Грехи Отца Петруса

Она тяжело дышит. Волосы сальные, спутанные, чернильными щупальцами обвивают ее лицо. Одной ночью она дорывается до ножа и Петрус уже хочет себя выдать, хочет ее остановить. Но пленница всего лишь отчаянно, неопрятно срезает прядь за прядью. Так легче. А потом ее вновь тошнит, на пол, желчью. Обняв свой живот, женщина вжимается в каменную стену, сворачивается калачиком. Холодно. На языке горечь, в желудке тупая боль. На следующее утро Петрус просит слугу принести ей хороший завтрак. Одной, среди всех остальных заключенных, и она ест: вгрызается зубами в затверделый хлеб, не чувствует как рыбья чешуя до крови врезается под ее ногти. В этот раз ее рвет гораздо дольше, из-за чего стража бросает ей под ноги ведро для отходов. Повиснув на нем, женщина периодически замирает, всматриваясь в ржавое дно. Петрус наблюдает, но старается не выказывать своего интереса. Это не входило в перечень его полномочий, это не должно было его интересовать. Не должно. Ее изогнутое в агонии тело всё еще было изящным и крепким. Сквозь изорванные клочья того, что когда-то служило ей одеждой, проглядывала смуглая кожа. Даже сейчас послушник испуганным мышонком бегал по нему глазами, глотал слюну, вместе с накатившей тревогой. Теперь тошнило и его. В один день она замечает. По крайней мере, дает об этом знать. Петрус колеблется, но подходит, присаживается рядом с ней. Женщина молчит и он может разглядеть ее лицо ближе. Все они на одно лицо, — вечно повторял капитан стражи и фыркал, подобно корове, а незнакомка была совсем другой. Словно такой же, как и все остальные. Но чужой. — Как тебя зовут? — Спрашивает он тихо, шёпотом, боясь, что услышит самого себя. Она не понимает. Или делает вид. И всё еще горько улыбается, разглядывая его щетину. Щёки Петруса покрываются багровым румянцем. Впервые за долгое время женщина усмехается: сухо, устало. — Арелвин. Петрус улыбается в ответ. Они говорят весь вечер и всю ночь. Говорят из-за того, что хочется выговориться, из-за того, что такой шанс выпадает слишком редко. Женщина прижимается к его плечу, но Петрус даже не вздрагивает. Арелвин делает это с нежностью, но эта нежность скорее материнская; не та, которую он жаждал. Но ему не нужно ничего больше. Рассвет приходит дурным гостем по утру. Петрус хочет подняться, но женщина сжимает его ладонь во всю свою силу. Петрус не понимает, Арелвин разглядывает кинжал, закрепленный у него на поясе. — Пожалуйста. Мужчина чувствует одновременно и восторг, и ужас. Власть проходит по кончикам его пальцев, подходит к сердцу и обращается в муки бессилия. А потом, за считанные секунды, на смену всему этому приходит страх. Он пытается вырваться из хватки заключенной, но она держит его крепко, отчаянно. Словно все эти месяца копила для этого силы. Всё вокруг маслянистой картиной растекается в круговороте эмоций, которые он не сможет описать даже спустя двадцать пять лет. Петрус отталкивает ее и бежит из камеры так, словно эта женщина — демон. Закрывая дверь дрожащими руками, он поднимает на нее глаза. Арелвин провожает его взглядом, горьким, но понимающим. Петрус выходит из каземат и вбирает в себя свежий воздух подобно новорожденному, ощущает как по его лицу сбегает пот. — Что-то вы рано сегодня. Мужчина не отвечает проходящему мимо стражнику и не знает что ответить самому себе. Пристыженный, он плутает по пыльным улочкам, надеясь, что они сами приведут его к месту назначения. Сжимает в руках кулон так, словно ничего кроме него не существует. И хочет повторять в голове как мантру: только бы не потерять, только бы не потерять, и только бы позабыть. Но вместо этого видит ее лицо.