Серое серебро

— Ты знаешь об этом? О трех желаниях, дарованных каждой душе. Мы их не помним, но стремимся исполнить ценой жизни, ценой желаний других. И когда осуществится последнее, мы возвращаемся к Владыке Небес, чтобы вновь дать обещания, чтобы вновь появится в мире. Ты знал об этом, Сильвер? — Да. Вроде, когда-то где-то читал, — женщина лишь тихо посмеялась, заключая мужчину в теплые и любящие объятия. — А я бы хотела... хотела, чтобы встреча с тобой была одним из них. — Мика? — Тогда бы я уже исполнила обещание, тянущееся из далекого-далекого прошлого... ...ты же... хотел бы... не так ли... хотел бы... мы знаем... скажи нам... мне... скажи... свое желание... ради тебя... для тебя... только чтобы... ты был счастлив... мы... я... исполним(ню) его... ты же хочешь... верно?... хочешь... Черная форма. Золотые узоры. Длинные мантии. Тяжелые мечи. И через раз, через раз острые козырьки фуражек, скрывающие глаза. Сильвер остановился и обернулся назад. Коридор заливали волны персикового и апельсинового солнца. Ветер разносил аромат цветов и маленькие лепестки. Люди в такой же форме, отутюженной, отпаренной, выглядящей, как произведение искусства, двигались, как куклы, из одного конца комнаты в другой. Мужчина прищурился. Сегодняшняя вылазка должна быть веселой. Люди в коридоре замерли, заставляя сердце екнуть, и упали, как строй маленьких солдатиков, громко звякнув льдом. — Пора бы навестить дом Божий. А то все не зовет в гости и не зовет, — Сильвер улыбнулся, выдыхая в летнюю прохладу горячий пар. — Сильвер, — женщина уткнулась в мужскую грудь и заплакала. Белые лилии в ее волосах благоухали. Букет цветов, что она держала в руках, упал на алую ковровую дорожку. Подул ветер, и подол белоснежного платья качнулся, оголяя щиколотки. Фата унеслась высоко в голубое и морозное небо. — Сильвер. Сильвер. Сильвер, — словно молитву произносила Мика, и глаза ее отливали посеребренной луной. — Да, фрау Мика. Поздравляю! Вы запомнили имя вашего мужа, — мужчина крепче обнял женщину, поцеловав ее в макушку. — Я уверена, Сильвер, что моим обещанием было повстречать тебя в этой жизни, — распятие на груди вспыхнуло. Костяные крылья царапнули каменную плитку. Душа покрылась льдом. Глаза покрылись темной дымкой тумана и вечности. Бог смерти тянет к нему свои длинные, словно все время мира руки. Он слышит его шаги. Видит его тень. Но крылья лишь трепещут, царапают, пытаются вырваться, пытаются сбежать. — А ну место, тварь, — шикнул мужчина, беря в руки одну из костяшек и сжимая так сильно, что слышится треск. — Ты еще помнишь мое желание, верно? Противный скрип, визг прекратился. Тени отступили. Крылья спрятались, напоследок оставляя кровяной след на щеке. Шипение и писк крыс стал явственнее. К горлу подступил запах, вкус прогнившей и утонувшей в желаниях души. Настолько черной, какой не бывает даже бездна. Жадной, жалкой, не желающий спасения. Души, что хочет лишь смерти и разрешения. Мужчина дернулся и облокотился на стену. Темные глаза становились светлее. Черно-фиолетовый сменился светло-голубым. — Ну и мерзкие же они на вкус, — Сильвер сплюнул кровавый сгусток и прикрыл глаза. Пожирать себе подобных было отвратительным занятием. В кровавой тиши, пропитанной огнем, сажей и слезами был слышен лишь шепот тысячи тысяч голосов. Сладкий. Желанный. Подобный шипению. Подобный голосу Бога. Или, быть может, все-таки Дьявола? Откуда в этой клоаке тли, мух и помойных трупов быть длани божьей? Откуда в этом темном, пропитанным порохом, криками наполненном, впитавшимся металлическим привкусов мире быть всепрощению божию? Мужчина захлебывался собственной кровью. Тело немело, остывало. Становилось так холодно, что иглы вонзались в кости, заставляли трещать, ломаться, покрываться ледяной синюшной коркой. С каждым мигом температура понижалась все сильнее, приближаясь к абсолютному нулю. А шепот все продолжал извиваться над головой. Будто мог спасти. Будто мог помочь. Будто мог исполнить желание гниющей души. Или уже полностью прогнившей? ...ты же... хотел бы... не так ли... хотел бы... мы знаем... скажи нам... мне... скажи... свое желание... ради тебя... для тебя... только чтобы... ты был счастлив... мы... я... исполним(ню) его... ты же хочешь... верно?... хочешь... Тень распахнула свои крылья усохшие, костяные, совсем не как у птиц. Совсем не как у ангелов. Мужчина сглотнул сухой, холодный, тяжелый ком в горле. Его желание? А они у него остались? Конечно, нет. То, ради чего он жил; то, ради чего он появился в этом мире; то, что он обежал этому чертовому Богу — все это исчезало, обращалось в пепел в этом обжигающем, горячем пламени. Если бы только остудить, приблизить к абсолютному и прекрасному нулю. Если бы только спасти, уберечь от этого алого цвета. Спрятать в холод, в лазурный цвет тишины. В мир без боли, без страданий, полный чистый белизны и голубого неба. ...мы знаем... твое желание... ты хочешь... исполним... мы все сделаем... сотворим... мир... холодный... как твое сердце... мир чистый... как твоя душа... загадай... позволь... нам... исполнить... желание... ты... отчаявшийся... потерявший... позволь... вместо Бога... что покинул... что оставил... позволь нам... — Господин Фуллбастер! Стойте! Главнокомандующий... Главнокомандующий Аянами же... Да постойте вы! — юный солдат бежал за ним, неуклюже поправляя свою фуражку и меч, что при беге сильно мешал. Но брюнет не остановился, продолжая идти вперед, сквозь длинный коридор церкви, почти у всех на виду. Крест в ухе сверкнул голубым светом от очередной лампы. А запыхающийся голос юнца изрядно бесил. Словно маленький хомячок, он бежал за ним, дрожа от холода и ужаса, не смея смотреть в глаза, не смея поднимать головы. Совсем глупый, совсем неспособный, неуклюжий, заикающийся, постоянно забывающий все на свете. Не способный ни на что, кроме как бежать следом и протягивать свои слабые ручки. Как ребенок. Сильвер остановился и обернулся. Послышался грохот. Затем еще один, и одна из крыш собора рухнула, подобно карточному домику. Развалилась в щепки, поднимая облако пыли, окрашивая небо в грязно-песочный оттенок. Мужчина улыбнулся. Температура стала понижаться, заставляя воздух дрожать и искриться светло-голубым оттенком льда. — А сейчас, шкет, держись крепче и постарайся не сдохнуть. Внутренний свет, промозглый, насыщенно синего, как бесконечный горизонт в снежных долинах, стекал капелью с кончиков пальцев, очерчивая фигуру букв, слов приказа души застыть, замерзнуть, стать вечным, нерушимом ледяным цветком. Клубы пыли нежно-песчаного, бледно-серого цветов покрывались коркой снова и снова пока полностью не окрасились в девственно белый, в бесконечно голубой, в жестокий синий — оттенки одиночества и пустоты. Слова грязные, пустые, наполненные ненавистью и тоской пронизывали воздух бледно-лазурными вспышками, заставляя тела дрожать, холодеть, застывать. Мужчина выдохнул облако горячего пара, что обжигал легкие. Вдоволь налюбовавшись своей работой и картиной, Сильвер повернул голову и усмехнулся. Паренек замерз, вцепившись в его черный и успевший промерзнуть китель. Военный не мог прочесть застывшего выражения лица, но и оставить тут тоже не мог. Мужчина дернул плечом, снял верхнюю одежду и, накинув на несчастного паренька, кинуть тело в какую-то комнату неподалеку. Рано или поздно его точно найдут и отогреют. Но это будет не сейчас. Слезы застилали взор, и тяжелый комок застрял в горле. Ноги не держали и приходилось стоять на трясущихся коленях, хватаясь отчаянно за кровать. Мужчина дрожащей от страха, от счастья, от облегчения рукой сжимал ослабевшую, тонкую, хрупкую, белоснежную ладонь своей жены. Он не мог ничего сказать, ничего увидеть и продолжал плакать у ее кровати, не в силах сдержать эмоции. Безграничные счастье, благоговение, радость, страх, отчаяние и тоска накатывали волна за волной. Было так странно, так больно, так воздушно, так по двоякому чудно, что мужчина улыбался сквозь горячие слезы, бесперебойно шепча слова благодарности. А Мика, прекраснейшая женщина, позволившая такому, как он, быть рядом с ней, лишь улыбалась искусанными в кровь губами и говорила своим нежным и усталым голосом о том, какой папа дурачок. Она лежала, вся бледная, слабая, с полузакрытыми глазами не в силах сделать глубокий вдох. Женщина плакала, так же, как и он, но ее слезы были маленькими кристаллами, что нежно катились по щекам. Крохотный сверток на ее руках, такой маленький, такой пылающий жизнью, алый, морщинистый, кривил лицо и булькал, пытаясь осознать, что с ним произошло. Его крохотные ручки сжимались и разжимались, ножки, совсем крошечные, дергались в воздухе под слоями пеленок. Малыш с даже не открывшимися до конца глазами, он булькал, кряхтел и издавал совсем странные звуки. Младенец был совсем некрасивым, с пушком темных и тонких волос на голове. Он был таким беспомощным, таким беззащитным. Он был их ребенком, их сыном. Маленьким человеком, который появился в этом мире благодаря его прекрасной жене. То счастье, то тепло, тот жар, наполняющий сердце от взгляда на столь крохотный сверток, заставляли лить слезы вновь и вновь. Мужчина не мог до конца поверить, что этот день и правда наступил. — Сильвер, попробуй протянуть ему руку, — Мика осторожно поднесла мужскую ладонь, дрожащую и холодную, к малышу. — Ч-что... я же... он же, — но малыш вновь что-то булькнул, и вслепую стал тянуть крохотные ручки. И когда его маленькие ладошки схватили один из грубых пальцев, весь мир перевернулся, запылал огнем жизни таким нежным, таким осторожным. Младенец схватил так крепко, что, казалось, сломает кость, но продолжал тянуть к себе, сопя и хрипя. Крохотные ладошки еле могли обхватить весь палец, были горячими, нежными, драгоценными. Малыш довольно выдохнул пузырь сопель и булькнул вновь, сжимая палец сильнее. — Да, это твой глупый папа-плакса. И он очень счастлив наконец увидеть тебя, юный Грей Фуллбастер... На черном не видно крови. В сумерках не видно света. В мире нет места для Бога. Мужчина стоял напротив юного священнослужителя, что смотрел с холодной, как сердце Фуллбастера, решимостью. В лазурном, как выкованные на душе слова, взгляде юноши военный не видел ничего, кроме ослепляющего, искрящегося желания защитить. Белые одеяния, так отличные от его собственных. Тяжелое фигурное распятие, вместо эмблемы империи и медали за какое-то качество присущее только офицерам. Прохладные глаза полные лазурной теплоты, так отличные, так не похожие на его цвета промозглой зимы, цвета леденеющего тела и холодной воды. Юноша смотрел ясным взором, сжимая в руках оружие, заставляя его светиться мягким едва-синим цветом. Сильвер выдохнул и усмехнулся. “Бог покинул этот мир,” — рыдал он у могилы своей семьи, чувствуя внутри костяные крылья, готовые преподнести весь мир к его ногам. “Бога нет,” — твердил он себе когда-то, убивая все чувства внутри, оставляя на их месте лишь ледяное равнодушие и жажду мести. И многие-многие-многие годы существуя, подчиняясь приказам, пожирая, чтобы продолжать существовать, переставая сожалеть и чувствовать, словно тело стало хладным трупом — все это обернулось величайшей насмешкой Владыки, преподнося встречу с его богом на блюде. Вот только сейчас, они слишком по разные стороны баррикад. — Ну здравствуй, — голос с хрипотцой разрезал холодную тишину, остужая воздух, — юный Грей Фуллбастер, кажется? Он жил, каждый день возвращаясь домой, где его ждали. Он жил, обнимая дорогих и близких людей, чувствуя тепло и любовь. Он жил, смеясь и плача оставляя в чужих душах сияющий след светлых чувств. Он был счастлив, слушая голос своей жены, что так по-особенному произносила его имя. Он был счастлив, чувствуя любовь и радость, в несмелых объятиях ребенка и крике “папа”. Он был счастлив, видя глаза собственного сына, что были такими же яркими и теплыми, как глаза жены. Он был таким живым. Он был так счастлив. Он упивался этой радостью. Так сильно был поглощен, что не заметил, как разбился. — А твои слова Божьи не так уж плохи, юнец, — покрывая ледяной коркой пол, мужчина увернулся от очередного удара. Искры эмоций резанули щеку, оставляя тонкую линию алой крови. В глазах мелькнул азарт и некое подобие сожаления. Но чуть теплый блеск исчез, снова возвращая на место холод. Бесцветные фразы слетели с усмешкой, озаряя комнату светом мерзлоты. И каждая буква, как удар мертвого сердца. И каждый звук, как крик о помощи. И каждый взгляд таких теплых и родных глаз, как снежное стекло на открытых ранах. Как же Сильвер ненавидел себя в этот момент. — Ха? — мужчина уронил вещи из рук на пол и с шокированным лицом смотрел на довольный лик своей беременной жены. Она победоносно улыбалась, любовно поглаживая живот и абсолютно полностью довольная реакцией. Фуллбастер беспомощно тыкал в живот Мики, открывая и закрывая рот, моргая и издавая нечленораздельные звуки, больше похожие на вой китов. Нет, новость о том, что у них малыш его обрадовала. О том, что это мальчик заставила на пару дней уйти в астрал. Но сейчас, прищуривая глаза и улыбаясь так, будто по-другому и быть не может, миссис Фуллбастер заявила, что придумала имя ребенку. Сама. — Я знала, что это тебя точно обрадует! Поэтому нашего малыша будут звать в честь его горе-папаши! Грей! И это не обсуждается, — Мика грозно ткнула своим тонким пальчиком в грудь мужчины, — понятно, Сильвер? И на отчаянный вопрос маленького мальчика из прошлого он отвечает смехом, давясь холодной горечью. И на боль в светлых голубых глазах он отвечает усмешкой, полной яда. И на мучительные слова, надежду, что произнесенное — ложь, он отвечает леденящими душу приговором. Воздух дрожит, морозится, искрится маленькими снежинками. Маленький мальчик, чье лицо растворилось в слезах потери, кричит, надрывая горло, пытается сражаться, биться вкладывая всю силу, выворачивая душу наизнанку. Как же сильно Сильвер ненавидел себя. — Ты же знаешь, мальчик, что такие как я существуют лишь для того, — мужчина стоял расслабленно, будто это и не бой вовсе, а игра в снежки, — чтобы исполнять желания. А обладатель этого тела, хочу тебе сказать, был довольно жадным. И с каждым словом, было чувство, что лед рассыпается, снежинками тает где-то внутри, отравляя дух. Военный прищурил глаза, довольный блеском бездонного моря, таким же глубоким, таким же темным, как чернеющая в бесполезном гневе душа. — Но, как бы то ни было, он очень удобен и практичен. И пусть это всего лишь воля случая — все же я рад повстречать тебя вновь, Грей Фуллбастер, — и густой, острый смех прокатился по разрушающейся комнате. — Хватит играть со мной, ублюдок! — свет вырвался прежде, чем кто-то успел что-либо понять. — Ты используешь тело моего отца и творишь все, что тебе вздумается! Если ты думаешь... — Ну-ну, священнослужители ведь не должны говорить столь грязных слов, — мужчина вновь исказил свое лицо, коробя его и показывая самую уродливую часть себя. — Но, думаю, я рад, что смог добиться такого эффекта, не так ли, юный Грей Фуллбастер? Сильвер прищурился и распахнул свои костяные крылья, царапающие лед, стены, крышу, пожирающие душу, вырезающие по кусочку каждый день. Большие, мощные крылья, что были цветом грязно-серого неба, что кутается в серебряный свет луны. — Теперь-то ты будешь серьезен, Грей? — как на оживший кошмар, на ужасное чудовище священнослужитель со страхом и безумием в глазах смотрел на костяные крылья, на длинные тени, на узкое окно, покрываясь мурашками и дрожа от холода, от кроваво-черных картин, от звона в ушах и горячих рук. — УБЛЮДОК! — весь мир засиял ярким светом ярости и боли, покрываясь тонким слоем голубого, как спокойное, как чистое море, льдом. Маленькая ножка неуверенно ступила на ковер, заставляя пухленькое и юное тело шататься. Крохотные ладошки отчаянно держали мамину юбку, не давая свалится совсем. Но малыш моргнул, издал восторженный писк и завалился на спину, смачно падая на пол. Тяжелый шаг юноши разбил часть ледового паркета, заставляя тело уклониться от очередного удара, нанесенного вскользь. Руки до крови сжали жезл, пытаясь направить в него силу. Слова вспыхнули рядом, освещая пространство теплым светом и растворяясь яркими вспышками и лентами, атакуя военного, желая связать, остановить, прекратить эту боль. Но витиеватые буквы, слова заклинания рассыпались пылью, не причиняя ни капли дискомфорта. Словно одного взгляда хватило, чтобы уничтожить волю к сражению. — Это бессмысленно. Бесполезно. Невозможно, — низкий, скрипучий, как первый снег, смех был пропитан ядом и спокойствием, — ранить меня. Ты слаб, юный Грей Фуллбастер. Твои слова, — всего одна мысль, всего одна мысль этого монстра отбросила юношу к стене, вырывая из опустошенных легких стон боли, — никогда не смогут достичь меня. И сладкий яд замерзает на кончике языка. Сильвер коробит лицо, как разбитое стекло, слушая писк костей внутри, хруст жажды осуществить желания. Он чувствовал, как эта тьма, эта беспросветная чернь тянется, облизывается, с придыханием протягивает руки к его душе, что покрыта толстым, толстым покровом льда. А в ушах стоят крики, в глазах заледеневшие слезы потери - Сильвер смотрит с той же ухмылкой, хохоча так же сипло и утробно, как движение ледников. — В конце концов, такие как ты могут только одно, — звонкий щелчок пальцев, темно-яркие искры, как сияние ледников в полярной ночи, и тело юноши пронзает боль, снег, лед, окрашивая белоснежно-лазурный мир чернотой. — Великолепно, маленький агнец! Великолепно! А твое лицо, полное агонии! Как убью тебя, возьмусь за твоих друзей! Одного за другим перережу их всех! ...мы слышим тебя... твое желание... самое заветное... самое желанное... мы слышим... позволь... исполнить его для тебя... позволь... сделать тебя счастливым... мы сможем... твое желание... станет явью... обязательно... только... позволь... нам... — Кончай нести херню голосом моего отца! — то, что осталось от сердца дрогнуло (или же оно сделало вид?), когда на голову посыпался град тяжелых, как этот мир, как вся печаль человечества, искр. Длинные тени шевельнулись. Ослепляя, загораживая собой темную фигуру, они растворились с громким хлопком, словно лопнул мыльный пузырь. Радужными переливами они расстелились вокруг, дрожа, крича. Костяные крылья чуть дернулись, медленно раскрываясь, будто хохоча, будто скалясь довольно и гадко, открывая взору мужчину. — Не выйдет! — широкий жест рукой, нарочито медленный, манящий, считающий секунды и превращающий их в вечность, очертил полукруг. — Моя очередь!       luxuria daemonium glacies Огромная сила приподняла юношу вверх, кружа среди льдинок и отбросила, покрывая инеем бледную кожу, оглушая, круша все вокруг. Хрупкая стена сломалась, как карточный домик, крупными осколками, ледяной пылью осыпаясь, падая в теплые объятия разгоряченной боями земли. Фигура, покрытая бездушными словами и морозящим звоном, упала, будто разбилась фарфоровой куклой. Болезненный стон, кровавые капли провели черту “до” и “после”, наполняя безжизненный мир яркими красками. Тонкие линии, словно от когтей демона, изорвали одежду, искромсали тело, обагряя, выливая бытие в отталкивающую пустоту. А в голове, словно набат, словно молитва прошлому и будущему, человеку, которого любил звучат слова, почти проклятые, почти ненавистные, сияющие в ночной темноте как Полярная звезда: “Будь сильнее, Грей.” И лицо живое, с эмоциями и блеском в глазах, от которых тепло, от которых светло, от которых невозможно замерзнуть. Юноша поднимается тяжело, с натугой, со шматками мяска и крови в легких. Поднимается под торжествующий смех демона, под удлиняющиеся тени длинных костяных крыльев. Поднимается под насмехающийся взгляд и безумную улыбку. - Я тебя уничтожу... этими самыми руками, — говорить больно, горячо, горечь жжется ртутью на кончике языка, свинцом наливаются руки и ноги. — Твои слова мне не помеха. У тебя нет шансов, — голос спокойный, холодный, взгляд безумный, оглушающий. Изодранные руки сжимают осколки посоха, с отголосками божественного пения, с бесконечной верой во что-то, в кого-то далекого, любимого, дорого сердцу и душе. Юный священник прикрыл глазах, стараясь не смотреть, не слышать, успокоить бурю внутри и чернеющую пустоту. Его слова ничтожны, его слова низки. Его слова, что крик немого человека — никем не услышаны, никем не замечены. Его взгляд устремлен в бездну, поглощающую его, опустошающую его. Его душа слаба, его стремления низки, его сердце малодушно. Нужно что-то большее, что-то значимое, что-то не перед ним, а позади.       alba Черные буквы, сияющие бело-голубым, сорвались, вспыхнули ярким светом, искрами, полетев вперед. Мужчина прикрыл глаза, громко хмыкнул, чувствуя, как внутри, где за тонкой паутинкой рушится сердце, звенит громким скрипом человечность. — Бесполе... Искра осела на одном из крыл, покрывая его белым светом, заставляя дрогнуть и сжаться, опуститься к земле в жалости, в боли, осыпаясь мелким песком. Как если атаковали не тело. Как если бы... — Ясно... открыл в себе новые способности и выстрелил наугад, — улыбка отчаянной гордости скользнула по лицу, смазываясь и искривляясь. — Вот тебе добавочка! — стремления чище неба, снега, облаков, полные желания спасти, а не победить, полные мыслью помочь, а не отомстить, обратились чистым сиянием и устремились к погибшей душе. “Это бесполезно,” — говорил себе Сильвер, отражая атаки, прячась от света за темной вуалью гнева и ярости. Часть костей, что сдавливали сердце, терзали сущность, осыпалась, больно жалясь и остро царапая. — Неплохо... НО! — рука перечеркнула, перевернула мир, тонкими трещинами льда оседая на радужке глаза, искажая и уродуя картину, человека, чувства. Простой жест. Простой мир. Простая магия. Просто лед. Комната. Здание. Земля. Даже воздух. Рядом. Вокруг. Повсюду. Покрываются толстыми налетами, корками, слоями из мерзлоты, снега, льда. Переливаются цветами бескрайнего горизонта, ласковой синевы и сияющих звезд. Абсолютно белый цвет вычеркнул все краски мира, оголяя, опаляя собой, создавая дыру, где ничего нет и никогда более не будет. — Это, — юноша оглянулся, щурясь и чуть дрожа. — Я все заморозил. И вскоре, ты и сам покроешься толстой коркой льда. Все твои потуги с этих пор бесполезны, юный Грей Фуллбастер. Мика была совсем, как перышко, маленькое, легкое. Сильверу казалось, что она может сломаться в его объятиях, растворится. И его грубые ладони с таким страхом порою прикасались к ней, что сердце сжималось от сладостного чувства. А громкий, звонкий, наполненный счастьем смех оглушал, лишал сознания. Ради таких моментов он был готов на многое. Ради сияющих любовью, уютом, преданностью и тоской глаз. Ради невесомых, но обжигающих прикосновениях фарфоровых ладоней. Ради изгиба губ, которые он упоенно целовал, который нужен был, как воздух. Ради воинственного и гордого выражения лица, которое она строила каждый раз, когда намеревалась в чем-то помочь, что-то сделать. Ради женщины, которая подарила ему жизнь, любовь, семью он был готов на очень многое. И на еще большее ради сына. Тело не чувствовало боли. Не чувствовало холода. Не было ощущения неправильности. Удар тяжелой ноги пришелся на израненный живот, вытряхивая кровь и стоны, отбрасывая тело. Осколки льда впились в обожжённую кожу. А собственные руки мелко подрагивали от чрезмерного использования сил, крылья скрипели, радостно вибрируя на ветру, не рассыпаясь, отбрасывая еще более темные, еще более насыщенные тени. Но капая гнилью и бездной на белый, как рассвет лед. — В чем дело? И это весь твой запал? Кишка тонка, да? Сильвер смотрел сквозь призму отчаянного желания пасть еще ниже, чем он стоит сейчас. Оно разрушало остатки того, кем он был, чем он хотел стать. Воспоминания меркли от яркости мрака, чувства стыли под градом снежинок. Он смотрел на своего врага, как на кусок движущейся плоти, способной говорить, думать, сиять своей силой. И омут яда, пучина жажды кипели, бурлили внутри от эйфории, кричали от восторга. Он улыбался криво, будто лицо и не его вовсе. Он говорил холодно, будто голос принадлежит не ему, а этому сумраку внутри. Он смотрел, будто не видел ничего за этой пеленой цвета безграничного аквамарина. А маленький ребенок плакал. Ребенок внутри рыдал. Человек смотрел на него с ненавистью сквозь решетки костяных крыльев и царапал руки в кровь, пытаясь выбраться, пытаясь дотянутся. — Ха! — последовал второй удар. — Отлично! — третий. — Злись еще! — четвертый, а затем хруст. — Познай же страх, человек! — пятый, и кровь брызнула изо рта, мешая дышать. — У тебя хватило дерзости тягаться со стихией?! Холодные кристаллы исполосовали плечо, разорвали спину, простым движением и словом окрашивая все вокруг в темно-бурый цвет. Тело, почти безвольное, почти бессильное отлетело назад, запрокинув голову и издав хрип боли. — Ты действительно надеялся победить?! А внутри человек кричал, рыдал в отчаянной попытке остановится, в отчаянной попытке прекратить эти мучения. Резкий взмах рукой, и слова слетают с кончиков холодных, мертвых пальцев, врезаясь в пока еще живое тело, кровавыми кристаллы вырастая на оголенной коже. — Думал, что сможешь обратить свой гнев в силу?! Глупец! Запомни же! — тело вновь падает, как сломанная игрушка с глухим звоном костей и льда. — Запомни вкус отчаяния! Людям никогда не победить демонов! ...ты же... хотел бы... не так ли... хотел бы... мы знаем... скажи нам... мне... скажи... свое желание... ради тебя... для тебя... только чтобы... ты был счастлив... мы... я... исполним(ню) его... ты же хочешь... верно?... хочешь... — ...кто... вы... ...мы те... кто исполняет желания... мы... помогаем... людям... не бросаем... как Бог... мы не оставим... исполним... чего желаешь... чего хочешь достичь... только впусти... только скажи... произнеси... свое желание... и мы... сделаем все... для тебя... и только... для тебя... “Мое желание... интересно какое оно...” В языках пламени догорали последние фотографии счастливой семьи. Мутный, как болото, взгляд скользнул к тени, что нависала и ласково, любовно гладила по голове, нашептывая приторным голосом возможное будущее. Он чувствовал, как боль, скорбь и тоска наполняли его. Как сердце билось на куски от каждого стука. Как слезы текли из глаз, испаряясь от жара. В ушах гудел собственный кашель, а на языке оседал пепельный вкус металла. ...скажи... чего желаешь... Сильвер... мы сделаем это для тебя... Костяные крылья укутали как покрывало, защищая. “Я... я хочу... хо... лу... бить... аки... как вы...” — Плевать... Юноша медленно приподнялся на локтях, истекая кровью, дрожа, как лист на ветру, скрипя костями, раскрывая раны. Юноша сверкнул распятием, что искрилось таким отвратительным цветом предрассветного голубого неба. Через боль, через силу, юноша заставлял свое тело двигаться, заставлял себя говорить, заставлял себя дышать и смотреть прямо вперед, ослепляя своим желание жить. — Мне... мне... нужно победить. И точка. Взгляд Грея был холодным, сильным, твердым и несокрушимым. А слова обращались в силу, подчиняющие мир, заставляющие пасть в поражении. Юноша смотрел уцелевшим глазом так, будто не мог проиграть, для него невозможно проиграть. Весь в ссадинах, ожогах, ранах, синяках он был похож на грязный и древний, как этот мир, лоскуток ткани. Порванный, поеденный насекомыми, испачканный, обесцветивший. Но все равно прекрасный. Сильвер затаил дыхание. — Бесполезно, пацан. Ты просто человек, — его голос стал чуть мягче, чуть-чуть теплее, будто мужчина больше не хотел никого убивать. — Сдайся и умри, как вся твоя семья. Тихий шепот, как молитва. Горячие слезы, как кровь души. Голубых оттенков лед, как тоска, как одиночество. Сизый туман незаживающих ран. Ослепляющие искры желаний и мечт. Треск, скрип израненных костей, нелетающих крыльев. Мужчина упал почти беззвучно. Черная кровь посыпалась из открытых ран. Из груди серебром и лазурью сиял посох, в виде распятия. Своим блеском он ослеплял. Своей тяжестью давил. Своей чистотой отравлял. — Отлично... сработано... Голос мужчины был теплым, как первые лучи солнца. Мягким, как первый снег. Он стал наполнятся чувствами, эмоциями. И тело его дрожало от холода и страха. А глаза не видели ничего, кроме прекрасного света. — Черт, - юноша тяжело дышал, вложив в глупую атаку всю свою силу. — Ты думал... я не замечу? Сильвер опустил взгляд, заставляя себя смотреть на израненное тело сына. Внутри все переворачивалось и сжималось. Он чувствовал, как крылья, не спеша, растворялись блестками, обжигая руки и сердце, оглушая криком. — Совсем уже? — юноша кричал от гнева, от ярости. — Я знаю, что ты не!.. — он проглотил комок в горле и повернул голову, смотря на тело перед собой твердым взглядом, готовым принять любую правду. — Ты мой отец. Верно? — А теперь... Иди сюда негодник! — мужчина схватил мальчишку и подкинул на руках, слушая восторженный визг. — Кто успел — тот и победил! Визг наигранно испуганный наполнил площадку. Малыш довольно улыбался, схватил волосы мужчины, чтобы не упасть и дергал ногами. Женщина рядом задорно и весело смеялась над тем, как ее сын побеждает отца в неравной схватке, победителю которой достанутся чьи-то волосы. — Ты ведь мой отец! Что ты здесь делаешь?! Голос Грея стал ниже, глубже. А его взгляд был не таким чистым, как у новорожденного. Он смотрел, как мужчина, как человек, проживший многое. Как человек, потерявший многое и не желающий терять что-либо еще. Он желал силы для защиты, для помощи. Это было видно. Это было слышно. Это чувствовалось от всего его существа. Тело больше не двигалось. Дыхания больше не было. — Я ждал... когда ты убьешь меня... Да... я был... твоим отцом. Но теперь уже... Я просто мертвец. Как же Сильвер ненавидел себя. — Нет, пап, ты делаешь неправильно. Чтобы сделать омлет, надо разбить яйцо! — мальчишка стоял на табуретке важно держа в руках ложку. — А куда, по-твоему, гений ты мой маленький, скорлупу деть? Или ты умеешь как-то по волшебному бить яйца, чтобы содержимое было в одном месте, а оболочка в другом? М? - мужчина несильно дал по лбу сыну, крутя в руках яйцо и думая, как из него сделать омлет. Желательно съедобный. Сын рядом с ним недовольно надул щеки и пнул отца в бедро. Крылья скрипнули, жаром опаляя землю, холодом убивая живое. Он не хотел смотреть на него. Не хотел больше слушать его голос. Не хотел, чувствовать эту боль снова, это чувство потери снова, эту тоску снова. — Я существовал... “передвигался” только из-за одного единственного желания... я хотел отомстить... всем тем, кто забрал мою дорогую семью... Я оставался в Армии, только чтобы быть ближе к ним. Только чтобы попытаться истребить их изнутри. Но... потом я узнал, что ты жив... — … па... па... Сильвер замер. Мика, сидевшая на полу, довольно улыбалась и щурила глаза. А маленький Грей тянул руки, пускал пузыри и невнятно звал отца своим высоким детским голосом. — Па... па... па... Говорить было сложно, и сознание растворялось. В тихом молчании слова были похожи на маленькие осколки, больно впивающиеся в раны. Не было холода. Не было жара. Не было ничего. А вот душа, измученная долгими, долгими битвами, стенала ничем не скованная. Не было слез, не было грусти. Было желание все прекратить, оставить в прошлом. Он уже мертв, так зачем еще притворяться живым. — Мои руки запятнаны слишком сильно. У меня нет права сражаться за тебя и Мику. — Так ты поэтому хочешь умереть?

“Глупость.”

— Я уже мертв. Оставляю... все на тебя... “Мой голос все же может дрожать?” — с усмешкой подумал Фуллбастер, закрывая глаза. Мысли крутились одна глупее другой, утопая в гневном крике Грея. Если бы было возможно, он бы должным образом извинился перед ним. Но впереди его ждет лишь тьма и больше ничего. Души, запятнанные силой Верлорена, никогда не встретятся с Небесным Владыкой, никогда более не появятся в этом мире. Они просто исчезнут, как облако пара в студеную пору. Если бы у Сильвера были силы, он бы попросил прощения. Его жестокие слова причинили любимому, дорогому человеку боль. Его отчаянная попытка заставить себя ненавидеть, чтобы его единственный сын смог жить дальше, не оглядываясь на кошмар и ужас прошлого — заставила страдать так сильно, так горько. Не хватит слов в этом мире, чтобы попросить прощения. Но все же... Мысли осели мягким голубым светом на льду, вычерчивая слова души. “Прости. Забудь обо мне. Я уже мертв.” Юноша упал на колени, глотая слезы, проведя пальцами по надписям и боясь смотреть на мужчину. — Но... ты все еще мой отец... “Отец ни за что не ударит своего ребенка. Мне жаль, юный Грей Фуллбастер.” Пространство наполнил крик ломающихся костяных крыльев, укутанных белоснежными перьями. Сильвер приоткрыл глаза и поднял руки. Его тело наполнялось золотисто-серебряным светом. И с уродливых костяных крыльев чудовища осыпались пухом. Тучи стали рассеиваться, открывая взор на чистое голубое небо. В теле, что раньше было таким неподъемным, таким тяжелым, появилась легкость, появились силы встать, подойти и просто крепко обнять. Ему никогда не искупить своей вины. Ему никогда не простить себя за то, что он совершил. Ему никогда не суметь загладить свою вину перед самым дорогим, самым любимым человеком. Но хотя чуть-чуть, хотя бы в этот последний раз. Шершавые ладони, такие теплые, такие родные, как в детстве, прижались к щекам, вытирая слезы. Без слов, без дыхания и стука сердца, Грей видел, как рассыпается его отец. С глазами такими же, как у него самого, со слезами, с глупой улыбкой, какая могла принадлежать только ему. Сильвер прислонился своим лбом к побитому лбу Грея и потерся легко, невесомо, как перед сном, как перед концом сказки на ночь. Рыдания душили. Отпускать, расставаться не хотелось так сильно, что грудь сдавливало от боли. Не было сил дышать. Не осталось сил жить. Это было невыносимо. Но отец улыбался. Смотря на него глазами полными живых слез, обнимая его лицо теплыми руками, как раньше — он улыбался. Искренне, радостно. Он был счастлив, а Грей не понимал почему. И в голове все звучал, не переставая нежный голос матери и чуть грубый голос отца. “Спасибо, что стал нашим сыном. Мы любим тебя.” — Ага, а потом… — Шутишь? — И этот тупой епископ в итоге… Юноша шел следом за друзьями, низко опустив голову и крепко сжимая новый посох. Прошло не так много времени после боя, и на сердце был тяжелый осадок. Но его друзья пытались жить дальше, пытались стать сильнее, смотреть вперед и радоваться каждому мгновению. А он что? Грей тяжело выдохнул и поднял голову. Ему казалось, что он давно смирился, давно принял тот факт, что он остался один, что его семьи больше нет. И только месть, желание искоренить все зло сподвигло его ступить на путь борьбы. И сейчас, когда все закончилось, чувство удовлетворения все не приходило к нему. “А было ли это настоящей местью?” — О чем-то задумался, Грей? – звонкий голос юной монахини выдернул из омута дум. — Нет, Люси. Просто не могу выкинуть из головы кое-что, — юноша неловко потер шею, переводя взгляд с высоких лазурных небес. — Если не можешь - значит, это что-то важное для тебя. Разве не так? — подруга просто улыбнулась и ласково потрепала по плечу. — РЕБЯТА! СМОТРИТЕ! – напарник Грея прыгал у ворот, размахивая руками и громко крича. – Я НАШЕЛ ОЧЕНЬ КРУТУЮ ВЕЩЬ! — Мне кажется, эта крутая вещь похожа на мясо или на любую другую еду, — устало выдохнув, поделился Фуллбастер, неловко улыбаясь. — А мне кажется, это просто вещь, которую он видит первый раз в жизни. Нацу сидел на корточках, улыбаясь, как полный дурак. Успевший испачкаться в грязи, обслюнявленный, он был доволен, как кот, объевшийся сметаны. Люси присела рядышком и звонко рассмеялась. Грей шел последним и видел издалека лишь часть картины. Но когда подошел, оказалось, что его друзья гладили и играли с каким-то псом. — Грей, смотри какой красавец к нам заглянул! Он же еще совсем щеночек, — животное тыкалось влажным носом в раскрытую ладонь девушки и тихо скулило. Щеночек был темно-серого цвета местами с белым и серебристым мехом. У него были маленькие уши и тонкий голосок. Стоял он не очень уверенно, но сидел прямо, виляя хвостом и высовывая язык. — Это же вроде хаски, нет? — Грей сел рядом, аккуратно протягивая руку. Щенок заметил движение сбоку и шевельнул ухом. Прижав голову, он повернулся и потянулся мордочкой к новому человеку. Принюхавшись, он сделал более смелый, но неуверенный шаг. Нацу рядом горлопанил о том, что они должны оставить собаку, ведь это так круто — ее дрессировать. За что и получил тяжелой женской рукой по голове. Но малыш будто никого не замечал и смело шел к Грею, нюхая, облизывая пальцы и падая рядом. — А ты ему приглянулся. Может, заберешь себе? — заметила Люси тихим шепотом. — Я... Я не... но это же такая... Животное будто почувствовало, что речь идет о нем и подняло глаза, тихо и жалобно проскулив. И голубые, как бесконечный горизонт в снежных равнинах глаза смотрели с любовью, преданностью, будто кроме Грея для него нет ничего дороже и важнее. Будто один Грей — это весь его мир. Будто он единственная его семья. — Если я тебя оставлю, то будешь отзываться только на имя Сильвер. Ясно, Сильвер? — щенок радостно гавкнул и завилял хвостом.