Осколки

      Утро добрым не бывает. Подтверждение этому я получаю на протяжении вот уже… А и хрен знает, скольких лет. И даже не потому, что собственное отражение в зеркале напоминает о хрупкости бытия, о днях, падающих словно осенние листья, и философах, сидящих у медленно текущей реки… Черт, последнее, кажется, вообще из другой песни.       Сажусь, придавливая ладонью кнопку на воющих раненым лосем часах. Сравнение, конечно, так себе, потому что о лосях в окрестностях Грайса никто и не помнит. Кроме меня — потому что считаюсь одним из старожилов и видел, как этот умирающий городишко почти на границе разлагающейся цивилизации был раскрашен яркими цветами и наполнен жизнью.       — Блядь…       Встаю и разминаюсь, размахивая руками и делая приседы и выпады, годами доведенные до автоматизма. Привычные движения позволяют избавиться от раздражения, усилить кровоток и отогнать мысли о…       Еще раз блядь. И еще, и еще.       Забиваю на разминку и иду в душ. Поворачиваю ручки на максимум, отгоняя мысли о недельных лимитах, и подставляюсь телом под упруго бьющие струи. Я не мазохист, но только это ощущение, на тонкой границе между неудобством и реальной болью, помогает почувствовать, что я все еще живой.       Ритуал утреннего кофе, как и сильно поджаренных, на грани с горелым, тостов, и растекшаяся по панели плиты яичница — тоже из прошлых времен. И хотя я уже давно почти не чувствую запахов, прекрасно помню все ароматы блюд.       Последний взгляд в зеркало, встреча со своим отражением, которое не то чтобы стало лучше, но теперь мало похоже на бледность некоторых пациентов. Срезанный уголок пакетика и вытряхнутое на ладонь зернышко «слезы» — длинная дорога, которая все никак не может закончиться.       Отламываю у «слезы» самый кончик, и она жалобно поет, затихая хрустальным звоном. Две капли — минимальная доза для начинающих. Но для меня — как одна из тех, что собираются в море. Или океан. Или…       Маслянистая сладость на языке сменяется острой резью, которая тут же исчезает. Вкусовые сосочки покалывает, на пару секунд язык немеет, а потом становится горячим и тяжелым. Слишком большим и не помещающимся во рту, словно я превратился в геккона. Усмехаюсь такому сравнению и выхожу из дома, шлепнув ладонью по кнопке включения охранной системы.       — Доброе утро, док, — здоровается со мной один из молодых коновалов, присланных в прошлом году чуть ли не из самой столицы.       Раньше их называли интернами и гоняли в хвост и гриву, пытаясь вырастить себе замену. А сейчас они лишь жалкая пародия на былую славу медицины. Даже не полудохлые светлячки, не то что светила.       — Доброе, Лео, — сталкиваемся взглядами, и мальчишка отводит свой первым. Прикрывается полоской ресниц — густых и коротких, — словно нарисованных карандашом с толстым грифелем.       Правда, этому «мальчишке» уже за тридцать, но рядом со мной он всегда будет желторотым птенцом, и даже не из-за разницы в возрасте. Не самый умный из тех, кого я когда-либо знал, но и не полная безнадежность.       Медсестра, приставленная ко мне пару лет назад и на удивление быстро выучившая все мои требования, молча кивает на приветствие. Кладет на стол список пациентов, которых я должен сегодня принять, и большую ампулу со «слезами». Выходит, оставляя в одиночестве. Эти полчаса до начала рабочего дня принадлежат только мне, и я ложусь на кушетку, заботливо выставленную у окна еще моим предшественником.       Старое стекло, испещренное царапинами и потертостями, бликует, преломляя лучи утреннего солнца, поэтому закрываю глаза. Подложка век из кроваво-красной становится черной с золотистыми искрами. Они вспыхивают и дрожат, слипаются друг с другом и поглощаются, тут же рассыпаясь острыми вспышками. Словно ты находишься в глубоком космосе и перед тобой рождается новая вселенная в ускоренном темпе.       Маслянистая пленка на языке обволакивает весь рот, залипая на зубах и склеивая челюсть, теперь, даже при всем желании, я и слова не смогу сказать. Редкий побочный эффект, какого-то хрена проявляющийся у меня чаще остальных. Правда, не из самых плохих — пусть я теперь немой и почти глухой, и мухой барахтаюсь в вяло текущих секундах, но зато могу «слышать» едва ли не всех, кто находится в старом здании городской больницы.       Всяко лучше, чем умение убивать одним взглядом.       Даймен появляется одновременно с большой кружкой кофе. И если бы это он его принес, я бы не рискнул выпить и глотка. Проскользнув мимо недоуменного Лео, садится не на место пациента, а на кушетку, и неподвижно застывает, сливаясь с окружением. Мимикрия в чистом виде.       — Спасибо, — благодарю Лео и улыбаюсь ему, заставляя покраснеть. — Пожалуйста, сделай еще.       Лео не отвечает. Нечитаемо скользит взглядом по Даймену и уходит.       Молчим до тех пор, пока еще одна кружка не ставится рядом с первой, а принесший ее мужчина не уходит.       — Надеюсь, он туда не плюнул, — ворчит гость, придерживая емкость под донышко.       — Я тоже, — усмехаюсь. — Какими ветрами тебя сюда занесло? Что нового?       Снова молчим, выпивая свой кофе почти одновременно.       — Да вроде все по-старому, — Даймен снимает очки и вертит их за гнутые дужки, не поднимая взгляда. Еще один побочный продукт, подневольный «доброволец», испытавший на себе непредсказуемость «слез».       — Пытаешься доказать, что все еще человек? — усмехаюсь и рассматриваю кусок стены за его плечом. Мне он ничего не сделает, просто это привычка, старая и глупая, взращенная рассказанными по углам слухами.       Интересно, как он вообще с тем парнем живет? Ладно, секс, но все остальное? При совместной жизни приходится смотреть не только на покрасневшую от шлепков задницу партнера. Как целуется, как общается, как…       — Пытаюсь, — Даймен поводит плечами, словно стряхивая с себя невидимое. — А ты? Сдался?       — А что я? — поднимаю брови и смотрю на его лицо.       Существо без возраста и с пустотой вместо глаз. Настоящий убийца. Хотя, каждый из нас пытается по-своему оставаться живым, и не мне его судить.       — Я видел, как ты… — он оживляется, и по его извечной маске равнодушия проскальзывает непонятная гримаса то ли любопытства, то ли насмешки.       — Роуз давно и прочно замужем, если ты о моей медсестре, — хмыкаю в ответ.       — Я о том кареглазом чуде, что принес нам кофе, — Даймен кивает сам себе и неожиданно улыбается. И с этой улыбкой на мгновение становится таким, каким был когда-то. Насмешливым, уверенным в себе, молодым.       — О, ты придумал очередную сказку, — теперь плечами пожимаю я. — Я не по этой части.       — Да? — Даймен прижимает задергавшийся уголок глаза пальцем. — А как же Рикки? Рикки-мангуста?       — Этим дебильным прозвищем его называл только ты, — смеюсь, вспоминая сужающееся к подбородку личико рыжеволосого парня, длиннорукого и длинноногого, вытянутого конечностями, словно мангуста. И гибкого, будто змея, с таким же невообразимо ловким языком. Рикки, от которого можно было кончить, даже не прикасаясь к себе руками.       Мой Рикки, которого увел Флоренс, поманив невиданными до сих пор обещаниями, и благодаря которому стал самым искусным проститутом в Грайсе.       — До сих пор Фло простить не можешь? — Даймен щурится, промаргивается, словно ему что-то попало в глаза.       — Ерунда какая, — машу рукой, — я уже и не помню ничего.       После того, как Рикки ушел, я думал, земля остановится и солнце погаснет.       — Это хорошо, — Даймен ни на йоту не верит, но делает вид, что я самый честный человек на свете. — Потому что мне нужна твоя помощь.       — С твоим ангелочком? — усмехаюсь, заметив, как дергаются сжатые в кулаке пальцы. — Эй, это слишком маленький город! И кстати, как у вас с этим? Все нормально?       — Флоренс умирает.       Затыкаюсь.       Всего лишь пара слов, а ощущение такое, словно на голову упала бетонная плита.       — Ты уверен? — спрашиваю осторожно, хотя Даймен не из тех, кто зря произносит такие слова.       — Более чем. Энжи… — он замолкает, опуская взгляд, словно боится, что я увижу слишком многое. — Энжи говорит, что он почти все время спит и ничего не ест. А вчера нашел пустую упаковку от «слез». Большую, вроде ваших больничных.       — Пытается заместить вирус, — киваю.       — Но это глупо! Все знают, что в «слезах» давно нет никакого вируса! — горечь и раздражение прорываются в его голосе, и я снова вспоминаю, каким он был когда-то.       Какими были мы все.       — Всему на свете приходит конец, — трогаю его за плечо. — И Фло повезло больше, чем остальным. Я уж думал, мы будем жить вечно.       — Вечности не существует, — Даймен кривит губы. — Ты можешь что-нибудь сделать для него?       — Нет, — отрицательно качаю головой. — И не потому, что… Слушай, не мне тебе объяснять…       — Ты врач.       — Блядь, вообще-то я нейрохирург, а не вот это вот все, — верчу в воздухе рукой, растопырив пальцы.       — Тем более, — Даймен дергается, как от удара, а мне становится неловко.       То, как он сейчас открыт, не может не пугать. Это все равно как если бы с тобой заговорил покрывшийся от времени мхом каменный столп.       Свидетелей не бывает.       — Прости, — отвожу взгляд. — Но тут даже я не могу ничем помочь. В тот раз я сделал все что мог, но я не господь, и не лечу наложением рук. Я всего лишь могу показать ему дорогу и подержать за руку, остальное он должен сделать сам. Так что просто смирись.       — Хорошо, я тебя понял.       — Даймен!       — Все нормально, док.       — Я серьезно, — морщусь от его упрямства и нелогичности. — Если Флоренс вышел на финишную прямую, то ему сейчас пиздец как страшно. Максимум, чем ты можешь ему помочь, это быстро и безболезненно сломать шею.       — Нет.       — Тогда приготовься и наберись терпения. Тебе это еще пригодится в будущем.       Ненавижу себя за собственную черствость и прямолинейность, но с некоторыми людьми иначе нельзя.       Даже если они давно уже перестали ими быть.       — Док? Вы опять задерживаетесь? — яркий аромат кофе раскрашивает стерильно-белый кабинет своим запахом. — Вот, угощайтесь.       Оборачиваюсь на голос.       Лео уже переоделся и теперь кажется каким-то по-домашнему уютным. Обычные синие джинсы, не новые, но крутые в своей потертости. Футболка под клетчатой рубашкой с подвернутыми до локтей рукавами и расстегнутыми верхними пуговицами. Слишком домашний, слишком правильный, слишком из прошлого.       Смуглая кожа над белоснежным воротом футболки режет контрастом, заставляя отвернуться.       — Док? — от голоса за спиной хочется закрыть глаза и ни о чем не думать, кроме того, как может меняться его тембр, становясь более низким, более хриплым, более…       Я всего лишь человек… был им когда-то. И ничто человеческое мне не чуждо. Но даже одна маленькая уступка, небольшое потворство своим слабостям, может привести к непредсказуемым последствиям. Наглядное тому подтверждение — собственное отражение в зеркале, ухмыляющееся кривой усмешкой многие десятки лет.       Если бы меня в тот раз остановил хоть кто-то… Если бы отвлек, позвонил, втянул в драку, в конце концов сделал что-нибудь, чтобы я не сотворил того, что сотворил… Не знаю, с какой целью то же самое сделали Фло или Даймен, и знать не хочу.       Гордыня никогда не приводила к добру, об этом моя слишком набожная мать не уставала повторять по сто раз на дню. И сейчас мне хочется увидеть ее серые, выцветшие от времени, глаза и взять за морщинистую руку. И сказать, как же она была права. Но в тот момент, когда стоишь на крыше мира, а под твоими ногами копошатся ничтожные фигурки, совсем не думаешь о глупых родительских наставлениях.       Сейчас даже не вспомню, кто первым заговорил о «слезах». Новый синтетик набирал популярность своей бешеной ценой и малодоступностью, и потому расхватывался «золотой молодежью» на ура. Стало модным появляться в закрытом ночном клубе, обнимая одной рукой красотку за талию, а в пальцах второй сжимая сияющую каплю с драгоценным содержимым. Если бы мы знали, к чему это приведет…       Первая партия оказалась удачной, и «слезы» поставили на поток, сделав более доступными. Понятия не имею, что случилось в лаборатории, которая их производила. Кто-то говорил, что это было сделано по заказу правительства, а кто-то до сих пор считает, что какой-то распиздяй перепутал колбы. Но так случилось, и на черный рынок ушла бракованная партия. Партия, которая перевернула мир вверх тормашками и сделала тупые фильмы про зомби не такими уж и тупыми.       Кто-то умер сразу, кто-то долго мучился, а кто-то похитрее, вроде меня, Фло и Даймена — выжил, превратившись в то, что просто не имело права на существование.       — Док? — голос Лео над ухом выдергивает из воспоминаний, и только потому, что привык слышать его каждый день, удерживаю себя на месте. Парень даже не представляет, как близко прошла мимо его смерть. — Выглядите усталым. Почему вы постоянно задерживаетесь допоздна?       — Думаешь, я стану рассказывать тебе обо всем?       — Я и так все о вас знаю, — бурчит Лео, отводя взгляд.       — Правда? — не сдерживаюсь и смеюсь. — Интересно, потому что я о себе не знаю совсем ничего.       — Вы живете один, у вас нет семьи и постоянной любовницы, — темные брови сдвигаются. — Или любовника. Почти никуда не выходите из дома и ни с кем не общаетесь. А еще, иногда, к вам приходят странные личности. Например, такие, как этот…       — Даймен? — откидываюсь на спинку кресла и разглядываю нахмуренное лицо.       — Убийца, — сейчас Лео смотрит на меня, и я могу считать каждую из его мыслей даже без «слез».       Почему? Что нас связывает и что может быть общего между человеком, у которого в крови не только руки, и врачом, спасающего жизни. Слишком глупые и примитивные вопросы, линейные, без ответвлений и тупиков.       — Я куда как старше тебя, — отвечаю на еще один вопрос, который никогда не будет задан вслух, но который я слышу каждое утро почти весь последний год.       — И что?       Открываю рот, чтобы много чего сказать, но не говорю ни слова.       Встаю, снимая халат и вешая его в шкаф. Выключаю допотопный лэптоп и настольную лампу. Подхожу к Лео так близко, что вижу, как расширяются его зрачки. Может, он действительно прав, и мне давно пора позволить себе перестать сходить с ума и наконец зажить относительно нормальной жизнью? Тем более что первый звоночек уже прозвучал.       Касаюсь его щеки, очерчивая скулу, придавливаю большим пальцем нижнюю губу, открывая влажно блестящие зубы. Словно трогаешь туго натянутую струну, но пока еще не знаешь, какой звук она издаст.       — Пойдем.       Просыпаюсь так резко, что не сразу понимаю, что уже не сплю.       Стряхиваю с себя горячую ладонь, придавливающую к постели, и сажусь, придерживая раскалывающуюся от боли голову обеими руками. Плотные шторы на окнах скрывают то, что снаружи, но я знаю, что сейчас еще ночь. Вернее, та ее часть из коротких мгновений пограничья между тьмой и светом. Несколько минут, которые растягиваются до бесконечности и в паутине которых я могу запутаться надолго.       — Док? Что-то случилось? — хриплый голос заставляет очнуться, как и внезапное прикосновение к плечу.       Смотрю на сонное лицо и понимаю, что проснулся только благодаря ему.       Может быть, Флоренс был не так уж и неправ в свое время…       — Собирайся, — встаю, отбрасывая смятую простынь. — Ну?       — Ты меня выгоняешь? — в голосе Лео никакой обиды, только уточнение.       — Собирайся, некогда болтать.       Нас встречает Энжел — непривычно тихий и молчаливый. Кивает на приветствие, не задает вопросов про маячащего за спиной Лео и приглашает войти.       Флоренс совсем не выглядит умирающим. Лежит в постели, подпираемый грудой подушек, грызет сочное яблоко и улыбается так, как улыбался в далеком прошлом. Даже не удивляется, завидев меня вместе с довеском.       — Как ты… — Даймен замолкает. Выпускает руку Флоренса и встает с постели, освобождая место. — А этого зачем привел?       — Ну не мог же я выкинуть его из дома среди ночи? — пожимаю плечами, нащупывая ровный, сильный пульс. — И потом, я всегда могу подтереть его воспоминания.       — Энжи, — короткий приказ, и ничего не понимающего Лео уводят из комнаты.       — Зря, — прикрываю глаза, считывая сердечные удары. — Он неплохой трансплантолог.       — Если ты думаешь, что я развалюсь на части прямо сейчас, — Флоренс насмешливо хмыкает, — то не доставлю тебе такого удовольствия. Тренируйся на трупах в морге.       — Будешь так много болтать, присоединишься к ним, — выпускаю его ладонь и улыбаюсь. — Даймен тебя убьет.       — Лучше ты, — Флоренс скалится в усмешке, обнажая острые клыки. До сих пор не понимаю, кому может понравиться, когда тебя кусают во время секса?       — Я всегда знал, что ты извращенец, — смеемся оба, вызывая этим смехом недоумение у Даймена.       Неподвижная чернота в его глазах — словно два крохотных выхода во вселенную, в которые может засосать так, что не успеешь и дернуться. Мне всегда хотелось узнать, как у него все происходит. Становится ли ему так же страшно, как и мне, когда переступаешь тонкую грань между этим миром и тем, но почему-то за все время нашего знакомства так никогда об этом не спросил. Как и о том, что происходит с Фло в минуты его слабостей.       Трое самых близких людей, которых связывает многое, и в то же время почти ничего не знающие друг о друге, кроме необходимого.       — Хватит болтать, Эзра, — Флоренс стирает улыбку и устало выдыхает.       Ощущение, словно его выключили — огромная человекоподобная кукла тускнеет глазами, затихает шуршание сервоприводов и моторчиков, повисают почти невидимые нити, небрежно брошенные отошедшим кукловодом. Из нас троих Фло оказался самым обделенным — почти идеальная живучесть и умение восстанавливать даже серьезные раны — это, конечно, дар небесный, но мы с Дайменом шагнули куда как дальше. Может быть именно поэтому в свое время он и решился на эту дурацкую операцию по вживлению в себя биомеханики. А может, у него были совсем другие причины для такого решения, но мы никогда об этом не узнаем. Потому что несмотря на все свои таланты, я не способен считывать мысли тех, кто был отмечен «слезой». Это отличительная черта выживших — неумение воздействовать на себе подобных, и за последние десятки лет я сталкивался с такими всего раза три, не больше.       — Просто проводи меня и заткнись, — Флоренс кивает вернувшемуся Энжелу и не протестует, когда тот обеими руками цепляется за его прохладную ладонь.       — Ну вот, — поднимаю взгляд вверх, демонстративно громко выдыхаю, едва руки Даймена прикрывают пальцы Энжела своими, превращая прикосновение в этакий трехслойный бутерброд. — Ненавижу сопливые сцены. Вы что, в дешевой голодраме?       — Заткнись, — рыкает Даймен, а я вижу, как сдвигается тьма в его глазах, словно с той стороны нечто подошло слишком близко и заглянуло в здесь и сейчас.       — Думаешь, что попадешь в рай? — продолжаю скалиться. Иначе, в отличие от этих троих, расползусь в эмоциях и чего доброго пущу слезу. — Ну так хочу тебя огорчить, Фло, его не существует.       — Я знаю, — Фло кивает с таким серьезным видом, что моментально затыкаюсь.       Затыкаюсь и вдруг вспоминаю, что старше их всех, и что это я должен быть опорой в такую трудную минуту. Фло вдруг фыркает и смеется, тут же закашливаясь, а я понимаю — почти. Отвожу взгляд и наталкиваюсь застывшего в дверном проеме Лео.       На лице парня — ни удивления, ни озадаченности. Словно он понимает, или даже знает, что сейчас происходит. Прислонившись плечом к дверному проему, скрестив на груди руки, смотрит на нашу троицу так, словно это в порядке вещей и на его глазах каждый день помирает по одному киборгу.       — Эзра, — зовет меня Флоренс и закрывает глаза, давая знак.       Опускаю веки, повторяя его действие. Стараюсь не смотреть на вихрь вспыхнувших звездных искр в кровавой темноте и обращаю взор вовнутрь себя. Туда, где на тусклой, колеблющейся от горячего воздуха картинке маленький мальчик берет за руку прогнувшегося в талии киборга и уводит за собой.       — Слишком быстро, — шепчет Даймен, разрушая момент и заставляя очнуться. — Слишком быстро!       — Перестань, — Энжел цепляется за убийцу обеими руками, пытается притянуть к себе, а я вдруг задумываюсь, насколько может быть сложен и многогранен человек, если смог простить убийцу собственных родителей, да еще и испытывать после этого такие чувства.       — Вызовите «крест», пусть зафиксируют время смерти. Я поговорю с Бинфортом, чтобы его дали похоронить по-человечески.       Встаю, выпуская медленно остывающую руку. Сейчас Фло совсем не похож на куклу, просто спящий мужчина, немолодой, со старым шрамом на щеке и вживленными проводками. И почему после смерти мы выглядим совсем не теми, кем кажемся при жизни?       — Пойдем, — трогаю застывшего Лео за плечо. — Нам больше нечего тут делать.       Может быть, еще настанет то время, когда я смогу ответить почти на все его вопросы. И, может быть, после не стану исправлять одну из своих возможных ошибок, которых я должен был совершить в своей жизни, но так и не совершил.