В болезни и здравии

После, наверное, миллиона падений, Юра идет в раздевалку. Ноги не слушаются, кажутся чужими, и движения оттого неуверенные, хилые. Юре плохо. Голова сильно кружится, горло болит — сочетание гриппа или ОРВИ и низкого давления — это вам не шутки. Надо было, как все нормальные люди, попросить больничный, а не переться сегодня на лед, но нет, он же Юра Плисецкий, он же, мать вашу, Ледяной тигр, а тигры не пасуют перед такими мелкими неприятностями, как боль в горле. Юра тысячу раз проклинает себя утреннего, садясь на лавку в раздевалке. Напротив сидит Мила и ест «Милкивэй». — Милка… — выдыхает Юра хрипло и словно бы пьяно. — Я буду называть тебя Милкивэй. Это все, что успевает произнести, прежде чем теряет сознание. Приходит в себя, когда в нос ему тычут ватку с нашатырем. Юра дышит тяжело, рвано. Он лежит на лавке, над ним маячат головы Якова (это он ему тычет ватку), Никифорова и его Свинки. Он протягивает руку — берет ее Виктор. — Не ты, — бурчит Юра. — Милкивэй. На лице Никифорова отражается недоумение. — Это я. Пропустите, — голос Милы, приятный такой, звонкий. Виктор и Кацуки отходят, и на их место становится Мила. — Я здесь. — Руку дай. Мила протягивает ему руку. Юра подносит ее к своей горящей щеке, она такая прохладная и приятная, а еще от нее пахнет яблочным жидким мылом, самым дешевым, которое висит у них в туалете. — Мил… — Что? — Если я умру… — Господи помилуй, да не умираешь ты, просто в обморок шлепнулся, со всеми бывает. — У меня грипп, осложнения бывают… В общем, если я умру, я хочу, чтоб ты знала… — Говори. — Я хочу, чтоб ты знала: ты мне нравишься. Где-то на фоне Виктор пищит что-то вроде: «Как это мило!» Как будто не двадцать девять лет мужику. Он спешит перевести его слова Кацуки, и тот тоже трещит на английском, что это жуть как мило. Два сапога — пара. Мила же молчит. — Я все пойму, если я тебе не симпатичен… И Мила вдруг опускается на корточки, берет его лицо в свои прохладные нежные руки и целует в губы. Целует совершенно невинно, касаясь одними лишь губами, но и этого хватает Юре, чтобы пылающие щеки загорелись еще пуще. — Блять, заразишься ведь, — бурчит он, когда Мила отстраняется. На фоне Виктор снова пищит что-то невнятное, мешая английский и русский, а его Свинка вставляет пару слов на японском. — Ну и ладно, это того стоило. — Не стоило, д… — У Юры просто язык не поворачивается назвать Милу дурой, хотя повела она себя весьма безрассудно. А на следующий день Мила приезжает к нему домой. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Юра и чихает в уже мокрый платок. — Приехала лечить тебя. Меня Яков отпустил. — Послал? — Отпустил. Я реально хочу о тебе позаботиться. Какая температура, какое давление? — По ощущениям все норм. — Я твоим ощущениям не доверяю. Иди меряй. Мила снимает шапку, шарф и пальто, разувается и проходит в квартиру, шурша какими-то пакетами. — Я в аптеку зашла и в магазин, купила все на куриный суп. — Не хочу суп. — Будешь, больным полезно. — Да мне норм. — Юра сует градусник под руку и принимается мерять давление. Тонометр показывает в результате 105 на сколько-то там, низковатое, конечно, но не так херово, как было вчера. Юра отчитывается Миле, и та щелкает кнопкой электрочайника. — Будешь сейчас кофе пить. Так, и нос закапать, — она подает Юре флакончик с каплями, — и вот это выпить, это от гриппа и простуды. Юра бурчит, что это все лишнее, но все-таки капает и пьет, потому что, блин, о нем заботятся и это приятно. О нем никто никогда не заботился, если не считать дедушку до двенадцати лет, а потом он переехал в Питер и стал жить отдельно, и все, никто одеяло не поправит ночью и не скажет зимой: «Шапку надень». А тут появилась Мила, которая вот стоит и чистит овощи ему на суп, это ценить надо. — Тридцать семь и шесть, — говорит Юра, вытащив градусник. — Сбивать не будем, пусть иммунитет работает. — Как скажешь, Милкивэй. Мила поворачивается к нему, улыбается, значит, не обижается. — Слушай… — решается спросить Юра. — Чего? — А вот ты вчера меня поцеловала. — Поцеловала, — подтверждает. — И что это значило? — Ох, ну не знаю. Что ты мне нравишься, например? — хихикает Мила, а у Юры вдруг сердце начинает колотиться бешено. Такое с ним впервые. Чтоб ему нравился человек и он человеку нравился — это же вообще чудо, правда? — И что теперь? — Встречаться, например? — продолжает Мила в том же тоне, чуть насмешливом, но не злобном. — Хорошо, — выдыхает Юра. Неэстетично сморкается в свой платок, а потом на всякий случай переспрашивает: — Это что, у меня, получается, теперь девушка есть? — Получается так. — Охуеть не встать, конечно. — Какой ты забавный, Юра. Юра как-то теряется даже. Его забавным назвали — представляете? Он не знает, что с этим делать и как реагировать. Он, впрочем, не успевает сделать ничего, потому что на стол становятся две кружки ароматного кофе. — Это моя. — Юра тянется к дальней кружке, которая с кошачьими мордашками. — Что, для своей девушки кружки с котами жалко? — насмешливо говорит Мила. — Нет, бери. — Юра подвигает ее назад. — Стой! Не бери, я же заразный. — Он все-таки забирает кружку с котами, а после встает к холодильнику, чтобы достать початую шоколадку с орехами и клюквой. — Прости, «Милкивэя» нет, — усмехается. — А я не привередлива. Они пьют кофе, едят шоколадку, а Юра смотрит на Милу и видит ее будто впервые. Мила — красивая девушка, это и ослу понятно. У нее совершенно потрясающая радостная копна красных волос и веснушки, которые не сходят даже зимой. А еще на щеке три родинки треугольником — хочется провести пальцем по коже, соединяя их. Юра встает и подходит к Миле, чтобы сделать это. Она смотрит на него удивленно, когда палец касается щеки, но не отстраняется. — Что? — недоумевает она. — Родинки. Очень милые, — признается Юра. Милу хочется осыпать комплиментами! — И вообще ты очень красивая, и классная, и веселая, и за что мне такое сокровище? Мила улыбается и, схватив его за грудки, притягивает ниже, чтобы поцеловать прямо в губы. На следующий день тоже приходит. Трет нос кружевным платком, периодически чихает. — Все-таки заразилась от меня? — Заразилась, — говорит Мила не в меру радостно. Нос у нее красный, глаза слезятся, так что Юра отправляет ее под одеяло, а сам разогревает остатки вчерашнего супа. Хватит только на одну порцию, и Юра отдаст ее Миле. — А ты? — спрашивает Мила. — Я поел недавно, — врет Юра, ставя на диван маленький столик для завтраков в постель. Потом притаскивает Миле пакет с лекарствами и градусник. — Вот. Меряй, лечись. Мила меряет — тридцать семь и восемь. — Ты чего из квартиры вообще вылезла в таком состоянии? — журит ее Юра. — Тебя лечить. — А самой лечиться?! — Мне нормально, а ты умирать собрался, помнишь? Щеки Юры начинают гореть, когда он вспоминая ту ситуацию. От него не укрывается насмешка, с которой говорит Мила. Она так часто говорит, но подтрунивает всегда по-доброму. — Сделать тебе чаю? — Да, с лимоном, я вчера лимон приносила, — просит Мила, доедая суп. Юра спешит на кухню, чтобы сообразить две кружки чая. Захватывает из холодильника новую шоколадку (ту, с клюквой, они вчера прикончили), держа ее зубами, потому что руки заняты чаем, возвращается в комнату. — Иди ко мне, — говорит Мила, распахивая одеяло, и Юра забирается к ней в объятия. В объятиях Милы хорошо, уютно. Они неторопливо пьют чай, разговаривая одинаково хриплыми голосами. Так болеть неожиданно приятно. — Ты теплая, — говорит Юра и трется головой о плечо в пушистом свитере. — А ты сейчас мне плешь там протрешь. — Бу-бу-бу, — дразнится Юра. — Яков нам теперь точно спуску не даст, мы пропустим как минимум неделю. — Воспринимай это как внеплановые каникулы. — Каникулы с больным горлом и соплями. — Зато вместе. Вместе болеть веселее… Знаешь, я тут подумала… — Мм? — Раз мы оба больные, то можем… Мила не продолжает — она целует его в губы, по-прежнему невинно, но этого хватает, чтобы Юра потерялся. Теряться ледяным тиграм не положено, но Юре уж слишком нравится все происходящее, чтобы просто взять и отказаться от этого.