"Хорошо"?

Шифоновая ткань облаком подлетает c каждым дуновением ветра, закручивается в замысловатые фигуры по прихоти капризного потока и плавно оседает вниз. Кюхён осторожно прикрывает дверь ванной комнаты, наблюдая за очередным витиеватым изворотом полотна. Откуда-то из-под одеяла доносится: «Ты ещё не спишь?», и вдогонку «Холодно, закрой». Младший послушно доходит до окна, шлёпая по паркету мокрыми ступнями, прикрывает створку и путается в успокаивающемся клубке шифона. Cкидывает у изножья халат и протискивается под одеяло, зарывается с головой под тяжёлым давящим теплом и утыкается холодным носом меж лопаток, заставляя старшего передёрнуть плечами. Ладонь по-хозяйски устраивается на чужом бедре, намеревается спуститься чуть ниже, но в ответ – раздражённый вздох. Опять. - Устал? - Сам знаешь. - Прости, я просто… - Я сплю, Кюхен-а. Я очень хочу спать, - и, в подтверждение своих слов, Чонун мягко снимает тёплую ладонь со своего бедра, на миг переплетая пальцы, а после отодвигаясь ближе к краю, подальше от прикосновения. Кюхен в темноте зажмуривает глаза, медленно выдыхает и поворачивается на другой бок. Один... Два... Чонун кряхтит, ворочается, но, всё же, устраивается сзади, легко обнимая со спины. Потом прижимается крепче и позволяет себе поцеловать младшего в затылок. Тот замирает, накрывает обнимающие ладони своими и, представив, что когда-нибудь, лет эдак через пять, старший позволит себе чуть большего проявления чувств, проваливается в пустоту сна. Ситуация повторяется через день, два, три... Кюхен сбивается со счета где-то в районе семнадцати, а может, и двадцати. Все также Чонун скидывает руку и спешно целует, словно стремится вообще избавиться от присутствия донсена в своей постели. - Кофе на столе. Я на работу, - Чонун проходит мимо, цепляя младшего за рукав и притягивая для краткого прикосновения. Кюхёну кажется, что Чонун заболел. Или это прихоть такая, потому что младший уже привык по утрам изливаться в собственную руку и не получать на протяжении долгого времени ровным счётом ничего. Хотя не это его беспокоит, вовсе не это… Вся нежность, ранее окунавшая их отношения в яркую палитру, испаряется с пугающей скоростью. И Кюхён вновь допивает утренний кофе в одиночестве, щёлкая пультом от телевизора. И вновь весь день отдаётся работе, собачится со своим шефом и грозится уйти из этой шарашкиной конторы. А вечером доволакивает до порога три пакета с продуктами, и ещё добрых полтора часа корячится у плиты, стряпая безвкусный, по собственным меркам, ужин. Хочется встряхнуть головой, выбросить половник и собраться, наконец, с мыслями, но отчего-то кастрюля с кипящим бульоном отнимает всё внимание. Чонун будет поздно. Младший знает, хотя его сегодня не беспокоили ни звонками, ни смс с этого номера. Чонун вообще часто задерживается, кажется, даже не думая предупреждать донсена о своих послеполуночных визитах. Кюхён упорно закрывает собственное сознание, шепчущее что-то о возможных изменах и обманах. Но, заглушай – не заглушай, а от себя не убежишь. И очередная подлая мыслишка заставляет-таки выронить из рук треклятый половник и больно удариться бедром об угол стола. Когда на том конце не берут трубку в четвёртый раз, Кюхён уже почти уверен. Сердце внутри взрывается, просто заполняет своими битами всё пространство внутри: от шеи до самых пяток. Противное, глупое, бестолковое сердце. Чонун приходит после двух, молча принимает душ и укладывается рядом с младшим, привычно обнимая со спины. В этот раз Кюхён получает целых два поцелуя в затылок, едва сдерживаясь, чтобы не затрястись в нервном истерическом припадке. От Чонуна пахнет только ментоловым гелем для душа, но от этого не легче. - Да, спасибо. Я заеду после восьми, - Чонун отворачивается от внимательного взгляда. -... - Нет. Мне до аванса, а там отдам. Чонун кладет трубку, а Кюхен гадает, не ослышался ли. - В долг берешь? - Не важно, - старший с каким-то остервенением разрывает ножом кусок мяса. Пару раз, увлекшись, проезжается металлом по керамике, извлекая не самые приятные звуки, и тут же морщится, втягивая шею. - У меня что не попросил? - Я сам разберусь, - Чонун поднимает взгляд и кончиком вилки указывает на тарелку парня. - Ешь, а то остынет. Кусок в горло не лезет, и салат, столь желанный и аппетитный еще двадцать минут назад, кажется пучком пожухлой травы. Тошно. - Как знаешь. - Ой, ну опять ты это делаешь, - Чонун раздражен. Бросает нож, вытирает салфеткой руки и встает из-за стола. Кюхен мычит что-то невнятное в ответ, склоняя голову над тарелкой, скрывая прикушенную губу и закрытые в безысходности глаза. Он его любит. Если б не любил, послал бы к чертям все заскоки старшего и вышел за дверь. Только за порогом этой квартиры, чемодан и заскоки ему будут уже побоку - сдохнет. Пройдет три пролета и свалится на площадке. Да, он задумывается об этом часто. Ведь можно выйти за дверь с приставкой «на работу», а можно - «на совсем». И второй вариант кажется Кюхёну порой таким манящим, что где-то в своей голове он уже собрал вещи, оставил драматическую записку и скрылся в ночи. Но то в голове, а на деле – ужин, постиранное бельё и плата за квартиру. Он уже вышел из того возраста, когда позволительно представлять слёзное расставание с мольбами, рухнувшими на колени обидчиками и словами раскаянья. Да и поздно как-то, и даже не в возрасте дело. - И что покупаешь? - беззаботно интересуется младший, присаживаясь рядом на диван. Чонун никогда не понимал, зачем ему все эти подробности, и Кюхён наверняка знает, что сейчас услышит в ответ, но всё равно ждёт. - Телефон полетел, - Чонун устраивается вдоль дивана, кладя голову на подставленные колени. Донсен только понимающе мычит в ответ, тонкими пальцами перебирая прядку на виске. - А… - Смотри кино, а? - грубовато, но привычно. И от осознания этой привычности внутри опять что-то взрывается. Кюхёну интересно, чем всё закончится, когда все эти игры в совместную жизнь старшему наскучат, а может быть – надежда умирает последней – наскучат и самому Кюхёну. Потому что хочется вытравить это ощущение безысходности, но никакие сердечные пестициды не могут помочь. И страх неизвестности заодно. Но он по-прежнему его любит. Чонун скидывает руки: - Мне неудобно, - кратко, но больно. Потому что впервые за всю неделю старший пришёл домой до полуночи, впервые позволил себе в компании донсена расслабленно плюхнуться на кровать. И сейчас вот так беспардонно скинуть чужую руку. - Прости, - Кюхён пытается устроиться покомфортней, но всяческие попытки приблизиться к хёну встречаются злобно-раздражённым «успокойся уже». В итоге, через пару минут Чонун сам притягивает к себе младшего, закутывает в одеяло и по-хозяйски обнимает, словно плюшевого медведя. Кюхену хочется избавиться от этого ощущения ненужности, скинуть руку и выйти-таки за дверь. Невозможно ежедневно ожидать страшных "я тебя не люблю" вместо стандартного "я тебя тоже". Хотя Чонун себя давно даже последним вариантом не утруждает. Вместо всех искренних и желанных - "это хорошо"… С того момента, как они переступили порог этой квартиры и разобрали, казалось, неразбираемые коробки. С того момента, когда на непропылесошенном матрасе в зале Чонун был самим собой, вбивая Кюхёна в пружинящую поверхность. С того момента в жизни младшего появилось это треклятое «хорошо», выедающее чёрную дыру в районе солнечного сплетения, выбивающее воздух из лёгких и сотрясающее тело в безвольном «да что ж ты со мной творишь?». - Я люблю тебя, - шепчет Кюхён на пике оргазма, цепляясь пальцами за влажные плечи. - Хорошо. - Сильно не задерживайся. Я скучаю, - поправляя галстук и слегка обнимая за плечи. - Это хорошо, - закрывая за собой дверь. - Умру без тебя, - в самое ухо, тихо-тихо, чтоб никто за столом не услышал. - Ммм… Хорошо, - пережёвывая кусок не прожаренной говядины. Кюхен ненавидит слово «хорошо», хоть раз хочется сказать или совершить нечто такое, на что старший сможет ответить "плохо". Или «отвратительно», или «омерзительно», или «не подходи ко мне». Тогда хотя бы какие-то эмоции выйдут наружу, а стандартное «хорошо» равнодушно режет ножом. И лезвие такое, с зазубринами, потому что после каждой кровавой полосы, Чонун разворачивается и уходит. Он очень занятой. И Кюхен не знает хорошо это или плохо. А тому, похоже, всё равно. - Вот ведь бестолочь, - старший разматывает длинную полосу эластичного бинта, пристраивая запястье Кюхёна на своём колене. - Ну что ты ругаешься? - Хочу и ругаюсь. Дай сюда, - Чонун резко дёргает кисть на себя, заставляя парня поёжится от очередной болезненной пульсации. - Туннельный синдром, ты же знаешь. - Спасибо, полегчало, - Чонун скептически улыбается, приподнимая уголок губ, и выходит из комнаты. – Я уйду завтра по делам. - Завтра выходной, - Кюхён срывается следом, ловя край растянутой футболки. - И что? - Я думал, что мы… - Давно договаривались с парнями, так что… - Но… - Ты не найдёшь, чем заняться? Кюхёну этот вопрос кажется оскорбительным, словно старший сомневается в его самостоятельности, взрослости или адекватности. Мысль о том, что единственный выходной на неделе следует проводить с семьёй, его бедовую голову, кажется, не посещала вовсе. - Без тебя не то, - он уже жалеет, что произнёс эти пару слов, потому что Чонун только раздражённо закатывает глаза и вырывает из крепкого захвата донсена собственную кофту. - Не мели чушь, Кю-а. - Тебе не понять. - Да куда уж там мне, взрослому мужику, до таких нежностей, - Чонун разводит руками, мерно шагая в сторону кухни. Не обременяя себя какой-либо ещё реакцией, щёлкает кнопку чайника и ныряет в недра забитого холодильника. – Омлет будешь? - Нет, спасибо. Работа ждёт. - Смотри. Кюхён ставит стул на балконе, подкладывает под спину стащенную в дивана подушку и закидывает ноги на прохладные металлические перилла. На жёлтой обложке пара негритянок и девушка в лёгком светло-розовом сарафане – бестселлер Кэтрин Стокетт «The Help», в планах на ночь – прочтение, рецензия и отзыв редактору. Чонун ложится спать, лишь раз проведав младшего и поставив на широкий подоконник кружку с дымящимся кофе. Но в этом его жесте прослеживается некая тягуче-противная неловкость, опутывает своими сетями и заставляет Кюхёна по пятому кругу перечитывать один абзац. Кофе он так и не выпивает, а со следующего утра с Чонуном он почти не разговаривает. И это даже не его нежелание слышать доставшее «О Боже, какие нежности» и встречаться с равнодушным «хорошо», а элементарное желание уберечь собственный моторчик от непредвиденной ранней поломки. И без того хватает. А Чонун, как ни в чём ни бывало, идёт на запланированную встречу, в единственный выходной. - Ты скоро? - Эм… Как буду ехать, позвоню. - Тут ужин готов. - Ешь без меня. - Я дождусь. - Не выдумывай, Кю-а. Иди есть, - и противно-громкие монотонные гудки. Куда уж этому «взрослому мужику» понять, что есть одному, когда можно с кем-то, вовсе не вкусно. За следующие пару недель Кюхён выучивает наизусть долбящееся в висках «не выдумывай, Кю-а». А Чонун загораживается от обвиняющего взгляда, с завидной скоростью собираясь по утрам на работу и засыпая, едва устраиваясь ночью на подушке. Ни о какой нежности не может идти и речи: единожды встретившись лицом к лицу на пороге кухни, они избегают любого касания. Кюхён пытался обнять, прикоснуться губами к маняще оголённой шее, но Чонун с нескрываемым раздражением и желанием исчезнуть на ближайшие полчаса из поля зрения донсена, ловко вывернулся из теплого кольца родных рук. Кюхён перестаёт понимать вообще хоть что-нибудь. Лучше и правда знать, что там «не люблю», чем «мне некогда» и «я не хочу», прочно смешиваемое с «какого чёрта я здесь ещё делаю?» самого донсена. В тот день Кюхён впервые плачет по любви. Как капризная девчонка из американских мелодрам, где в конце плохой парень наверняка жалеет о своей глупости и вдруг начинает по достоинству оценивать то, что раньше отчего-то исчезало из поля его зрения. Хотя последние кадры подобных картин обычно включают в себя стандартное «Прости, милый, поезд ушёл» и злорадное «Это теперь моя девушка». Глупо, но жизненно. Наверное. Кюхён роняет скупую мужскую слезу, сидя в ванне, размазывая пену для бритья по щекам и слушая, как беззаботно хён болтает с коллегами по работе. Ему этого не хватает, такого же беззаботного Чонуна, когда-то караулившего у дверей офиса, с энтузиазмом подбиравшего квартиру и устраивавшего умопомрачительные свидания за городом. Его Чонуна, а не это занудное нечто, бездушно чеканящее «хорошо». В тот же день Кюхён решает терпеть. Чонун сидит на кровати, утроив на коленях гудящий ноутбук. Кюхён много раз предлагал почистить, но старший всегда отказывается: «Я разберусь». Парню остаётся лишь в очередной раз с жалостью посмотреть на загибающуюся технику и пристроиться рядом, уткнувшись носом в оголённое плечо. Чонун не отрывает взгляд от монитора, но переносит одну руку на плечо донсена, привлекая к себе ближе. Кюхёну не очень удобно так выгибать позвоночник, но он не подумает и слова сейчас сказать, потому что старший сам поднимает его за подбородок, кратко касается нижней губы и вновь вглядывается в мелькающие на экране цифры. Хоть так. Кюхён только обхватывает руками и окончательно сползает по боку старшего, укладываясь рядом, утыкаясь лбом в чужое бедро. Майка на спине задирается, давая волю лёгкому сквозняку проникать под и без того тонкую прохладную ткань, гонять с десяток мурашек по худой спине. Больше десятка их быть не может - у Кюхёна вообще всего в жизни по чуть-чуть. Маленькие пупырышки, пробежавшие по рукам и передернувшие плечи, от Чонуна не укрываются. И он, недовольно что-то бурча, наклоняется над ноутбуком и дотягивается до края кровати. Там тремя пальцами подцепляется плотная ткань тёплого покрывала и тянется наверх. Через минуту младшего укрывают, пытаясь поудобней разместить поднятый угол на съёжившемся клубке. Помогает. Вот только Кюхён не признается, что потеплело ещё до появления одеяла. Чонун посмеётся, скажет «как пафосно» и, наверняка, уйдёт ставить чайник. Или ещё чем заниматься, лишь бы не выслушивать всю эту чувствительную ересь. - Я люблю тебя, - Кюхён произносит это так легко, ни на секунду не сомневаясь. - Я тоже. Не веря собственным ушам, младший саркастически переспрашивает: - Тоже себя любишь? -Да. Со дня отправки рецензии на Кетрин Стокетт прошло больше полугода. И Кюхён за всё время смог поцеловать Чонуна раз пять от силы, а переспать и того меньше - два. Не любовники, не влюблённые, а сожители. Младший начинает привыкать. В ночь на какую-то там пятницу старший дожидается дома. Работа Кюхёна редко заставляет задерживаться допоздна, но исключения есть везде, и сегодняшний день как раз такое исключение. Около двух ночи входная дверь тихо хлопает, и тяжёлые ботинки с грохотом приземляются на пол. Устало передвигая ноги, младший шагает в направлении душа и зубной пасты. Кюхёну хочется раствориться в воде, стечь в водосток и пропасть в просторах мирового океана, желательно окончательно и бесповоротно. Потому что на рецензию дали жуткую дешёвую беллетристику, у отдела новый начальник, пиджак испачкан в сырном соусе, а любимый человек вот уже больше семи месяцев методично и холодно кромсает остатки его сердца. Все мечты крахом, и по трубным лабиринтам пускается вовсе не Кюхён, а мыльная пена. Помятые пижамные штаны, пара движений расчёской, и Кюхён вглядывается в собственное отражение, считая степень серости кругов под глазами. Чернота. Выходить и ложиться в постель не хочется вовсе, но дверь беспардонно открывается, и Чонун прижимается сзади, проходясь ладонями по застывшему телу. Целует в шею, заставляя Кюхена склонить голову набок, ныряет маленькими пальчиками за кромку белья и, тем самым, окончательно решает судьбу сегодняшнего вечера. Уставший донсен только расслабленно обмякает в чужих руках, позволяя старшему вести. И Чонун пользуется этой податливостью, совершенно не заботясь о том, что будильник у младшего на 6:15 и собрание было до часу. Но вместо того, чтобы бурчать поутру и потирать сонные глаза, Кюхен спокойно собирается и нежно - Чонун до сих пор не понимает этого театра - целует старшего в щеку, предварительно хорошенько укрыв одеялом. И хёну даже этот жест кажется чрезмерно заботливым. И тяжелое покрывало виной ложится на плечи. Он понимает, почему Кюхен так поступает, но чувство этого "чрезмерно заботливо" настырно занимает район солнечного сплетения, надежно прячется между позвонками и обнимает хрупкие ребра. Проходит ещё месяц, наполненный спонтанным «иди ко мне» и обжигающе ледяным «хорошо». Кюхён сам начинает верить в это проклятое слово, каждодневно клянясь коллегам по работе, что дела у него не то что замечательно, а прям запредельно восхитительно. И даже покупает по пути домой небольшой букет, сам себе, за десятибалльную актёрскую игру и мастерское самовнушение. Вечером Чонун даже не обращает внимания на присутствие живой ветки на кухонном столе… Кюхён не сразу понимает, что от старшего тянет далеко не одним стаканом крепкого алкоголя, что маленькие горячие ладошки настырно пробираются под тёплую со сна майку, и в ухо Чонун шепчет что-то вроде «никому». Не сразу реагирует, оказавшись на спине и дёрнувшись под чутким прикосновением. Но моментально просыпается от неправдоподобно выдыхаемого «Люблю тебя». Мечты смыться в водосток откладываются на неопределённый срок, учитывая, что трепыхание сердечной мышцы категорически противится данному раскладу. И теперь каждый прыжок пульса шрапнелью разносится по млеющему телу, оставляя в голове бессвязное и не верящее. Как во сне, хотя даже Кюхёну сейчас это сравнение кажется глупым. Утром младший замечает, как штора колышется под невесомым прикосновением воздушного потока, слегка подметает пол и подлетает под самый потолок, когда капризная стихия берёт своё. Тот же прозрачный шифон. Из ванной доносится довольно-растягиваемое «Sleep, Sugar», под аккомпанемент льющейся воды и шлёпанья босых ступней. Дежавю, невольное. Кюхён поднимается с постели, впервые за последние месяцы отмечая, что кутаться в простынь приятно, и прикрывая рот рукой, доходит до источника надоевшего, но такого любимого источника «хорошо». Хотя бы сегодня не обман. Кладёт ладони поверх лопаток, тягуче медленно ведёт вниз, большими пальцами считая позвонки, и останавливается в районе поясницы, обхватывая бока. Чонун замирает с бритвой в руках. Вдох-выдох, отгоняя пугающее и ледяное «О Боже, что за нежности», впуская тёплое «Доброе утро» и протягивая лохматую щётку с мятной полоской. Младший старательно чистит зубы, прополаскивает рот над ванной и только тогда поворачивается в сторону хёна. - Я вдруг понял. - А? - Ты же просто у меня самодостаточный, правда? - Эм… - Чонун откладывает бритву, удивлённо вглядываясь в лицо Кюхёна. А тот без тени сомнений расставляет всё в собственной голове по полочкам, аккуратно упаковывает и наводит завидный порядок, в надежде, что его теория вдруг окажется верна и все недомолвки и недопонимания - глупая случайность. - Ну, просто это единственное объяснение, - вот так просто и без заморочек. - И я отказываюсь верить, что ты меня не… Договорить не даёт кидающийся к младшему Чонун, медвежьей хваткой сжимающий в объятиях: - Совсем идиот? – кофейная радужка расплывается под напором бездонной черноты зрачка. - С тобой до этого недалеко, - крепкий подзатыльник. И уже не до шуток, потому что, если сейчас они это не выяснят, то через пару дней Кюхён смело пойдёт паковать чемоданы. В надежде дойти хоть до третьего пролёта. – Ты сказал. Чонун не спрашивает, что именно. Кюхён запомнил лишь одну фразу, но и та уже прочно впечаталась в память, выбила себе солидное место среди многочисленных, более мрачных воспоминаний. Обычно помнишь плохое, но в этом конкретном случае очередная сердечная шрапнель заставила заместить всяческое негодование и обиду. - Да это же очевидно, - и старший не понимает, почему донсен давится нервным кашлем, хватаясь пальцами за край раковины. «Всё-таки взрослые мужики бывают неправдоподобны глупы», - думает Кюхён, пока объясняет со своей колокольни все сложности их общения. Чонун долго думает, пару раз по привычке скидывает чужую руку, но, спохватившись, кладёт обратно. - Не выдавливай, - вдруг невпопад произносит младший, убирая ладонь с плеча. – Не твоё это. - Кю-а, - пораженно, осознавая, что хён иногда и не хён вовсе. - Вопрос только в том, Чонун-а, что мне без тебя никуда, а ты без меня не помрёшь. Так? Старший хватает ртом воздух, пытаясь справиться с нахлынувшим приступом паники. - И ты знаешь, что я прав, - всё. Констатация факта, такая для Чонуна страшная, но, что омерзительнее, правдивая. Он, правда, не понимал никогда этих «умру без тебя», привык справляться сам, а тут этот со своими «жить без тебя не могу». - Не умру, - спокойно, смиряясь с действительностью. - Ну вот, а мне уже не выбраться, хён, - Кюхён выпутывается из объятий, обходит старшего по кругу. Один… Два… Три… - Я могу жить без тебя Кю-а, и ты без меня можешь, - Чонун держит пойманное запястье крепко, большим пальцем проходясь вдоль выступающей вены. – Но зачем? Мягкие губы прикасаются к месту пульсации под кожей, запуская необратимый процесс. Взрыв…