голос.

когда в зеркале напротив все видно расплывчато, отчетливым остается только одно: вокруг весело всем, они улыбаются, танцуют, и арсену было так же ровно секунду назад. теперь он думает, что это уродливо: его статичное положение слегка сутулое и с зажатым в руке пластиковым белым стаканчиком, до краев заполненным смесью спрайта и кодеина — лином. но двигается с места он лишь тогда, когда замечает взгляд тех самых глаз, из-за обладателя которых он здесь и в этом состоянии. правая рука непроизвольно дергается, сжимая стакан до трещин, жидкость из него проливается на пол и на собственные кеды. остается только расслабить кисть, выронить мокрую пластмассу на пол, и уйти, не оборачиваясь, — не нужно, даже в панике арсен ощущает, как за ним следят, пытаются выловить эмоции, которые он сдал с потрохами сам только что. паше — владельцу двух черных дыр, в которые падает каждый против своей воли, куда вляпался арсен даже со всеми своими убеждениями, о том, что он выше, что не ведется на эту пошлость. не сопротивляясь своим желанием, паша, привычно для себя, идет следом — знает куда на подсознании и не ошибается. рывком тянет дверь и та открывается с треском, сотни раз выломанная щеколда снова отлетает со звоном под силой трезвых рук. паша даже не ухмыляется победно, спокойно опускается на кафель, прикрыв за собой дверь обратно. на него поднимаются две пары угольных — когда-то горевших — глаз; слипшиеся длинные ресницы, покрытые соленой влагой, покрасневшая кожа вокруг, тяжелое дыхание, искусанные в кровь губы, — это тоже тянет, в каком-то смысле. юров не идет против себя: он сжимает дрожащие колени парня напротив, разводя их, чтобы сесть ближе, заглядывает в глаза, словно ему не все равно, и целует. ни нежно, ни грубо — так, чтобы не испугать. арсен тянется, обеими руками обхватывает его лицо, прижимается к нему в ответ, когда контрастно горячие руки паши забираются под его толстовку, обхватывая за талию, скользя по ребрам вверх и снова вниз. когда с арсена почти стянут верх, дверь снова распахивается и с громким стуком о стену заставляет парней отпрянуть друг от друга и обернуться. обратно просовывая руки в рукава толстовки, арсен спокойно наблюдает, как паша, кинув кому-то пару слов, уходит. куда именно, уже остается неважным. на подрагивающих ногах он поднимается с холодного кафеля, опираясь о борты ванной, включает воду и умывается в попытках очнуться. на следующий день не тошнит, как обычно, от коктейля в крови, только от собственной жалости: арсен все помнит в точности, словно только что пересмотрел видеопленку от третьего лица. силы остались во вчера; он не поднимается, когда живот скручивает от боли или когда на белом хрустящем одеяле остаются яркие бордовые капли — это, кажется, уже та самая финишная прямая. голова кружится, слабый свет из окна раздражает, приходится закрыть глаза, чтобы очнуться снова. и какая-то часть оказывается пропущенной, забытой, возможно, — арсен это понимает, когда не удается сделать глубокий вдох, но вместо этого получается открыть веки, что продолжают тянуться вниз, словно весят тонны. он головой на коленях, его гладят как ребенка, по волосам. в мыслях по кругу одно: остаться бы в этом мгновении. в комнате темно, единственное, что ее освещает, это фонари со двора; за окном уже глубокая ночь и слышен лишь тихий бой дождя по подоконнику, кроме пары голосов, что шепотом переговариваются, не заметив пробуждения мальчика. арсен резко подрывается, чтобы встать, но его останавливают достаточно грубо, сжав шею, он невольно подчиняется. это все какой-то сюр, больше на программный сбой похоже, — арсен даже не замечает, как произносит это вслух севшим голосом, прокашливается позже. он оборачивается на андрея рядом, затем на тимура, что только заходит обратно в комнату с бутылкой, возвращается к паше взглядом и смотрит на него долго, почти не моргая. — ты знаешь, какое сегодня число? — андрей спрашивает негромко, знает, какого это, потирает руку об руку в волнении. его мягкий голос ложится на уши, не отдает болью в висках. арсен переводит на него глаза, вспоминая. — утром было одиннадцатое, — пытается в шутку. усмехается, пока не замечает, как взгляд андрея с просто жалостливого сменяется на сочувствующе-разочарованный. «тринадцатое» — тише отвечает самый старший и уходит на балкон, распахивая там окно. арсен кротко и тяжело вздыхает. ему не хочется чувствовать вину за себя снова, но она уже сжирает все внутренности так, что снова тошнит. хочется извиниться перед андреем за то, что опять отвлек, опять заставил печься о себе, словно о сыне - каждый раз тот ему причитал так. хочется и перед тимуром извиниться за то, что когда-то обещал быть другом, доставать из передряг, помогать. у паши просить прощения желания нет. наоборот, неймется обвинить его во всем: в своих чувствах, в том, что он умирает, в том, как спокойно его рука продолжает перебирать пушистые черные волосы, в том, что на деле он ни в чем не виноват. арсен все же поднимается с места, медленно, садится рядом, поджав колени к себе, ведет глазами по царапинам на своих руках, что, видимо, были оставлены им самим, возвращается к паше. он делает вдох, когда тимур выходит на балкон к андрею, и медленно выдыхает, собираясь с мыслями. паша невовремя отвечает на звонок и с легкой полуулыбкой обращается к кому-то, с такой нежностью в голосе и на лице, что арсен смыкает губы обратно. он не вслушивается ни в голос паши, ни в голос собеседника, что отлично слышен в тишине комнаты. склонив голову набок, вновь чувствуя, как кровь из носа бежит по губам, капает на майку с подбородка, арсен понимает: у него нет прав на те слова, что хочется сказать.