ты забудешь и имя мое и лицо словно морок, дым, нехороший сон ты проснешься и просто забудешь все живи счастливо и не спрашивай как у меня дела гаснут звезды и рушатся города время трет вселенную в порошок но пока я помню твои глаза все наверное хорошо и всегда будет все хорошо
Этой ночью Тео не снится ничего, кроме боли. Он не знает, как рассказать об этом, но этот сон — боль в чистом виде, которая пробирается в его голову и взрывается там будто бомба, заставляя его соскребать мысли со стенок черепной коробки. Тео привык. Ему часто снятся кошмары. Но от чего он отвык за эти годы, так это от того, что вдруг дверь распахивается и на пороге, залитый светом из коридора, появляется Борис — заспанный, в драной майке и боксерах. Он зарывается своими длинными пальцами в буйную волну кудрей и зевает. — Поттер, ты орешь так, что слышно в паре кварталов отсюда, — он устало смотрит на Тео, который чувствует себя нашкодившим щенком. — Двинь задницу, что ты смотришь на меня, kak Lenin na burjuaziu. Тео молча отодвигается на край кровати и заворачивается в одеяло. Он так отвык спать с кем-то, что тело не слушается — он дрожит и чутко слушает каждый шорох. Борис забирается под одеяло, минуту они лежат в тишине, а потом Тео ощущает, как длинные горячие руки обнимают его со спины. — Ш-ш-ш, это всего лишь я, — шепчет Борис и утыкается лбом в плечо Тео. — Засыпай. Тео задыхается от боли и страха, от непривычного тепла и чувства нужности. Тео вспоминает тот единственный поцелуй, который помнил — жаркие, мягкие губы, пальцы на его щеке, ветер вперемешку с песком, пустынную дорогу и глаза Бориса. Черные и страдающие, полные нежности и тоски. Борис отпускал его, но Тео так и не смог уйти. Они больше не произносят ни слова. Борис, кажется, засыпает. Прижавшись к Тео, он дышит ровно и спокойно, его длинные ресницы чуть трепещут. Тео лежит и, засыпая, думает о том, что в том единственном сне, где он смог коснуться мамы, мама толкнула его к Борису. Его лицо было первым, что он увидел, открыв глаза.***
Борис покупает Тео билет в Нью-Йорк. Ухмыляется своей широкой, белозубой улыбкой, за которой всегда прятал растерянность, протягивает ему твердый, хрустящий билет. — Ну что, Поттер, поедешь? — говорит, и это не звучит как вопрос. Борис знает, что Тео поедет. У него свадьба, милая Китси, иссушающая и невозможная любовь к Пиппе, бизнес и Хоби. — Завтра самолет, — констатирует Борис и не смотрит в лицо Тео. — Только завтра, — вырывается у Тео. — Я могу взять и на сегодня, если ты хочешь, вполне могу позвонить в аэропорт, сказать им, что… — Борис торопится, и Тео впервые видит, как дрожат его пальцы. — Нет, оставь, — просит Тео, и Борис улыбается — искренне и устало. — Значит, сегодня мы гуляем, — хмыкает он. — Водка, девочки, верно? Тео кивает и улыбается в ответ. Вечером они заваливаются в номер гостиницы — пьяные и хохочущие, обнимающие друг друга за плечи. Валятся на диван, Борис достает из кармана бутылку и жадно пьет из горла, не закусывая. Тео завороженно наблюдает, как дергается его белая шея, как по ней стекают капли водки. — Ну что, zolotse, — Борис улыбается, трясет головой, как мокрая собака, протягивает бутылку Тео. — Я думал, ты припас чего покрепче, — Тео поднимает бровь — жест, который безбожно спиздил у Бориса еще в юношеские годы. Борис неожиданно становится серьезным. — Нет, — отрезает он, и будто и не было трех бутылок, осушенных залпом. Борис трезвеет в мгновение, и Тео видит его твердый взгляд. Глаза у него черные, зрачков почти не видно, и Тео не может оторвать взгляд. — Ты не будешь больше принимать наркоту, Поттер. Ты уже чуть не откинулся, скотина такая. Я, знаешь ли, часто откачивал тебя во время нашей бурной юности, но подобную хуйню я ебал. — Да пошел ты нахуй, — Тео хмурится. — Это мое дело. — А если меня не будет рядом, ты, кусок обдолбанного дерьма? — Борис откидывается на спинку дивана и изящным движением стягивает с шеи черный шарф. — Ты бы, блять, захлебнулся в собственной блевоте и сдох бы в Амстердаме, а это, знаешь ли, не самое лучшее место для смерти. — Все равно это не тебе решать, — в Тео зреет злость на Бориса и тянущее чувство ожидания. — Я хотел покончить с собой, это было мое решение, ты притащил меня в этот гребанный город, украл меня с моей же свадьбы, выкрал, блять, мою картину, я убил из-за тебя человека, и картина, если бы не ты, была в порядке, и теперь ты запрещаешь мне принимать наркотики, Борис, а не охуел ли ты часом, блять?! Тео встает на ноги, его шатает, Борис вскакивает следом, но он стоит твердо. — А ты подумал о том, хочешь ли ты умирать, скотина? — голос у него по-настоящему злой, в нем звенит неприкрытая ярость и презрение. Тонкая верхняя губа дергается, четко очерченные ноздри трепещут. — А ты подумал о том, что будет с Хоби, что будет с твоей ненаглядной Пиппой, что с ними будет, а, Поттер? Нет, конечно, потому что единственное, о чем ты блять думал, это о том, что тебе трудно и плохо, что ты ужасный человек, и что твоя жизнь — ебанное дерьмо, и что виноват в этом только ты! Тео не понимает, как так вышло, что Борис отлетел к стене. Он чувствует боль в правой руке и с изумлением осознает, что ударил его. Борис поднимается, его лицо, на удивление, спокойно. Подойдя к Тео, он длинными пальцами хватает его за воротник рубашки и отталкивает так, что тот снова бухается на диван. Руки Бориса, широкие и красивые, бьют по спинке и остаются по двум сторонам от плеч Тео. — Ты не подумал, что будет со мной, Поттер, — и эти слова звучат как обнаженное, тоскливое признание. В голосе Бориса нет обвинения, в нем только ярость и застарелая боль. — Я не искал тебя, но я думал о тебе, — шепчет Тео, чувствуя, как темные глаза блуждают по его лицу. — Думал каждый день. Я думал, ты забыл меня. Лицо Бориса искажается и на мгновение кажется, что он ударит Тео. Он касается огрубевшими кончиками пальцев скулы Тео и легко гладит. — Я никогда не забывал тебя, bestoloch'. Я же тебя любил. И тогда Тео его целует. Это было так, словно они вернулись в Вегас. И одновременно совершенно иначе. Теперь Тео цепляется за Бориса будто утопающий, потому что боится, что это последний раз, когда они могут быть так близко. Он боится, что больше никогда его не увидит и исступленно прижимается к его губам — сцеловывает вкус горьких сигарет и обжигающего спирта, вылизывает кожу на шее, чувствуя соль и легкий привкус пота и одеколона, оставляя влажные следы. Он не помнит, когда они поменялись местами, но Борис только тяжело и шумно дышит, его веки дрожат, а побелевшие пальцы цепляются за обивку дивана. Из горла его вырывается хриплый выдох, больше похожий на стон. — И когда ты стал таким блядски уверенным, Поттер? — хмыкает он, но Тео, поднимая глаза, ощущает волны страха, исходящие от Бориса. — Закрой рот или я тебя заткну, — предупреждает Тео, и тогда Борис хрипло смеется. — Пожалуй, это отличная мотивация, zaichik, — глаза Бориса сияют в полумраке номера. — Скотина, — ворчит Тео и целует его крепко и настойчиво, чувствуя, как грудь Бориса резко поднимается и опускается, а его большие горячие ладони пробираются под рубашку. Они целуются долго, и это ощущается так, будто они снова подростки и у них первый секс — хочется всего и сразу, тело ноет и ждет прикосновений, а оторваться друг от друга хотя бы на секунду просто невозможно, но Борис первый отстраняет Тео. — Так, Поттер, у нас есть два варианта — либо мы оба идем на твою кровать, либо мы расходимся по разным комнатам, потому что если мы сегодня не потрахаемся, я рядом с тобой не усну. — Мы идем на кровать, ты, придурок, — Тео встает и тянет за собой Бориса. Тот смеется и крадет еще один поцелуй. Когда Борис, путаясь в пуговицах, расстегивает его рубашку, Тео всячески его отвлекает. Не то чтобы Борис был против, но он чертыхается, матерится на своем ужасном русском и обзывает Тео uebkom. Но когда Тео расстегивает его брюки, Борис вдруг сглатывает, его кадык дергается, и в глазах отражается нечто похожее на страх. — Что такое? — Тео встревоженно касается его щеки, приподнимаясь на подушках. — Что? — Я просто… Прости, я просто не могу. Борис перелезает на край кровати, встает, быстрыми шагами пересекает комнату и достает из небрежно брошенного пальто смятую пачку сигарет. Тео невольно любуется тем, как красива на нем расстегнутая рубашка черного цвета, и как каждое его движение точно выверенно, изящно, и вместе с тем небрежно. Борис закуривает и садится на край разворошенной постели. — Ты был единственным пацаном, с которым я спал, — говорит он глухо и смотрит на свои ладони. — Я не… Я вообще-то не гей, блять, я не знаю, что такое со мной, я не знаю, но ты… Ты, наверное, ничего и не помнишь, ты же бухаешь всегда до отключки, в говно, и… Ты самый важный, кто был со мной, я всегда думал о тебе, и всегда знал, что ты нужен мне больше, чем я тебе, и я знал это, я тебя не винил, я знаю, что… — В чем дело, Борис? — Тео вдруг чувствует, как голос наливается металлом. Он чувствует, что страшная, пугающая правда так близко, что Борис не откроет ее. Он молчит. И закатывает рукава рубашки. Тео ахает и подползает ближе к Борису, чтобы понять, что зрение его не обманывает. У Бориса кожа белая, в татуировках, с просвечивающими синими венами. Но круглые шрамы, которые могло оставить только одно — сигареты, не спутать ни с чем. Их сотни. Сотни маленьких, ярких шрамов, оставленных — без сомнения — самим Борисом. — Блять… — тихо вырывается у Тео, и он осторожно касается рук Бориса, переворачивает их ладонями вверх, видит эти шрамы, пожелтевшие следы от уколов на сгибе локтя, в ужасе не смеет коснуться их. — Было паршиво, когда ты уехал. Это вошло в привычку, — говорит Борис без тени эмоций. — Хуже, чем героин и амфетамин. — Придурок, блять, придурок, — бормочет Тео и склоняется к этим шрамам, чтобы коснуться их — но не пальцами, а губами. Борис застывает, не в силах двинуться, а Тео шепчет ругательства вперемешку с какими-то слишком нежными для них словами и целует доказательства своей вины, страшной, невыносимой и вечной. — Ты прости меня, Поттер, — Борис смотрит на него, как на икону, и криво улыбается. — Не хотел, чтобы ты знал, и вообще, брось, подобные штуки бывают у всех в подростковом возрасте, это не стоит… — I'a lubl'u tebi'a, — перебивает его Тео. Борис смотрит на Тео огромными изумленными глазами, сглатывает судорожно, почти испуганно, сигарета дымится в белых дрожащих пальцах. — Я что-то неправильно сказал? — Тео смущенно трет шею, садится на постели, смотрит вниз. — Прости, я учил язык давно, да и «Идиота» не осилил, я вообще не особо хорошо выучил его, но все-таки… Борис смотрит на Тео. И вдруг моргает часто, трет лицо ладонями, и Тео понимает, что Борис неловко, неумело плачет. Слезы текут по его щекам, попадают в рот, стекают по подбородку. Тео оказывается рядом, прижимается к нему, целует его лицо, губами высушивает эти слезы и ему хочется долго, очень долго просить прощения за то, что так вышло, что понял это лишь теперь, что так долго мучил его и так долго не принимал. Когда Борис падает на подушки, у него взгляд одновременно беспомощный и распаленный. Тео улыбается, потому что Борис впервые на его памяти такой уязвимый, и Тео, пожалуй, это нравится даже больше, чем его вечная уверенность. Борис приподнимается, чтобы выпутаться из рубашки, жарко целует Тео, пытаясь не упасть и не потерять равновесие, и смеётся в поцелуй, хохочет, опускаясь на подушку, обнажая белые зубы в своей широкой улыбке. Тео кажется, что его смех — самый искренний, который он вообще слышал в своей жизни. Тео блуждает руками по его плечам и бедрам, стягивает брюки и смеется под жадными поцелуями. Для Тео все впервые — нет, наверняка в Вегасе они грешили чем-то подобным, но Тео не мог вспомнить ничего точного. Но сейчас он был твердо уверен, что ничего не забудет — как он может забыть хриплые, беспомощные стоны или темные глаза, полуприкрытые от желания? Тео знал, что всю свою жизнь Борис заботился о нем, и знал, что теперь его черед делать это. Наверное, блять, все это звучит слишком уж сопливо, почти как в книжках, но подсознательно Тео чувствует, что всю жизнь искал это. Его. Бориса, мать его, Павликовского, с его искренними, широкими улыбками, хриплым хохотом и следами уколов на сгибе локтя. С его русскими словечками и собачьей преданностью. Тео думает, что таким и бывает счастье — делить пополам все. Боль. Смех. Сигареты и водку. Поцелуи. Слезы. Пафосные наушники от последней модели. Квартиру, а не отельный номер. Когда пальцы Тео проникают внутрь, Борис напрягается, закусывает губу. Тео успокаивающе гладит его по виску. — Все нормально, — шепчет он, прижимаясь лбом к его лбу. — Я осторожно. — Блять, мы потрахаемся сегодня или нет? — Борис раздосадованно поджимает тонкие губы, а Тео целует его быстро и смазанно, потому что знает, что под этим ерничеством Борис совсем другой. Когда Борис чувствует первый толчок, он закусывает губу в кровь. Он откидывает голову, белая шея во влажных темных следах поцелуев, дрожит, он прогибается на постели будто кошка, его лопатки касаются постели, а поясница выгибается дугой. — Тео… — срывается с его губ, и Тео не может отвести глаз от него. Тео помнит его пацаном, когда он был полон этого странного, чарующего обаяния, но все равно оставался нескладным воришкой. Долговязый парень в одежде на три размера больше, который целовал его на трассе. Песок и сигареты, и румянец на белых-белых щеках Бориса. Время выточило из того парнишки красивого, до невозможности притягательного мужчину. Его плечи были широкими, бедра — в противовес, узкими, руки были изящными, а пальцы — музыкальными, глаза грустными, а улыбка всегда веселой. Медленно двигаясь, Тео касается кончиками пальцев татуировок на коже Бориса, его длинных и маленьких шрамов, чтобы наконец-то почувствовать, что он на своем месте. Потому что Борис стонет, и впервые, кажется, в нем не чувствуется боль. Тео целует его в губы, растянутые в улыбке и переплетает их пальцы.***
На следующий день Тео едет в Нью-Йорк. Картина теперь висит в музее, но ему наплевать. Он просит прощения у Хоби и Пиппы, но с Китси больше не видится. Хоби сказал, что весь Нью-Йорк гудит о том, что Тео разорвал помолвку, а Тео только смеется, обнимает Хоби на прощание. Хоби думает о том, что впервые видит Тео таким счастливым. А Тео собирает вещи, скидывает в чемодан свои свитера и рубашки, дизайнерские и купленные на дешевом рынке. Ему нечего забирать отсюда, потому что впервые, кажется, у него есть будущее и он совсем не хочет цепляться за прошлое. Тео думает, что все дерьмо, которое он пережил, это все стоило того, что есть у него теперь. А что у него есть? Пожалуй, то, что всегда и было. В центре была не картина. В центре был он. И Борис. Оба они. Может быть, это был природный катаклизм, который засосал их, или судьба, или… Любовь? Первым же самолетом Тео летит обратно в Амстердам. Борис ждет его в аэропорту с огромной табличкой с кривой надписью «Поттер». Тео хохочет во все горло и целует его прямо у всех на глазах. А потом на Бориса налетает охранник, потому что он курит в здании аэропорта, Борис смеется, вздергивает бровь, отмахивается, ворчит на своем русском, Тео долго извиняется за него, всучивает охраннику деньги и тащит Бориса из аэропорта. По дороге Тео подкалывает Бориса, что он, блять, буквально украл его со свадьбы, а Борис с невозмутимым видом говорит, что в России есть традиция похищать невесту. Потом выясняется, что квартиры у Бориса нет. Просто нет как таковой, он ночует в отелях или у подружек. Эта информация заставляет Тео влепить Борису подзатыльник и задуматься, что с этим вообще делать. Спустя пять минут и немного водки Тео решает, что они соберут вещи Бориса и поедут в Нью-Йорк, к Хоби, а там разберутся. Хоби изучает Бориса долго и, Тео уверен, подмечает и подстреленное плечо, и легкий тремор рук, и запах крови и спирта, и татуировки, выдающие принадлежность к мафии. Борис гордо вздергивает острый подбородок и отвечает Хоби таким же высокомерным взглядом. Но Хоби закуривает свои тонкие сигареты и предлагает огоньку Борису, и тогда тот смеется, и лед тает. Хоби ворчливо говорит, что Тео в свою спальню может поселить кого угодно, раз уж поселил собаку, и Тео понимает, что это благословение. С утра они приходят на кухню, и Борис сам варит Тео кофе. Тео любит в кофе корицу и сахар, Борис же добавляет черный перец. Завтракать Тео так и не научился — с утра у него никогда нет аппетита, и Борис это помнит, точно так же, как и все, связанное с Тео. Хоби застает их шушукающимися, как подростки, за какой-то ерундой, и то, какой Тео сонный, как постоянно трет шею, как смотрит на Бориса, заставляет его улыбаться. Борис не знает, чем себя занять, и это нормально. Для него жизнь, не связанная с криминальным дерьмом — в новинку, и Тео искренне пытается помочь, но Хоби останавливает его и просит дать Борису время. И Борис вскоре становится бизнес-партнером Хоби, так же, как и Тео. Просто Борис, как это называется теперь, хорошо умеет решать проблемы (на самом деле, создавать их тоже, но об этом Тео молчит), и он становится кем-то вроде личной охраны и продавцом для антиквара. Первое время Хоби это не нравится, потому что он уверен, что Борис слишком тесно связан с криминалом и наркотой, и он прав. Борису требуется почти год, чтобы завязать с наркотиками и всеми своими делами. Тео вытирал ему лоб от пота, когда была ломка, помогал, как мог. Срывался Борис часто, но брал себя в руки. Как сам говорил, улыбаясь дрожащей улыбкой и стирая с тонких губ остатки рвоты: «vse eto radi teb'a, mudila». Борису все еще часто приходится ездить по разным городам и странам, и Тео ездит с ним, когда может. В остальное время они звонят друг другу, или переписываются, но когда Борис приезжает, Тео неизменно ждет его, будь время приезда хоть семь утра, хоть час ночи. Он даже готовит иногда ему, но у него получается какая-то бурда, которую Борис, тем не менее, уплетает подчистую. Потом они выкуривают по сигарете, иногда прямо в спальне и идут спать. Тео любит, как Борис целуется. Когда он сверху, то поцелуи у него жесткие, он властно кусает губы Тео, проникает языком в рот глубоко, не давая Тео ни шанса на победу. Когда он сверху, он сжимает запястья и бедра Тео до синяков, прихватывает его за волосы и вбивается в него так, что Тео даже стонать не может, и у него вырываются сорванные всхлипы. Когда он сверху, он всегда напоследок прикусывает плечо Тео, выходя из него, а потом закуривает сигарету, и Тео курит из его рук. Трахается он хорошо и отточенно, и каждый раз Тео после этого превращается в желе. Но бывают дни, когда Борису трудно. Он смотрит на Тео перепуганным взглядом, и дрогнувшие губы выдают его. Помоги мне. И Тео помогает. Обнимает его крепко, прижимается губами к виску, и они сидят так часами, пальцы Бориса вцепляются в Тео до боли. А бывает, что Борис смазанно и трепещуще целует Тео и начинает расстегивать свою рубашку. Тео знает, почему он делает именно так, и никогда не отказывает Борису в этом. Он старается быть с ним нежным, но твердым. Он медленно в него входит, осторожно двигается, и Борис даже иногда умоляет быть быстрее и жестче. Тео знает, зачем ему это — чувства вины в Борисе слишком много, и он больше не тушит об свои руки сигареты, но ему по прежнему необходимо наказывать себя, и порой он хочет боли. Тео отучивает Бориса от этого. Он не двигается ни быстрее, ни больнее, хотя иногда очень сложно себя сдерживать. Но когда он мягко и трепетно целует Бориса в губы, а тот захлебывается стоном, сжимая в тонких пальцах простынь до треска, это того стоит. Борис бывает уязвимым и слабым. Никому и никогда он этого не покажет, а Тео показал. С трудом, да и то — лишь в постели, но Тео достаточно и этого. Он любит, как Борис жмурит веки, будто кот, когда ему особенно хорошо. Любит, как он оборачивается на Тео, когда его руки вцепляются в изголовье кровати, а он сам прогибается в пояснице изящно, и Тео зачарованно смотрит на его красивое, сильное тело. Любит, когда он просит в постели. Любит, когда он начинает говорить что-то на русском, и потом Тео находит эти слова в словаре, и тогда ему либо стыдно до покрасневших щек, либо в груди что-то трогательно теплеет. Однажды Борис назвал его «moi' horoshii'», и Тео запомнил и стал так называть Бориса. Тот сначала хохотал, потом ругался, но краснел так отчаянно, что это выдавало его с потрохами. Тогда, в Амстердаме, Борис пообещал, что сделает так, чтобы все снова было хорошо. И он сдержал это обещание. Тео знает, что теперь все будет хорошо. Тео любит, когда длинные изящные пальцы Бориса, унизанные кольцами, переплетаются с его. Тео любит, когда Борис курит — это у него выходит чертовски красиво. Тео любит, когда Борис варит кофе по утрам, когда ластится к нему. Тео любит, как Борис улыбается. Тео любит Бориса. И думает, что его любят в ответ.