На кончиках пальцев

Оля размазывает по его уху неаккуратный шёпот, и он оседает копотью её губ. Диме хочется поцеловать её. Кинуться навстречу, уверенно выдохнуть тёплый воздух, почувствовать её руки на своих плечах. Дима неуклюже подаётся вперёд, стискивая её, как подушку, в которую хочется закричать, – и целует, размазывая тоналку по треснувшей влаге губ. Оля неловко охает, отстраняется, выпускает наружу смех. Тот клубится, уходит под потолок – Дима его не слышит. Дима целует в шею, откинув волосы носом, и забывает, как же нужно дышать. Оля дёргается в сторону, когда её случайно обжигает вырванным вздохом, и прижимает холодные пальцы ко лбу, чтоб унять лихорадку. Диме на это, конечно же, всё равно. Если б мог, он бы выцеловал всю косметику с её щёк, он бы впитал в свою кожу аромат её масла для ванны, он бы сросся с ней пальцами и больше не отпускал. Но Дима не может. У Димы есть только вечер, полупустая общага на выходные, раскалённая батарея у самого окна и Оля, лежащая поверх мятого покрывала. Не то чтобы ему нужно что-то ещё. Оля вьётся, улыбается, касается спиленными ногтями его отросших волос и невесомо тянет их вверх, будто гидростатическое давление. У Димы бегут мурашки. Оля знает: Диме не нужно много. Но неизменно отдаёт ему всё, что есть. Дима крадётся вниз, к открытому животу, и целует, заставляя Олю растерянно подскочить. Они пересекаются взглядами, и ему не удаётся сдержать улыбки, пляшущей по губам. Он тянется тёплыми пальцами к её выточенному лицу и проходится вместо губ, не щадя белил и румян, пока тех вовсе не остаётся. Оле идут веснушки. Они пляшут тёмными точками по её бледнеющему лицу, будто чёрные дыры, съедающие всё живое на своём пути. Дима растворяет их на кончиках своих пальцев, впитывает, врастает, теряется, проникая в самую бездну. У Оли в глазах не звёзды, не галактики, не вселенные – у Оли в глазах тёмное и тянущее к себе магнитом, пугающее ничто. Но Дима почему-то нисколечко не боится.