Результат нового обещания

      Солнца не было видно – оно пряталась за лесными чащами, скрываясь где-то в пустынях диких земель или в каменных лесах лорда Байона. Вероятно, солнце боялось быть свидетелем неминуемого суда. Но небо, пусть и без лучей светила, было ясным. И, что главное, вокруг царила блаженная тишина, а не устрашающая могильная тишь, вселяющая одно лишь беспокойство. Дикарей больше не осталось, и, казалось, Столица наконец-то вздохнула с миром.       Не слышно было также пения птиц – все они, крылатые горожане Столицы, покинули родной дом, что внезапно для всех обратился в ад.       И пусть всё вокруг было немым, пусть всё вокруг проросло тишиной – Его Величеству казалось, будто где-то там, за стенами Столицы, на горизонте раздавались тяжелые, многочисленные шаги; казалось, он слышал, как стучала о землю броня и свистело на ветру оружие недругов. Взгляд Гилана постоянно цеплялся за горизонт, замирая на долгие минуты, опасаясь увидеть штандарт королевской семьи. Но это была лишь игра беспокойного воображения короля.       Стоит поблагодарить воинов Гилана: революционеры, замечая беспокойство короля, пытались отвлечь своего господина всяческим трудом. То там, то здесь им требовалась или его помощь, или его совет. И Гилан невольно отрывался от взора в даль, всё больше забываясь в хлопотах.       Отправив, как и обещалось, своих воинов за народом, жители Столицы наконец-то сумели выйти из темных подземелий. Многочисленная толпа подходила к Центральной площади всё ближе, попутно рассматривая следы разрушений и хаоса.       Гилан встречал их с улыбкой, а они же, пытаясь привыкнуть к дневному свету, словно целую вечность провели в подземных катакомбах, низко кланялись своим спасителям, стоило им только заметить воинов.       На Центральной площади, из подручных средств и материалов, какие воины Гилана сумели найти, революционеры соорудили немалый эшафот высотой в пять метров, да такой крепкий, что на нем смогли бы устоять хоть десять демонов подобных Доззе – одним словом, революционеры постарались на славу. Более того, они сумели разыскать старые знамения, на которых был изображен символ бога: в те поры, когда Гилан был ещё верным короне лордом, а Учение не отправили в далекое небытие, подобные стяги висели по всей Столице. Гилан так и не понял, где его вассалы раздобыли их, однако, признался он им, выглядело всё сооружение поразительно и грандиозно – прямо помост для речей, а не эшафот для казни.       Плаху также соорудили очень быстро, но не из дерева, а из камня, каких, в следствии взрывов на площади, было пруд пруди. Топор и секиру революционеры даже не искали – Гилан, их господин, воспротивился, желая собственноручно, своим верным оружием, отрубить голову в случае приговора Регулы или Иверка.       Говоря о крысах, совсем недавно Гилану стало известно о том, что в обеденном зале – только вдуматься! – его будущая советница и бывший советник Регулы заключили обещание. Гилан, право, изначально совсем не понял того, что ему сказали. Когда же ему сообщили цену и условия обещания – некоронованный король чуть было не упал наземь от изумления. В какой-то мере он был зол на товар за то, что она сперва не удосужилась сообщить ему о своем намерении – только вот король совсем не знал, что эта идея пришла Эмме спонтанно и она сама о ней ранее даже не думала. Тем не менее, тяжело и измученно вздохнув, ярость Гилана молниеносно преобразилась в утомление: в который раз ему приходится мирится с нравом благокровной.       «И сколько мне ещё быть тебе благодарным, первоклассный товар?», — думал про себя Гилан, страдальчески поглядывая на шпили дворца Регулы.       Аякс также услышал данную новость, и он был удивлен не меньше короля. Генерал брался за голову, стоило ему только представить, как беззащитная, крошечная Эмма сидит напротив свирепого Иверка, а его, Аякса, рядом не было. Он считал чудом то, что всё обошлось без последствий. Но, поклялся себе генерал, Эмме не избежать нравоучений.       Тем временем, народа на площади становилось всё больше. Их вид всё ещё вселял жалость, однако, уверен был некоронованный король, им всем стало намного лучше после того, как им принесли еду – страшно даже представить, какими бы были горожане на вид, оставь революционеры их голодными.       Центральная площадь наполнилась гулом, и это, признаться, грело сердце революционеров: слышать бурлящую жизнь всегда лучше, чем упиваться тишиной.       Среди граждан Столицы были известные нам Авла и Мавла, что в данный момент находились в тесных объятиях своих родителей. Их мать и отец прибыли вскоре после пылающей речи Иоиля, словно бог услышал громкие молитвы детей. Рядом с ними был всё тот же горожанин, какой спас маленьких детей от дикарей в свое время, и родители Авлы и Мавлы не отпускали этого мужчину от себя ни на шаг, ведь, заявляли они разом, теперь он был им чуть-ли не членом семьи – так велика была их благодарность. Совсем рядом с ними стояли Иоиль и его спаситель. Мужчина держал мальца подле себя с тех самых пор, как уважаемая Эмма взяла с демона обещание о временном попечительстве мальчика. Иоиль всё ещё надеялся найти родителей, в то время как его опекун с горечью осознавал, что родные мальчика погибли и тот остался сиротой. Обращенному кровью Эммы было трудно смотреть в эти маленькие глазки-бусинки, в которых сверкала столь сильная надежда, не имеющая никаких оснований и оправданий. Мужчина негласно поклялся следить за этим ребенком, ведь, понимал он, теперь жизнь Иоиля тесно переплелась с его собственным существованием.       Вот так они, неразлучная компания из семерых, ходили повсюду вместе. За это время спасители детей рассказали родителям Авлы и Мавлы о великих поступках Гилана и злокровных. Теперь же взрослые и дети с восхищением высматривали из толпы высокую сущность лорда, негласного правителя Столицы, и отчаянно желали увидеть злокровных. Однако последних видно не было, о чем, с тоской и сожалением, сообщил Иоиль вслух.       — Они скоро будут, — отвечал ему спаситель Авлы и Мавлы. — Обязаны прийти, ведь – попомни мои слова, Иоиль — это событие изменит нашу историю.       Мальчик непонимающе смотрел на взрослого, но придержал всякий вопрос при себе, внутренне понимая, что ему ещё не дано понять смысл сказанного.       Спаситель Иоиля последовал примеру отца и матери Авлы и Мавлы: он взял мальца на руки и усадил себе на шею, дабы ребенок видел всё то, что происходило на эшафоте. Каким же великим было восхищение Иоиля, когда он увидел своего героя – лорда Гилана. Иоиль прямо сверкал, ненадолго позабыв о своей тоске.       — Где же многоуважаемая Эмма? — шептал смелый мальчик.       — Терпение, Иоиль. Как ты сам говорил, всему свое время, — отвечал ему опекун, который так же сильно надеялся увидеть деву с рыжими, как вечерний закат, волосами.       В это же время Гилан одаривал каждого горожанина своим взглядом – совсем скоро должны привести обвиняемых. Ему, говоря от сердца, было страшно вновь видеть Регулу, ведь, вернувшись во дворец и спустившись в подземелье, он лишь вновь обнаружил бездвижное тело, не реагирующее ни на один звук, запах, свет и даже боль. Но, что больше волновало короля, какой будет реакция народа? Вероятно, они будут в ужасе. Но, боясь тревожить свою душу ожиданиями и мечтаниями, Гилан решил просто смотреть за течением событий и ничего не ждать.       Суд начинался.       Горожан было около сотни – Гилан так и не понял, как ему и его воинам удалось накормить стольких жителей. Теперь же они то перешептывались, то без стеснений говорили во весь голос – одним словом, гудели и в то же время ждали, когда светлейший лорд Гилан промолвит хоть слово.       Волнение взялось за сущность Гилана крепкой хваткой, и что-что внутри, в районе грудной клетки, у него затрепетало – казалось, это душа забилась в страхе. Как долго он этого ждал? Нет, не суда – возмездия. Всё могло быть иначе, всё могло быть хуже, а теперь же он, поднимаясь к свету, больше всего боялся упасть обратно во тьму. Страх становился громче – даже Совесть, что не покидала сущность некоронованного короля, замолкла перед рыком этого ужаса мыслей и суждений. Гилан боялся, что, открыв рот, онемеет, тем самым лишившись уверенности и потеряв нужный образ в глазах народа. По телу короля выступил холодный пот.       — Они идут, — тихо промолвил кто-то из воинов, сообщая королю о прибытии Иверка и Эммы.       И правда, Гилан, обернувшись, увидел, как по мраморной и длинной лестнице спускались герцог и благокровная, а также стерегущие Иверка воины. Герцога заковали в кандалы, и звон бьющихся о мрамор цепей заглушал гул горожан. Гилан заметил, что поступь герцога продолжала быть неуверенной, однако суть Иверка более не дрожала в диком страхе за свою жизнь. Иверк боялся не того, что произойдет на суде – он и так знал, что останется в живых, – герцог боялся самого Гилана.       Иверк лишь мельком посмотрел на лорда, но тут же потупил взгляд, и, будто пойманный на горячем вор, шел сломя голову, покорно и тихо. Гилан лишь фыркнул на подобное поведение: королю думалось, что так советник пытался показаться народу слабым, беззащитным, невинным. И от этих мыслей Гилан чувствовал ещё большее презрение к нему, к Иверку. Бывший лорд всегда презирал лицемерие, а советник Регулы всецело состоял из этого качества.       Но вот король перевел взгляд на маленькую сущность рядом с герцогом, что без страха сопровождала одного из самых влиятельных и жестоких демонов. На Эмме вновь была маска, из-за которой он не сумел увидеть ни устрашающей бледности ее лица, ни ее тоскливых глаз, в которых постепенно тлела искра жизни и радости, ни ее эмоций. Чувства Эммы были какими-то неоднозначными: их то было видно, то было невозможно отыскать. Однако шла товар сейчас уверенно, пусть и легко, будто пёрышко. Нечто внутри Гилана защемило: и где же презрение к ней? Где та небрежность, какую он проявлял всякий раз при первоклассном товаре? Где то предубеждение, что заставляло Гилана в отвращении слушать ее умные и толковые слова? Эта девочка сделала, казалось бы, невозможное для того, чтобы сберечь жизни революционеров, жизни горожан – жизнь Гилана, черт возьми. И она продолжает спасать его, продолжает стоять за его идеи, хотя король даже сейчас не понимал, зачем ей это было нужно. Его Величество уже знал, не требуя новых доказательств, что Эмма, первоклассных товар с плантаций Иверка, постепенно теряет человечность тела – кровь и ее запах тому подтверждение. И от одной этой мысли Гилана бросает в дрожь: что такого она попросила у него, раз уж цена столь высока? У Гилана было сотни вопросов, и до сих пор не выдался момент, чтобы Эмма ответила хотя бы на один.       Горожане опустились до шепота, стоило им заметить, как воины повели к эшафоту закованного в цепи Иверка. Иоиль и компания же наоборот – чуть не вскричали, увидев злокровную, что спасала им всем жизнь.       — Не много ли вольностей, первоклассный товар? — почти что прошипел Гилан, когда Эмма и Иверк поднялись на эшафот.       Иверк, даже не услышав прежде приказа, подошел к самому краю платформы, подальше от Гилана, и, словно мышь, забился в углу, затихнув. Первоклассный же товар, как-то машинально и не задумываясь, приблизилась к Гилану и Аяксу.       Со стороны невозможно было сказать, что между королем и Эммой происходил разговор – так тихо и незаметно, смотря на горожан, они вели беседу.       — Всё во благо Вам, Ваше Величество, — сумела найти в себе силы на насмешку Эмма, улыбаясь уголками губ.       Гилан оценил ее юмор, в котором, правда, было слишком много правды, нежели шутки.       — Впредь предупреждай о своих гениальных идеях.       Гилан попытался промолвить это так, чтобы до Эммы дошла мысль того, что это не последний раз, когда она принимает решения при его правлении – словом, он пытался намекнуть рыжеволосой на то, что она будет его советницей. Но то ли Эмма не поняла его намека, то ли она просто сделала вид, что не поняла – девочка продолжила говорить так, словно не услышала этих слов.       — Игра стоит свеч, Ваше Величество, — говорила Эмма. — Если Иверк взаправду сумеет образумить армию Регулы – это будет великим счастьем для всех нас.       — Смею предположить, что это часть твоего замысла, и мне крайне досадно осознавать, что я всё ещё не посвящен в твой хитроумный план, — отвечал Гилан, а далее с цинизмом добавил, чуть наклонившись в ее сторону: — А вдруг я скажу что-то не так народу, тем самым разрушив твои планы?       — Как Вы сами смогли убедиться, времени на разговоры у нас с Вами совсем не было, — оправдывалась первоклассный товар. — У меня действительно имеется план: сделать Вас королем, и, уверяю Вас, я делаю всё для этого возможное. Просто умолчите о судьбе регентов и о Миневре – и этого будет достаточно.       — И только? — изумился Гилан, ожидая от нее более изощрённого и хитроумного плана, который не сразу бы до него дошел.              — Ах да, — спохватилась Эмма, словно забыла упомянуть крайне важный момент, — ещё кое-что: будьте собой, Гилан.       Король, до сего не отрывающий от толпы взгляда, повернул голову, посмотрев на товар изумленно. Ещё никогда он не смотрел на Эмму так…нежно и благодарно. Без колкостей, без язвительности, без циничности – он просто хотел поблагодарить ее от всей души, однако слова не смели выходить наружу, и Гилан, крутнув головой, словно отгоняя наваждение, вновь обратился взглядом к горожанам. Он корил себя за столь неестественную для него неуверенность, но ничего не мог с собой поделать – язык не поворачивался сказать человеку простое «спасибо». Их с Эммой взаимоотношение, воистину, меняется в лучшую сторону с каждым мгновением, и Гилану правда стыдно, что шаги навстречу делает она, а не он сам.       Восстала тишина, причем так внезапно, что стук сердца не успел вовремя затихнуть, громко стуча по барабанным перепонкам. Кто-то чувствовал, как немеют от страха ноги, а кто-то – безумную панику в душе: когда до слуха горожан донесся оглушительный звон десятков цепей – каждый на Центральной площади замер в томительном ожидании, иль же это было оцепенение от страха.       На эшафот вели королеву Регулу Валиму.       Сотни цепей окутали ее ужасное тело, но лишь благодаря оковам горожане не увидели тот омерзительный вид ее сущности, какой видели революционеры в темнице. И будь ее ужасная суть зримой, а не сокрытой цепями и оковами – жители Столицы бы и вовсе лишись чувств. Спасенный Эммой горожанин в одно мгновение снял Иоиля с шеи – он всё ещё держал ребенка на руках, но силой заставил мальца отвернуться от сцены. Все остальные, кто также держал детей на своих спинах, включая родителей Авлы и Мавлы, поступили также, оберегая свое чадо от вида этого чудовища.        А королева же действительно не могла не вселять отвращения: на эшафот вели нечто, окутанное в десятки цепей, неспешно передвигающееся своими недлинными ногами – а каждый горожанин помнил, что Ее Величество была длинноногой красавицей, — но что важнее – Регула была безликой. Ее овальна, не имеющая черт лица голова ужасала горожан, и некоторые демоны до того побледнели, что, казалось, вот-вот упадут на землю.       Быть может, внимательный читатель помнит о том демоне, какой пререкался с детьми в катакомбах и какой отличился любовью к знати и королеве – говоря вкратце, патриот, считающий злокровных продолжением нечистого. Так вот, сущность его замерла, и не то крик, не то вздох изумления застыл в гортани пылкого на слова патриота. Все товарищи этого демона, разделяющие идеи своего единомышленника, также застыли каменным изваянием, как, впрочем, и все остальные горожане.       Никто не кричал о том, чтобы королеву отпустили. Никто не требовал ее немедленного освобождения: каждый демон молчал, словно рыба, не смея даже вздохнуть, боясь любого движения со стороны преображенной и, как уже ясно, свергнутой правительницы. И те, кто желал заявить протест – онемел, стараясь не думать о том, что это мерзкое чудовище – Великая королева Регула Валима.       Аякс, Эмма и Иверк, до сего не встречавшие королеву обращенной, оторопели. Иверк не сдержался и отвернулся, ссылаясь на рвотные позывы – до того ужасной была та, кого считали прекраснейшей богиней. Аякс не сводил с существа взгляда, пытаясь свыкнуться с мыслью, что перед ними предстала Регула. Эмма же с ужасом следила за этой, какой-то неживой, сутью, что послушно поднималась на платформу вместе с воинами. Но что страшнее – Эмме был знаком этот облик. Она видела такие сущности, пусть и редко: ей до сих пор неизвестно чем или кем они служили, однако Эмма не раз видела их в святынях и храмах, без движения сидящих вокруг подношений. Однако те безликие существа больше напоминали тело человека с конечностями демонов, а Регула же превосходила их размерами, ростом и, если можно так выразиться, уродством. Эмма про себя заметила, что эта сущность, некогда бывшей Ее Величеством, ничуть не схожа на образ Регулы Валимы на гобеленах и уже известной Эмме иконе королевского семейства.       «И это твое правосудие, Рэй? — обращалась Эмма к духам за спиной. — И это твое возмездие за человечество, Норман?».       Вспомнив о друзьях – Эмма невольно задрожала.        Гилан уже было хотел обратиться к народу – в отличии от жителей Столицы, он овладел своим изумление, пережив его часами ранее, — да вот только рокот копыт прервал его раньше, и жители рефлекторно обернулись на звук.       Звук становился всё громче, и Гилан, сощурившись, пытался увидеть, что же такое к ним приближалось. Воины достали мечи из своих ножен на случай того, если это дикари.       Гилан оцепенел, увидев злокровных верхом на неизвестно откуда взявшихся скакунах и Его Преосвященство вместе с ними. Горожане с возгласами отпрянули в сторону, стоило злокровным появиться на площади.       Скакунов было шестеро: на четырех спешились Четыре мудреца, на пятом – Сон-Джу и Его Преосвященство, а на шестом – Мьюзика. Казалось, сами ангелы запели, когда святые лица спрыгнули с лошадей и одарили горожан взглядом своих бесконечно мудрых глаз. Думалось, небо стало яснее, стоило Его Преосвященству, старому как сам мир, улыбнуться народу.       Горожане пали ниц перед ним, и никто не остался стоять на ногах – каждый проявил уважение к этим великим особам.       Его Преосвященство был очень старым демоном, но ни в коем случае не безобразным стариком. На нем, как и на Четырех мудрецах, было устаревшее одеяние, и пыль толстым слоем покрыла верх ткани, и цвет одежд, когда-то давно бывший белым, обесцветился, потускнел, напоминая тряпки из музея. На капюшоне Его Преосвященства было нечто, напоминающее длинное перо, и с него свисала не менее длинная паутина – так долго он и его приверженцы пробыли в забытых богом уголках Столицы. Его иссохшие руки держали короны королей, он благословлял тысячи детей, венчал сотни молодоженов, и все смотрели на него, на его жесты и движения, словно в каждой части тела епископа таился Святой Дух.       От священных лиц пахло ладаном и воском тлеющих свечей, но никак не старостью и плесенью.       Четыре мудреца же были довольно высокими в росте особами, облаченными во всё черное, и с белыми, квадратной формы колпаками, которые священники надевали поверх своих куфий. Они имели странные маски со сложными, отличительными друг от друга узорами, так что различить каждого из них представлялось вполне возможным. Эти демоны, стоящие в церковной иерархии на ступень ниже епископа, не за зря звались мудрецами: они почти что были немыми в беседах, но стоило им промолвить хоть одно слово – мудрость, подобно ручью, стекала с их уст к разуму слушателя. Возраст был их неизвестен, но одно все знали точно – в сравнении с епископом, они были довольно молодыми, но не менее уважаемыми. Четыре мудреца, словно свита, обступили низкого, сгорбленного Первосвященника, как и воины Гилана обступали своего господина. Жители Столицы задрожали, а кто-то пытался сдержать слёзы перед этим чудом.       Происходил неимоверно сильный контраст чувств всех присутствующих на площади: минутами назад жители Столицы были в ужасе, увидев свою безликую правительницу, а теперь же они чувствовали небывалый восторг, стоило Его Преосвященству и злокровным ступить на землю Центральной площади. И Гилан, право, растерялся в своих чувствах, как и его революционеры – до того изумленными они все были.       Его Преосвященство, в сопровождении своих мудрецов и злокровных, сделал несколько шагов к эшафоту, но подниматься на него не стал – просто остановился возле края помоста.              Гилан и его вассалы бросились в ноги, преклоняя голову. Регуле и Иверку, коих держали за цепи, так же пришлось, вслед за революционерами, встать на колени. Лишь Эмма осталась стоять, не имея ни малейшего понятия, кем был этот демон, за какие заслуги народ так его любил и почему все имели к этому старцу столь великое уважение, что сразу же кланялись. Да и, впрочем, на бездействие рыжеволосой никто не обратил внимания – она была злокровной, тем самым являясь не менее священной, чем епископ, особой. Лишь со временем Эмма поняла, что этот низкий, старый, проросший пылью, как дерево мхом, демон был не кем иным, как Его Преосвященством. Эмма возрадовалась в душе тому, что ее друзья сумели найти епископа и теперь, с его помощью, народ втройне полюбит Гилана.       — Ваше Преосвященство! — воскликнул Гилан, теряя голос в громких чувствах.       Старик поднял руку – он находился очень близко к некоронованному королю – и положил ее на плече предводителя восстания.       — Не стоит, лорд Гилан, — отвечал ему эпископ. — Приятно видеть, что Вы и народ все ещё почитаете Учение, но этого не требуется – мы столь же равны в глазах бога, как и вы все. Мы сотню лет молились о благополучии Империи, о мирной жизни для горожан. Бог услышал нашу мольбу, он спустился на землю – я слышал, пребывая в живой смерти, его глас – и промолвил: «Дарую вам спасение от смерти, какую сами вы себе несете; дарую вам надежду от отчаяния, какое порождает грешность ваших душ. Я был жесток, но я буду милостив к сынам своим и дочерям своим, ибо взывают ко мне сотни молитв их и сотни душ их. В спасении нуждается мой род, и не вправе мой глаз отвернуться от нуждающихся в спасении. А потому дарую вам надежду и отдаю вам в руки судьбы ваши».       Никто не отрывал взгляд от епископа, жадно глотая каждое его слово, с голодным на любопытность и нетерпение взглядом цеплялись за детали его образа. Жители Столицы замерли, а Гилан так и вовсе не чувствовал своего сердца, когда святейшее лицо прикоснулось к его плечу.       Епископ убрал руку, повернулся к горожанам и ещё громче, громом своего доброго голоса разрывая небеса и души горожан, продолжил:       — Наш бог даровал нам спасение в лицах тех, кто был способен возвращать к жизни своей кровью. Нам была дана надежда, но не успели мы увидеть ее свет, как она погасла, как ее удушили, забрали от нашего взора. Я был при смерти, но слышал звуки жизни. Я был далек от существования, но слышал то, что говорил мне бог. И я услышал его гнев, и мне стало страшно за народ. Мы продолжали молиться за ваше спасение, прорастая, как камень лесных чащ, пылью, паутиной, памятью минувших лет. Мы молились тогда, когда бог гневался на каждую невинную душу. И сказал нам бог: «Слушайте слово Господне! Внимайте закону и гневу моему, ибо терпение мое подошло к концу. Вы простираете ко мне руки ваши, но я закрываю очи свои; вы умножаете моления ваши, но я не слышу их, ведь как можно слушать тех, чьи руки полны крови святой, не грешной? Как можно внимать тем, чьими устами говорит жадность? Я проявил милосердие к вашему роду, а вы отвернулись от лика моего – теперь же дела мне нет до ваших страданий»*       — Но Ваше Преосвященство! — воскликнул кто-то из толпы. — Как могли мы совершить грех, не ведая о том? Как могли мы отвернуться от очей божьих, не видя их? В чем вина наша, и в чем спасение наше, от какого мы, невольно и неосознанно, отказались?       Епископ не возмутился тому, что его перебили: порой душа, как любил говорить Его Преосвященство, нетерпелива в объятиях эмоций, и его долгом было отвечать на каждый вопрос беспокойной души.       — Нет же, как оказалось, нашей вины в том, что бог гневается: злой рок настиг народ так внезапно, что долго я, в небытие молитв, думал над причинами несчастий. Мы молили о прощении, но, как известно из Учений и Святых писаний, бог наш привередлив и капризен. И тем не менее, он говорил, а мы его слушали; он говорил мало, но мы понимали больше. И нет нашей вины в том, что он разгневался: лишь жадность тех, кто вознес себя к небесам, послужила его гневу.       Горожане замолчали, узнав в его словах ту, о ком он говорит, но не смея на нее смотреть.       Гилан решился встать.       — Позвольте мне говорить, — начал некоронованный король, и, увидев одобрение в глазах епископа, продолжил: — Я был главой знатного рода, и кто-то ещё помнит наши имена, но по воле судьбы меня и мои корни постигла великая несправедливость, и мы погибли, скованные путами отчаяния. Я жил местью больше ста лет, и сегодня чуть было не совершил желаемое: мои товарищи, моя семья, мои близкие кричали мне голосами духов о том, чтобы свершить мщение. Но не сумела моя рука воздать ей, причине моих бед, по заслугам, — Гилан точно прошипел, как змея, и бросил злобный взгляд на Регулу. — Народ мой, внимайте моим словам и примите решение, ибо душа моя больше не жаждет крови и отмщения, не желает вершить чужие судьбы! Регула Валима – зло, исчадье ада. Гнила внутри, прекрасна снаружи; ее красивое правление держалось лишь на несчастии, на смерти, на голоде подданных. Не смейте мне говорить, что не слышали о страшном голоде! Не смейте мне твердить о том, что кто-то его забыл – все знали о горе нашего народа, но никто не смел подать голос, боясь гнева знати. Однако я был тем, кто посмел поднять голову – и тут же ее лишился. У нас было спасение, о каком только что сказал Его Преосвященство, но нас его бессовестно лишила знать!       Гилан указал на Мьюзику и Сон-Джу. Злокровные оторопели на мгновение, когда взгляды горожан обратились на них.       Заметим, что Иверк, какой до сего не всматривался в сущности сопровождающих епископа и мудрецов, остолбенел, признав высокого красноволосого юношу в дорожной накидке.       «Невероятно!» — подавил в себе вздох удивления герцог, рассматривая изгнанного принца, какого он меньше всего ожидал увидеть. И, что более важно, сама глава клана, какую изгнанник спас ценой своего положения, всё ещё была живой и стояла совсем рядом с младшим братом Льюиса и Регулы. Герцог, вероятно, совсем скоро помешается от подобных неожиданностей.       Нам необходимо сказать, что труднее всего сейчас было Сон-Джу: он не смотрел на эшафот, не поднимал глаз, не смел смотреть на сестру. Не видел ее сотни лет, однако так и не осмелился сейчас посмотреть на нее, пусть и был лик Регулы безликим. Сон-Джу было не то, чтобы страшно – просто слишком многое закипало в его душе в это мгновение, из-за чего он, пусть и ненадолго, потерялся во внутренних переживаниях. И тем не менее, когда Гилан указал на него и Мьюзику – Сон-Джу пришлось поднять глаза. И вид чуть было не свел его с ума: Регула, всё ещё живая, преображённая, имеющая второе ядро, не смотрела на него. Смотрела куда-то в пол, но не на брата. Сон-Джу стало просто-напросто обидно: он так давно мечтал высказать ей в лицо каждую свою громкую мысль, поведать ей о своем возмущении, о том, насколько ужасной она была, ведь, к его величайшему сожалению, ранее у него не было таковой возможности. А сейчас это существо, нереагирующее ни на один звук, невозможно было не только винить и упрекать – даже назвать Регулой язык не поворачивался. Сон-Джу с досадой осознавал, что весь тот гнев, всё то презрение и ненависть, какие он копил в темных уголках своей души годами, требовалось забыть, отпустить и, если требуется, придушить любое их проявление.       Сон-Джу отвернулся от сестры, сцепив зубы. Он смотрел на Гилана, и, казалось, душа его находила покой в образе лорда: Гилан ведь также сумел усыпить свою давнюю злобу, и месть его упорхнула при виде Совести. Это восхищало красноволосого и, думалось Сон-Джу, он тоже сумеет сделать это.       — Они желали спасти нас, а в благодарность мы именовали их злокровными, нарекли проклятыми, а Регула и регенты пожрали весь их род!       Жители не сдержали изумленного вздоха, услышав о том, что знать поела род злокровных: теперь ясно, куда делся столь многочисленный клан. Немногие жители помнили о спасителях народа, а те, до кого доходил один лишь слух – замолкали в страхе. Злокровные считались легендой, и, словно дьявол, клан волшебной крови вселял в горожан только страх – но, с учетом последних событий, страх их сменился сомнением, а сомнение преобразилось в великую силу – в доверие.       — Их кровь спасает от обращения, от нужны в поедании человеческого мозга, и знать не поделилась этим с народом. Сотню лет вы голодали, боясь стать дикарями, а тем временем совет и Ее Величество набивали брюхо, хотя им не нужно было питаться и вовсе.       — Наш господин желал спасти народ, но поставив вопрос на повестке дня – получил не только отказ, но и смертный приговор, — вмешался Аякс, и слова генерала громко поддержали остальные революционеры. — Лорд Гилан и мы, его вассалы, выжили лишь благодаря жертве своих же подданных, братьев и сестер, и изо дня в день мы лелеяли мечту отомстить тем, кто обратил нас в дикарей, кто бросил народ, кто обрек вас и ваших детей на выживание.       — Покараем ту, что обрекла нас на смерть! — подал голос кто-то из вассалов Гилана, взорвав, в переносном смысле, конечно же, толпу.       Жители Столицы рвали горло, громко соглашаясь со словами своих спасителей. От услышанного у них возгорелось в душах возмущение, обида, а за ними – злоба и желание отомстить.       Эмма и Мьюзика задрожали, одновременно обернувшись друг на друга. Во взгляде каждой – беспокойство, вызванное такой ярой поддержкой толпы. С одной стороны, это было прекрасным знамением, ведь народ уже проникся доверием и любовью к взбунтовавшемуся Гилану. Но с другой же стороны, желание кого-то покарать никогда не нравилось ни Эмме, ни Мьюзике. Даже зная о истинной натуре Регулы, девушки всё равно надеялись, что королеву помилуют и та всё свое существование проведет в темнице.       Однако, на удивление, толпа очень быстро затихла, обращаясь взглядом к епископу, ожидая его слов.       — Лорд Гилан, — отвечал на немой вопрос народа Его Преосвященство, — честен в каждом своем слове, и не покрыты ложью его уста, так как мы были свидетелями сего несчастья, а потому заклинаю вас верить ему и его воинам.       — А что же суд? Позволяете ли Вы нам решать судьбу герцога и королевы? — нетерпеливо спросил у него Аякс.       Епископ кивнул, но уже без улыбки.       — Я здесь для того, чтобы благословить будущего правителя, — признался епископ. — Как бы мне не было горько это признавать, но Ее Величество Регула Валима, какую я благословлял на долгое правление несколько сотен лет тому назад, проявила великое богохульство: она решила возвыситься к небесам и посчитала себя равной богу – так, по крайней мере, нам сообщил он сам. Суд – часть божьего замысла, и мы, духовенство, не вправе препятствовать ему.       Эти слова ознаменовали добро на суд, по окончанию которого изберут нового короля.       Регула же никак не реагировала на происходящее, продолжая оставаться без движений, и лишь грудь ее мерно вздымалась вверх. Эмма не сводила с королевы взгляда, единственно целым ухом слушая речь епископа, но, как это бывает, не вслушиваясь в смысл его слов. Рыжеволосая была поражена такому состоянию королевы, но больше всего ее интересовало: осознает ли она, Регула, происходящее? Вероятно, регенерация королевы не успела восстановить не только внутренности и тело, но и органы чувств - а возможно и мозг, - поэтому Ее Величество была столь….       «Удивительно, что ты ещё дышишь»       Эмма сделала шаг назад, чуть-было не рухнув от изумления.       Она только что слышала, как говорит Регула.       Эмма беспокойно осмотрелась по сторонам, ожидая реакции остальных, но никто, казалось, не слышал громких слов королевы. Рыжеволосая вновь взглянула на сущность, что некогда принадлежала Ее Величеству, и, не заметив никаких изменений, сослалась на то, что это так шалила фантазия. Да и тем более, как могла Регула, не имея рта, говорить?...       Голова Регулы медленно, всего на несколько градусов, повернулась в сторону епископа, четырех мудрецов и Сон-Джу с Мьюзикой. Но, опять же, это движение со стороны королевы заметила только первоклассный товар.       «Не думала, что это ископаемое ещё живо», — говорила Регула, имея в виду, конечно же, епископа.       Эмма чуть было не вскрикнула, услышав голос королевы вновь. Осмотрев каждого демона вокруг, Эмма с ещё большим ужасом осознала, что только она слышит голос Регулы.        Словно на амвоне, речь Его Преосвященства, как шелест листьев, ублажала слух и душу горожан, и, словно зачарованные, никто не обращал внимание на поведение злокровной-человека.        Его Преосвященство продолжал говорить громко, уверенно, излагая своими устами слова бога, когда, на самом деле, бог говорил голосом Регулы, и причем говорило это заклятое божество лишь с Эммой.       «Какая неожиданность! Даже мой младший братец соизволил, спустя столькие годы, проведать сестру и вернуться в отчий дом», — наигранно промолвила королева. Голос Регулы был каким-то неестественным, ровным, не меняющим интонации, однако не лишенным эмоций. Описать Эмме этот голос было трудно, так как ощущения, слушая Регулу, были сродню с теми, какие рыжеволоса испытывала в его обители.       Эмма стояла и думала, стоит ли ей сейчас закричать, обращая на себя внимание, или же тихо обратиться к Аяксу и Гилану. Быть может, это лишь очередной призрак? Эмма ведь ощущает присутствие духа Льюиса, слышит его голос, чувствует исходящий от невидимой сущности холод, и, возможно, присутствие вменяемой Регулы и голос королевы – также лишь игра нездорового рассудка? Как никак, девочка не впервые слышит тех, кого давно на свете уже нет.       «Так ты меня слышишь? — больше утверждала, нежели спрашивала Регула, вновь сделав совсем незаметное движение головой в сторону рыжеволосой. — Пусть так, мне всё равно радостно, что я не ухожу из жизни в одиночестве. Сегодня ты побудешь Хароном, проводником душ согласно легендам вашего рода, в моем последнем, столь недостойном и постыдном, пути».       Тем временем, речи епископа подошли к концу.       Настало время суда.       — Перед Богом и народом, — воскликнул громко, почти что громогласно, Гилан, обращаясь к горожанам, — я обвиняю Регулу Валиму в измене, в злодеянии перед подданными.       — Перед Богом и народом, — говорили в один голос революционеры, — мы обвиняем Ее Величество в тех же злодеяниях и требуем ей смерти!       Теперь решение оставалось за горожанами. Но жители решили хранить долгое молчание, толи не решаясь ответить, толи раздумывая над своими будущими словами.       «Посмотри на них, — говорила, меж тем, Регула Эмме, — на эту чернь**, что теперь решает мою судьбу. Какой вздор! Я давила их одним своим каблуком, изничтожала взглядом, а теперь предамся им в руки, словно я не их царица, а гнусная попрошайка».       Эмма хотела спросить, почему же она, Регула, не противиться уготованной судьбе, не скидывает с себя оковы, но быстро поняла, что говорит сейчас лишь с призраком, а потому девочка с плантаций просто побоялась выглядеть странно, задавая вслух вопросы немому существу. Да и, признаться, Эмма всё ещё надеялась, что происходящее с королевой - мимолетное видение.       Но Регула, казалось, услышала ее смятение, и, как ни в чем не бывало, продолжила свой монолог, который королева, меж тем, называла диалогом.       «Гилан искренне считает, что одолел меня, но в то же время чувствует вину за свою месть – редкий экземпляр, этот ваш Гилан! Начинаю жалеть, что избавилась от столь хитрого ума так рано, но его слепая вера в справедливость не могла не раздражать. О чем это мы, мой дорогой слушатель? Ах да! Устами его взаправду глаголет истина, да только правдивы ли его мысли? Не он меня погубил, но и Минерва не повинен в том, что я сейчас в таком обличии, — Регула замолкла, не то обдумывая сказанное, не то отвлекаясь на горожан и их речи. — Я проиграла тогда, когда подняла голову…Он лишь смеялся мне в глаза. Теперь я в его воле. Душа моя всё ещё в теле, но тело это обречено на смерть, даже если Гилан и народ – провались они все в бездну – помилуют меня».       Эмма задрожала, понимая, что ее, пусть и богатая, фантазия не могла говорить такими словами. Фантомы лишь повторяли сказанное когда-то Эмме, повторяли нечто такое, что напутствовало и мотивировало рыжеволосую – словно яркое воспоминание, духи всё приходили и приходили, напоминая Эмме о том, что важно в этой жизни. Или же, как в случае с Льюисом, дух рефреном повторял, что остро врезалось в память первоклассного товара. Но то, с чем она сейчас говорила – не было духом, призраком, фантомом разума. Более того, Эмма нутром чувствовала, что в сути Регулы была не только она, королева, но и он. Рыжеволосая с отвращением, и с ещё большим изумлением, поняла, что эта сущность, как и те существа в храмах демонов, - его сплетение, некий комменсализм или, быть может, паразитизм.       «Проклятый бог!», — подумала Эмма, закипая внутри от гнева, и Регула, услышав ее мысли, засмеялась немым для всех остальных смехом.       Эмма ужаснулась, услышав этот смех, ведь он, как ничто другое, напомнил ей о родственной связи королевы и Льюиса.       «Осторожнее: он крайне обидчив, уж поверь мне», — продолжала смеяться королева, а после замолкла, как бы слушая, параллельно, речи Гилана и народа.       — Ей было плевать на наше существование, так почему мы должны думать о ее спасении? — воскликнул кто-то из толпы, и его, этого смельчака, поддержало большинство.              — Она запретила следовать священному Учению! Этому чудовищу было плевать на то, что бог ниспошлёт на нас свой гнев и свою кару за ее грехи! — крикнул знакомый нам горожанин, какого Эмма обратила своей кровью. Его товарищи удивились: этот тихий, почти что безмолвный мужчина осмелился не только громко, но ещё и так уверенно говорить. Вероятно, демон давно имел такое мнение касательно аппарата власти, а теперь же у каждого недовольного появилась возможность высказаться. Иоиль, которого этот демон продолжал держать на руках, был не менее удивлен поведением своего опекуна.       Эти слова были приняты ещё теплее.       — Я требую ее смерти! — началось голосование, и никто из горожан, пока что, не промолвил обратного, не заявил о протесте.       — Смерть узурпатору, смерть!       Эмма всё ещё дрожала, чувствуя, как просится ее сердце в пятки – настолько страшно было девочке с плантаций. Она говорила с Регулой, говорила с ним, и никто этого не слышал, поэтому невозможно было достоверно сказать – сошла ли Эмма, в своем горе, с ума, или же происходящее было реальным, а хитрый бог просто глумился над ней.       Рыжеволосая начала дрожать сильнее. Схватившись за руки, она попыталась унять трепет своего тела. Эмма считала, что это всё просто нервы, однако, на самом же деле, в эти самые мгновения Рэй говорил с ним. И сущность каждого человека – а Эмма ещё имела в себе частички человеческой личности – трепетала в ожидании неведомого.       «И как тебе цена? — промолвила, после долгого молчания, Ее Величество, которой, казалось, и дела не было до того, что горожане сейчас требовали ее смерти. В голосе королевы не было страха, возмущения, гнева – лишь трудно уловимые нотки насмешки. — Достойная ли плата за спасение твоего рода?»       Эмма кивнула решительно, несмотря на дрожь по всему телу.       Регула, как услышала рыжеволосая, издала что-то на подобии задумчивого мычания. А после, спустя несколько мгновений, расхохоталась, но как-то холодно, слишком уж ровно, словно не чувствовала в себе души.       «Подумать только, какое благородство! Святая простота! Я удивлена, право, удивлена тому, что он потребовал нечто подобное. Но не менее меня смешит то, что ты согласилась, — продолжала Регула, и ее ядовитые слова, брызгая прямо в душу Эммы, заставили девочку вновь почувствовать былой страх, беспокойство за друзей, неимоверную душевную муку. — И ты всё ещё продолжаешь кого-то спасать. Мне, правда, смешно. Ему смешно. Нам смешно».       — Замолчи, — прошипела Эмма, но за криками горожан голос девочки было и вовсе не слышно.       «Не волнуйся, совсем скоро я замолкну в молчании навеки. Так что терпи мое общество, злокровная не-человек, терпи и мужайся, ибо через несколько мгновений ты, как и я, попрощаешься со своей жизнью. Разница между нами только в том, что твое существование продолжится, а мое – нет».       — Мы требуем ей смерти! — крикнули в один голос горожане, пусть и не все.        Некоторые продолжали бережно хранить молчание, и в числе этих демонов, по большей части, были патриоты и приверженцы знати. Тем не менее, никто не осмелился заявить протест, и их молчание было принято за согласие.       Гилан слушал каждого, но сердце его, на удивление, не наполнялось радостью: лорд не ликовал тому, что месть его свершится; не ликовал тому, что даже народ требует справедливости – требует смерти Регулы. Гилан лишь почувствовал себя ещё больше запутанным в гигантском клубке эмоций, убеждений, чувств и надежд. Что более важно, клубок этот связала его Совесть. Гилан не улыбался, в отличии от своих вассалов, когда решение было принято. Тем временем, голоса народа не унимались: они не могли замолкнуть даже тогда, когда всё, казалось, было решено.       Его Величество вздрогнул, услышав звон металла вдалеке.       Он, дернувшись всей сущностью, устремил свой соколиный взор вдаль. И каково же было его удивление, каким диким стал его страх, когда знамения, окраса крови и черных лилий, затрепетали на ветру под стенами Столицы. Его Величество видел армию Регулы, и их было тысячи. В черных доспехах они казались тенью леса. Как говорилось множество раз, получив силу регентов, у Гилана обострились все чувства, и его слух был острее, чем у всякого оного зверя, и его взор был лучше, чем у хищной птицы. Жители Столицы не слышали звона, не видели они и знамений – их способности были в разы хуже способностей Гилана. Поэтому лишь Сон-Джу, лорд Гилан и его вассалы сумели увидеть то, что стояло за стенами города.       Армия Регулы, как было видно, искала пути входа в город, но, благодаря усилиям Минервы, Столица была отрезана от них бездонным рвом. Потребуется как минимум час для того, чтобы кавалерия Регулы преуспела и нашла способ, как войти в Столицу.       Красноволосый Сон-Джу и светловолосый Гилан обменились тревожными взглядами, и каждый прочитал в глазах друг друга: «Нужно скорее завершить начатое».       Сон-Джу немедленно подошёл к лорду, а за изгнанником хвостиком поплелась Мьюзика. Принц, обращаясь к Гилану, в полголоса заявил:       — Я попытаюсь их задержать.       Мьюзика, вздрогнув, сжала свои руки, заламывая их, что значило высшую степень ее беспокойства. Сон-Джу заметил это, но ничего не ответил: требовалось спасать горожан и Гилана, поэтому младший принц был готов ринуться в бой хоть сейчас. Однако Гилан, к величайшему счастью Мьюзики, запротестовал.       — Нет, — промолвил он тихо, — это не вариант: их слишком много, и даже Вам, Сон-Джу, будет не под силу противостоять им всем.       По лицу принца стало ясно, что он был крайне удивлен обращением Гилана: впервые лорд назвал его по имени, не скрывая того, что помнит о личности принца и, тем не менее, принимает его, Сон-Джу, помощь. Гилан же, невзирая на смятение младшего брата Регулы, продолжил:       — Если сражение произойдет, то я и мои собратья гордо встретим противников, а в Ваших же силах будет спасти горожан. Сон-Джу, я уповаю на Ваше понимание и искренне надеюсь, что Вы не бросите жителей тогда, когда я передам их судьбы и их жизни в Ваши руки.       Мьюзика с облегчением вздохнула, и сердце ее продолжило биться так, как и прежде. Она скрыла лик, как обычно делают в тех случаях, когда беда обошла стороной, но глубокий след от беспокойства всё ещё оставался на душе. Сон-Джу, всё ещё удивленный и даже слегка тронутый словами лорда, несмело кивнул и молча ушел в сторону, пытаясь обдумать слова Гилана и попутно успокаивая свою злокровную.       Гилан поднял руку, продолжая оставаться внешне безмятежным, в то время как в душе его закипал страх, и попросил народ затихнуть. Жители повиновались.       — Исходя из всего услышанного, суд приходит к решению, что Регула Валима виновна в преступлениях, в которых ее обвиняют. Есть ли возражения моим словам?       Жители не ответили: кто-то отрицательно мотал головой, а кто-то многозначительно молчал.       — В таком случае, — сказала Гилан, чувствуя, как тяжелее ему дается речь с каждым новым словом, — Регула Валима признается виновной, и наказание тому, всё ещё исходя из ваших слов и речей, смерть. Согласна ли сторона обвинения с этим решением?       Революционеры и жители, какие требовали смерти королевы и к которым сейчас обращался Гилан, кивнули в абсолютном согласии. Король продолжил речь, соблюдая все установленные правила судебного процесса общества демонов:       — Есть ли те, кто выступит против решения суда?       Многие вздрогнули, но всё же продолжили молчать. В этом молчании было больше «Да, мы все согласны», нежели отказа.       «Что ты собираешься делать, потеряв жизнь? — вновь говорила Регула, пока Гилан ожидал от народа ответа. Эмма искренне не понимала, почему Ее Величество вела себя так, словно была не заинтересована в суде и в своей судьбе, словно ей и дело не было до того, что ее приговорили к смерти. – Я нередко видела бабочек, что отчаянно бились в стекло, мечтая упорхнуть наружу. Но сколько бы глупые не бились – они продолжали быть взаперти. Как ты заметила, во мне больше нет надежды и эмоций – я лишь запертый мотылек в банке, знающий о будущей смерти и принимающий свою участь. А что же до тебя? Ты ведь продолжишь существовать и чувствовать, знать и понимать, решать и действовать, но каково это – существовать без жизни?»       Эти слова были, пожалуй, последним, что довело душевное состояние Эммы до нестабильной бури. Девочка сцепила зубы, пытаясь удержать порыв громких эмоций, поступающего к горлу рыдания. Регула, которая, предположительно, была сейчас ментально связана с первоклассным товаром, чувствовала всё замешательство и всю горечь девочки с плантаций, а поэтому замолкла, воздержавшись от насмешки, от яда своих невидимых уст.       «Вздор, — шептала Ее Величество крайне задумчиво и, можно даже сказать, гневно. — Какой вздор…»       — Перед Богом и народом, — воскликнул Гилан, поднимая руки к небу, — суд приговаривает Регулу Валиму к смерти, и бог свидетель нашего правосудия.       Толпа возликовала, а революционеры же, дергая за цепи, тотчас повели ужасную сущность королевы к плахе. Гилан шел за своими воинами, при этом не чувствуя радости, счастья, облегчения, какие чувствовали его вассалы. Революционеры с нетерпением дергали за цепи даже тогда, когда Регула была абсолютно послушной и податливой – такое сильное нетерпение кипело в них.       Иверк дрожал всей своей сущностью, хоть и знал, что останется, согласно обещанию, живым: кровожадность народа, грядущая смерть последнего члена династии – а после изгнания Сон-Джу, потомками короля официально считались лишь Льюис и Регула – не могли не устрашать герцога. Он и сам не заметил, как постепенно начал отходить к самому краю, дабы, в случае чего, опорожнить желудок не на глазах у всех присутствующих. Герцог также понимал, что надежды на спасение королевы не осталось – она была безнадежно мертвой уже сейчас, на пути к плахе.       Аякс был единственным из всех воинов, кто радовался в душе, и никакой частью своего тела он не выдавал своего внутреннего счастья, оставаясь таким же беспристрастным, как и Гилан.       Регулу поволокли к небольшому камню квадратной формы, и, заставив безэмоциональное тело сесть на колени, революционеры приклонили безликую голову Ее Величества к холодному камню. Как и ожидалось, Регула повиновалась.       Гилан встал рядом, обнажив катану, и та, издав громогласный звон, словно предупреждая о своей смертоносности, засверкала блеском стали. Лорд сжал губы в тонкую полоску, стараясь не скривиться не то от досады, не то от горечи, не то от отвращения. Народ, тем временем, ликовал, да так громко, что, казалось, каждая стена в Столице прониклась их возгласами.       Сон-Джу притянул к себе злокровную, и Мьюзика уткнулась острым носиком в бок изгнанника: девушка не желала видеть казни, а Сон-Джу же, скребя сердцем, не смел отвести глаз от того, как его старшая сестра, как последний член его семьи вот-вот умрет. Регула была гнилой в каждом своем действии, и Сон-Джу не чувствовал к ней ни малейшей жалости: это чудовище заслуживало худшего. Однако, как уже говорилось, младшему принцу было обидно от того, что сестра так и не услышит его пламенных речей, его голоса, что вещал бы милосердие и справедливость, не услышала бы она его упреков и обвинений. А также, признавал Сон-Джу, ему было страшно наблюдать за тем, как он становится последним носителем королевской крови, единственным представителем великой династии, выжившим из всех трех детей короля.       «Холодная, — промолвила Регула, когда голову ее положили на камень плахи. — Вероятно, лезвие будет ещё холоднее».       Эмме, слышащей данный речи, было тошнотворно от всех слов королевы: невозможно было спокойно слушать смертника, который так просто, словно обсуждая погоду, обрисовывает свои ощущения перед смертью.       «Надеюсь, у меня будет возможность следить за правлением Гилана – несомненно, он войдет в историю пусть и кровавой, но очень яркой краской. Боюсь только, что его слепая доброта, детская наивность пробудятся, и он, ослепленный этими нелепыми чувствами, забудет проявлять жестокость правителя…Его генерал будет напоминать ему о совести и доброчестии, Сон-Джу напомнит о глупом Учении и милосердии, и лишь Иверк, пожалуй, не даст Гилану забыть о циничности и высокомерии, какие должны быть у каждого короля. Какая досада! Ведь Иверк теперь бездомная крыса: ни ферм, ни Благодатного Дома, ни высокого положения при короне – бедный Иверк, бедный мой советник!» — Регула вновь залилась холодным, неживым хохотом, стоило ей заговорить о герцоге. До этого же она говорила, как думалось Эмме, весьма искренне.       Гилан что-то говорил, и слова его были сродню клятвам и взыванию к совести Ее Величества. Но Эмма уже не слушала Гилана: голос Регулы сплетался с гласом лорда, и Эмма только и успевала, что понимать сказанное ими. Но, от чего-то, королева имела большее влияние на рыжеволосую, и потому Эмма, вскоре, перестала слушать короля, всецело предав свои уши речам Регулы.       «И как же ты будешь жить, не чувствуя души?» — имей Регула лик – она бы непременно хитро улыбнулась, смотря на Эмму. Ее слова, как лисий хвост, щекотали своей насмешкой.       Гилан занес над головой Регулы лезвие, и под вздохи горожан, какие затаили дыхание на несколько долгих мгновений, и под писк детей, что отвернулись от картины страшного суда – Гилан в последний раз произнес: «Перед Богом и народом».       Казалось, и сердце Эммы более не стучало, и кислород затаился в легких, и душа замерла – рыжеволосая остолбенела, даже перестав чувствовать дрожь. Всё вокруг, как по силам иных чар, затянулось пеленой, и лишь образ безликой Регулы был четким и ясным во взоре девочки с плантаций. Даже время, как думала Эмма, замедлилось, и катана Гилана, будто бы улитка по стеблю, медленно поползла по воздуху. Эмма затаила дыхание, ведь, знала она, Регула сейчас промолвит свои последние слова: «Он желает тебе удачи»       Свист разрезал воздух вслед за лезвием. Половина головы Регулы – а Гилан рубил в том месте, где должно было быть центральное ядро – покатилась по эшафоту, оставляя за собой кровавый шлейф. Белый камень плахи мгновенно окрасился в алый, и деревянные доски помоста под уже мертвым телом королевы пропитались кровью. Революционеры бросили цепи, и те с громом упали на эшафот, вызвав гулкое эхо, более не сдерживая живую сущность Регулы Валимы. Тело ее медленно падало в сторону, и никто не решался остановить его от падения.       Иверка, всё же, вырвало. Аякс и революционеры, как, впрочем, и все остальные демоны, замерли, не смея даже дышать. Мьюзика крепко обняла Сон-Джу, пока в нем, в изгнаннике, замерла каждая клетка – до того сильное впечатление произвело увиденное.       Гилан с замиранием сердца ожидал, когда же тело двинется. Он всё думал, что вот-вот Регула встанет, пусть и без головы, и докажет, что члена королевской семьи так просто не убить. Однако Регула лежала, и ее труп постепенно остывал. Гилан с изумлением осознал, что только-что свершил месть, убил королеву, корень его зол, и теперь может спать спокойно.       Да вот только не чувствовалось никакого облегчения, радости, счастья.       В гробовом молчании, революционеры всё же решились взять тело и понесли его в сторону, подальше от глаз. Кровь королей всё ещё капала на землю, и алая лента плахи, казалось, темнела так же быстро, как и дрова в камине.       Гилану очень хотелось уйти вон, когда тело Регулы понесли прочь. Его Величество посмотрел то на Аякса, то на епископа, то на Сон-Джу. Верный вассал Гилана ничего не промолвил, а лишь кивнул в уважении – лорд так и не увидел безумного огня счастья в глазах своего генерала. Казалось, и Аяксу было не радостно от произошедшего. Епископ и Четыре мудреца, как решил светловолосый лорд, даже не смотрели на казнь, а, поникнув головой, немо молились об упокоении души Регулы. И лишь Сон-Джу был богат на эмоции: по взгляду принца было ясно, что он шокирован. Он не был разбит, но что-то внутри, Гилан был уверен, надломилось в изгнаннике. Пусть он и презирал свою сестру, но стать свидетелем того, как становишься единственным потомком королевского рода – неимоверное ощущение, и отнюдь не приятное. И лишь благодаря злокровной Мьюзике, как казалось королю, принц держал себя в руках.       Тем временем, подошла очередь Иверка.       — А что же герцог? — спросил кто-то из горожан, тем самым выводя Гилана из состояния глубокой фрустрации.       Иверк дернулся, пытаясь скрыть за маской свой ужасный вид и надеясь, что никто не увидел его конфуза. Он посмотрел на рыжеволосый товар, но та, как восковая, застыла, явно не собираясь что-либо предпринимать. Внутри герцога начинало шалить беспокойство.       Гилан долго думал, прежде чем ответить, и, постепенно избавляясь от исступления, лорд, в какой-то мере, находил забавным беспокойство герцога. Он бы желал ещё немного помучить советника королевы, хоть как-то отвлекаясь от убийства Регулы, однако, к величайшему удивлению всех присутствующих, Иверк начал первым:       — Милостивый народ! — воскликнул Иверк, делая шаг вперед, перемещаясь с края эшафота в центр. — Услышьте меня, заключившего обещание, советника уже как второго поколения династии, регента, властителя земель и главы рода Иверка – я прошу помиловать меня! Каждое слово уважаемого Гилана, каждое слово его воинов и Его Преосвященства я подтверждаю и смело заявляю, что злодеяния Регулы и знати – чистейшая, как хрусталь, правда.       — Это значит, что Вы также признаете свою виновность и, тем самым, согласны на смерть! — бросилось из толпы.       Горожане загудели, соглашаясь с этими словами.       Иверк, однако, продолжил без замешательства, словно и не слышал этих слов:       — Много грехов я совершил на службе советника, — Иверк говорил ровно, уверенно, как ему, впрочем, и было присуще. — Но я не смею говорить, что регенты, в числе которых я состоял, творили зло по собственному желанию, хоть и мучениками нас назвать невозможно. Гилан всецело прав: мы, аппарат власти, не знали бед тогда, когда получили кровь проклятого клана, но даже обретя всемогущество и неуязвимость к голоду – мы не переставали тешить свои желудки, удовлетворять громкий зов жадности, насмехаться над страданием народа. Да, вы правы: власть была гнилой, и только Гилан сумел увидеть это, только он посмел восстать и заявить об истинном лице правления. И будь таких, как Гилан, больше – Регулу свергли бы ещё несколько сотен лет назад. Мы бы жили в мире, продолжали следовать Учению и почитать Его Преосвященство, однако бог распорядился иначе, наказывая не то народ, не то знать. Народ мой, Регула не могла защищать себя, так как он забрал у нее какую-либо возможность на спасение, однако я, оставшийся в живых, не могу не воспользоваться дарованной мне возможностью исправиться, — Иверк, право, чуть было не осекся и не сказал «возможностью спасти свою шкуру», но вовремя прикусил язык.       Гилан с нескрываемым удивлением смотрел на бывшего советника Регулы. Иверк, несомненно, был труслив, но умен и дальновиден. И, признавал Гилан, помощь столь хитрого ума – в том случае, если Иверк действительно проникнется верностью к нему – буде весьма полезной в будущем правлении. Требовалось сказать, что Иверк, не одно столетие проживший в Столице и будучи советником двух королей, знал тысячи вещей, какие были бы полезны королю. Да, рассуждал Его Величество, первоклассный товар поступил крайне мудро, решив помиловать герцога.       — Тысячу лет я был советником, — продолжал Иврек, — тысячу лет я управлял фермами и землями моего рода, и если мне потребуется отказаться от этого ради вашего блага – я готов. Пусть мои слова и кажутся притворными, но сердце мое говорит исключительно одну только правду: мне действительно жаль. И если моя мудрость, если мои знания помогут будущему правителю, или же мои средства сумеют пойти на пользу – я буду рад этому. Прошу у вас помилования не потому, что боюсь за свою жизнь, а потому, что хочу искупить свою вину перед народом, злокровными и, в первую очередь, перед Гиланом.       Иверк говорил красиво, он был, как всегда, красноречивым спикером, и народ повелся. Каким-бы трусом он ни был, хитрость глубоко въелась в его сущность.       Герцог был счастлив видеть, как мнение и лица горожан постепенно меняются в лучшую сторону: они были в замешательстве, растерявшись от таких искренних – или не очень – слов. Поэтому Иверк, недолго думая, решил добить, а тем самым обеспечить свое спасение, следующим заявлением. Заметим, что последующую речь он заранее обговорил с Эммой ещё за столом:       — Мне также требуется сказать вам то, что скрывали до сие в тайне, что не смел говорить ни один регент, и что народ мог узнать лишь из слухов. Я поведаю вам о том, кто превратил наши дни в ад, и если бы не Гилан и не его армия – этот человек убил бы нас всех самым жестокими и зверским способом: превращением в дикарей. Я говорю о том, кого именуют посредником двух миров, и кто именует себя как Питер Ратри. Да-да, вы не ослышались: это потомок Джулиуса Ратри, который, в свое время, вместе со мной прошел Семь стен и заключил обещание. Сотни лет мы скрывали существование сего клана также хорошо, как и он скрывал любую информацию о себе. Несколько долгих лет Питер находился под высокой рукой Ее Величества, творя такие вещи, от которых даже мы, знать, были в полном замешательстве. Но страх перед Регулой брал верх, а потому мы закрывали глаза на все поступки главы клана Ратри. И если бы только Регула знала, чем обернется ее благосклонность к этому мерзкому человеку…Сегодня мы пожинаем плоды его жадности, сегодня мы свидетели его мерзких поступков, с помощью которых он желал заполучить трон, став единым правителем двух миров. Это звучит абсурдно, и тем не менее это правда: Питер Ратри устроил погром в Столице, пустил яд в воды, и эта отрава обращала нас в дикарей. И лишь благодаря чистой случайности Гилан решился на освобождение народа в тот же день.       Не только народ, но и Гилан, который знать не знал о клане Ратри и о столь большом влиянии потомков Джулиуса на знать, был шокирован. Теперь многие не понимали, что из сегодняшних событий – революция, возвращение Его Преосвященства, казнь Регулы или эта новость – самое абсурдное и с чем было необходимо смириться первым.       — Если вы ищете виновного – я указал на него, я назвал его имя. Теперь, когда Регула мертва, я способен многое поведать вам, народу, и будущему королю. Мой клан известен каждому, и всякий знает, что врать мы не способны, что предать свое слово для нас хуже смерти. Я, последний из регентов, молю вас о прощении…       Иверк замолк, понимая, что сделал всё возможное, чтобы оправдать себя. И пусть у него это получилось, кое-что он упустил из виду…       — Регенты мертвы?!       Толпа теперь не вздыхала – она завопила от ужаса и удивления. Ситуация была на грани всеобщей паники.       Многие из горожан прибыли в Столицу на праздник, и прибыли они из дальних земель регентов. Каждый, в той или иной степени, был доволен своим правителем. Регула была вершиной правления, но не всеми любимой особой. Ее почитали больше из-за страха, а вот регентов уважали из любви. И нельзя было с точностью сказать, кто был шокирован больше: жители земель Нумы любили свою, пусть и весьма юную, правительницу, какая последовала примеру своих предков и правила со всей мудростью; демоны рода Пупо и представить не могли, что их регент, владеющий столь малой и столь скудной землёй, будет убит. Однако, всё же, нам требуется сказать, что эта новость была абсолютным потрясением для жителей земель Байона: регенты этого рода во все времена признавался другими, были почитаемы и любимы, вели дела с умом, без корысти и без жадности, и никогда не отворачивались от народа. Что Байон старший, что Байон младший любили своих подданных и прислушивались к ним. Ферм у этих земель было крайне много, хоть и намного меньше чем у того же Иверка. Тем не менее, народ рода Байона не голодал, и во времена страшного голода это были единственные земли, где не вымирали целые поселения.       Лишь о демонах родов Иверка и Доззы мы мало что расскажем, так как регент первых был жив, а вторых просто напросто не было в Столице: жители клана Доззы редко покидали свои земли, и в Столице их было единицы, а из-за революции – их и вовсе не осталось.       В душе Гилана завопила паника, стоило ему увидеть, в каком замешательстве народ. Внезапно что-то в лорде проснулось и в его сущности тотчас загорелась решимость – это что-то называется благородством королей.       — Послушайте! — воскликнул Его Величество, зачаровывая и успокаивая всех своим голосом. — Да, это правда – регенты мертвы, и их семьи также. Иверк – единственный, кто остался жив. Мне жаль доносить до вас эту весть, однако вы все изголодались по правде. Я обещал быть честным, а потому признаюсь, что в их смертях повинен только я: ослеплённый местью, мне не было разницы, кому быть мертвым, а кому –живым. Неупокоенные души моих подданных, моих вассалов, дух моей жены нашептывали покарать виновных, однако моя месть настигла невиновных…Регенты мертвы, и, в отличии от Регулы, они не заслуживали смерти. И я прошу – нет! — я умоляю вас, народ мой, о прощении!       Гилан бросился на колени. Его вовсе не смущали окровавленные доски эшафота - лишь жители Столицы были у него на уме. Вслед за Гиланом в ноги пали его воины, также чувствуя на своих душах цепкую хватку Совести, что взывала их покаяться перед народом.       — Их смерть, как напоминание о моей жестокости, будет вечность блуждать за мной тенью, и я сделаю всё возможное, чтобы наследие регентов не погибло с ними, чтобы их земли не опустели, чтобы народ, какой они любили, продолжал быть любимым.       Эмма, слушая это, тяжело вздохнула: она, предупреждая Гилана не говорить о регентах, ещё тогда знала, что лорд не сумеет умолчать, и что совесть в нем закричит громче. Происходящее сейчас, исповедь Гилана – часть ее плана, и всё это она предугадала заранее. Девочка с плантаций думала, что признание лорда, причем столь искренние, пробудет в жителях понимание и сочувствие, и те, невзирая на убийство их регентов, попытаются простить революционера.       Горожане онемели, и их возмущение, их шок – вместе с ними. Теперь перед ними предстал иной лорд Гилан – бунтовщик, убийца невиновных, ослепленный местью и обидой лорд. И, взвешивая всё им известное, народ принялся или мириться с этими фактами и продолжать считать Гилана своим спасителем, или позабыть о всех благих деяниях лорда и назвать его узурпатором. Как бы то ни было, известие о смерти регентов сильно подкосило горожан, и теперь о радости не было и речи. Разве Его Преосвященство сумеет вселить в их души былое счастье, избавить их своими речами от горя.       Гилан ожидал от горожан ответа, однако те, изводя Его Величество до безумия, молчали.       — Вернемся к суду, — сказала, ко всеобщей неожиданности, Мьюзика, и ее слова соловьем облетели Центральную площадь, пробуждая каждого демона от исступления. Своими словами Мьюзика спасла народ, какому требовалось время на ответ, и Гилан, который сходил с ума от ожидания.       Гилан растерянно осмотрелся, но ни одно лицо не смело с ним говорить. Несмотря на отчаяние в своем сердце, лорд послушался злокровную и, встав с колен - а вслед за ним и революционеры, - продолжил процесс суда.       — Перед Богом и народом, мы судим Иверка за злодеяние против граждан Империи. Каково ваше решение?       Народ молчал, не отрывая от Гилана взгляда. Иверк уже дрожал всей сущностью от нетерпения, а Гилан же никак не мог понять, что требуют эти многочисленные глаза, чего они желают, и как ему, Гилану, трактовать их молчание.       — А что Вы скажете, лорд Гилан? — спросил горожанин.       Его Величество и революционеры остолбенели.       — Вы ведь просили нас о прощении? Но и герцог просит нас о том же.       — Вы убили регентов, лорд Гилан, а это хуже, чем если бы Вы трижды убили Ее Величество.       — Тем не менее, Вы также спасли нас, спасли Империю, и клянетесь в том, что сделаете всё возможное, чтобы помочь народу. И теперь, после того, как наших лордов и герцогинь нет в живых – Вы обязаны позаботится о нас всех.       — Нам сложно смириться с тем, что Вы убили регентов, однако мы прощаем Вас, лорд Гилан.       — Но и Вы должны простить последнего регента, какого не сумели убить.       Гилан задрожал и, право, готов был зарыдать. Народ простил его       О большем Его Величество не смел и мечтать.       Иверк выдохнул с облегчением, чувствуя, как не камень – целая скала обрушилась с его души. Он был спасен, и, думая об этом, герцог невольно посмотрел на первоклассный товар. Впервые он рассматривал ее маленькую суть без гнева, не ощущал надобность в немедленном убийстве сбежавшего скота. Всё это время Эмма молчала, но не потому, что ей было нечего сказать, а потому, что всё шло согласно ее замыслу и ей просто не требовалось ничего говорить. Она сдержала свое слово, выполнила требуемое от обещания. Иверк непременно восхитился бы этим хитрым и мудрым умом, не будь рыжеволосая человеком.       Гилан низко поклонился жителям Столицы, высказывая всяческую благодарность, и, обернувшись к Иверку, громко заявил:       — Исходя из всего услышанного, я, лорд Гилан, решаю судьбу герцога Иверка, главы рода Иверков. Перед Богом и народом, дарую помилование герцогу и клянусь, что более никогда не пожелаю ему смерти.       — Перед Богом и народом, — говорил в свою очередь герцог, — клянусь служить лорду Гилану верой и правдой, помогать ему во всех деяниях и никогда более не пожелаю лорду зла.       На этих словах суд подошел к концу. История написала очередную страницу, какая завершилась как смертью, так и помилованием. Отныне жизнь демонов будет налаживаться. Их ждет светлое будущее, какому они, без сомнений, обязаны были Эмме и всем детям с третьей плантации Благодатного Дома.       — Теперь же, — подал голос епископ, и народ навострил слух, — после всех событий, после суда, где бог был свидетелем нашего правосудия, нам необходимо сделать новый шаг: избрать своего правителя.       Горожане согласились, думая, что всё было очевидным – новым правителем должен был стать Гилан, ведь он устроил революцию ради короны, ведь он       — Сон-Джу, — завил лорд, с улыбкой указывая на изгнанника.       Народ, в который раз за сегодня, онемел от изумления. Сам же красноволосый, как и Мьюзика, казалось, приросли к земле, услышав это. Революционеры, Иверк, Эмма, горожане – все вздрогнули и замерли от подобный громких слов.       Аякс подавился этой неожиданностью, комично размахивая руками, как-бы пытаясь обратить на себя внимание своего господина. Однако Гилан не обращал внимание на всеобщее смятение, не отрывая взгляда от Сон-Джу, в то время как принц, позабыв как дышать, с глубочайшим изумлением на лице рассматривал лорда, словно видел в нем диво.       — Гилан!...— воскликнул было в протест изгнанник, однако лорд его опередил.       — Я выдвигаю кандидатуру младшего принца, последнего потомка Его Величества. Он был изгнан своей сестрой за то, что спас главу клана злокровных. Этот юноша ещё с первых дней своего рождения был обещан богу, а потому мудрость ключом бьёт в нем и в его душе. Он умен и милосерден, он молод и храбр. Он – идеальный кандидат.       Гилан улыбался, чувствуя, как становиться легче на душе.        Мы попытаемся объяснить, чем вызвано столь спонтанное и столь неожиданное желание короля отречься от престола: он был готов отдать корону ещё тогда, когда оценил помощь злокровных, когда признал Сон-Джу. Гилан совсем недавно осознал, что ему не требовалось правление, ему не требовалась корона, дабы спасать горожан и народ. У него были верные воины, замечательные советники, с недавних пор помощь герцога и любовь граждан – а большего и не требовалось. Гилан вернулся к жизни, он отомстил, но не нашел счастья в своей мести. Теперь же ему стало ясно, что радость таиться далеко не за сталью клинка, не в отрубленной голове Регулы. Лорд Гилан был готов вернуться обратно и начать жить ради граждан, и он был бы рад, если бы революция закончилась на доброй ноте. Он был бы счастлив помогать, как и раньше, короне, и, был уверен Гилан, изгнанный принц не пойдет по стопам предшественников. Его воины, сбежавший товар - всех их Гилан считал своими товарищами, не бросал идею сделать Аякса и Эмму своими советниками и прекрасно знал, что они будут помогать не только ему, но и Сон-Джу.       Тем более, рассуждал также Гилан, Сон-Джу познал такую же несправедливость, как и сам лорд. Как ни как, красноволосый был принцем, причем единственным, после таинственного исчезновения Эрцгерцога и казни Регулы, потомком короля. Гилан без лукавства заявлял, что Сон-Джу идеально подходил на пост короля.       Но сам Сон-Джу думал иначе.       — При всем моем уважении, Ваше Величество, в этот раз Вы оказались неправы, — заявил красноволосый, делая шаг навстречу лорду. — В моих венах действительно течет королевская кровь, меня с младенчества обещали богу, я спас первую и последнюю в своем роде злокровную, однако я не создан править. Никогда ещё мне не дано было увидеть то, каким должен был быть правитель, но вчера я узрел этот образ – вчера я узнал Вас.       Сон-Джу прыгнул на эшафот, пренебрегая ступенями, и в одно мгновение оказался рядом с лордом. В глазах принца что-то пылало – не то отчаяние, не то возмущение, не то решимость. Что бы то ни было, Гилан устрашился - или же восхитился - этому пламени в глазах.       Изгнанник резко обернулся к народу, поднимая руки, взывая не то к небесам, не то к жителям Столицы.       — Слушайте же! Вы не найдете никого достойнее Гилана, никого благороднее него. И если он позволит такую милость, то я желал бы поклясться ему в верности, ибо верю лорду, как самому себе.       — Лорд Гилан желает спасти народ, — присоединилась к речам Сон-Джу Мьюзика, и ее тонкий голос ручьем зазвенел по округе, успокаивая души каждого. — Я помню его письмо, в каком он умолял нас, злокровный клан, помочь гражданам, и он был готов на всё, чтобы заполучить нашу лояльность. И пусть злой рок не позволил нам встретиться тогда – сегодня мне дано было увидеть его благородность, честность, добросовестность. А потому я, как и мой спутник, хочу присягнуть Гилану на верность, и мне жаль, что я не успела сделать это сотню лет назад…       — Так значит Вы!...— изумился Гилан, прикрыв рот.       Мьюзика с улыбкой кивнула, подтверждая мысль того, что она – глава клана злокровных, какую Гилан когда-то умолял о помощи.       — Гилана королем! — возликовали горожане.       — Слава Гилану, слава!       Его Величество желал было броситься к Мьюзике, да только ноги его приросли к дереву эшафота. Он не мог поверить, и в то же время корил себя за невнимательность и недогадливость, что эта дивная девушка - глава клана злокровных. Теперь он понимал, почему она казалась ему знакомой и почему его так притягивало к ней.       Пока Гилан находился в исступлении, а все вокруг кричали "Слава Гилану!", епископ, не долго медля, уже поднялся, сопровождаемый Четырьмя мудрецами, к Его Величеству. Мудрецы передали Его Преосвященству венок из красной виды, что до этого момента держали в руках и какой взяли с собой ещё в храме. Это был особенный атрибут как в процессе коронации, так и в обычаях демонов в целом. Заметим, что иногда данный венок использовали при венчании, и плели его исключительно невесты. Но в данном случае вида символизировала не связь двух душ меж собой, а связь правителя с богом.       Горожане затаили дыхание.       — Но я…— замямлил лорд.       — Вы слышали народ, Ваше Величество, — подала, впервые за всё время, голос Эмма.       Гилан растерянно обернулся на товар с плантаций. Рассматривая образ рыжеволосой, он находил необъяснимое для себя спокойствие в ее сущности. Благокровная вновь, как и всегда, была права, и она вновь ему помогала. Подумав об этом, у Гилана возникла совсем дикая, но весьма благородная, мысль.       Начало нарастать беспокойство и непонимание, ведь Гилан не спешил падать на колени перед епископ, и все уже начали думать, что лорд вновь воспротивится этой чести.       Его Величество, осмотрев улыбающихся горожан, воинов и злокровных, глубоко вздохнул и решился высказать свое желание.       — Позвольте ей быть рядом, — промолвил лорд, прежде чем сесть на колени, и протянул руку Эмме.       Девочка вздрогнула, но продолжила стоять на своем месте подобно монументу. Народ замолк в удивлении, а революционеры так и вовсе приоткрыли рот.       Иверк, без каких-либо стеснений, словно был с первоклассным товаром в весьма дружеских отношениях, бесцеремонно подтолкнул девочку вперед. И Эмма, право, впервые пожалела, что позволила остаться герцогу в живых, проклиная того всеми известными ей способами. И, была уверена Эмма, она не впервые жалеет о помиловании Иверка.              Рыжеволосая попятилась к Гилану, не представляя, что нужно делать. И то, что на нее было устремлено тысячи глаз демонов - делало ситуацию ещё хуже.       Гилан лишь улыбнулся ее неуверенности.       — Я обязан ей всем, — пояснял свое решение народу и епископу Гилан. — Если это возможно, то не могла бы уважаемая Эмма – спасительница моей души и первая знакомая мне благокровная – короновать меня за место Вас, святейший епископ?       Наступило молчание, ибо никто не мог вспомнить подобного прецедента: Его Преосвященство впервые не будет короновать правителя. Однако то, что вместо епископа будет благокровная, то бишь посланница бога, а по совместительству товарищ Гилана и спасительница жителей Столицы, сглаживало все углы и народ быстро принял данное решение Его Величества. Горожане уважали злокровных, и то, что Гилан отважился попросить у одной из них благословения – очередное подтверждение того, что лорду стыдно перед кланом волшебной крови и отныне он будет сотрудничать с ними.       Епископ не ответил, а лишь кивнул и по-доброму улыбнулся. Передав венок в руки девочки, он обошел этих двоих со стороны, становясь меж ними, но будучи лицом к народу.       Лишь слепец бы не увидел, как дрожали руки рыжеволосой. Эмма не имела ни малейшего понятия о том, что от нее требовалось и что нужно было сделать. Не будучи знакомой с обычаями демонов, антенна страшилась сделать что-то не так, тем самым испортив столь важный момент.       «Клятый Гилан со своими идеями! — думала она, совсем не понимая, что такого же мнения о ней был сам Гилан. — Клятый бог, что продолжает глумиться надо мной!»       Гилан улыбался так искренне, что Эмму перекосило не то от злобы, не то от возмущения. Своей улыбкой он пытался внушить Эмме спокойствие, однако замешательство рыжеволосой так забавляло, и в то же время умиляло, короля, что всё его веселье отразилось на лице.       Руки девочки все ещё дрожали, и Его Величество в который раз корил себя за то, что не находил нужных и правильных слов в общении со злокровной, дабы хоть как-то успокоить ее волнение. Но, был уверен Гилан, совсем скоро он одержит победу над своим замешательством и перестанет третировать с Эммой.       Девочка, как-то интуитивно, словно кто-то нашептал ей порядок действий, подняла венок над головой Гилана. Однако это было крайне неудобно, так как Эмма продолжала прятать свои человеческие руки, и по этой причине ей пришлось держать церемониальный венок через рукава. Со стороны это выглядело довольно странным, однако – что уж греха таить? – злокровные сами по себе были довольно необычными особами. Шипы виды, даже через ткань, впивались в руки, и, знала Эмма, ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы корни цветка глубже впились в кожу. И всё же Эмма, сцепив зубы, продолжала держать клятый венок над головой клятого Гилана, невзирая на боль и неудобства.       Устремив руки к небу, епископ громко-громко начал посвящение Гилана в сан короля:       — По твоей воле, мы коронуем Гилана, избирая его своим правителем. С твоей помощью он продолжит свой путь благодетели. Не отвернется он от народа своего, и не поднимется рука его на слуг своих. И будут стрелы лететь мимо его сущности, и засияет небо изумрудом его справедливости. Ты свидетель того, что Гилан был избран достойнейшим из всех. Да продлится правление Гилана долго, да будут плодотворны его деяния, да будет светлым его путь. Слава Его Величеству Гилану!       — Теперь аккуратно одень мне его на голову, — прошептал, меж тем, Гилан Эмме, продолжая улыбаться. За криками окружающих диалога Гилана и рыжеволосой вновь услышать было невозможно.       Проглотив застрявший в горле ком волнения, рыжеволосая со всей возможной аккуратностью выполнила требуемое. Лишь на одно мгновение ей пришлось выпутать руки из кокона собственных рукавов, дабы не зацепить новоиспеченного короля, но демоны, как посчитала Эмма, не успели заметить слишком маленьких рук и столь коротких пальцев, что присущи человеку.       Словно иней покрывает утреннюю траву, корона нежно покрыла светловолосую голову короля. И как только венок из виды увенчал голову Гилана – Эмма низко поклонилась лорду.       — Слава Его Величеству Гилану! — воскликнула девочка с плантаций, однако голос ее подрагивал, выдавая с потрохами ее волнение. — Справедливейшему из всех правителей.       — Слава нашему господину! Слава нашему королю! — разрывали горло революционеры.       И народ возликовал, желая своему правителю долгие годы. Даже Иверк кричал: «Слава Гилану!», позабыв о Регуле и вовсе.       Встретившись глазами с Гиланом, на душе девочки с плантаций стало теплее и легче: Его Величество был на седьмом небе от счастья. Она выполнила свою часть обещания, она сделала всё, чтобы Гилан стал королем, и теперь остались лишь мелкие хлопоты, какие требовались разрешить на протяжении всей жизни, какую он ей даровал.       Гилан был радостен. Он благодарно кивнул своей будущей советнице и, встав с колен, повернулся к народу, встречая их восклицания, их похвалу и их напутствия.       Эмма быстро ушла в сторону, решив, что ее актерская игра на сцене завершилась. Девочка вновь вернулась на самое дальнее место, почти что на край эшафота, и мысли ее заполнились тяжелыми рассуждениями.       Эмма не услышала, но почувствовала, как кто-то громко ее позвал, как как-то крикнул ее имя, и девочка была готова поклясться, что этот голос был ей дорог, что она знала и любила того, кому принадлежал этот вой.       Эмма обернулась, взглянув на небо, откуда, как чудилось первоклассному товару, донесся этот душераздирающий крик.       Но по небу летела лишь стая сизых голубей.       Тучей они проносились над Столицей, и кто-то из демонов посчитал это хорошим знаком, убеждая всех вокруг, что голуби знаменуют легкое и мирное правление нового короля.       Тоска взялась за душу Эммы. Что-то больно кольнуло в сердце, когда голуби скрылись из виду.       Неужели теперь она взаправду одна?..       Рыжеволосая потупила свой взгляд, когда голова начала кружиться, и чуть было не вскрикнула от ужаса– прямо позади них, на одной из улиц, длинной цепью стояла армия Регулы.       Эмма ужаснулась, увидев их: они были так близко, что с трудом верилось в то, что армия королевы была не галлюцинацией. Более того, облаченные в черные доспехи, они не издали ни малейшего звука, передвигаясь как кошки. И никто, кроме Эммы, их не заметил.       Не отдавая отчет своим действиям, Эмма попятилась назад, и спиной уткнулась прямо в Гилана. Лорд, секундами назад не ведавший границ своего счастья, с непониманием посмотрел на первоклассный товар – как, впрочем, и все другие демоны – и перевел взгляд туда, куда смотрела Эмма.       Гилан побледнел до неузнаваемости.       Горожане издали изумленный вздох, увидев многочисленную армию, что была в катастрофически опасной близости. Никто даже не услышал, как армада Регулы приблизилась к ним. Некоторые, как и Эмма, засомневались в том, что это были не фантомы: невозможно было так бесшумно, будучи во всем обмундировании, прблизится к ним - ни один демон не способен на такое, что уже говорить о армии? Хотя, требуется заметить, данной способностью всё же кое-кто обладал, и имел ее только эрцгерцог Льюис, какого нередко назвали тенью за способность бесшумно передвигаться.       Руки революционеров потянулись к оружию. Сон-Джу последовал их примеру. Однако, понимал каждый воин, соотношение сил было просто смехотворным: примерно тридцать вассалов Гилана против тысяч воинов армии Регулы. Их могло спасти лишь чудо.       Иверк был первым, кто избавился от оков шока, и, немо обратившись к Аяксу, он указал генералу на свои цепи. Аякс, быстро сообразив, что от него требовали, снял с герцога оковы.       Бывший советник Регулы, будучи единственным, кто мог говорить с армией мертвой королевы и вести переговоры, спустился с эшафота и направился к воинам в черных доспехах. Медленно и аккуратно он подходил к армаде. Воины Регулы сначала стояли неподвижно, а потом так же медленно, как и герцог, начали идти навстречу Иверку.       Гилан проникся подозрением и непониманием: новоиспеченный король, приглядевшись, заметил, что всё оружие армии было спрятано в ножны и что сами воины были бледнее, чем он сам. Гримаса ужаса застыла на их лицах, и Гилану стало ещё страшнее. Казалось, армия Регулы только-что увидела смерть.       — Г-г-герцог, — с запинанием промолвив воин, и, судя по всему, он был генералом этой армии. — Бед-д-да.       — Что случилось? — спросил беспокойно Иверк, так же, как и все на площади, не понимая причину данного поведения армады.       — Фермы…люди…— воин никак не мог собрать невнятные слова в единое предложение, но, судя по лицам других членов армии, он вообще был единственным, кто мог хоть что-то сказать.              — Что фермы? Что люди? — нетерпеливо переспросил Иверк, поднимая тон голоса до меры приказа, чувствуя страх за свой родной и любимый Благодатный Дом.       Эмма замерла, не чувствуя в груди сердца.       — Ферм больше нет.