зыбкость грани между жизнью и смертью прививала пренебрежительное отношение к собственному существованию

Небо серое, как клубы дыма спешащих в даль поездов, хмуро нависло над бирмингемским каналом, где вода, казалось, чернее угля. Она отравлена самой сутью человечества... Что таят эти бесстрастные, сильные воды, что пытаются нашептать каменной мостовой, безмолвному убийце или утопленной собаке? Томми не знал ответа, он стоял неподвижно, казалось, без единой мысли. Но это было притворство, тот делал вид, играл свою роль, при этом достигая края безмятежности на пару с лишним секунд, лишь трогая её берега пальцами, как следуя затянув табачный яд в грудь. Прохлада покалывала пальцы, лёгкий ветер норовил затушить сигарету. Если бы канал потерял свой голос, острый козырёк мог бы услышать пение лезвия на своей короне. Короне принца, а может короля? Нигде не добиться тишины, как бы Том её не искал, как бы не мучил свою голову представлениями о боге, разуме и одиночестве. Много, чертовски много раз он хотел уйти... Навсегда. Так поступают трусы и израненные гении, но тот не мог выбрать, что более метко попадает в его описание. Что стало с тем Томасом Шелби, который никогда не рыл тоннель под линией фронта, кто не слышал и не мог даже вообразить отдалённые крики удушенных хлором английских парней у Ипра? Что стало с тем пареньком, кто прохладным утром искал взгляд старшего брата и хотел получить тепло, от которого сейчас лишь мороз по коже? Зима была холодной... Другой больше не будет. Никогда мужчина больше не ощутит того величия природы над миром, не насладится морозным солнцем и не будет смеяться, глядя в дождливую арку ранних сумерек, не поцелует шершавые губы Артура, желая поскорее получить наслаждение. Нет, не выйдет, ведь он погиб, смерть обняла ещё тёплое тело и впившись в шею невидимыми заточенными зубами, обнажила свою безликую натуру. Скорее всего, та притворилась старшим братом, таким образом безболезненно явила себя Томми... Одиночество. Конец. Но мужчина не мог уйти прямо сейчас, и не только из-за отсутствия ощущения себя вполне живым, ведь он попросту рискует разбить сердце того призрака, что стал Артуром. Как мертвецы с пустым взглядом и сухой глоткой, братья Шелби смотрят в небо, думая о том, как оказались мертвы. Странное дело, люди не задумывающиеся о близкой кончине, поступая добровольцами на фронт, не верят в жизнь после благополучного возвращения домой. Артур. Томми почувствовал тепло своей руки, это имя будто вытряхивало его обратно, на почти пустые улицы бирмингемского вечера. Лопаты всё не давали Шелби заснуть, поэтому ему приходилось гулять допоздна, чтобы изнурить тело и дух. Он закрыл глаза, что же можно почувствовать? Холод, боль в голове... Хорошо. Сигарета обжигала пальцы, как только начала своё разбитое бледной агонией догорание. Вновь не добиться тишины. - Томми. - Да, Артур, - тот не открывал глаза. - Полли хотела с тобой поговорить. Это что-то важное. - Хорошо, я зайду к ней завтра. - Это на счёт ставок. - Да, я догадываюсь. Всё под контролем, как я уже говорил, Артур, я думаю за нас всех. - Как знаешь, Том, - хриплый голос брата немного понизился. Шаги. Тот стал рядом с Томми и уставившись на его ещё молодое, но изношенное лицо, затем тихо прошептал, - тебе нужно отдохнуть. - Ага. Молчание, такое неловкое, будто в воде отражались незнакомцы, что повстречались совершенно случайно и не знают, как лучше навсегда расстаться. - Джон говорит, ты так и не завёл себе девушку. - Мне некогда, Артур. Нет времени... - Знаешь, мы ведь уже взрослые мужчины и то... чем мы баловались... - Баловались. - повторил немного тише Том. - Да, да, именно... Мы же забудем это... Наш маленький... Братский секрет. Глаза открылись, Томми с грустью заглянул в темнеющее во мраке лицо брата. - Ты же знаешь, я был виноват... - прохрипел тот в ответ, кладя руку на шейные позвонки среднего Шелби. - Не думаю, что ты всё правильно помнишь. Но хочу, чтоб ты знал, я никогда не винил тебя. - Угу, всё забывается, не так ли, Томми. - Да, я помню каждый проклятый день в окопе, но с трудом могу воссоздать картинки из детства. Будто отрывки, невнятные куски, их рассказывает на цыганском старый пьяница, а ты не веришь ни единому слову... - Но я люблю тебя, брат, ты... знаешь, ради тебя и Джона... Я готов сделать всё. - Да. Том оторвал взгляд от брата и уставился в воду. Рука Артура порядком нагрела избитый ветром воротник чёрного пальто. Это тепло. Оно веяло другой жизнью, Томми жаждал его и боялся прикоснуться в ответ. - Хочешь сигарету? - Не... кури, Том. - Ладно. Тот повернулся и спрятав пламя зажигалки в оледенелых ладонях, зажег новую звезду. Рука дрогнула, очутилась в кармане. Артур подтащил голову Тома к своей груди. Долгое молчание. Стук сердца. Ровный, как сквозняки меж замёрзших насмерть грубых домов города, и порывистый, как луноликий ветер, что бежит по воде. Сигарета упала на мостовую, сразу впитывая белоснежными стенками терпкий вкус улицы. Томми запустил ладони под расстёгнутое пальто брата. Артур немного негодовал, но позволил себя обнять, его руки поворошили выбритые виски брата, тот снял кепку младшего и неловко прикасаясь холодными пальцами к губам Тома, подтянул его подбородок к себе, заглянул тому в глаза. Убиты... Оба. Пытаются воссоздать образ счастья на тлеющих костях своего рассудка. Картина впечатляет и одновременно отталкивает, будто кровавая баня, будто сам фронт стучит в сердцах этих людей. Ни слова больше. Долгий, горький поцелуй, пропитанный табаком и злостью. Небесный плач глубокой синевой бережно обтесал щёки и плечи. Снова дождь. Том упёрся своим лбом в лоб брата, пытаясь перевести дыхание, хотелось заплакать, упасть на колени, попросить, чтоб Артур убил его. Но никто из них не посмеет сказать об этом в слух. Это то, что жизнь с ними сотворила. Злая шутка? Возможно, но та, над которой ты в праве смеяться только у себя в голове... Дыхание братьев боролось с прохладной, пришедшей на стеклянной колеснице ночи. Луна была закрыта грозовыми тучами, но дождь был ещё приветлив. Морозное ощущение близости, позволило не думать ещё на несколько секунд. Какие сладкие мгновения. Мозг Томми окатила тёплая вспышка света. Гнев и грусть, отвращение. Когда поцелуй вновь закончился, и тот нежно распрощался своим языком с языком Артура, наступила настоящая тишина. Уши горели, прошло довольно много лет, и вот вновь, жизнь мертвеца пролетает перед глазами. Они оба не будут прежними, но что поделать с этим навязчивым чувством, что эти братья Шелби, это одно чёртово целое...