало этот мир, разрушая известное и придавая сию землю в неизведанное.       Воспарив, как птицы, услышав оглушающий хрип ветра, вскрикнув от неожиданности, люди Благодатного дома разглядывали землю под собой. Они видели Благодатный дом – возведенный демонами ад – и густой лес вокруг, как видели бы это настоящие птицы. Они смотрели, как их сущности отдаляются от этой растаницы, как их тела покидают эту землю, и как всё вокруг, застыв на мгновение, обернулось в буйный и неудержимый водоворот ощущений.       Рэй, в тот момент, когда тела людей застыли над Благодатным домом, обернулся, продолжая держать Изабеллу и Гильду за руки. Вокруг него – он даже не способен был это описать – было сотни людей с фермы Иверка. Женщины взяли детей в руки, прижимая их к себе, страшась упасть самим и боясь за детей, несмотря на то, что тело их было невесомым. Рэй увидел Фила, Дона, младших, а также всех тех, кто до этого момента прятался в хранилище. Увидев то, что они были невредимы – Рэй вскричал от счастья. Никогда ещё он не чувствовал такой силы радость. Некоторые друзья также видели брата и даже услышали этот его веселый крик. Они все улыбались, а дети так и вовсе визжали от восторга, пока старшие страшились даже вдохнуть – происходящее ужасало их суть, но в то же время радовало. Они возвращались домой.       Рэй услышал какой-то звук позади, и, обернувшись, он понял, что это его звал Норман. Они встретились глазами всего на мгновение, но этого было достаточно, чем если бы они смотрели друг друга несколько минут. Будь у них ещё время – они бы кричали все разом «Ура!», однако, как мы и говорили ранее, силы обещания унесли их вихрем в неизвестную сторону. И они, сизые голуби, вольные души, отправились в путь.       Их глаза не поспевали хвататься за какие-либо очертания, ибо, казалось им, ветер не только закружил их тела, но и мир вокруг. Горы, дикие земли, лес, фермы, дороги, реки, озера – всё это смешалось в единое очертание, и люди не успевали даже осознать то, что они только что пролетели и где только что были.       Рэй летел, подобно птице, по этому миру вместе со всеми людьми, однако, в отличии от остальных, ветер не гнал и не кружил его сущность, поэтому он следил за тем, какие края пролетела его суть и какие очертания приобретали горизонты по мере их полета. Ветер, словно взяв души и тела людей в охапку, нес человеческий род мимо земель регентов, мимо зарослей густых лесов и пустынных песков диких и необетованных земель. В этом полете не было страха – лишь радость и изумление блуждало в душах людей. В ошеломленном рассудке Рэя таилась лишь одна мысль: «Эмма». Только сейчас он вспомнил, что именно желал спросить у бога и что именно терзало его душу до последнего – эта мысль касалась Эммы. Однако теперь, когда обещание, воистину, сработало и вступило в силу, Рэй чувствовал не страх, но томящее ожидание и великой силы нетерпение. Имя своей сестры он повторял, пока кружился над землей регентов. Ее имя он произносил, пока не стали видны шпили дворца Ее Величества, которые за версту возвышались над землей черными скалами. Они летели мимо Столицы, где более не бушевал огонь, где алая кровь не горела своим ужасающим цветом на улицах города, где более не бегали стаи одичалых, в поиске жертвы, и где не слышны были больше крики ужаса. Имперская Столица, наконец-то, познала покой. И Рэй, во что бы то ни стало, желал броситься вниз, пролетая, как дух, мимо уличек и площадей в поисках рыжеволосой макушки.       Словно услышав его мысли, ветер унес сущность парня туда, куда он и желал. Он уже хотел было бросить руки Гильды и мамы, однако они, как и многие другие – Рэй заметил это караем глаза – последовали за ним. И, вероятно, они также, как и Рэй, желали увидеть Эмму. Ветер не нес их мимо улиц, а наоборот – они быстрым полетом миновали крыши и дома Столицы, отправляясь куда-то на Центральную площадь. Казалось, ветер и сам знал, куда их нужно было доставить. Однако всё вокруг было каким-то туманными. Ветер, что нес тела людей, бил им в лицо, и семье Эммы то и дело приходилось закрывать глаза, подставляя руку вперед, словно они шли против стужи.       Брюнет и сам не понял, как оказался на площади, однако первое, что он увидел, открыв свои глаза – была Эмма. Рэй не знал, какая сила удерживает его, и, если бы его сестра обернулась, она бы увидела своего брата парящим в воздухе. Откровенно говоря, Рэй совсем ничего не понимал, однако, увидев свою драгоценную Эмму, он более ни о чем, кроме как о ней, не думал. Осознав то, что его сестра реальна, что это не игра фантазии, и – что самое страшное – поняв, что Эмма не блуждает по ветру, как другие люди, а стоит на месте – он ужаснулся. Сердце парня громко забилось, и страх, этот хищный зверь, какой ненадолго затаился в тишине, пробудился и заставил брюнета действовать: Рэй протянул руку, пытаясь ухватиться за Эмму, что до сих пор стояла к нему спиной, словно ничего не слышала и не чувствовала. Рэй искреннее не понимал, почему ей было невидимо это чудо и почему она продолжает стоять на сырой земле – он никак не мог взглянуть в лицо правде. Рэй не дотягивался до нее – ветер не позволял подойти ближе, заставив парня парить на одном месте – поэтому он стал кричать ее имя. Однако это был не крик – это был вопль. Рэй кричал, и с этим криком, наверное, могло разразиться лишь небо – человек не способен был издавать столь ужасный звук. Голос Рэя был оглушительнее грома, громче морской волны, громче лесного пожара. Он пытался ухватиться за ее одежду, но его прикосновения были призрачными, и ничего из этого Эмма не чувствовала. Тем временем, тело Рэя, против воли души и разума, просилось вновь на волю, в быстрый полет, и Рэй противился желанию своей же сущности. Он уже чувствовал, как отдаляется от Эммы, как его тело медленно поднимается ввысь, и посему Рэй не замолкал ни на минуту, и ни на секунду не оставлял он попытки схватить сестру за ворот. Ничего в жизни, вероятно, не было таким ужасным, как его крик – это был отчаянный вой души, и, мы можем поклясться, если бы душа человека улетала из тела в агонии – она бы отлетала к небесам именно с этим криком. Суть Эммы была всё дальше и дальше, пока Рэй не понял, что теперь уж она была недосягаемой. Ужасающее осознание, понимание всей той лжи, всего того умысла и той гнилой истины, какую таила Эмма, заставили его разрыдаться в отчаянии. Он всё ещё кричал ее имя, иногда ругаясь, срывая голос. Он понимал, что душа Эммы прошла мимо Рая – это были последние мгновение, когда он видел свою сестру. Рэй не сдерживал свою боль, свое страдание, свое отчаяние, и в последний раз он крикнул ее имя так, если бы он сейчас умер. С этим криком его тело воспарило, и Эмма окончательно пропала из поля его зрения. Рэй, как и прочие люди, отправились в иной мир.       Эмма, вздрогнув всей сутью, обернулась. По небу летела стая сизых голубей.