человек, притворяющийся собой

— Как ты понял, что тебя тянет к мужчинам? — Виктория закидывает голову и смотрит на Тодди снизу вверх. За окном дождь со снегом, погода уже несколько дней стоит на редкость мерзкая, но их отель неспроста берёт такие деньги: они ни разу не продрогли ночью, и хотя Виктория легко замерзает, но даже ей, чтобы согреться, хватает всего лишь накинутого на плечи тонкого пледа. — Помнится, я рассказывал тебе о прекрасной Нане Лану с её не менее прекрасным кадыком. После того как она побывала в моей постели, я понял, что ни одна женщина с ней не сравнится, — Тодди драматично прикрывает глаза, — и кардинально сменил направление. Вуаля! Виктория вслепую бьёт его по укрытой одеялом голени, но всё равно смеётся. — Ну же, Тодди. Будь серьёзен. Ветер, пробирающий до костей, вперемешку бросает в стекло крупные капли дождя и столь же крупные комья мокрого снега; ноги Тодди в тепле, в руке у него бокал лёгкого вина, а рядом на полу, привалившись спиной к кровати и уложив голову к нему на бедро, сидит первый человек в его жизни, который действительно его понимает. — Как среди всех вин этого мира, всех блюд, всех занятий узнать твоё любимое — вино, блюдо, занятие? Что-то ты пробуешь наугад, к чему-то тебя тянет сразу. На что-то твой взгляд падает искоса, и ты сомневаешься, не позволяешь себе ни одной предательской мысли, пока, наконец… — Тодди вздыхает. — Ты родом из Англии. Я вырос во Франции, и нравы здесь свободнее, чем по ту сторону Ла-Манша, но мои родители были ярыми католиками. Наставления детства шли против моей натуры. Шли, шли, — одним глотком он допивает вино и широко улыбается, — и в конце концов пришли! Вот он я во всей своей красе: старый одинокий гомосексуальный аферист. И я люблю свою жизнь! Виктория молчит. Тодди не ждал, что она бросится уверять его в том, что всегда будет рядом: у неё не тот характер, к тому же они оба здраво смотрят на мир, — но тем не менее чувствует непроизвольную обиду. — Если я женщина, то моё влечение к мужчинам нормально, — полуприкрыв глаза, она смотрит в сторону балкона. Порой Тодди забывает, что Виктор — всего лишь образ, и то и дело видит его в небрежных жестах и поворотах головы. Порой, подозревает он, его видит и сама Виктория. — Но когда я мужчина, мои желания не меняются. Когда я притворяюсь мужчиной. Иногда я делаю это слишком хорошо и верю сама себе, наверное. Можно ли в такие моменты назвать меня гомосексуалом? Светлые с рыжиной, чуть вьющиеся, ещё влажные после ванны волосы, напоминающие её прежнюю женскую стрижку, согнутое колено и лежащая на нём рука с по-женски тонким запястьем, по-женски большие синие глаза на худом лице. — Как думаешь, Тодди? По-женски большие синие глаза вопросительно смотрят на него с худого лица. Женские пальцы держат полупустой бокал. Рядом с кроватью сидит Виктор. — Тодди? — Я думаю, что ты можешь называть себя так, как хочешь, — объявляет он, ставит свой бокал на прикроватный столик и берет своего лучшего и единственного друга под руки, чтобы подтянуть наверх. — Иди сюда, ну же. Отлично. Теперь передай мне бокал. Я хочу поднять тост за нас. За то, чтобы мы были кем хотим, звались как хотим, и никто в этом Богом забытом мире не смел нас осудить! За Виктора и Тодди! — Он мягко пожимает женские чуть подрагивающие пальцы: — И если завтра Виктор назовётся Викторией, а послезавтра снова станет Виктором, этот старый аферист будет любить его по-прежнему. Что у Виктора, что у Виктории — сияющая улыбка.