Братство - есть единство

Бар «Белый ус» находился где-то на задворках центра, куда обычно съезжаются подростки, управляющие-тираны и люди с социальным раздвоением личности. Они шныряют повсюду, наполняя собой общество блеклых местных, походя на них грубостью речи и огромными синяками под глазами. Шныряют туда-сюда, разнося дурость и тупость по всем остановкам, клубам, барам. Попытались как-то осадить наш «Белый ус», но мы им вежливо отказали, на прощание придав их лицам сочный ало-фиолетовый оттенок. Теперь стоит им завидеть неоновую вывеску «Белого уса» убегают, разбрасывая по дороге гниль и погань. Не зря Марко всё время настаивал на заметной вывеске, и отец, сдавшись, установил её над входом. Днём её обычно выключают, а вот ночью она завлекает крылатых насекомых и наших проверенных ребят. Одни копошатся у входа, наслаждаясь белоснежно-невинным лицом смерти, другие отворяют двери, принося с собой приятную ночную прохладу. Сюда заходят и наши общие друзья, которые всегда будут связаны с нашей семьёй. А она у нас действительно большая, шумная, и, в малой части, полупьяная. Я слышу их на улице, где мимо тихо и медленно, словно жирные утки, проезжают маршрутки, старые машины, автобусы, а людей и вовсе нет. Вон, у окон ближнего жилого дома мелькают силуэты мало похожие на нормальные человеческие тела. Они закрыты, забиты в своих коробках, бояться выйти на улицу, и, возможно, смотрят на нас с упрёком. Но я этого не вижу, как не вижу улыбок, вёсёлого румянца на щеках, размашистых движений, добрых лиц. Всё это там, в баре. А тут лишь морозный сентябрь с крикливыми стаями ворон где-то высоко в синем небе с тучами из табачного дыма. Я потянулся и пошёл обратно в тепло. Дверь открылась с легкостью, и я услышал сильный запах хмеля. Невольно сглотнул, почувствовал, как живот начинает жалобно просить еды. После выступления, после выступления, думай о песне… Бар уже начал заполняться. Почти все диваны были заняты разношерстными компаниями: сутулые от гнета рабочие, полненькие, пышущие здоровьем молодые девчонки с лимонадом в кружках, старые и верные, дерзкие и гулящие — все были веселы. Но какая-то напряжённость всё равно витала в воздухе. Я прошёл до сцены, что доставала мне до середины груди, и любовно погладил нацарапанную надпись: «15.09.XXXX года» — очень давнее время. Начало моего пути. Здесь было много посланий, дат, ругательств и признаний в любви. Я поднялся по боковой лестнице, направляясь к микрофону, когда сзади услышал голос Марко: — Эй, Эйс, пошли выпьем! — его белобрысые волосы под светом ламп порыжели, но всё также торчали во все стороны, подражая лепесткам огненной лилии. Какая-то странная, притворная весёлость не сходила с его лица. В помещении стало на удивление тихо. Люди озабоченно покосились на сцену. Их лица блестели от пота и обжорства. Это длилось всего мгновение. — Марко, может лучше мне купишь, а? Нашему вокалисту же нельзя, — сказал Лонг. Этот старик сам походил на выпуклый бочонок, в котором хранилось прокисшее пиво вместе с сушеными кальмарами (по-другому не объяснить мерзкий запах у него изо рта). Он часто напивается ещё до начала концерта, выкрикивает что-то нечленораздельное во время выступления, а потом плетётся домой, повторяя, что ему нужно купить конфеты детишкам. — Сегодня Эйсу можно, — я ожидал, что друг хлопнет меня по плечу, но этого не произошло. — У тебя, что денег на выпивку нет? — Есть, — гордо улыбнулся мужик и начал развязывать бандану, откуда неожиданно посыпались купюры. Их было немного, и большинство упало в его полупустую кружку. — Нет! Мои деньги! Он попытался просунуть туда руку, похожую на увесистую булаву, но она попросту не пролезала. Тогда Лонг просто вылил всё содержимое вместе с промокшими бумажками. Они прилипали к деревянному ламинированному столу, а старик всё пытался ухватиться за редкие сухие края. Делал он это осторожно, напрягая руки, чтобы они не дрожали. Но это не особо помогло, ведь бумага разделялась и потемневшая от пива половинка падала на пол. В баре никто не смеялся. А этот мужик всё стоял с половинкой купюры в мозолистых пальцах с грязными ногтями. Мозоли эти не от гитары или ручки, а обычные рабочие мозоли. Стоял, не шевелясь, только смотрел на блестящий стол и утопающие в пиве оставшиеся деньги. Стоял, походя на большого ребёнка, который вот-вот разревётся от несправедливости. В груди болью отозвалась жалость к этому трудяге и неисправимому пьянице. Я медленно подошёл к нему и опустил руку на широкое плечо. Тот вздрогнул. — Не волнуйся, Лонг. Мы заплатим тебе за выпивку и, если нужно, скинемся. Разумеется нужно скинуться. Если не ради него, то хотя бы ради его бедной семьи. — Верно, Эйс. Мы же семья. И деньгами обязательно поделимся. А теперь выбирай, — он подсунул старику меню напитков, — я угощаю. Лонг повернулся своим пунцово-красным лицом к нам с выражением грусти, унижения и благодарности. Дряблое, осунувшееся тело вдруг выпрямилось, глаза заблестели, а на лице появилась довольная желтая улыбка. Он подозвал официанта и стал заказывать. — Ну, а с тобой что делать? — спросил Марко, когда мы подошли к барной стойке. — Будешь пить или нет? — Я бы лучше съел чего-нибудь, — взял меню в руки. — Почему здесь одни закуски к выпивке?! Где шашлык, чебуреки или хотя бы шарлотка? — Их никогда и не было в меню. Просто ребята иногда приносили тебе еду из соседних кафешек, — посмотрев на меня, он расхохотался. — Эйс, ты серьёзно думал, что в нашем баре готовят и торты и шашлыки? Ты сейчас выглядишь как обманутый ребёнок. Я хотел что-то ляпнуть, но неожиданно у Марко зазвонил телефон. — Что ж, времени немного осталось, пошли-ка репетировать. А после концерта сгоняем до ближайшей закусочной с шаурмой. — Обещаешь? — настроение немного улучшилось. — Да, — ответил Марко, не поворачиваясь ко мне. — Обещаю.

***

Народу в этот раз собралось много. Барная стойка и прикрученные к полу столы мешали, создавая тесноту. Некоторые, уже подвыпившие посетители, пытались залезть на них, но мешали то грузность тела, то наши ребята успевали приструнить их. Накатывало приятное волнение, от которого щеки и уши покрылись здоровым румянцем. Ещё один вечер на сцене. Зрители так жадно смотрят на сцену, ждут когда же мы начнём. Марко выжидающе смотрит на меня. — Кого ждешь? — шёпот раздаётся совсем близко, около уха, а руки друга тянутся проверить микрофон. — Луффи и отца. Где они ты не знаешь? — Неа. Отец, наверно, пошёл проверить Харуто, а Луффи просто потерялся, как обычно, — он завис на несколько секунд, смотря куда-то в толпу. — Думаю, пора начинать. — Как? Уже? Может ещё подождём? — Нет, скоро уже будет семь часов, и тогда… — он замялся, и крикнул: — Начинаем выступление! Я подошёл к микрофону ближе. С Марко и остальными явно было что-то не так, они то и дело нервничали. Слова друга публике я пропустил, а вот суетливый шёпот, которым был наполнен весь бар, сильно жужжал в мозгу, мешая сосредоточиться. Но грянули первые аккорды. Крутые, резкие, от которых по коже пошли мелкие мурашки. Так приятно стало, с каждым вздохом лёгкие будто наполнял свирепый дикий огонь, что пытается вырваться наружу, избавиться от этой дряблой телесной оболочки. Я понял, что пою, только когда я произнес, нет, выкрикнул, словно истеричный демон, дорвавшийся до заветного света райских небес, вторую строчку, любимую, написанную в тяжёлую минуту. Я будто впал в транс, не замечая музыки, пел, истошно пел. Непонятные ярость и гнев клокотали внутри, а голос стал совсем другим, грозным, демоническим. И тут сбоку раздался хлопок, замаячил невесёлый огонёк. Все, наверно, испугались, но мне было всё равно. Я продолжал, и чем ближе был припев, тем больше становилось этих непонятных огней. Они недобро мелькали, словно дьявольские цветы. Скоро будет кульминация, скоро… И всё засияет, заискрится и превратиться в вечный бушующий огонь, который… — Эйс, хватит, — чья-то тёплая руки легла на моё плечо. Я резко развернулся, словно в испуге. — Прости, мой мальчик, ты пробыл тут слишком долго. — Отец, что ты делаешь на сцене? — я повернулся к толпе, но не увидел ни одного удивлённого взгляда. Ребята продолжали играть и почти дошли до припева. — Что такое. Отец выглядел печально и бледно, однако его рука чуть сильнее сжала плечо. — Ну, хватит, Эйс, пойдём. Я и так задержался здесь только из-за тебя. — О чём ты? Его огромная фигура отступила влево, я увидел Марко и впервые за выступление услышал его голос: — Сегодня день памяти, — слова давались ему с трудом. — Именно в этот день, три месяца назад, наш товарищ Эйс и наш любимый отец Белоус погибли во время нападения на бар…. Дальше я не мог слушать. Мысли, воспоминания, голоса, эмоции — всё смешалось в голове. С надеждой я посмотрел на отца, но он замотал головой. — Всё верно Эйс. Мы мертвы. И должны были отправиться на тот свет или куда-то ещё, но ты не смог. Ты так не хотел этого, так сопротивлялся, что остался здесь. А я не смог бросить тебя одного, — я не знаю, что было с моим лицом, но похоже, нечто жалкое. — Не надо, Эйс. Не стоит. Нам уже пора. — А как же Луффи? — ничего больше я не смог из себя выдавить. — Наверно, в этом мире вам не суждено попрощаться. Но может в следующем повезёт. Я ничего не понял и не хотел понимать. Но взял протянутую мне руку. Сзади раздавался мой любимый припев. А я уходил далеко, туда, где больше никогда его не услышу…