***
После школы у Осаму есть всего двадцать минут, чтобы дойти до леса и забрать фамильяра, и уже с тем пойти в сторону школы для ведьм и колдунов. Ворон слетает на протянутую руку и вместо приветствия громко и оглушительно каркает. Парень вмиг оборачивается, замечая среди кустов рыжую макушку. — Прости, я не хотел напугать твоего ворона! Просто, как я понял, ты единственный колдун здесь. Накахара показывает ему своего фамильяра — красную ящерицу, которая весь день пряталась в портфеле того. Дазай кивает и после ухмыляется краешком губ. — И что же меня выдало? — интересуется шатен, поглаживая своего питомца по черным перьям. Ворон не отводит черных глаз от парня и после перескакивает на плечо, напоминая, что им нужно идти. Дазай кивает в нужную сторону и убирает руки в карманы, прежде чем отправиться путь. — Рыбак рыбака, — поторопился за ним Накахара, придерживая одной рукой лямку новенького рюкзака. — Но на самом деле, когда с Ширасэ начали происходить одни несчастья, я понял, что кто-то уже постарался. А потом я заметил, что ты смотришь в сторону леса и почувствовал, что меня туда тоже тянет. — По тебе сразу видно, к слову, — усмехнулся Осаму, намекнув на его ярко-рыжие волосы. Чуя на это только закатил глаза. — И почему ты сам не наложил проклятие? Он заслужил. — Не в моих принципах обрекать на страдания тех, кто не может ответить мне тем же. — Ах, прямо рыцарь в остроконечной шляпе, — заявляет Осаму, а его ворон насмешливо каркает. Чуя чувствует себя неуютно, но пожимает плечами и продолжает идти рядом. Дазай успокаивается и отводит разговор от темы колдовства, чтобы сократить неловкость и дорогу.***
Дазай довольно быстро нашел общий язык с Чуей. Когда вы единственные колдуны в классе это становится не так уж и сложно. Чуя оказывается не менее колким на язык, когда осваивается и привыкает к обстановке в коллективе, правда никто не может понять, почему из всех одноклассников тот выбрал именно отстраненного от всех Осаму. Накахара просто отшучивался, что так сложились звезды. Желательно было, чтобы все действительно так и думали. Они с первых недель становятся лучшими друзьями, которые вместе ходят до дома и придумывают шутки насчет других. Сошлись характерами, сказал бы кто-то, если бы достаточно хорошо знал этих двоих. — Ширасэ такой придурок, да и эта Юан постоянно лезет, — Чуя закатывает глаза, выбрасывая банку из-под колы в урну. Та попадает точно с первого раза. Дазай хмыкает и откидывается обратно на скамейку. Смотря на Чую, в его голове начинают блуждать странные мысли, и давящее чувство появляется внутри. Начинает теплеть, что хочется в этом тепле раствориться. Осаму не понимает, что с ним происходит и это его до жути пугает. — К тебе тянет только конченных, — язвительно отвечает тому шатен и смотрит за тем, как Чуя ставит ногу на скамейку, чтобы завязать шнурок. — А я не считаюсь. Минус на минус дает плюс. — О, великий математик, — давит из себя усмешку Накахара, заправляя шнурки сбоку и после пиная нерадивого друга в колено. — Зато ты видел, как на тебя этот Акутагава палит? Словно Иисус спустился с небес и превратил всю нашу реку в вино. Осаму кривится в лице и усмехается тоже, пожимая плечами. Мол, он хотя бы не лезет. А после поднимается и кидает взгляд на макушку дерева, следя взглядом за своей черной птицей. Ему с Чуей хорошо, и это главное. И это тепло в груди совсем не мешает.***
Это продолжается несколько месяцев. В груди уже не греет, а печёт и сжигает. Дазай становится агрессивным, он злобно шутит над теми, кто пытается подружиться с его лучшим другом, кидается язвительными комментариями и едва ли не клеймит Накахару своим. Тот ведет себя сдержаннее, но терпения у Чуи еще меньше, чем у обычных людей. — Да что с тобой? Ты сам не свой! — рычит он, когда Дазай снова оскорбительно отзывается о девушке, которая всунула Чуе конверт. — Это же просто, блять, письмо! Я его даже не открывал. Ты чего бесишься? Дазай пожимает плечами. Он не знает, сам не знает. Он вспоминает то, как они провели вместе триместр и половину лета. Когда они гуляли под полной луной и курили сигареты на двоих, пытались превратить воду в вино, и после в пьяном угаре слушали музыку и танцевали до утра. Курили в одной кровати и пили дыхание со дна легких друг друга. Они не целовались, это было намного интимнее. Они спали, повернувшись друг к другу спинами, чувствуя острые лопатки друг друга. Осаму ощущал, как дышит Чуя и засыпал под его мерное дыхание. Он вдыхал запах табака с рыжих волос по утрам, а после уходил приготовить что-нибудь поесть. Родители Чуи никогда не бывали дома, а сам рыжий этим только пользовался. В голове мелькают картинки их выходных, когда они смотрели ужастики и заказывали пиццу, или как практиковались в проклятиях, держась за руки, чтобы они были сильнее. От всего этого на губах застывает только улыбка. — С тобой все хорошо? Лыбишься, как влюбленный придурок, — чертыхается рыжий и продолжает свой путь. Ящерка смотрит на Дазая вертикальными зрачками, а тот только отмахивается. А после они впервые крупно ссорятся. Так, что все вокруг слышат их крики, оскорбления и накипевшую злость. Чуя впервые не разговаривает с Дазаем так долго, и у того, кажется, начинается ломка. Он смотрит на Накахару, но не получает ответного взгляда. Больно, чертовски одиноко, словно и не было этих лет, проведенных наедине с самим собой, когда можно было привыкнуть. Ссоры следуют одна за другой. Какой-то мелочный и глупый повод, какое-то сказанное не так слово, или не та интонация. Они кричат друг друга до тех пор, пока один не бросает «Ты мне и не нужен», а второй только поддакивает. Лучшие друзья перестают быть таковыми за всего одну неделю. Чуя быстро заводит себе новых друзей. Дазай остается один. Люди его все еще не интересуют. А после к ним приходит Ацуши. Милый, робкий мальчишка, который сразу же занимает свободное место за последней партой. Он оглядывается в классе, немного неловко улыбаясь будущим одноклассникам. — Ваш класс притягивает всех новеньких, — чертыхается Куникида-сан, поправляя свои квадратные очки указательным пальцем. Кто-то ему отвечает, но Дазай, право, не слушает. Ему снова все равно. Да, рядом с ним снова сидит кто-то, но этот кто-то не Чуя. Урок проходит мучительно и томительно, а как еще может проходить математика? Куникида что-то в очередной раз объясняет, чертит на доске свои любимые интегралы и логарифмы, готовый буквально вдолбить учебником знания в головы. Но Дазай мальчик не глупый, он с первого раза понимает объяснения и принимается решать задачи, хоть как-то коротая время. Со звонком шатен поднимается, собирая свои вещи в рюкзак, ловля внимательный взгляд двуцветных глаз. Он вопросительно склоняет голову к плечу. — Я. эм. Ацуши! Приятно с тобой познакомиться! Ты понял тему? Не мог бы мне объяснить? — быстро верещит Накаджима, хлопая ресницами и сцепляя руки в умоляющем жесте. Дазай со вздохом достает тетрадь, убранную буквально минуту назад. — Не советовал бы я тебе с ним контактировать, — Накахара хмыкает, трепля новенького по волосам. — Обожжешься. И после уходит так же тихо, как и пришел. У Дазая внутри не осталось злости, лишь слегка шипящая желчь и ревность. Он чувствует горечь в словах Чуи, ощущая такую же у себя под языком. Даже отвечать не хочется. Накаджима осматривается, непонимающе склоняя блондинистую голову и пытаясь найти хоть немного смысла во всем происходящем. Осаму молча сует ему свою тетрадь. Смотря на Ацуши шатен ничего не чувствует: ни заинтересованности, ни желания дружить. Но случается все ровно наоборот — они становятся друзьями. Не такими, как были с Чуей. Они не гуляют вместе допоздна и не пьют на берегу реки. Они не пытаются превратить воду в вино, выпытать у профессора по зельям рецепт алкоголя и не курят в одной кровати, слушая стрёкот сверчков. Они не дышат друг другу в губы, смотря в глаза и не решаясь поцеловать. Они просто дружат. Как дружат все обычные подростки. Они не катают друг друга в тележках, но провожают до дома, болтают о глупых вещах и смотрят на гладь воды на реке. Описывают красоту неба и пишут пожелания доброго утра. Ацуши хороший парень, он словно ангел, который спустился сюда, чтобы перевоспитать Осаму, но Дазаю с ним скучно. Хочется, как раньше. Хочется с Чуей. Сравнивая сейчас то, что происходило раньше и происходит сейчас, шатен готов отметить отсутствие ясного понимания зачем, почему и для кого. Он живет, как живет среднестатистический колдун в их городе, и это пугает. Люди не интересуют. Интересует Накахара. А Накаджима постоянно находится рядом. Боже, у них даже фамилии на первые два слога одинаково начинаются! — Ацуши, ты когда-нибудь чувствовал тоску по тому, кто причинил тебе боль? — Осаму смотрит в небо и прикрывает глаза рукой, спасаясь от яркого солнечного света. На его губах играла легкая влюбленная улыбка. Парень задумчиво пожимает плечами и отводит взгляд в землю. Он не может смотреть на этот мечтательно-влюбленный вид друга, потому что изнутри его пожирает чувство о том, как же это все чертовски неправильно. И какие его мысли тоже неправильные, ведь хочется помочь, а не осудить. — Нет, и мне не очень нравится, что ты тоскуешь по этому, — звучит честный и правдивый ответ от блондина. Его руки нервно сжимают лямку рюкзака, а сам он хочет как можно быстрее продолжить путь до дома. — Да поможет тебе Господь. Дазай смеется презрительно-мерзким смехом и делает шаг вперед. Он уже много раз повторял Ацуши, что в Бога не верит, и что крестить его бесполезно. Если Бог существует, то почему Осаму страдает? Потому что он не любит таких, как он? Презирает магию? Очень милосердно со стороны Всевышнего. — Это значит «Помоги себе сам»? — задает чисто риторический вопрос Осаму и уже молча продолжает путь до школы.***
У Накаджимы глаза чистые-чистые, и слезы из них такие же хрустально-чистые. Они льются в тот момент, когда он вытаскивает Дазая из петли. Он каким-то волшебным образом оказывается у него дома. Осаму, сука, чертовски больно. Словно с ран все корки, хочется сделать себе больно настолько, чтобы заглушить боль другую. Дышать уже невозможно, каждый вдох отдает болезненным напряжением, каждый выдох лишь продлевает жалкое и ненужное существование, от которого хочется как можно скорее избавиться. Смерть — спокойная, тихая, такая, блять, нужная. Зачем? Почему? Для кого? Нужен был лишь предлог, мелкий повод и веревка на глупой люстре, которая Осаму никогда не нравилась. Мысли, кошмары, разбившиеся в дребезги мечты утопают в слезах и кашле, когда Осаму пробует первый раз. Умирать страшнее, чем может показаться. Веревка больно трет шею, оставляет саднящие следы и синеющие борозды. Во второй раз Дазай пьет для смелости. Алкоголь глушит первичную боль, и кажется, помогает. Но Ацуши смотрит на того заплаканными красными глазами уже сидя около койки и сцепив ледяные пальцы между собой. Его всего трясет. Дазая трясет тоже, только от разочарования и накативших воспоминаний, холодной волной накрывшие Осаму с ног до головы. — Зачем, Дазай? Я так испугался! А если бы я не успел! — Я был бы тебе чертовски благодарен, — из горла Дазая вылетают какие-то скрипящие и шипящие звуки, но на нормальную речь мало похоже. Горло отдает ужасающей болью, словно по нему изнутри проверили когтями, а после сжали. — Не говори, тебе нельзя, — сразу же подрывается Накаджима, укладывая того обратно и уходя за сестрой. В палате он больше не появляется, зато через пару часов влетает обеспокоенная, в кои-то веки, мать. Дазаю материнской любви достаточно, ему не хватает другой.***
Четвертый урок подходит к концу, а место Дазая еще первозданно чистое. Чуя оборачивается на то в который раз и чувствует, как кошки скребут у него на душе. И его дружка, этого божьего одуванчика, тоже нет. Накахара пытается себя успокоить, мол, этого идиота Дазая все равно люди не интересуют. Накаджима заваливается к пятому уроку. Он подходит к классному руководителю, смотрит жалко-жалко и заплакано, у него до сих пор трясутся руки и плечи. Что-то сбито шепчет ему и после уходит домой. Чуя напрягается сильнее. Его предчувствие так и вопит, что, вот, да, что-то случилось. Спроси, подойти, узнай. Но он ничего не делает. Слухи разносятся быстрее. — Почему он это сделал? — Чуя сам не замечает, как его голос переходит на крик и рука впечатывается в стену рядом с Ацуши. Тот поднимает руки в сдающемся жесте и сглатывает. Его снова трясет. Кажись, заплачет. — Я не знаю! — сиплый и взвинченный голос блондина давит на барабанные перепонки, хочется агрессивно его заткнуть и заставить говорить нормально. Но Накахара не изверг и понимает — тот не может. Сам бы не смог, если бы увидел. — Вы же, твою мать, друзья! Как можно было не заметить? — продолжает на того повышать голос Чуя, а после разбивает костяшки о кирпичи и достает пачку сигарет. Его пальцы трясутся, пока он пытается закурить. Ругается, когда зажигался слушается только с пятого раза. — Он же не один день об этом думал. Небось еще и веревку ему помогал выбирать? Ацуши меняется в лице и его руки сжимаются в кулаки. Он делает более глубокий вздох и произносит все на выдохе: — Вы тоже были друзьями! Причина этому — не я, если так интересно сходи, да поинтересуйся! Ты его явно лучше, чем я, знаешь! Только и делаете, что ломаете друг друга! Сигарета падает из пальцев Чуи. Ему не хочется признавать, что этот мальчишка чертовски прав. Хочется разбить ему нос и пнуть в живот, но рыжеволосый подавляет в себе это желание. Ацуши не виноват, что Дазай такой придурок. Чуя виноват, что не заметил сам.***
Накахара ненавидел себя за эту идею. Они ведь больше не друзья. Он сам променял Дазая на глупую овечью шайку, сам пил и курил вместе с теми, сам целовался с дрянной Юан, хотя этого совсем не хотелось. Или хотелось, но только в тот момент. Только позлить, зная, что чужие карие глаза смотрят. Они с Дазаем много раз обсуждали, как это должно быть мерзко, целовать того к кому ничего не чувствуешь. Такие темы снисходили до них только подшофе, когда на полу оставалась пустая бутылка, а они оба притворялись, что безумно пьяны. Чуя, может, и был пьян, а Осаму говорил ясно и тихо. Так, словно доверял какую-то сокровенную тайну. И сейчас, стоя напротив палаты того, Накахара вспоминал все эти моменты, испытывая стыд. Ему никогда не хотелось ругаться, но некоторые слова настолько задевали гордость, что он не мог сдержать ответной колкости, обиду утаив внутри себя. — Время посещения скоро закончится, вы будете проходить? — к нему подходит медсестра, все это время смотревшая тяжелым уставшим взглядом. — А… — Чуя вдохнул воздуха, сделал шаг навстречу перемирию, и вернулся обратно. — Нет, передайте, пожалуйста, если это вас не затруднит. Он легко улыбается и пальцем чертит круг на тыльной стороне руки медсестры. А после одними губами проговаривает заклинание и уходит, сунув руки в карманы красных брюк. Саламандра выползает наружу и неодобрительно кусает его за мочку уха. Накахара закатывает глаза на любые поучительные слова и просит фамильяра не донимать его. Не вовремя было забыть, что фамильяром Дазая является птица с угольно-черными перьями, которая все прекрасно видит.***
Дазай возвращается спустя неделю. Он замотал тонкую бледную шею в белые марлевые повязки, скрывая гематомы от веревки. Воротник поставил торчком, пытаясь скрыть их, чтобы было, как можно меньше вопросов. Чую, блять, ломает. Торкает во все стороны, его руки мелко подрагивают. Почему-то волна паники накатывает с огромным опозданием, заставляя испытывать настоящий страх перед лицом самоубийцы. Чуя смеется тихо и практически надменно, но смех постепенно превращается в хриплый, почти болезненный, кашель. У него дерет горло изнутри, становится невыносимо даже дышать. Колдун покидает класс как можно скорее. Карие глаза смотрят ему вслед, наблюдая за тем, как следом бросились его человеческие друзья. С ветки дерева наблюдают два черных глаза, смиренно ожидая конца представления. Ацуши сочувственно наблюдает за этим со стороны и после спрашивает у друга, как тот себя чувствует. Накаджима улыбается, услужливо предлагая свои конспекты, свою помощь и сходить поесть после уроков. Блондин хуже озабоченной мамочки пытался помочь своему другу. Осаму, почему-то, искренне стал ценить это. Боль не ушла, но притупилась. Умереть все еще хочется чертовски сильно.***
Сначала это были чертовы разноцветные пластыри, которыми Осаму когда-то заклеивал царапины на лице Накахары после очередной драки. Цветные липучки украшали тонкие запястья парня, изредка выглядывая из-под длинных рукавов рубашки. «Кормил котят, а те решили поиграться», «Я совсем не умею готовить и случайно порезался», «Бумага в наше время очень острая», и еще ряд других отговорок, которыми отшучивался Осаму перед Ацуши. Все они звучали до чертиков нелепо, но блондин почему-то ему верил. Бинты пришли позже, почти через месяц. Была середина октября, шли дожди, размывало дороги и тропинки, а руки шатена покрылись «второй кожей». Ацуши перестал так улыбаться, он внимательно следил за своим другом. Был словно ангел-хранитель, готовый в любой момент помочь другу и пожелать ему стать наконец-таки христианином. Осаму всегда сопротивлялся, вырывал свои руки и прижимал порезанные запястья к себе. Вместе с болью физической уходила боль душевная. Как же это н е п р а в и л ь н о, страдать по парню, который был твоим лучшим другом. Страдать по тому, что не смог дотянуться до его губ, когда они оба были пьяны, страдать по их держанию за руки, хотя они просто грели руки друг друга. Колдун всегда думает об этом бесконечно долго. Он чертит на песке пиктограммы, поливает сверху каплями своей кровью из свежего пореза и прикрывает глаза, чувствуя чужое присутствие за спиной. — Дазай, Люцифера ты так не призовешь, а Бог не сможет тебе помочь, если ты продолжишь упрямиться, — Ацуши присаживается рядом и берет его запястье, вынимая лезвие и откладывает ту в сторону. Он достает бинты и перекись, вновь заматывая чужую руку. — Бог никогда мне не помогает. Потому что его нет. И Сатаны нет. Никого нет, кто бы мог мне помочь, — почти шепотом произносит шатен, а его слова ветром доносятся до слуха блондина. — Дело в Чуе, да? — Накаджима завязывает бантик на его руке и поднимает чистые наивные глаза. — Он тебе нравится? — Очень по-христиански, не правда ли? Разве твой излюбленный Бог не отрицает такую любовь? — насмешливо смотрит на него Дазай и натягивает кофту до самых костяшек пальцев. Холодные морские волны достают до носков его кроссовок, размывая начерченную на песке пиктограмму. Легкие брызги касаются лица Осаму, пока он прикрывает глаза, наслаждаясь временным покоем. От порезов всегда легче, и он не может это прекратить. Это почти, как наркотик. Один раз попробуешь, а остальные потянутся следом. — Бог принимает любую любовь, если она искренняя, понимаешь? — Ацуши легко улыбается и чертит сердечко на песке. — Не знаю, кто стал утверждать, что Всевышний против. Осаму качает головой и смотрит на линию, где заканчивается море. Он колдун, он в Бога не верит. Дазай вообще не знает, во что может верить. Чуя ломает поставленные им же самим принципы один за другим, но почему-то волнует это только шатена. Хотя его многое, что волнует и это крайне ненормально. — В любом случае, Чую мне это уже не вернет. Зачем он только приехал, — в сердцах произносит Осаму и подхватывает камень с земли, кидая в воду. Запястья ссадят. — Значит, такова судьба, Осаму. — Я в нее не верю, — снова отрицательно качает головой парень, поднимаясь с холодного песка, и движением руки очерчивает сердце в воздухе. — Например, любовь — непредсказуемая стихия, которой ты не можешь управлять. Ты никогда не узнаешь, влюбишься в лучшего друга или в случайного прохожего с улицы. Будет это парень, девушка, человек ли вообще. Нельзя управлять чувствами или эмоциями, нельзя предсказать, что ты будешь чувствовать в следующий момент. Это все зависит только от нас самих. На моей линии жизни не написано «Я проживу всю жизнь с Накахарой Чуей», на ней не выцарапано, сколько будет у меня детей, сколько раз я буду любить и во сколько я умру. Я могу прервать свою жизнь прямо сейчас, конец игры, вы проиграли, но это никогда не будет продумано где-то и кем-то за меня. Ацуши молчит с минуту, не отводя взгляда от фигуры друга и после поднимается следом. Он берет его ледяные пальцы в свои руки и гладит по костяшкам, тихо угукая. — Раз ты такого мнения, то значит только ты можешь исправить все. Ты сам должен будешь помириться с Чуей и сам принять решение, что будет дальше. Впереди еще много шансов. Например, Хэллоуин. Поговори с ним, пригласи потанцевать или выпить, как раньше. Он улыбается и отпускает руки, оставляя друга самого раздумывать над принятием очередного решения. Накаджима уходит так же незаметно, как и приходит. Иногда Дазаю и правда кажется, что он не человек.***
Хэллоуин приходит совсем быстро. Дазай не предпринимает абсолютно никаких попыток как-то поговорить с Чуей: он разговаривает со своим вороном, этого хватает. Ацуши же напротив, стал более напорист и уверен в себе, поэтому пытается постоянно подстроить какие-то ситуации, чтобы эти двое как-то контактировали. Первая попытка состоялась через день после того разговора на пляже. Ацуши был совсем не осведомлен, как правильно действовать в таких ситуациях, но первое, что пришло в его светлую головку — позвать обоих в одно место, а самому не прийти. Предлог вырос сам собой. — Чуя, можешь, пожалуйста, одолжить тетрадь, — Ацуши смотрит на того умоляющими глазами и после горячо благодарит за ту. Обещает вернуть сразу же после уроков. Но неожиданно после уроков у Накаджимы появляются дела, поэтому он просит Осаму отнести тетрадь в класс и отдать однокласснику, который будет там. Дазай со вздохом соглашается и выполняет просьбу. Правда, наблюдая со всем с ветки дерева, Ацуши так и не понял, как эти двое практически не пересекались. Осаму оставил тетрадь на первой парте и сразу же вышел, а буквально через минуту зашел и Чуя. Миссия провалена. План Б. Накаджима зовет Дазая гулять, но погода настолько плохая, что идея погулять сменяется на посидеть в кафе. Точнее, Ацуши знает, что там будет Чуя. Они вместе садятся за столик, Чуя сидит неподалеку, уткнувшись в книгу и читая и делая вид, что совсем не замечает обоих сидящих недалеко одноклассников. Ацуши продолжает болтать с другом, кидая взгляды на рыжеволосого и думая, что какая-нибудь тема его заинтересует. Не повезло. Тот заплатил за кофе и ушел, оставив после себя лишь легкий запах его карамельного парфюма. Осаму посмотрел тому вслед, прикрывая глаза и массируя виски, пытаясь хоть как-то оправдаться, кажется, перед самим собой. Через еще парочку неудачных попыток устроить им свидание, Дазай с раздражением утаскивает блондина к себе домой и ходит взад и вперед, кусает свои и болящие губы и вздыхает. — Понимаешь, Ацуши, — он кидает на того пронзительный взгляд и делает глубокий вдох. — Я не такой, как ты или, как наши одноклассники. Я… умею разного рода штуки. — Ты фетишист? — Я волшебник. Ацуши наивно хлопает глазками и после — смеется. Громко, так, что та глупая желтая люстра слегка качнулась, схватившись за живот. Дазай ожидал подобной реакции, но у него все равно липкое чувство обиды под ребрами, потому что подобное признание перед смертным — один из самых сложных поступков ведьм и колдунов. В комнате царит бардак, но среди него, если вглядеться, можно найти нетипичные для подростка вещи: склянки с травами, зарытый под кучей книг череп, рассыпанная земля, какие-то странные растения и книги с непонятными названиями. Ацуши бывал у Дазая только два раза: когда спасал его и сейчас. Поэтому все это не сразу бросилось в глаза и даже то, что Дазаю постоянно куда-то надо было после школы — тоже. Но все пазлы медленно, словно два плюс два, сложились в одну единую картину. Шатен берет с полки песочные часы и садится на пол, точнее, на чистый его участок. Комната превратилась в завал после крупной ссоры с Чуей и с тех пор у мага не хватало сил, чтобы убраться. Каждая вещь напоминала о причине, об оскорбительных словах, обо всем, что они успели друг другу наговорить. Раскрывая песочные часы, Осаму мысленно отсчитывает, как сильно ему прилетит, когда мать все-таки решит заглянуть. Песок из часов формирует круг, после переходя во все фигуры, которые Осаму может себе представить. Ацуши смолкает, ошарашенно глядя на все это. У него нет слов, чтобы описать то, что он чувствует в данный момент: страх и интерес одновременно завладели им, поэтому тот делает глубокий вдох, успокаиваясь. — Значит, это правда… а Чуя тоже знал? — в ответ парень получает кивок. — Может, он боится, что ты его заколдуешь? Теперь пришла очередь смеяться Дазаю. Из-за потери концентрации, песок рассыпался по ковру и ушел куда-то между ворсинками. — Вовсе нет. Просто Чуя тоже колдун. Ацуши поражен вдвойне. Хотя в какой-то мере он даже не удивлен, ведь нужна была какая-то подоплека, чтобы эти двое сошлись и начали общение, а после и вовсе стали лучшими друзьями. Накаджима слышал много разных слухов, которые передавались из уст в уста и с каждым разом становились все более искаженнее. — Так, мне нужно время, чтобы все это обдумать, — спустя минуту их молчания, парень поднимается. Дазай провожает его до двери и прикрывает глаза рукой, думая о том, что может быть завтра. Он все еще надеется, что эта новость дойдет до мозга Ацуши неискаженной и вполне приемлемой. С утра тот по привычке поздоровался с ним и улыбнулся, садясь за соседнюю парту. Все абсолютно, как обычно. Осаму даже посетило привычное чувство дежавю, от чего по спине прошлись мурашки. — Дазай, ты такой замечательный друг, — резко, но громко произносит Ацуши. Шатен вздрагивает и непонимающе поднимает брови в немом вопросе. — Ты мне так во всем помогаешь, я тебе так благодарен! — Ацуши… — Нет, правда, ты делаешь для меня так много, я даже не знаю, чем тебя отблагодарить, — видимо, блондин даже и не думал затыкаться. Дазай слегка покраснел, царапая ногтями страницу в тетрадке и одними губами произнося заклятие. Он ловит на себе взгляды одноклассников и предпочитает прикрыть лицо рукой, уткнувшись в свою тетрадь.***
Хэллоуин в школе празднуют масштабно. Каждый шкафчик и кабинет был по-ужасному украшен, множеством гирлянд в виде человечков или черепов, где-то даже стояли свечи и тыквы с горящими глазами. Чуе нравилось вырезать тыквам глазки, а после и рот, вставляя свечку в самую голову. Он самолично принес в школу почти с десяток тыкв, только чтобы не заставлять ими дом. Вечером планировалась вечеринка, учителя разрешили организовать ее в костюмах, только, чтобы школа потом была цела. Жаль, у Накахары был только час, чтобы побыть на ней вместе с друзьями: ближе к двенадцати ему нужно в шабаш, в лес. Да и Дазаю тоже. И от осознания этого до отвратительного приятно. Он приходит на вечеринку в костюме, который когда-то придумал ему Дазай. Воспоминания об этом светлые, словно совсем недавние. Рыжий помнит, как они сидели у него и играли в карты таро, предсказывая судьбу друг друга лишь в шутку: без магии эти карты бесполезны. — Чуя, кто лучший друг человека? — Собака. — Ты мой лучший друг… пес, — Осаму ухмыляется и подсовывает тому кривой рисунок Чуи с ушами и вшивым хвостом. Даже не обидно, скорее, смешно. — А мой лучший друг труп, — Чуя улыбается злорадно и берет с кровати подушку, напрыгивая на Дазая. Они шуточно борются, после чего Осаму с трагичным видом заявляет, что теперь принц Смерти, король Ада в седьмом колене, бессмертный полководец мертвых и герой всех суицидников. Накахара смеется и ему снова тепло. Надевая свой костюм, Чуя хочет лишь одного — увидеть перекошенное лицо Дазая, ведь Накахара больше не его лучший друг.Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность. Это не ревность.
***
Дазай уходит с вечеринки сразу же, как представляется возможность. Он бы вообще на нее не пошел, если бы не Ацуши. Тот буквально стоял на коленях перед домом Осаму, чтобы заставить его и это вышло, пожалуй, второй кто заставил делать шатена то, что он не хочет. Кареглазый бы с радостью подготовился к церемонии перед днем всех святых, почистил перья ворона и не спеша отправился в лес. Встретил бы родителей. Замечательно. Но не все так просто. Как и всегда. Дазай спешит в лес, даже успевая выйти на поляну за три минуты до начала. Ворон каркает, усаживаясь на плечо и крутя головой во все стороны, пытаясь найти кого-то знакомого. А после действительно улетает, не сказав хозяину ни слова. Осаму не возражает, взглянув на время еще раз. Фамильяр Дазая громко каркнул, скидывая тому в руки остроконечную шляпу. Она выглядела знакомо, такая же красная лента вокруг, словно он уже ее где-то видел. — Где ты её взял? — со смешком поинтересовался шатен, поднимая глаза. За спиной послышался деликатный кашель. Накахара призывным жестом потребовал свою вещь назад, сверля недовольным взглядом из-под густой рыжей челки. Осаму засмеялся, даже не удивляясь. Возвращать шляпу он не намерен, по крайней мере, просто так. — Так вот она чья. Мистер модная ведьминская шляпка, я прав? — хмыкнул Осаму, поднял шляпу вверх. Чуе бы потребовалась половина заклинания, чтобы достать ее, но звонкий звук колокола сообщил о том, что пора всем собраться. — Предлагаю сделку — я тебе шляпу, ты мне желание, ладно? — По рукам, — сквозь зубы произносит Чуя, позволяя фамильяру закрепить обещание. Шляпа возвращается на рыжие волосы. Осаму махнул рукой и с улыбкой скрылся в толпе ведьм и колдунов. Раньше он никогда не чувствовал такой неловкости между ними, кажется, им все еще нужно все обговорить. Шатен может выглядеть бесконечно уверенно все время, но внутри у него появляется маленькая истеричка, которая кричит с каждой кривой фразы. Перед днем всех святых в шабаше обязательно проводится обряд для мертвых: колдуны и ведьмы живут порой по нескольку столетий, они часто теряют близких. Поговорить с ними можно только в ночь Хэллоуина, совсем немного времени. Дазаю разговаривать не с кем, у него никто не умирал — только если он сам пару недель назад. Может это все — только фантазия умирающего мозга, который пытается избавиться от вины за все произошедшее? Сон и вправду такой красивый, словно живой. Приходится читать слова, прикрывая глаза и чувствуя, как весь лес окутывает мощная аура, как дует сильный холодный ветер. Земля словно уходит из-под ног, главное, не открывать глаза. Полупрозрачные руки душ цепляются за ноги, выбираются из-под земли. Окутывают все холодом, так, что кончики пальцев начинают покалывать от мороза. Дазай делает глубокий вдох и приоткрывает глаза, осматривая поляну вокруг. Кто-то счастливо улыбается своей половинке, пытается взять за руку, но забывает, что это, увы, невозможно. Кто-то просто плачет, слышатся завывания и всхлипы, сбитый шепот о том, как они скучают, как того не хватает. Осаму замечает родителей, которые обмениваются легкими улыбками с погибшими друзьями и ведет взглядом по толпе дальше. Накахара стоит в стороне, он улыбается красивой женщине с длинными волосами, которая осторожно, своим неощущаемым касанием пытается заправить рыжую прядку за ухо. Чуя прикрывает глаза, осторожно касаясь поверх призрачной руки своей, чувствуя лишь легкий холодок и вздрагивая каждый раз, как женщина пытается убрать руку. Дазай смотрит на это неотрывно, у него начинает болеть в груди снова, а мысли доходят с большим опозданием. «Родителей Чуи никогда нет дома… а это не значит ли, что у него никого не осталось?» — Я люблю тебя, мам, — Осаму считает это по губам и не в силах больше смотреть, отворачивается. Он не видит, как парень сжимает руки в кулаки и бесконечно много раз извиняется, как дрожат пышные ресницы, сдерживая слезы; Чуя делал вид, что все в порядке слишком долго, как скрывал свою больную утрату и пытался жить дальше. Как женщина-призрак пытается обнять своего сына, но вместо этого может только пройти насквозь, как она сама извиняется, прикрывая белое лицо руками. И хорошо, что не видит. Иначе бы он расплакался.***
— Эй, Чуя, — Дазай добегает до того, после окончания собрания шабаша. Тот резко оборачивается, снова выглядя до притворства-раздраженным, скрещивая руки на груди. — Ну-ну, не делай такое лицо, я же знаю, что тебе точно нужна компания после такого. — «Такого»? — поднимает недоуменно бровь Накахара, но лицо и правда делая попроще. Он снимает со своих волос шляпу и прижимает ту к своей груди. — После встречи с мертвыми, конечно, — шатен ровняется с ним в шагах и идет рядом. — Это тяжело. Чуя ничего на это не отвечает, у него в голове совсем другие мысли. Осаму осознает это и не лезет лишний раз, постепенно выходя из леса, который совсем недавно принимал их в ласковых объятиях, прятал от чужих глаз и защищал, как собственного ребенка. Когда они оказываются на дороге домой, уже давно за полночь. Ночь безоблачная, луна ласково светит с угольно-черных небес, освещая двум магам дорогу. Они идут в тишине, но тишина это не напряженная, каждый думает о своем. Дазай о желании, Чуя — о матери. — Ладно, я пошел, — Чуя махнул ему рукой, в задумчивости хотя свернуть на свою улицу, но Осаму хватает его за рукав мантии и тянет на себя. — Нет, глупый Чуя, — шатен ловит раздраженный взгляд голубых глаз и только запальчиво улыбается. Он поднимает свободную руку и из его запястья посыпались красные искры — напоминание об обещании. — А как же желание? — Может завтра? Я устал и хочу побыть один, — Накахара трясет своим запястьем, наблюдая такие же искры. Если обещание не будет исполнено, то эти искры станут обжигать. — Эх, но луна сегодня ведь так прекрасна, да? — с легкой улыбкой произносит Осаму, отпуская рукав. Он не может быть до конца честен, даже так, скрываясь за афоризмом. — Наверное. да. Голос Чуи неуверен, ведь он сам не знает, что конкретно подразумевает под этим парень. У него в голове всегда был какой-то бардак, что не поймешь, что к чему. Чуя уходит к себе домой, а Дазай до самых ворот провожает его взглядом.***
Как только у них заканчиваются занятия, Дазай хватает Чую за руку и тащит за собой. Тот даже не сопротивляется, лишь закатывая глаза и сжимая руку того в ответ. Он уже смирился с тем, что придется выполнить то, что хочет этот лохматый придурок. Но на удивление, колдун приводит его до своего дома и пропускает внутрь. После последнего прихода сюда, комната выглядит в разы лучше: убраны все скинутые на пол предметы, осколки от колб и рассыпанные цветочные горшки. Чуя опускает свою сумку на кровать и сам присаживается на ту. — И в чем состоит суть твоего желания? — осторожно интересуется Накахара, убедившись в том, что даже заброшенная под кровать книга с зубами была убрана на полку и бережно обернута несколькими лентами. — Выслушай меня, хорошо? И после мы поговорим. Об этом. Да и вообще, обо всем, — слегка даже улыбнулся тому Осаму, пальцами расчесывая свои запутавшиеся волосы. Он проводит рукой по стене, зажигая на той скопление звезд и щелкая пальцами, задергивая шторы. — Только не смейся. — Ничего обещать не могу. Ухмыльнулся слегка Накахара, укладываясь на кровати с ногами и с интересом наблюдая за происходящем на стене. — Когда-то были два друга. Они были разные (Чуя, черт тебя дери, не смейся!), — звезды на стене зашевелились, образовывая два силуэта. — Но были у них разногласия: один был не до конца честен с другим, а второй скрывал причину, почему некоторые вещи его так сильно задевали, — звезды снова перестроились, иллюстрируя события на стене. Чуя прикусил губу, наблюдая за всем этим. — Но случилось так, что тропинки друзей разошлись. Ссоры, непонимание и оскорбления. Один пошел в разрез с собственными принципами, окружая себя теми, кого сам раньше презирал, второй же остался один, пока к нему не достучался другой человек. И все сложилось бы иначе, окажись первый смелее, чтобы понять, с чего стал вести себя иначе, а второй рассказал обо всем с самого начала. Чуя молчит некоторое время, а после произносит долгое «Окей», понимая к чему клонит Осаму. — А чем все закончилось? — Открытый финал. Кивая, Накахара немного обескураженно улыбается такому. Это… мило? Дазай всегда вел себя, как человек, которого не интересует такая мелочевка, как что-то нежное и романтичное. — Еще один вопрос. В чем конкретно был не до конца честен первый? — В своих чувствах, — Дазай прислонился плечом к стенке и собрал магию в свою руку, по очередному щелчку раскрывая шторы. Чуя уставился на Дазая с крайне непонимающим видом. Этот уход от ответа начинал раздражать, ведь сам бинтованный притащил его сюда и принялся рассказывать сказку. Если уж начал, то пусть будет добр закончить. Дазай сжимает руку в кулак, чувствуя, как сильно бьется его сердце. Он знает, что должен сказать это либо сейчас, либо никогда более. Но это так сложно, слова словно комом застряли в горле. И хоть он будет говорить об «эфемерном» герое, все равно по сути, признается одному конкретному человеку. — В том, что успел влюбиться. Накахара обворожительно хлопает глазками, выдавая звучную «э». Он хлопает ладонью по месту рядом с собой и сглатывает, поворачивая голову на того. В голове сразу стало пусто, абсолютно ни одной мысли, словно у Чуи мозг вытек через ухо, когда он об этом услышал. — И… все то, что было после было от ревности? Дазай угрюмо кивает, сверля карими глазами пол, ворсистый ковер, свои носки и все что угодно, лишь не смотреть Чуе в глаза. Спустя время становится так безумно стыдно. Это чувство захлестывает его с головой, словно цунами накрывая именно в тот момент, как он услышал это вслух. Глупо, абсолютно тупо. Пистолет к голове и мозг на вылет. — Меня это одновременно так бесит, — фырчит Чуя, недовольно потирая шею рукой. Его движения скованные, голос сиплый, но в то же время такой эмоциональный. — Но и с другой стороны я тебя понимаю. Я ревновал тебя к Ацуши, господи. Это чертовски странно, я знаю, но у меня все изнутри так жгло, что я принял это за ненависть. А оно не жгло, оно грело! Наполняло меня изнутри так, словно оно и должно быть. А когда перестало — тоска тоской, я на стенку был лезть готов, от меня словно ничего и не осталось, я словно дважды потерял что-то важное и теперь внутри — дыра, ебучая, черная и охуеть какая глубокая. Я думал, что противен тебе. И бесился еще больше. Думал, что если стану ненавидеть тебя, постараюсь забыть, то эта открывшаяся внезапно дырка опять запахнется и все станет, как раньше. Но потом пришел этот Накаджима и все! У меня словно не кровь текла, а желчь или раскаленная лава, я ядом плевался, чтобы как-то от всего этого избавиться. Начиная медленно, маг с каждым словом распалялся все больше, выворачивая свои чувства на изнанку, говоря без преукрас, цепляясь словом за словом. Дазай слушает молча, не пытаясь прервать эмоциональный монолог. Он так не может, ему сложно все и сразу высказать. — А потом случилось это! Ты, блять, серьезно полез в петлю, серьезно постарался закончить со всем этим? Так? Я был в такой ярости, что готов был убить тебя сам. Тебя нет, дружка твоего нет, сначала подумал, что вместе где-то веселитесь. А ты и правда веселился! Головой в, мать ее, петле! А после и Ацуши приходит, глаза красные, весь трясется, даже не знаю, что случилось. Выхожу из класса, а там уже все шепчутся, мол, какой-то дебил попытался повеситься, но его спасли. Тут два и два складывать не нужно, чтобы понять. Хотел избить твоего друга напрочь, за то, что не уследил, пока не понял… что не уследил сам. Такие мысли не формируются за сутки. А сейчас я понимаю даже, почему у тебя башню сорвало. Из-за меня. Из-за Юан. Из-за всего этого. Сатаны ради, прости, правда. Под конец голос совсем стихает, а руки, до этого активно жестикулирующие, опускаться на острые коленки, нервно сжимаясь в кулаки. Осаму все еще поражен, но он осторожно обнимает бывшего друга, утыкаясь носом в рыжие кудри. Хочется плакать. Чуе тоже. Его обнимают в ответ и дают отойти от всего сказанного: Накахаре после своего откровения тоже нужен отдых. Отстранившись, Дазай дает себе две секунды на вдох и после целует Чую, как и хотел все это время. Как думал, когда был пьян и когда видел его спящее лицо совсем рядом, когда сонное дыхание опаляло щеку или шею. Целоваться х о т е л о с ь. А сейчас еще больше. Накахара отвечает, и они оба плавно опускаются на кровать, продолжая. Рыжего сегодня никуда не отпустят, а Чуя и не хочет возвращаться в пустой дом.***
Порой кажется, что самый счастливый за отношения между этими двумя — Ацуши. Он светился так сильно, словно сбылась его заветная мечта, будто все его жизненное предназначение было исполнено в тот самый миг, когда он услышал об том, что произошло от Дазая. Чуя совсем немного усмехнулся на такое, но попросил лишний раз никому не трепаться, на что Ацуши только много-много раз кивнул. С чего бы Накаджиме выглядеть таким счастливым? Скорее всего дело просто в том, что он так давно хотел вернуть Дазаю его улыбку, увидеть того наконец-таки счастливым… или все-таки это и было его предназначение? Но насколько бы рад он не был, с каждым прожитым днем, выглядеть он стал хуже, был бледен и часто уставал. Шатен был обеспокоен этим, ведь обычно у Ацуши никогда не проявлялись подобные симптомы и даже в эпидемию гриппа — он был один из единственных, кто его не подхватил. Как его друг, колдун настоял на посещении врача, но блондин словно знал, что тот не поймет в чем дело. Через время он стал выглядеть лучше, точнее, так казалось, до тех пор, пока однажды тот не стал кашлять кровью. Дазай попробовал даже свою лечебную магию, но не мог понять, что не так. — Я могу отвести тебя к главе шабаша, — посмотрел тому в глаза шатен и вздохнул в очередной раз. — Или к целительнице. Правда, не думаю, что тебе понравятся ее методы. — Не стоит, думаю, что мы с родителями просто вернемся на свою родину. Думаю, это климат. Я все-таки привык жить не здесь, и пыльцы всегда много, — слегка улыбнулся Осаму тот и похлопал по плечу. — Все будет хорошо, обещаю. Лучше иди, иначе опоздаешь. Знаешь же, Чуя не любит опоздания. — Он поймет, правда. — Иди, Дазай, я напишу тебе, если что-то случится. А то что, я зря старался, когда устраивал вам все эти свиданки? А ну пошел, давай! — Накаджима буквально вытолкал колдуна из своего дома. Ацуши опустился на пол за дверью и вздохнул, проводя рукой по волосам. Людские тела имеют свойство изнашиваться.***
На столе стоит белая коробка. Осаму смотрит на нее с подозрением, потому что в их дом попасть — очень проблематично. Множество защитной магии, которую наложили родители. Но кто-то смог пробраться и оставить здесь это. Небольшую белую коробочку, которая источала странного рода энергию. Вдох, Дазай набирается сил и подходит ближе. осторожно приподнимая крышку: рванет, дом сдержит взрыв, а вот насчет себя он неуверен. Но внутри ничего криминального не оказывается. Белого цвета лист, сложенный пополам и пара белоснежных перьев. Прежде, чем прочитать, парень открывает телефон, хотя поделиться с другом. Номер Ацуши отсутствует. И сообщений тоже нет, ни одного. Очень странно. Осаму пишет Чуе, но тот и понятия не имеет, кто это. Может быть это шутка? Но до первого апреля еще далеко. Он вздыхает. Открывает письмо, которое так и притягивает из него выпадает пара карточек. «Привет, Осаму! Прости, что так внезапно пропал — так получилось. Со мной все хорошо, не волнуйся, но связь я поддерживать не могу. То, куда я уехал — место хорошее, в будущем я бы хотел увидеться с тобой именно здесь. Возможно, ты поймешь уже сейчас, но лучше бы нет. Спасибо за эти несколько месяцев. Порой наступали темные времена, но ты был сильным, ты справился и смотри, какой результат! Жаль, я не могу понаблюдать за этим подольше — здоровье, сам понимаешь. Мне безумно приятно, что в последние наши проведенные вместе дни, ты так беспокоился обо мне и предлагал помощь. Это значит, что проведенное вместе время — не прошло даром. Передай от меня благодарность и Чуе, правда не думаю, что он меня вспомнит. Но только ты не забывай, хорошо? Можно мы побудем друзьями еще немного, даже если это будет только в твоей голове. Я хочу напомнить тебе, что не все в жизни заканчивается черной полосой. Не нужен этот «конец игры» и «вы проиграли», нужно идти до победного конца и получать свой приз. Ты же дошел! Ты молодец. Ты справился. Я горжусь тобой. Надеюсь, у тебя все хорошо и дальше так и будет. Ты любим и нужен. А я хочу остаться теплым напоминанием о наших. Все что я могу оставить — только эти перья и пара фотографий. Прости, что не могу сказать тебе все это лично, я бы очень хотел обнять тебя на прощание. По-дружески. Удачи в дальнейшем и веди себя хорошо, договорились?С наилучшими пожеланиями, твой друг Ацуши."
Дазай рассматривает карточки, которые поднял с пола и улыбается уголками губ. Он не вытирает слезы, только прикрывает глаза и медленно кивает. — Договорились, мой лучший друг.