кажется

Наконец-то у Венны есть своя комната. В ней мягкая кровать, большое окно, много солнечного света, на подоконнике несколько небольших и почти пушистых кактусов, а стены увешаны фотографиями — яркими, цветными, глянцевыми. Здания, цветы, растения, люди, разные страны, разные кусочки из воспоминаний. Венна всегда любила солнечный цвет и играла с ним в своих снимках. И сейчас эти солнечные лучи нагло и бесцеремонно путаются в ее золотых волосах, разметанных по подушке, а Ванетта мягко, бережно, как святыни, касается этих прядей, чуть поправляет. Венна и Ванетта, Ванетта и Венна — бликующие снимки на белых стенах похожи на кусочки паззла, по которым можно собрать то, сколько счастья заключено между ними. Лицо Венны бледнее, чем у этих ее улыбающихся клонов с фотографий, но веснушки на нем все еще напоминают Ванетте просыпанные крошечные семена цветов. Лицо Венны обязательно расцветет, если она улыбнется. Ванетта всегда ждала этих улыбок — мягких или насмешливых, слабых или «до ушей, хоть завязочки пришей», подбадривающих или сочувствующих, с ямочками на щеках или со звенящим смехом. И сейчас тоже ждет. Ждет. Ванетта выдыхает, хмурится, садится поудобнее, кладет голову на сложенные руки рядом с мягкой родной ладонью, которую хочется сжать в своей, как раньше. Но Ванетта не решается и лишь прикрывает глаза. Если глубоко вдохнуть, то можно почувствовать запах Венны — слабый, перебиваемый другим — горьковатым, нелюбимым, выбеленным. Ванетта помнит, как хорошо было уткнуться в веснушчатое плечо и дышать глубоко, жадно, сорванно, цепляясь за чужие запястья и чужое тепло, касаясь бережно и ласково, любяще, чувствовать друг друга ближе, почти до сердцебиения — сорванного, счастливого, трепыхающегося. Венна тогда любила зарываться в темные, густые и чуть жестковатые волосы своей Ванетты и слабо перебирать, никогда не причиняя боль. Ванетта сжимает ладони в кулаки, сграбастывая неаккуратными обгрызанными ногтями белоснежную простынь. Она отдала бы все, чтобы почувстовать снова касания этих мягких подушечек пальцев, чтобы почувствовать себя щенком, который урчит от удовольствия и хочет перевернуться и подставить нежное пузо, когда хозяин берет его на колени и гладит. Щенком, которого Всевышний, в которого Ванетта никогда не верила, почему-то наградил таким невероятным счастьем, как человек, который его любит. Щенком, который может путаться под ногами, надоедать, глупить. Щенком, который готов принести к ногам своего человека все мироздание. Сейчас Ванетта может лишь скулить от боли и чувствовать холод даже под лучами яркого и жгучего весеннего солнца. И считать — один, два, три… миллиона триста шестьдесят семь… — писк всех тех механизмов, которые стали теперь ближайшим окружением медленно тающей девушки с ангельским нимбом волос, который ореолом обрамляет выцветшие скулы. У Венны наконец-то есть своя собственная комната. В ней мягкая кровать. Большое окно. Много солнечного света. Кактусы. Фотографии. В этой комнате так мало жизни, что приборы ловят ее по каплям. Уже почти полгода. И еще здесь, как привязанная, Ванетта, которая проклинает все, плачет и молится всем богам, каких только может вспомнить, прося, чтобы все снова вернулось на круги своя, которая ждет и будет ждать столько, сколько понадобится, лишь бы Венна вернулась. Пожалуйста. Лишь бы вернулась. Ей кажется, что слабые истонченные пальцы касаются поникшей черной макушки. Ей кажется. Мягко, невесомо. Ей кажется. Больше всего на свете Ванетта боится поднять глаза.