Видит бог

У Анны взгляд цепкий, разбирающий на детали, ищущий суть, докапывающийся до самой сердцевины — ей прицел в КГБ ставили, впаяли в глаза неусыпно работающий механизм, почти рентген. Алекс перед ней — твердыня, камень. Но она знает: под этой алмазной твердью, маской бушует такой пламя, такой надрыв и костей осколки, что её чудом не испепеляет, когда он рядом. «Алексей» звучит слишком просто, а Лёшей его назвать не повернётся язык. «Алекс» — хлёсткое, дерзкое и правильное. Как она сама, набравшая в себя гонору столько, чтобы сказать Ольге играючее «детка». Алекс её слабее (сильнее?), но не изламывается верой — преданный пёс своему делу, и хватка его зубов на холке Анны с каждым днём всё жёстче. Между ними ни ритма, ни возведённых мостов, ни традиционных шахмат — одна лишь патриотично-красная нить. Она вибрирует, рябит, но никак не рвётся. А Анна пытается. Видит бог, всеми силами пытается её разорвать, зубами грызёт, потому что Алекс — её цепь и оковы, её голова на плахе и чёртово проклятье, отпечатанное под тонкой, белой кожей, что порой отливает мертвецкой синевой. Анна ощущает себя трупом на подвязках нитей, за которые дёргает руководство. Пристрели, отрави, задуши или сбрось с окна. Хоть перегрызи цели сонную артерию, но сделай, приползи и выполни. Алекс тоже держит эти нити, они на его пальцы намотаны до следов на огрубевшей коже, хотя это Анна крутит им как хочет. Думает, что крутит, а сама всё больше тонет, и вода заливается ей в рот, забивает лёгкие и вспенивается на губах. Видит бог, она так хочет свободы. Он — бог её — видит, знает, как и Анна, что рано или поздно на шее Алекса окажется петля. Её бог над ней смеётся — глупой и маленькой, всей такой вышколенной в хладнокровии и безэмоциональности. Он смеётся, потому что истина проста, сколько от неё не беги к морю или во льды: если дамоклов меч окажется над головой Алекса, Анна заплатит своей свободой, положит её — свою птицу счастья на алтарь за его жизнь.