Сотни секунд

— Коммандер Спок, поздравляю с назначением. Великолепный корабль и отличная команда. Им нужен именно такой капитан. Джим сглатывает тугой распирающий горло комок и заставляет себя улыбаться. — Благодарю вас, адмирал. Это честь для меня. «Энтерпрайз» будет в доках через восемнадцать часов. Восемнадцать часов. Пять лет. Прошло пять лет, а он так и не смог признаться. На это было нужно всего три секунды. По одной — на каждое слово. Раз, два, три. Он мог бы сделать это прямо сейчас, но снова не решился. И теперь у него ещё на три секунды меньше. Некоторые слова произносятся сами собой. Многие — растягиваются на годы. Для каких-то — не хватит жизни. Спок стоит рядом с ним, как всегда, близко — но как будто уже не здесь… Их руки почти соприкасаются, и Джиму кажется, что ещё немного, — и он сорвётся, не выдержит, и ему будет наплевать на экипаж и адмирала Эббота. Мгновения проплывают мимо, ход времени ощущается почти физически. Видеосвязь прерывается, но в обзорном экране вместо звёзд и астероидов Джим, как наяву, видит свое первое в жизни дисциплинарное слушание. Тогда у него было непростительно много времени. Сейчас его не осталось совсем.

***

В каюте Джима пусто и тихо. Из мебели — кровать и компьютерный терминал, остальное он распорядился вынести. За пять лет он привык считать это место своим домом, но теперь нужно привыкать к тому, что у него снова ничего нет. Ты мог сказать ему это много раз. Например, тогда, у дверей варп-реактора. Или за минуту до того, как он отправился на Новый Вулкан из-за начавшегося пон фарра. Или во время одной из того бессчётного количества миссий, в которые вы отправлялись вместе, и из которых он потом вытаскивал тебя на руках. Окровавленного, но живого. Живого — благодаря ему... Ты просто трус, Джеймс Тиберий Кирк. Джим стискивает кулаки и приказывает себе не думать об этом. Приказывает, но забывает, что из четырёх с лишним сотен членов экипажа он — единственный, на кого веления капитана распространяются не всегда. Завтра… Завтра всё закончится. Завтра он останется один. Снова. Навсегда. Джим сидит в полутьме, привалившись спиной к прохладной переборке, — и не может найти в себе силы встать, даже когда слышит сигнал интеркома. Три секунды — и дверь с тихим шорохом открывается. За всё время их дружбы Спок пользовался персональным капитанским кодом всего раз пять или шесть, всегда безошибочно угадывая, что Джиму нужна помощь. Они смотрят друг на друга, и Джим понимает — сегодня Спок пришёл для того, чтобы они могли спасти друг друга. — Спок, — он поднимается с таким трудом, словно держит на плечах Эверест. — Нам нужно поговорить. — Капитан, — Спок делает шаг к нему, и Джим оглушенно замолкает, когда холодные ладони обхватывают его лицо, а тёмные глаза оказываются напротив его собственных. Совсем близко. Так, как он всегда хотел. — Я здесь не для того, чтобы разговаривать. Прошло пять чертовых лет, но первым это всё равно сделал не ты. Парадный китель Спока падает на пол, и рубашка Джима в мгновение ока оказывается разорвана в клочья, но это не имеет значения, ведь всё, что важно сейчас — это губы Спока на его губах и их руки, сплетённые вместе. Болезненно-сладкая, долгожданная близость, оголённые чувства, шквал эмоций, связывающих две жизни в одну и разделяющих мир на «до» и «после», — они возьмут всё сполна, ведь терять, кроме друг друга, им больше нечего. Джим цепляется за обнажённые плечи Спока, срывая с его губ отчаянные, безрассудные поцелуи, и позволяет ему всё. Одежда, ненужная и мешающая, разлетается по углам, и на корабле, преодолевающем парсек за парсеком, словно останавливается время. Джим не в силах вернуть назад ни минуты, ни годы, но пока за стеклом иллюминатора мерцают звёзды, они не отпустят друг друга и не будут больше молчать. У Джима нет других желаний. Спок распластывает его на кровати, накрывая собой, целует словно одержимый, и в его прикосновениях — сухой зной пустынного ветра и холодная бездна земных океанов, и Джим льнёт к нему как изголодавшийся по ласке брошенный зверь, словно пытаясь сплавиться с ним воедино. Их тела плотно прижаты друг к другу, губы не отрываются от губ, и под жадными, совершенными прикосновениями плавится кожа. Спок в нём, в его сердце, в его теле, словно так было всегда, и Джим едва успевает дышать, часто и загнанно, в такт прошивающим его глубоким толчкам. Ему больно и ему хорошо, так хорошо, как не было никогда. Но он ведь никогда и не знал, что это такое — настоящая, сметающая все преграды и не признающая запретов любовь. Раньше не знал. Каким же он был дураком. — Я люблю тебя, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, — как заведённый шепчет Джим в губы Споку, слизывая с них зелёную с привкусом меди кровь. Он безумен, он одержим, он голоден и пьян, он не может насытиться и только поэтому снова и снова позволяет Споку брать себя так, как тому хочется, чтобы только не забыть, не упустить ни мгновения их первого и последнего, но от того ещё более необходимого, одного на двоих помешательства. — Джим, t’hy’la, ashayam, taluhk nash-veh k'tu*, — Спок зарывается носом в его жёсткие спутанные волосы, опаляя горячим дыханием шею и плечи, сжимая Джима в своих руках сильно и бережно, зная, что может потерять его в любой момент и готовясь бороться до конца. — Не уходи, не оставляй меня, пожалуйста, останься, — почти выкрикивает Джим и сладко, вымученно стонет, выгибаясь и втираясь в него, чувствуя, как непрошенная солёная влага обжигает скулы, скатывается крупными каплями по щекам и ниже, где Спок слизывает её, оставляя широкие влажные полосы на его шее. — Джим, всё, чего я хочу — всегда быть рядом с тобой, — движения Спока резкие, сильные, жадные, и он сам сейчас больше напоминает Джиму ураган, сумасшедший неуправляемый торнадо, разрушительный, но необходимый для того, чтобы понять, как на самом деле мало нужно для счастья. — Но есть то, что от нас не зависит. — Неважно, это неважно… Замолчи… Ничего не имеет значения, кроме тебя и меня, — у Джима в крови нет ни капли алкоголя, но в голове хмельно и мутно. Ему мало, они потеряли пять лет, и потому сейчас, сегодня, за одну последнюю ночь им нужно наверстать всё, что они упустили и не решились друг другу сказать. Пальцы Спока невесомо касаются его лица, и два разума соединяются в одно целое, переплетаются, не оставляя никаких недомолвок и тайн. Они должны были быть вместе. Всегда. Они бездарно потеряли то, что пришло к ним само. То, что многие ищут всю жизнь. Джим никогда не думал, что Спок может быть таким, но будь всё проклято, если он не хотел именно этого. Спок забирает его с собой, в обжигающую, сумасбродную, горячечную чувственность, неизбежно доводя до предела обоих, и у Джима в голове не остаётся ни единой мысли, ведь всё, что нужно было знать, они уже знают. Их дыхание смешивается, срываясь с пересохших искусанных губ, и Спок целует его, успокаивая, словно прося прощения за то, в чём виноваты они оба, и Джим отвечает ему тем же. Они уверены, что ничего не изменить, — но до утра ещё сотни секунд, а значит... Измениться может всё. Время не повернуть вспять. Жизнь не пережить заново. Бесполезно жалеть о том, что не сделано. Делать сейчас — единственно верный путь. Впереди целая ночь. Она может пролететь как миг, а может затянуться на вечность. Решать это вправе только двое. У каждого из них миллион причин для ненависти ко всему миру. И всего одна причина — для любви. __________ *taluhk nash-veh k'tu — дословно «я тебя лелею» (аналог «я тебя люблю»)