О том, как важно говорить "Люблю"

      Финальный свисток приносит облегчение, потому что на какие-то бурные эмоции сил уже не хватает. Матч выдался напряженным, и у Лёши такое ощущение, будто он на американских горках катался, а не игру своей команды смотрел. Все-таки, когда ты находишься там, на поле, все ощущается совершенно иначе. Там у тебя нет времени на удручающие мысли, ты просто видишь перед собой мяч, цепляешься шипами бутс за газон, вступаешь в отборы, бьёшься, бежишь вперед и делаешь все, на что только способен, чтобы забить, не пропустить, удержать счет и выиграть. Порой за весь матч на табло ни разу не глянешь, на трибуны взгляда не бросишь, потому что игра увлекает целиком и полностью, приковывая всё твое внимание к мячу, соперникам и партнерам по команде. И уже потом, после окончания игры, когда немного придешь в себя, и мысли приведешь в порядок, начинаешь думать о том, что и как сделал на поле, что мог, а чего не сделал, хотя обязан был. И даже когда сидишь на скамейке запасных, переживаешь игру чуть легче, потому что до последнего нужно держать себя в тонусе, ведь никто не знает, в какой момент и кого решит выпустить на поле тренер. Вдруг ты сейчас начнешь хандрить, а тебе на поле скажут выходить. Поэтому концентрируешься на игре до последней секунды, готовый помочь в любой момент. А вот когда смотришь с трибун или, что еще хуже, дома возле телевизора, тогда действительно худо.       Каждый опасный момент у собственных ворот переживаешь острее обычного, потому что чисто машинально начинаешь думать о том, что из-за тебя команда вынуждена искать выход, из-за твоей травмы они должны страдать, что будь ты на поле, обязательно помог бы, хотя бы попытался что-нибудь сделать. И от этих мыслей никуда не деться, они всегда в голове, при каждой ошибке, при каждом пропущенном голе.       Сегодня Лёша смотрел матч вместе с братом, как и несколько дней назад, только вместо трибун и шумного стадиона был мягкий диван и тишина пустой квартиры, в которой кроме работающего телевизора не было никаких других звуков. Иногда парни выкрикивали свои комментарии или возмущения, особенно, когда на партнерах по команде фолили (а фолили, сука, много!), но в остальном матч они смотрели в тишине, полностью погрузившись в события на поле. Но, как бы они не наблюдали за игрой команды, взгляды все равно то и дело чаще обычного цеплялись за фигуры двух важных и дорогих сердцу людей: тошин – за Смолова, а лёшин – за Бару.       Когда на десятой минуте Дима забил свой второй за эту неделю гол, Лёша победно вскинул руки вверх и даже выкрикнул эмоциональное «Да, блять!», чем заставил Антона фыркнуть, а потом рассмеяться. Он был рад, а еще настолько горд за своего мальчика, что готов на каждом шагу орать, что вот этот вот парень, только что отправивший гол в сетку ворот «Оренбурга», его. Лёша безумно гордился Димой во вторник, потому что Баринов заслуженно стал одним из лучших игроков того матча, главной звездой, принесшей такую важную победу для команды. Сияющие от счастья глаза Бары и застывшие где-то в их глубине слезы Лёша запомнит надолго, как и то короткое видео, записанное пресс-службой канала после матча. И он, когда за ними закрылась дверь их номера в отеле, постарался своими объятиями и нежными поцелуями передать Диме все то, что чувствует. Показать, как любит, как гордится, как благодарен за игру, за сказанные после матча слова, за заботу и за то, что он просто рядом все это время. Лёша не особо мастер говорить обо всем этом словами, поэтому просто предпочел «сказать» на уровне тактильных ощущений. И сейчас, смотря на Диму, которого снова и снова показывают крупным планом, Лёша понимает, что любит этого парня, хотя ни разу за все время, что они вместе, не сказал об этом. Считал, что это лишнее, потому что все и так понятно.       Когда в ворота «Оренбурга» назначили пенальти, и камера выхватила идущего к «точке» Смолова, братья синхронно напряглись и чисто инстинктивно взялись за руки, сжав их в знак немой поддержки, только не понятно кому адресованной. Об отношениях Феди и пенальти знали все, даже те, кто футболом не увлекается вообще. И братьев порядком выбешивает тот факт, что даже сейчас, спустя больше года после Чемпионата мира, от Феди требуют ответа за тот злополучный пенальти. Почему именно он? Почему именно его сделали козлом отпущения? Почему-то Аспасу, который не забил тот решающий пенальти в матче с Испанией, никто не устроил такой травли. Тому же Марио, который ударил мимо ворот, никто и слова не сказал. Да, он не штатный пенальтист, да, именно он своим голом подарил им возможность сыграть в этой серии пенальти, да, он был лучшим весь матч, но, блять, он тоже не забил! Но ему никто ничего не сказал, все поддержали и, образно говоря, по голове погладили, утешая и говоря, что все наладится, что не нужно расстраиваться и зацикливаться на этом. А Федю травили все, кому не лень, снова и снова загоняя в яму самокопания, сколько бы он ни пытался из неё выбраться.       Прошло больше года, десятки матчей было сыграно, а болельщики и журналисты снова и снова заставляют Федю возвращаться в тот злополучный день, когда удача отвернулась от него, сделав его единственным виноватым в проигрыше команды, страны. И никого, по сути, не ебет, насколько тяжело и больно все это пережил, да и переживает до сих пор, сам Федя. Все видят его уверенную улыбку, которую многие с презрением называют слишком самоуверенной, и никто даже не пытается заглянуть глубже, туда, где до сих пор живет боль и страх. Страх снова не забить, снова подвести. И братья лучше остальных знают, скольких усилий сейчас Феде стоит это решение взять мяч и подойти к одиннадцатиметровой отметке. Им даже не нужно видеть глаза парня, чтобы понять, какой страх и мандраж разрывает изнутри.       – Только забей, – шепотом выдохнул Тоша, который сидел напряженный, как струна, и даже не моргал, смотря на большой экран телевизора. Лёша, который тоже волновался за друга, сжал руку брата и, кажется, даже затаил дыхание, ожидая момент удара. Да простят его болельщики, но он хочет, чтобы Федя забил, не для увеличения преимущества команды и доведения матча до победы, а для того, чтобы нападающий почувствовал, наконец, уверенность в себе. Чтобы не началась заново травля, чтобы не вспоминали опять тот злополучный пенальти, проводя параллели и говоря, что бить пенальти – это не его. Чтобы, в конце концов, не сказали, что, будь на поле Антон, он бы забил, и счет увеличился бы. Потому что в этом случае загоняться начнут сразу двое: Федя, потому что не забил, а Тоша, потому что не был там, не помог команде, ведь в последнее время пенальти – это его.       И Федя забил. Сделал это за себя, за команду и за Антона, который лишь облегчённо выдохнул и закрыл глаза, чувствуя, как с души слетает невидимый, но такой тяжелый груз. Он рад, он гордится, он хочет быть там, чтобы обнять прямо сейчас, провести ладонью по спине и в шуме гудящего стадиона прошептать на ухо парню, что он молодец. Но все, что ему остается, это сидеть сейчас на диване, вытянув пострадавшую ногу вперед, и продолжать смотреть матч, чувствуя, как сердце то замедляется, то ускоряется вместе с тем, как меняются события на поле.       В итоге, финальный свисток, как было сказано, принес облегчение, позволив, наконец, расслабиться, потому что матч оказался очень насыщенным в эмоциональном плане, и нервов парни потратили очень много. Но победа за ними, три очка в копилку, и это однозначно хорошо.       – Могу поспорить, что Смола спросят о том, как он решился бить пенальти, и не было ли страха не забить, – хмуро сказал Антон, доставая телефон, чтобы написать своему парню и поздравить его не только с победой команды, но и с его личной, гораздо более важной в моральном плане победой над самим собой и своими страхами.       – Тут вопрос не в этом, а в том, сколько раз его об этом спросят, – фыркнул в ответ Лёша, тоже набирая сообщение, только уже Диме. Кончики пальцев так и чешутся обнять прямо сейчас и не отпускать хотя бы пару минут, но такая возможность предоставится только завтра, когда команда, а вместе с ней и Дима, вернется домой.       – Меня уже бесят эти журналисты, – буркнул Антон, а потом дернул пишущего сообщение брата за руку, заставив того оторвать взгляд от телефона. – Фото поздравление, – объяснил свой жест Антон и, придвинувшись чуть ближе к брату, улыбнулся и сделал селфи, которое тут же улетело адресату, находившемуся далеко отсюда.       – Больно нужна ему моя рожа в качестве поздравления, – фыркнул Лёша, закатывая глаза. – Ты бы лучше ему задницу свою сфоткал, он бы гораздо больше обрадовался.       – Задница моя ему больше в режиме реального времени, а не на фотках нравится, а твоя рожа нужна Баре, который стопроцентно вертится сейчас где-то рядом, – сказал Антон, а Лёша едва слышно рыкнул.       – Это я уже заметил, – буркнул он, чуть сильнее сжимая в руках телефон.       – Ты чего? – младший удивленно уставился на брата, а у того моментально изменилось выражение лица, и вместо улыбки там были мрачно сдвинутые брови и сжатые в тонкую полоску губы.       – Ничего, – ответил Лёша, тем самым вгоняя брата в полный ступор.       – Я жду ответа, – неожиданно строго сказал Антон, который умел добиваться своего и получать ответы на волнующие его вопросы. А все, что касается брата, его волнует по умолчанию.       – Тебя не напрягает то, как много времени Смол с Барой стали проводить вместе? – все-таки сдался Лёша и спросил прямо, даже повернувшись к брату, а тот удивленно на него уставился и только глазами хлопал.       – А должно?       – Может, и нет, но меня напрягает, – вздохнул старший Миранчук, прикрывая глаза и откидываясь на спинку дивана. – Они везде вместе. На сборах, на тренировках, фотки друг с другом постят постоянно, причем не только они, а и официальные аккаунты сборной и клуба. Обнимаются постоянно, причем как на поле, так и вне его. Ржут, улыбаются друг другу, даже шутки у них свои появились, в которые я хоть убей не въезжаю. И меня это настолько бесит, что прямо не могу. Аж выворачивает всего изнутри, требуя устроить разбор полетов, потому что какого хуя.       – Блять, – только и сказал Антон, у которого сейчас будто глаза открылись на все и сразу. Он как-то не обращал на все это внимания, сначала волнуясь из-за травмы брата, а потом и со своей маясь, но теперь, после того как Лёша все это озвучил, многие пазлы собрались в единую картину. И откуда-то из глубины стала подниматься слабая, но ощутимая ревность. – Ты же не хочешь сказать, что они мутят?       – Та я ничего не хочу говорить, но ситуация меня жуть как напрягает, – снова вздохнул старший и, снова открыв глаза, посмотрел на телефон, где была открыта лента Инстаграма. Лучше бы он этого не делал. – Ну, ты, блять, посмотри на это! Ну, не пиздец ли? – возмущенно воскликнул Лёша и протянул брату телефон, где во весь экран была фотка обнимающихся Феди и Димы, опубликованная официальным аккаунтом клуба. – Вот какого хера, а? Я, конечно, понимаю, что эмоции, вся фигня, там всех подряд обнимаешь, но ведь они друг друга лапают и вне игры! И только сегодня клуб выставил уже три фотки с их объятиями, и я уверен, что будут еще! А во время матча ты видел всё это безобразие? После гола Феди вполне себе было достаточно похлопать его по плечу, но нет, блять, нужно было дождаться, когда все отойдут от него, и обнять. И это еще спасибо режиссерам, что снимать их перестали, иначе меня вообще бомбануло бы. Бесят суки!       – Я первый раз вижу, чтобы тебя так бомбило с чего-то подобного, – сказал вкрай охреневший Антон, который даже на фотку среагировать не успел, потому что реакция брата обескураживала. – Ты ведь никогда и никого не ревновал, с чего вдруг сейчас такая реакция?       – Да потому что не любил я никогда и никого, чтобы ревновать и бояться потерять! – на эмоциях воскликнул Лёша, а потом, поняв, что именно сморозил, заткнулся и отвернулся, демонстративно уставившись в телефон, с экрана которого на него все еще смотрел Смолов, обнимающий Бару, его Бару!       – Лёшка, ты дурак, – с легкой улыбкой сказал Антон и, придвинувшись ближе к брату, положил голову ему на плечо, а рукой подцепил его ладонь, сжимая в своей и переплетая их пальцы. – Что бы ни значило это обострение их дружбы, я уверен, что Димке никто, кроме тебя, не нужен. Достаточно лишь заглянуть в его глаза, когда он на тебя смотрит, чтобы понять, как много ты для него значишь. И он не предаст, тем более со Смолом. Я уверен, причем как в одном, так и в другом.       – Тебя вообще не цепляет ситуация? Ни капли ревности? – устало спросил Лёша, а Тоша вздохнул и прикрыл глаза.       – Цепляет и напрягает тоже, но, наверное, я слишком черствый для того, чтобы настолько сильно ревновать.       – Нет, просто ты уверен в том, что Смол тебя любит, потому и не паришься по этому поводу.       – Типа ты не уверен в чувствах Бары, – фыркнул Тоша, но тишина в ответ заставила его напрячься и, отстранившись, удивленно заглянуть брату в глаза. – Ты серьезно?       – Мы никогда об этом не говорили, – пожал плечами Лёша, стараясь выглядеть максимально беспечно, типа его это вообще не заботит. – Я вроде бы и понимаю, что нужен ему, чувствую это, но бывают моменты, когда мне кажется, что он ищет возможность послать меня куда подальше и больше не иметь со мной никаких дел.       – Ты говорил ему об этом?       – Как ты себе это представляешь? – удивленно подняв брови, спросил Лёша. – Он бы сказал, что я идиот, и что маюсь херней. Или, что еще хуже, посчитал меня слишком навязчивым, требующим внимания больше, чем он может мне дать. Я не хочу выглядеть нытиком.       – Зато идиотом сейчас ты хочешь выглядеть? – скептически поинтересовался младший. – Отношения на то и отношения, чтобы люди говорили друг с другом, рассказывали о своих переживаниях и решали проблемы еще до момента их возникновения. Ты должен поговорить с Барой об этом, сказать, что именно тебя тревожит, и спросить напрямую, какого, собственно, хера происходит. Пока вы не поговорите, ничего не изменится в лучшую сторону, поверь мне.       – Ненавижу, когда ты включаешь психолога, – буркнул Лёша, а Тоша тихо засмеялся и обратно улегся брату на плечо, сжимая его ладонь уже двумя руками.       – Это моя обязанность: вставлять тебе мозги на место, когда они барахлить начинают, – ответил он, за что получил от брата тычок локтем куда-то под ребра. Словесного ответа не последовало, поэтому Антон снова прикрыл глаза и решил немного подремать. Нормально уснуть не получится, потому что скоро позвонит Смол, зато хоть полежать с закрытыми глазами удастся. Лёша без слов понял намерения брата, поэтому откинулся на спинку дивана и чуть повернулся, чтобы Тоше было удобнее, и тихо уткнулся обратно в телефон, не мешая и не тревожа.       Они так всю жизнь: понимают друг друга без слов, рвут всем глотки за брата, ругаются до криков и громкого хлопанья дверью, а потом мирятся молча, сидя в обнимку и без слов говоря, что нужен, что жизненно необходим рядом, что никакая ссора не стоит того, чтобы жить без брата рядом. Они могут по несколько дней не разговаривать между собой, но не из-за того, что поссорились, а потому что все слова уже давно сказаны. Достаточно легкого касания, поворота головы или взгляда, чтобы понять друг друга. Все в команде долго привыкали к этому, им было немного не по себе от этого, но сейчас уже, вроде как, смирились с тем, что Миранчуки – это не фамилия, это отдельный мир, в который нет доступа посторонним, какими бы близкими оно ни были. Даже Федя и Дима были допущены далеко не сразу.       Баринов первый просек некоторые фишки их общения, причем еще до того, как они с Лёшей начали встречаться. Как оказалось, он довольно долго ходил вокруг, не решаясь на важный шаг, и за это время успел выучить не только Лёшу, но и Антона, отметив как их схожести, так и отличия, которых, по ему скромному мнению, гораздо больше, чем думают остальные. И поэтому, когда Лёша, не выдержав такого хождения по кругу, сам сделал первый шаг, и они начали встречаться, братья были крайне удивлены тем, что Бара сходу просекает все их фишки, понимает все переглядки, расшифровывает все касания. Это удивляло и сбивало с толку, потому что он первый, кто настолько хорошо во всем разобрался, кто понял их мир, не имея свободного доступа в него. И это льстило Лёше, который снова и снова целовал Бару, безмолвно благодаря за внимательность и небезразличие.       Феде пришлось труднее, и времени на все это ушло гораздо больше. Они с Антоном начали встречаться еще во время подготовки к Чемпионату мира, а потом, когда Федя перешёл в «Локомотив», до сих пор отрицая тот факт, что причиной перехода стал как раз таки Антон (Лёша знает правду из первых уст, которые в тот вечер были слишком пьяные от победы в Кубке и выпитого с непривычки алкоголя и не способны были выдать привычную ложь на уже, казалось, забытый всеми вопрос). И только сейчас, спустя почти два года, Федя начинает понимать, хотя во многом до сих пор теряется и бездарно проигрывает в этом понимании Диме. И даже травмы братьев в очередной раз показали, насколько отличается понимание парнями особенного мира Миранчуков.       Когда с братом что-то случается, второй максимально окружает его заботой, вытесняя всех и всё, потому что в такие минуты они особенно сильно нужны друг другу. И какой бы сильной ни была их любовь к своим парням, единственный человек, который жизненно необходим рядом – это брат. Дима понял сразу, еще когда в прошлом сезоне Лёша просто подвернул ногу на тренировке, даже игру потом не пропустив, но Антон не отлипал от него весь день, чуть ли не на руках его таская, чтобы на поврежденную ногу не ступал. Понял и потому не лез к братьям в этот раз, когда травмы у обоих, и степень их гораздо серьёзнее, чем было тогда.       Его разрывало изнутри от волнения за дорогого сердцу человека, хотелось не отпускать его от себя ни на шаг, поддерживать и выполнять любой его каприз, но он слишком хорошо знал, что в этот момент Лёше нужен не он, а Тоша. И не потому, что Дима ему не важен, а потому что Тоша априори важнее всех и всего в этом мире, как и сам Лёша для Тоши. Так было, есть и будет всегда. У обоих однажды появятся дети, будет семья, может, даже внуки, но на первом месте всегда и во всем будет брат. Это неизменно, это их собственная константа.       И Дима хоть и не полностью, но принял это. Принял и отошёл на шаг в сторону, позволяя Антону быть к брату ближе, но при этом оставаясь рядом, потому что, во-первых, уйти и бросить больного Лёшу, пусть и опекаемого братом, было невозможно, а во-вторых, Лёша должен знать, что Дима делает огромное усилие над собой, в данный момент не вмешиваясь в их мир. И Лёша знал, видел это и очень сильно ценил, потому что Бара – первый, кто понял это и сделал такое усилие над собой, уступая первое место брату, а не требуя всего внимания к себе. Бара вообще внимания к себе никогда не требовал, а только все свое Лёше уделял. Был рядом всегда и везде, словно кислород, которого вроде и не видно, но благодаря которому живем. Совсем недавно Лёша понял, что в последнее время живет благодаря Диме.       А Смолов так не смог. Несмотря на сильные и уже многим проверенные чувства к Антону, главного в его отношениях с братом понять так и не смог. Ему нужно было все внимание Антона, все его эмоции и чувства, и если в нормальное время, когда все живы и здоровы, уже Лёша отходил чуть в сторону, давай брату возможность строить свою личную жизнь так, как ему того хочется, то во время травм или любых других трудностей, как и раньше, полностью заполнял собой свободное пространство вокруг брата. И Феде это не нравилось, его это бесило, он этого не понимал и несколько раз даже пытался поссориться с Лёшей, а в итоге ссорился и с Антоном.       Эта, самая тяжелая за последнее время травма, стала поворотным моментом, и Федя, который до трясучки волновался за своего парня и хотел помочь всем, чем только может, собирался в который уже раз разругаться с Лешей, но в их только начинающийся конфликт неожиданно вмешался Дима, который вытащил Федю из квартиры под предлогом «проветриться», оставляя братьев вдвоем, а когда они, спустя почти час, вернулись, Смолов молча пожал руку Лёше, а Тоше сказал, что, пусть он и не согласен с таким положением вещей, но лезть в их мир и рушить в нем всё не будет. Что именно тогда Бара сказал Смолу, братья так и не узнали (Бара, оказывается, тот еще Штирлиц, хрен что выспросишь), но были ему благодарны. И только сейчас, анализируя события последних недель, Лёша неожиданно понял, что именно с того дня Дима стал намного больше общаться с Федей. Именно тогда начался весь этот пиздец. Неужели это они своим поведением и нежеланием менять привычные правила и порядки оттолкнули от себя собственных парней и подтолкнули их друг к другу? От этой мысли стало плохо.       Из невеселых размышлений Лёшу выдернул телефонный звонок, а на экране высветилась фотография улыбающегося Бары. Лёша моментально улыбнулся в ответ и принял вызов.       – Горжусь, – без приветствий сразу сказал Лёша, а Антон тихо фыркнул, не поднимая головы и не открывая глаз.       – Прияяяятно, – довольно протянул Дима, и в его голосе отчетливо слышалась улыбка. – Смотрел?       – Естественно, – даже немного возмутился Миранчук, потому что как можно было подумать, что он не будет смотреть? – Мы с Тохой все девяносто с лишним минут следили за вашими рожами. Хорошо играли, молодцы.       – Ой, так и скажи, что на мою задницу пялился весь матч, – фыркнул Дима, а Лёша прямо видел, как тот сейчас ухмыляется. Он не мог не улыбнуться.       – Предпочитаю смотреть на твою задницу, когда она в непосредственной близости, а не за сотни километров, – ответил Миранчук, и только после этого понял, что голос прозвучал не так весело и беззаботно, как хотелось. Он звучал грустно, и Дима, который знает Лёху, как свои пять пальцев, без труда эту грусть услышал.       – Без тебя здесь скучно, да и вообще, везде без тебя скучно, – тише, чем до этого, сказал Бара, а Лёша вздохнул и прикрыл глаза, откидывая голову на спинку дивана. – Хочу уже, наконец, снова играть с тобой. Заебало ездить на тренировки и выезды без тебя.       – А меня-то как заебало, Дим, – снова вздохнул Лёша, и на мгновение повисла тишина. Антон вообще делал вид, что его здесь нет, и даже дышал через раз, чтобы не отвлекать брата. У них не было секретов друг от друга, как и стеснения, так что подобные разговоры в присутствии брата не были чем-то запрещенным, но при этом оба в подобных ситуациях старались вести себя максимально незаметно. Не, похохмить и подколоть как брата, так и его парня – это святое, но только не в такие моменты, как этот, когда речь идет о личных, можно даже сказать интимных вещах, ведь чувства – это самое интимное в отношениях, как бы все ни отдавали эту роль сексу. – Вы завтра приезжаете?       – Не, сегодня вечером. Палыч возмущен ранним матчем, поэтому сказал, что сидеть здесь еще сутки он не намерен, поэтому валим последним рейсом на Москву.       – Господи, это лучшее, что я слышал за сегодняшний день! – не сдержался Лёша, а Дима тихо засмеялся.       – Хорош ворковать, заебали! Вернись в семью, герой, – послышался в трубке голос Смолова, который, судя по всему, сейчас рядом с Димой, и Лёша прям аж видит, как Федя привычно закидывает руку Баре на плечи и повисает на нем.       – Смол, отъебись! Лучше вон Тохе позвони, а не ко мне доебывайся, – отмахнулся Дима, а Лёша сжал в руке несчастный телефон, который вот-вот затрещит.       – Не доебывать тебя, любовь моя, выше моих сил, – схохмил Федя в своей привычной манере, а Лёшу аж передернуло. Он чисто инстинктивно сжал вторую ладонь, чуть не сломав лежащую в ней руку брата, и не сдержал довольно громкого рыка. Это уже вообще ни в какие рамки не лезет, честное слово.       – Что это было? – тут же спросил Дима, а взвывший от резкой боли в руке Антон выпрямился и с обидой, смешанной с непониманием, посмотрел на брата, который выглядел мрачнее тучи.       – О чем ты? – хмуро вопросом на вопрос ответил Лёша, а Дима напрягся. Резкие смены настроения – это прерогатива Антона, а не Лёши. Дима знает.       – О твоем голосе и странном рычании перед этим. Что произошло?       – Ничего не произошло, все нормально, – максимально спокойно сказал Лёша и даже улыбнуться попытался, только не получилось ничего. Собственные заскоки воспряли духом и сейчас терроризировали черепную коробку изнутри. – Ты возвращайся к команде, а то я и правда тебя отвлекаю. Увидимся вечером.       – Мне не нравится, как резко изменилось твое настроение, – пропустив мимо ушей слова Лёши, сказал Баринов. – У тебя точно все хорошо?       – Правда, а когда ты приедешь, будет еще лучше, – в этот раз Лёша улыбнулся уже вполне искренне. – Жду тебя дома.       – До вечера, Лёш.       – До вечера, Дим.       – Так, и что это нахрен было? Ты мне чуть руку не сломал! – возмущенно спросил Антон, когда брат заблокировал телефон. Он все еще сидел рядом и внимательно смотрел на старшего, не давая тому возможности увильнуть от ответа.       – Я когда-нибудь убью и Бару, и Смола в лучших традициях Отелло, – ответил Лёша, а младший нервно засмеялся от абсурдности ситуации.       – Предлагаю сначала просто с ними поговорить, а уже потом переходить к крайним мерам, окей?       – Окей, – мрачно кивнул Лёша, смотря прямо перед собой, а Тоша тяжело вздохнул. Да уж, ситуация явно неоднозначная, и просто необходимо прояснить некоторые моменты.       Антон уехал домой только ближе к вечеру, точнее Лёша сам его отвез и помог забраться в квартиру, хотя младший упрямо протестовал и говорил, мол, не инвалид, сам прекрасно справится и все в таком духе. Лёша не сомневается, что тот справится, но проследить, дабы успокоить собственные нервы и волнение за брата, он должен был. Да и это лишний способ не думать о том, что навязчивыми мыслями вертится в голове.       Сегодня Лёша окончательно понял, что будь проклят Инстаграм и все, что с ним связано. Очередная порция фотографий на официальной странице клуба выбесила уже немного успокоившегося парня, а видео голов, после которых эти две заразы опять обнимались, добило и вызвало что-то очень близкое к бешенству. Контрольным выстрелом в голову была одна и та же фотка, появившаяся в сториз у Димы и Феди. На этом моменте Лёху бомбануло так, что в стенку полетела сначала кружка с недопитым чаем, а вслед за ней – пульт от телевизора, какая-то статуэтка со стола и джойстик от приставки, в которую они с братом перед этим играли. Ну, это же однозначно пиздец!       – Ну, чего ты бесишься, а? – продолжал не понимать настолько бурную реакцию брата притихший в сторонке Антон. – Это обычная практика, когда сразу несколько футболистов выкладывают одну и ту же фотку в сториз. Здесь ничего криминального нет.       – Почему именно её? – стоял на своем Лёша. – Есть десятки фоток с матча, которые можно выставить. Почему не с командой, не сам момент забитых ими голов, не что угодно другое, а именно эти обжимания, а? Какого черта? Заебали!       – Лёха, перестань беситься, – все еще оставался спокойным обычно вспыльчивый Антон, и Лёша действительно не понимал, как брату может быть настолько пофиг на эту ситуацию. Или такой и должна быть реакция, и это он, Лёша, слишком много всякой хуйни себе придумал и накрутил себя на ровном месте? – Ты знаешь Смола. Он постоянно кого-то тискает, а потом фотки выставляет. Во время матча все друг друга обнимают по сто раз, тебе ли не знать. Иногда так облапают со всех сторон, что впору заявление подавать либо в суд за домогательства, либо в ЗАГС, потому что после такого на тебе обязаны жениться. И конкретно в этой ситуации нет ничего сверхъестественного.       – Ладно, это мои загоны, так что не обращай внимания, – отмахнулся Лёша и, бросив на стол едва не полетевший в стену телефон, пошел к выходу из комнаты.       – Лёха, ну, чего ты сразу дуешься, а? Я же успокоить тебя пытаюсь, – вслед ему протянул Антон, который как-то даже виноватым себя почувствовал за то, что не понял, не поддержал брата.       Но ведь он и правда не испытывает такой ревности, как Лёша. Легкое раздражение – да, желание выяснить причину такого резкого улучшения отношений – тоже да, но не жгучую ревность, как у брата. И Тоха правда не знает, хорошо это или плохо. Может, он не так сильно любит Смола, как Лёша любит Диму? Или все дело в том, что он уверен в чувствах Феди и знает, что тому никто, кроме него не нужен, а Лёша сомневается? Только осталось разобраться, в ком именно он сомневается: в Диме и его чувствах к нему или в себе самом. Считает себя недостаточно хорошим для того, чтобы оставаться единственным и быть любимым? Если это так, то с этим нужно что-то делать. И сделать с этим что-то должен именно Дима, потому что Антон, как бы ни было прискорбно это осознавать, здесь абсолютно бессилен. В его, брата, любви Лёша никогда не сомневался.       – Я не дуюсь, забей. Чай будешь? – отмахнулся старший, а Тоха, успевший уйти в свои мысли, даже не сразу понял, о чем вообще речь. Когда до него дошла суть вопроса, он согласно кивнул и продолжил думать о своем.       Телефон Лёша в этот вечер в руки больше не брал. Хватит на сегодня соц. сетей, насмотрелся уже. И, даже вернувшись от брата, он просто оставил телефон на тумбочке в прихожей, а сам лег на диване в гостиной, включив какой-то матч, чтобы отвлечься и не думать. Получалось так себе.       Ночной аэропорт почти пуст, за исключением персонала и редких пассажиров, поэтому команда спокойно прошла к выходу, где их уже ждал клубный автобус. Многие парни решили сегодня остаться на базе, чтобы ночью не переться через весь город на такси, и лишь некоторые поехали домой, несмотря на позднее время. На часах давно за полночь, дороги пустые, поэтому путь к дому на такси не должен занять особо много времени. Именно с этой мыслью Дима садился в одну из многочисленных машин, стоящих возле аэропорта и ожидающих своего клиента. Дима устал за день, и сейчас ему дико хочется домой, к Лёшке.       Дима не помнит точно, когда у него появились чувства к Миранчуку, но отчетливо запомнил тот день, когда осознал их наличие. Просто однажды утром он приехал на тренировку (это еще в прошлом сезоне было, в самом его начале) и увидел на пустом стадионе одинокую фигуру Лёши, который стоял в центральном круге, засунув руки в карманы и подняв голову к небу, подставляя лицо под теплые лучи августовского солнца. Тренировка тогда на главном стадионе была, а не на базе, поэтому Лёша выглядел таким хрупким и миниатюрным на фоне пустого и грозного стадиона, а лучи солнца, будто сконцентрировавшиеся именно на нем, освещали его со всех сторон подобно софитам и придавали особого очарования. Диме тогда показалось, что перед ним не человек, не друг, не простой футболист, а настоящее божество. Именно тогда, словно удар молотком по голове, пришло осознание, что он, Дима, влюблен в это самое божество. И что делать с этим осознанием Бара не знал.       На принятие себя и своих чувств у обычно решительного и идущего напролом Бары ушло долгих два месяца, за которые он успел не только смириться с мыслью, что влюбился в собственного друга и одноклубника, но и убедить себя в том, что на взаимность можно и не рассчитывать, потому что для Лёхи он в такой жесткой френдзоне, что и мечтать о большем не приходится. А потом после одного из матчей он неожиданно оказался зажат возле стенки в резко опустевшей раздевалке, а его губы накрыли снившиеся ему по ночам губы Лёши, который, как оказалось, заебался уже ждать от Бары первого шага и решил взять все в свои руки. В первую очередь, в свои руки он взял именно Бару, а тот, собственно говоря, и не особо против.       С тех пор Дима начал понимать, что значит слово «дом». Это не просто здание или квартира, это особенные ощущения тепла и уюта, которые возникают не обязательно в одном конкретном месте, но всегда рядом с одним конкретным человеком. И только с появлением в его жизни Лёшки Дима почувствовал себя дома. Они стали жить вместе буквально через месяц после начала их отношений, и сейчас, спустя почти год, они еще ни разу не пожалели о принятом решении. Им хорошо вместе, и это самое главное. Дима любит их совместные пробуждения ближе к обеду, когда никуда не нужно ехать, и можно подольше поваляться в кровати. Любит, каким котом выглядит только проснувшийся Лёша, не желающий прощаться с царством Морфея и прижимающийся к Баре в попытке продлить сон еще хоть на пару минуточек. Любит, как Лёшка обнимает его со спины и кладет подбородок ему на плечо, наблюдая за тем, как Дима готовит завтрак или ужин. Любит возвращаться в их общий дом после тренировок или матчей, от усталости еле доползая до кровати и падая на неё без сил, но обязательно прижимаясь друг к другу, потому что так, кажется, даже становилось чуточку легче. Любит их жаркие ночи, когда слова не нужны, а язык тела говорит за них обоих, сплетаясь воедино. Любит все, что связано с Лёшей, потому что он просто очень сильно любит Лёшу, хоть и ни разу ему об этом не говорил. Просто считал, что все и так предельно ясно, поэтому нет смысла озвучивать очевидное. Как окажется позже, зря.       Домой Бара приехал ближе к двум часам ночи и, расплатившись с водителем, пошел к подъезду, поднимаясь на одиннадцатый этаж с мыслью о том, что Лёша, наверное, уже спит. В квартиру заходил тихонечко на случай, если парень действительно не дождался и лег спать, но едва переступив через порог, он увидел свет в гостиной и услышал звук тихо работающего телевизора. Что-то подсказывает, что Лёша решил его дождаться за просмотром телевизора, но в итоге уснул. Эта мысль заставила Диму улыбнуться и, сняв верхнюю одежду и бросив возле тумбочки спортивную сумку с вещами, пойти на свет.       Как и ожидалось, Лёша спал, удобно устроившись на диване и обняв подушку. По телевизору действительно шел повтор какого-то матча, судя по всему, Бундеслига, но звук был на минимуме, поэтому совершенно не мешал Миранчуку видеть очередной сон. Эта картина просто не могла не вызвать улыбку, и Дима не сдержался от того, чтобы сфоткать спящего Лёшу. После этого он тихо подошел к парню и аккуратно сел на краешек дивана, чтобы не разбудить парня. Несколько минут Дима просто сидел рядом и смотрел на умиротворенное лицо Лёши, на едва заметно подрагивающие во сне ресницы, слушал размеренное дыхание и просто наслаждался этим ощущением – ощущением, что он дома. Он никогда не понимал фразы, что, мол, мой дом – это ты. У него все никак в голове не укладывалось, как человек мог быть домом, и поэтому он всегда считал эту фразу не больше, чем пиздежём или слащавым пафосом. Но с появлением в его жизни такого милого, уютного, домашнего Лёшки эта фраза обрела свой смысл, и он, пусть и только себе, но с уверенностью признается, что его дом – это Лёша. И сейчас он дома.       Спустя какое-то время, Дима протянул вперед руку и аккуратно прикоснулся кончиками пальцев ко лбу парня, убирая с него упавшие волосы, а потом к щеке, проводя по ней в нежном жесте. Вообще, глядя на Диму, вряд ли кто-то скажет, что он очень нежный и ласковый. По некоторым интервью вообще может показаться, что он хамоватый или грубый, но это совершенно не так. На поле – да, там он борзая скотина, которая упрямо прет вперед, не замечая на своем пути никого и ничего. А там и нельзя по-другому, иначе не добиться нужного команде результата. И пусть все говорят, что он жесткий, для него, по крайней мере футбольной его части, это даже комплимент. Зато в жизни он совершенно другой. Если рядом нет никаких камер или посторонних людей, он становится самим собой, тем Барой, который и обнять может, и посмеяться, и хорошее слово сказать, и даже пожалеть. Хотя, иногда эта его сторона и во время «работы» вылезает наружу, одно интервью после лигочемпионского матча чего стоит.       Он до сих пор не помнит, как сказал все то, что сказал, потому что весь на эмоциях был, радость от победы смешивалась с обидой за братьев, которые больше остальных заслужили быть частью этого матча, этой важной победы, а еще за своего Лёшку, у которого сердце рвалось на части от боли и за себя, и за брата. Вот и не сдержался, наговорил, как ему теперь кажется, лишнего, и радует лишь то, что предательские слезы, комом в горле стоявшие и говорить мешавшие, сдержать удалось, хотя бы перед камерой. Это было бы полное фиаско, если бы прямо там плакать начал. В пустой раздевалке, обнимая своего Лёшку и уткнувшись ему в ворот куртки – это да, это другое, за это не высмеют и не осудят, потому что Лёша родной, Лёша понимает, а вот перед камерами на интервью, которое увидят десятки, если сотни тысяч людей – нет уж, увольте.       Так вот, рядом с Лёшей он вообще иногда чувствует себя сопливой школьницей, у которой гормоны играют и первая влюбленность, честное слово. Ему постоянно хочется обнимать и целовать этого невозможного Миранчука, который умудряется быть насколько милым и домашним, настолько и стервозной скотиной, при этом в любом состоянии оставаясь горячим и невероятно притягательным. И это срывает Диме крышу вот уже целый год, и весь этот год он чувствует, как все больше и больше Лёша влияет на его «футбольную» часть, делая его мягче, пусть не на поле, но на интервью и всяких других клубных видео точно. Это и пугает, и радует одновременно, потому что с Лёшей хочется быть. Лёшу хочется любить, обнимать, целовать, прижимать к себе и никогда не отпускать, а сделать это можно только с помощью любви и дозированной нежности, потому что за хамовитость можно и бубен от него получить.       Лёша проснулся почти сразу. Открыл глаза и немного прищурился от включенного света, пытаясь сфокусировать взгляд на сидящем рядом человеке. Теплая ладонь, опустившаяся на бедро, помогла справиться с этой задачей чуть быстрее, и он расплылся в немного сонной, но радостной улыбке.       – Привет, – тоже улыбнувшись, поздоровался Дима, а Лёша протянул к нему одну руку, которую Бара тут же сжал в своей ладони, переплетая свои пальцы с его.       – Привет, – голос Миранчука звучал немного хрипло после сна, и даже это Диме нравилось в парне. – А теперь выйди и зайди обратно, чтобы я встретил тебя нормально, а не вот так вот.       – А меня все и так устраивает. Главное, что ты здесь, а в положении лежа ты мне очеень даже нравишься, – ухмыльнулся Бара, за что тут же получил легкий удар по колену.       – Пошляк, – наигранно возмутился он, да только сам же себя спалил и улыбнулся. Он слишком соскучился для того, чтобы сейчас дуться и «держать лицо». – Иди ко мне, – требовательно почти приказал Лёша и, потянув парня за руку, заставил упасть на диван. Дима в последний момент успел выставить вперед свободную руку, чтобы не упасть на Миранчука и не придавить его. Сам же виновник ситуации довольно улыбнулся и, обняв своего парня за шею, заставил его наклониться еще ниже и поцеловал: нежно, неторопливо, но до поджимающихся пальцев на ногах чувственно. Дима едва слышно простонал в поцелуй, не потому что завелся, а потому что ему не хватало этого контакта, ему не хватало Лёши. Поцелуй вышел довольно долгим, но ленивым, без укусов и углубления, потому что в данный момент хотелось совершенно не этого. Сейчас хотелось нежности, ощущения родного человека рядом, объятий и тепла знакомых рук на своем теле.       – Я скучал, – шепотом в самые губы Лёше выдохнул Дима, когда нашел в себе силы, чтобы прервать поцелуй, но сил на то, чтобы отстраниться или выпрямиться, у него не осталось.       – Я тоже, – таким же шепотом в ответ. Лёша одной рукой продолжал обнимать Бару за шею, чуть поглаживая чувствительную кожу пальцами, от чего мурашки по всему телу, второй же провел по волосам парня, пропуская их между пальцами, а потом соскользнул ею на щеку, проводя по ней пальцами, будто впервые узнавая кожу кончиками пальцев, хотя на самом деле вряд ли найдется хотя бы одна часть тела, которую они друг у друга еще не выучили. – А еще я гордился тобой. Ты молодец.       – Для тебя, – ответил Бара и прикрыл глаза, ластясь к этим ласковым прикосновениям, словно кот.       – Нет, ты для всех был молодцом, едва ли найдется человек, который сможет высказать тебе замечание по поводу этого матча, да и предыдущего тоже.       – Нет, ты не понял меня, – Бара открыл глаза и даже головой покачал отрицательно. – Я сказал, что играл для тебя. За тебя и за себя, чтобы ты гордился и радовался. Я играл и забивал только для тебя, – глаза в глаза, шепот прямо в губы, мурашки по всему телу, а в сердце – тепло и нежность. И сколько бы Лёша не пытался найти подходящие к ситуации слова, на ум не приходило ничего, кроме короткого, банального, но такого важного для него:       – Люблю, – на выдохе, что могло показаться, будто ослышался. – Я так сильно тебя люблю, – уже громче и увереннее повторил он, а Дима просто наклонился и чуть порывисто прижался своими губами к его. И не потому, что не мог ответить тем же, а потому что в горле снова противный ком, и вряд ли удастся выдавить из себя хотя бы одно слово. А Лёшу это задело. Самую малость, но задело, потому что он ждал, он надеялся на такой же ответ. В свете всех этих загонов по поводу Димы и Феди ему просто необходимо было впервые за целый год услышать это одно единственное слово. И Дима будто почувствовал, будто услышал мысли парня, потому что разорвал поцелуй и, прижавшись лбом к его лбу, слегка срывающимся голосом сказал:       – Я тоже тебя люблю. Так, как никогда никого не любил. – И теперь уже Лёша стал инициатором нового поцелуя, потому что с плеч будто груз свалился. Не весь, но большая его часть. И даже дышать стало легче, хотя он никогда не думал, что ему будет так важно услышать это признание. Не почувствовать, а именно услышать.       – Пошли спать, ты устал после матча и перелета.       – Может, расскажешь сначала, почему во время нашего разговора так изменилось твое настроение и голос? – спросил Дима, а Лёша искренне удивился, потому что не думал, что он придал этому такое значение. Приятно.       – Я не хочу сейчас портить себе только улучшившееся настроение, так что давай отложим этот разговор на потом, ладно?       – Хорошо, но завтра мы обязательно об этом поговорим, – стоял на своем Баринов, и вот в такие моменты обычно проявляется его упрямство. Если он что решил, что его не перепрешь. Лёша знает.       – Хорошо, – сдался он. – А пока пошли спать.       – Ты иди, а я сначала в душ заскочу. Сам себе воняю, – усмехнулся Дима, а Лёша легонько оттолкнул его, при этом демонстративно скривившись.       – Вали уже, только не обещаю, что дождусь тебя, не уснув раньше, – предупредил он, а Дима усмехнулся и встал с дивана, подавая руку Лёше, чтобы помочь тому подняться. Сколько бы Лёша не храбрился и не делал вид, что его собственная травма его ничуть не беспокоит, и его хоть сейчас можно выпускать на поле, Дима прекрасно знает, как и где на самом деле ему болит. И он готов на руках парня носить, причем в прямом смысле этого слова, только бы не видеть на его лице гримасу боли. Это для него хуже собственных травм, без пиздежа и пафоса.       – А ты все-таки постарайся, я в тебя верю, – с улыбкой сказал Дима и, чмокнув парня в нос, ушел в душ. Лёша, некоторое время еще простоял на месте, смотря вслед ушедшему Баре, а потом вздохнул и пошел в спальню. Он таки постарается не уснуть, потому что ему гораздо больше нравится засыпать в объятьях Димы, который всегда обнимает крепко, прижимает к себе так, что нет ни шанса на побег, несмотря на то что и желания сбегать нет. А еще Дима всегда целует в макушку или висок, когда думает, что Лёша уже спит, а тот и не выдает себя, пользуясь ситуацией. И ради этого стоит постараться не уснуть раньше времени.       Утром первым проснулся Лёша, и еще некоторое время лежал неподвижно, просто наблюдая за спокойным, даже умиротворенным выражением лица спящего Бары. Многие говорят, что Дима выглядит старше своего возраста, и в некой степени Лёша может с этим согласиться, но только не в такие моменты. Во время сна Дима полностью расслабляется, и его лицо выглядит таким спокойным, таким молодым и нежным, что хочется любоваться им вечно, а еще хочется прикасаться к бархатной коже, причем не только пальцами, но и губами. И Лёша часто не сдерживается (на самом деле, он никогда не сдерживается) и таки прикасается к щеке парня сначала кончиками пальцев, а потом прослеживая тот же путь уже губами. Не стало исключением и это утро.       Проснувшись раньше, Лёша сначала просто наблюдал за спящим парнем, а потом взгляд зацепился за упавший на его лицо луч утреннего солнца (такого редкого в последнее время), и он словно завороженный смотрел на то, как блестит его кожа в свете этого луча. В итоге, его выдержка полетела к чертям собачьим, и он, придвинувшись чуть ближе, провел кончиками пальцев по контуру полоски света, падающей на щеку. Вслед за этим пальцы пробежались по скуле и соскользнули на подбородок, зацепив уголок губ. Дальше по традиции касаний пальцами стало мало, и Лёша оставил первый, еле ощутимый поцелуй на шее парня, ровно в том месте, где бьётся пульс. Судя по тому, как участился он за последние секунды, кто-то явно проснулся, хотя и не показывает этого. Ну, это пока.       Дорожка поцелуев от шеи к подбородку заставила Диму чуть рвано выдохнуть, а Лёшу – победно улыбнуться. У каждого есть чувствительное место, и Лёша долго ржал, когда понял, что у Бары это... щеки. Нет, он правда ожидал всякого, не удивился бы даже, будь это пятка или кончик пальца на большом пальце правой ноги. Но чтобы щеки... Такого он явно не ожидал. Это была одна из их первых совместных ночей, и Лёша, переняв инициативу, действовал чисто на инстинктах, поставив себе цель зацеловать всего Диму от лба и до тех самых кончиков пальцев на ногах, а в итоге сбился еще на щеках, когда после очередного поцелуя услышал несдержанный выдох, смешанный с тихим стоном. Он подумал, что ему показалось, поэтому решил перепроверить, а потом еще раз, и еще парочку для стопроцентной уверенности. И вот когда Дима, которому было слишком хорошо, чтобы контролировать себя, протяжно застонал, сжимая простынь в ладонях, Лёша окончательно все понял и... заржал. Он понимал, что получит нехилых звиздюлей за это, но, блять, щеки! Серьезно?       В итоге, никакого интима в тот вечер так и не произошло, потому что Лёха сначала ржал, как ненормальный, аж до выступивших на глазах слез, а потом уговаривал Диму не обижаться на него. Уговорить не получилось, и тот, обидевшись на своего парня, ушел к себе домой (они тогда еще не жили вместе), а потом не разговаривал с Лёшей три дня. Вообще, даже «Привет» не говорил, лишь кивал молча и уходил. Команда ничего не понимала, Антон подтравливал брата, а Лёша судорожно соображал, каким образом вымолить прощение. Сделать это удалось только на четвертый день игры в молчанку, да и то с помощью признания в том, что его собственное чувствительное место – это, прости господи, копчик, а также обещания в течение двух месяцев не включать в присутствии Димы своих любимых реперов. Этот пункт Лёше не понравился совершенно, и он даже хотел было ляпнуть, что цена прощения неравноценна его проебу, но вовремя прикусил язык и заткнулся, иначе в противном случае Бара не разговаривал бы с ним еще с месяц. В итоге, конфликт удалось погасить, отношения между ними наладились, но Лёша повадился то и дело цеплять того за лицо и щеки (то поцелует, то пальцами проведет, то носом уткнется, щекоча дыханием), вызывая либо стон удовольствия, либо рычание и злобный взгляд в зависимости от ситуации, в которой наглый Миранчук решил вытворить свою пакость. Со временем Лёша увидел в этом еще и прекрасный способ разбудить своего парня утром, не получив при этом предложение пойти нахуй.       Вот и сейчас Лёша, довольно улыбаясь, перебрался губами на щеку Димы, целуя легко, невесомо, почти не ощутимо, но очень нежно, так, как Дима и любит. И это возымело свой эффект, потому что уже через минуту или две (в этот раз он правда долго продержался) Лёше на спину легла рука Димы, притягивая к себе, а дыхание сбилось окончательно.       – Лёша, спи! – не открывая глаз, строго сказал Баринов, но голос звучал хрипло, и это не ото сна, или, по крайней мере, не только от него.       – Я не хочу, уже выспался, – спокойно ответил Миранчук и, положив руку парню на грудь, провел ею до живота и чуть ниже, заставляя напрячься и самого Бару, и его пресс.       – А я хочу, – скорее выдохнул, чем сказал Дима, и тут бы уточнить, чего именно он хочет: дальше спать, или чтобы рука Миранчука таки скользнула ниже.       – Ну, так спи, кто тебе не дает? – невинно поинтересовался Лёша и поцеловал прямо в дернувшийся кадык. Дима шумно выдохнул и перехватил руку Лёши, когда она двинулась еще ниже.       – Ты не даешь.       – Бог с тобой, Бара. Это клевета. Я всегда тебе даю, – ухмыльнулся Лёша, и Дима, даже не открывая глаз, слышал, на закрытых веках видел эту ухмылку и чертенков в глазах парня, что сейчас так нагло спустился с поцелуями на грудь и явно не собирался останавливаться.       – Лёха, будь человеком, дай поспать, а то прямо как Смол на сборах. Припрется утром, ни свет, ни заря, и хрен вытолкаешь его из комнаты, – без никакой задней мысли брякнул Дима, стараясь как можно спокойнее реагировать на все эти прикосновения и поцелуи. А вот на Лёшу эти слова подействовали, как тряпка на быка. Он резко отпрянул от парня, прекратив поцелуи и убрав руки, и даже отодвинулся от него, заставив Бару удивленно распахнуть глаза, чтобы понять, в чем, собственно, дело.       – Нет, Бара, ты уже вкрай охуел, – возмущенно и в некой степени зло воскликнул вмиг нахохлившийся Лёша, а Дима продолжил ничего не понимать.       – Не понял.       – Можно хотя бы в нашей постели не упоминать Смолова, а? Мало того, что вы постоянно с ним обжимаетесь, так еще и в кровати я должен слушать о нем, да? – совсем уж истерично и крайне недовольно воскликнул Лёша, а у Димы появилась одна догадка, которая заставила его расплыться в довольной улыбке.       – Лёеееешк, – протянул он загадочно и даже сел на кровати, чтобы лучше видеть насупившегося парня, больше похожего на обиженного щенка, которых смотрит на хозяина полными грусти глазами, но при этом всем своим видом дает понять, что руку лучше не протягивать – откусит по локоть. – Ты ревнуешь, что ли? – И вот лучше бы ему не улыбаться так широко и самодовольно, потому что это лишь еще больше разозлило и без того злого (уже не первый день) парня. Он вскочил с кровати, будто она обжигала, подобно огню, и бросив весьма информативное:       – Пошел нахуй! – вышел из комнаты, уже в гостиной поняв, что нужно было хотя бы халат захватить. В квартире стоит такой дубарь, что, простите, сопли замерзают, и Лёша искренне не понимает, за какой хуй они платят коммуналку (и нехилую такую, нужно отметить), поэтому ходить по дому в одних трусах, а он выскочил из комнаты именно в таком виде, идея так себе.       – Интересно девки пляшут, – вздохнул охреневший от происходящего и вмиг проснувшийся Бара, смотря вслед ушедшему парню. – И что это было?       Ответа на вопрос от Вселенной он так и не получил, поэтому пришлось вставать с кровати, натягивать на себя домашние штаны и футболку (он-то еще соображает и помнит о том, что в квартире холодно) и плестись на поиски обиженного парня, перед этим захватив для него халат, а то замерзнет ведь, заболеет и лечи его потом. Лёша обнаружился на кухне возле стола. Он стоял, уперевшись руками на стол и опустив голову. И весь его вид, вместе с опущенной головой и поникшими плечами, вызывал у Димы чувство вины и одновременно с тем желание обнять, прижать к себе и сделать все возможное, чтобы парень снова улыбался и смеялся, а не стоял вот так, как сейчас. Именно поэтому он тихо подошел к нему со спины и, набросив ему на плечи халат, обнял, скрещивая руки у него на животе и утыкаясь лбом в шею сзади. Лёша вздрогнул, но не оттолкнул. Это уже хороший знак.       – Прости за эмоции, не обращай внимания, – тихо и как-то устало сказал Лёша, не сдвигаясь с места.       – Лёшк, может, расскажешь все-таки? – тоже тихо спросил Дима, проводя носом аккурат по линии волос. – Неспроста ведь сказал все то, что сказал.       – Это мои загоны.       – Тогда расскажи мне о них, я хочу знать.       – Я ревную тебя к Смолову, причем очень жестко, – вздохнул Лёша и, казалось, опустил голову еще ниже, чем до этого. – Вы постоянно обжимаетесь: на поле, на тренировках, на сборах, вне футбольного времени – везде. Фотки официальных аккаунтов сборной и клуба только то и делают, что постят ваши фотки, на которых вы не отлипаете друг от друга. И вроде бы здравый смысл твердит мне, что все это хрень собачья, и я тупо себя накручиваю, но ты даже не представляешь, как все это меня выбешивает. И хуже всего то, что замечать все это я стал только после того, как получил травму. И я не знаю: то ли это я раньше слепым был и не замечал нихрена, то ли вы сошлись после того, как я получил травму.       – Какой же ты придурок, Миранчук, – усмехнулся Баринов и тихо засмеялся, уткнувшись лбом ему в затылок.       – Прекрати ржать, иначе я тебе въебу! – рыкнул Лёша, которому вообще не до смеха было. Диму же это позабавило еще больше, но смеяться он перестал, вместо этого заставил Лёшу повернуться к нему лицом.       – Обязательно, – серьезно кивнул Дима, надевая на Лёшу халат уже нормально, а не просто набрасывая на плечи. – И въебешь, и выебешь, если захочешь, только после того, как выслушаешь меня. – И снова этот серьезный тон в совокупности с серьезным выражением лица, с которым Дима запахивал на парне халат и завязывал его поясом. Сам Миранчук при этом не делал ни малейшей попытки вырваться или помешать уверенным действиям Димы. Стало теплее, поэтому не было смысла протестовать.       – Тогда я слушаю, – разрешил начать рассказ Лёша, а Бара, наконец, оставив в покое халат, сделал шаг назад и внимательно посмотрел на парня, думая, с чего бы ему начать.       – Начнем с того, что ты просто долбоёб, раз мог подумать, что между мной и Смолом что-то есть, – сказал Дима, а Лёша аж чуть не задохнулся от возмущения и нелестного эпитета. – Да, в последнее время мы с ним действительно стали общаться гораздо больше, чем до этого, но причина не в том, что между нами есть романтические отношения, а в том, что только мы можем на сто процентов понять, как тяжело сейчас нам двоим.       – В смысле?       – Вы с Тохой из-за травм оттолкнули нас на нехилое такое расстояние, и только мы вдвоем можем понять, как тяжело нам удается это расстояние соблюдать, – неожиданно сказал Дима, а Лёша вздрогнул от едва заметной боли, скользнувшей во взгляде парня напротив, как от пощечины. – Смол особо и не скрывает, что все это ему не нравится, и что он делает огромное одолжение, не пытаясь отогнать тебя от Антона, попытавшись занять первое место в его жизни. По мне же со стороны и не скажешь, что меня это не устраивает, потому что я не хочу, чтобы ты или Антон чувствовали себя неуютно или виновато. И только Федя понимает, насколько сильно меня кроет на самом деле, как хочется быть рядом с тобой все свободное время, как хочется заботиться о тебе, когда тебе плохо. Но я знаю, что место рядом с тобой в такие моменты прочно занято Антоном, и поэтому не пытаюсь даже оспорить право занять его вместо него. А Федя это понимает, не верит в маску и в то, что меня все устраивает, потому что чувствует то же самое. Вот и сошлись мы на этой почве, стали общаться больше, чем до этого. Объятья эти, так ведь не тебе рассказывать, насколько тактильный Смол, и как он липнет ко всему, что шевелится. На сборах был еще Антон, так Федя не настолько лип ко мне, а когда поломался и брат, а вы закрылись в этом своем миру, Федя переключился на меня. Оттуда и фотки, и все остальное. Даже думать не хочу о Смоле в каком-либо романтическом или, тем более, сексуальном плане.       – Прости меня, – на выдохе сказал Лёша, когда Дима замолчал, давая понять, что разговор окончен. Он резко подался вперед и порывисто обнял Бару, прижимая к себе, утыкаясь носом ему в шею и замирая в таком положении на несколько долгих минут, на протяжении которых Дима не двигался и, кажется даже не дышал.       – Ты чего, малыш? Тебе не за что извиняться, – тихо сказал Дима, обнимая парня в ответ. Он провёл ладонью по его спине в успокаивающем жесте и поцеловал в висок, прижимаясь губами чуть дольше обычного.       – Есть, – не отстраняясь, буркнул Лёша, и кожа Димы покрылась мелкими мурашками от горячего дыхания парня. – И за многое.       – Лёшка, я...       – Нет, подожди, теперь ты меня послушай, – перебил его Миранчук и таки отстранился, но ровно настолько, чтобы можно было посмотреть ему в глаза, оставаясь при этом в его объятьях. Он положил руки Баре на грудь и стал разглаживать невидимые складки на его футболке, смотря при этом исключительно на свои руки. В глаза Баре пока смотреть, почему-то, было стыдно. – Я должен извиниться перед тобой за многое, но в первую очередь за то, что я такой, какой есть. Я бываю слишком навязчивым, занудным, капризным, у меня ужасный, по твоему мнению, музыкальный вкус и жуткая любовь к разного рода обуви. Я мало уделяю тебе внимания, точно меньше, чем ты того заслуживаешь, и совсем не умею говорить о своих чувствах к тебе. Я намного чаще, чем нужно, ставлю интересы брата выше твоих, и слишком часто перегибаю с этим палку. Я отталкиваю тебя, потому что привычно, когда ближе всех только брат, но все чаще ловлю себя на мысли, что сейчас все совершенно иначе. Сейчас мне хочется, чтобы как можно ближе был именно ты. И я не только о сегодняшнем дне говорю, а вообще. И я прошу прощения за то, что я такой. Именно поэтому я скорее поверю в то, что мне изменяют, нежели в то, что действительно любят, потому что меня просто нельзя любить.       – Я уже говорил, что ты идиот? – все-таки вставил свои «пять копеек» Дима, который еще после первого критического утверждения Лёши хотел заткнуть ему рот. Желательно поцелуем, но подойдет и любой другой способ.       – Да, и это еще одна причина, по которой мало кто действительно хочет быть со мной, – абсолютно серьезно сказал Лёша и даже кивнул, а потом поднял взгляд, посмотрев Баре в глаза, и начал сжимать его футболку в руках вместо того, чтобы разглаживать, как делал раньше. – Ты заслуживаешь самого лучшего. Заслуживаешь того, чтобы все внимание принадлежало только тебе. Чтобы никто не оспаривал факт того, что ты на первом месте, и ни на каком другом. Ты заслуживаешь, чтобы тебе каждый день говорили о том, как тебя любят. Ты просто замечательный, Дим. И я просто не могу поверить в то, что среди такого количества людей, которые буквально боготворили бы тебя, ты выбрал именно меня, со всеми моими недостатками и малым количеством преимуществ. И поэтому я ревную. Не потому, что ты плохой, а потому что я недостаточно хороший для тебя. А еще я очень сильно боюсь тебя потерять, потому что люблю, очень сильно тебя люблю. И впервые в своей жизни, когда рядом со мной во время травмы был Антон, мне этого было мало. Мне нужен был ты. И я правда не знаю, что буду делать, если ты однажды уйдешь. Поэтому ревную, накручиваю себя и рефлексирую по этому поводу. – Он замолчал на мгновение, глубоко вдыхая и медленно выдыхая, а руки Димы у него на спине сжались чуть сильнее, чем до этого.       – Прости за то, что я не уделяю тебе такого количества времени, как ты того заслуживаешь. И прости, что отталкиваю, отдавая первое место брату. Я правда постараюсь измениться, потому что ты мне очень дорог, и я впервые в своей жизни хочу, чтобы кто-то, кроме брата, был рядом постоянно, каждый день, каждое утро и вечер. Хочу засыпать и просыпаться с тобой. Хочу целовать тебя сонного и ворчливого. Хочу по вечерам смотреть с тобой фильмы и засыпать у тебя на коленях, чувствуя, как ты перебираешь мои волосы. Хочу, чтобы ты был рядом, когда мне плохо, чтобы поддерживал и помогал. Хочу быть с тобой, когда что-то случится у тебя. Хочу всегда быть с тобой. И я прошу у тебя прощения за то, что настолько осложняю твою и нашу жизнь. И за ревность эту дурацкую тоже прости. Я не в тебе сомневаюсь, а в себе. Но единственное, в чем я ни на секунду не сомневаюсь, это в том, что очень сильно тебя люблю. И я постараюсь впредь говорить тебе об этом чаще, чем до этого, чтобы ты знал, чтобы не сомневался во мне, как я сомневаюсь в себе. Только не уходи, не бросай. – Последнюю фразу он прошептал едва слышно и снова опустил голову, пряча взгляд, потому что стыдно от собственных слов, от слабости, которую он не привык проявлять перед кем-либо (даже перед братом не всегда), от всей ситуации и от того, насколько много боли и неудобств он причинил Диме, который абсолютно все делал для того, чтобы самому Лёше всегда было комфортно, и он был счастлив.       – Лёшка, посмотри на меня, пожалуйста, – тихо попросил Дима, спустя несколько секунд молчания, а потом положил пальцы на подбородок и заставил его поднять голову. – Я, как и ты, не умею говорить о своих чувствах так, как это делают другие, но сейчас я попытаюсь выразить все то, что чувствую к тебе, - посмотрев Лёше в глаза, сказал Дима, а потом глубоко вздохнул и продолжил. – Ты самый замечательный человек из всех, кого я когда-либо встречал. Ты перечислил столько своих недостатков, но не назвал ни одного достоинства, а их у тебя очень много. Я могу перечислять их целые сутки, потому что люблю твой смех и улыбку. Люблю то, на какого сонного котенка ты похож по утрам, и как фырчишь, вздыбив несуществующую шерсть, когда злишься. Люблю, как ты обижаешься, демонстративно отворачиваясь от меня, но все равно прижимаешься ближе, пусть и спиной. Люблю, как ты ворчишь, когда я тебя целую в висок и шею, когда ты выходишь из душа, и как ты возбуждаешься от простых прикосновений. Просто обожаю, как светятся твои глаза, когда ты бегаешь с мячом на поле или наблюдаешь за тем, как играют другие. Люблю, как ты прижимаешься ко мне после тяжелой игры, как доверительно расслабляешься рядом со мной, понимая, что я не наврежу, не сделаю хуже. Я даже к твоему музыкальному слуху (или его полному отсутствию) стал привыкать, и втайне скачал себе некоторые песни из тех, что ты слушаешь, но я никогда больше этого не повторю и при других не признаюсь, даже если будешь пытать. – Он даже пальцем пригрозил, когда увидел загоревшийся блеск в глазах парня. – Я люблю тебя всего, от кончиков волос и до больших пальцев на ногах. Со всеми твоими недостатками и капризами. И я не собираюсь тебя бросать, потому что мне никто, кроме тебя не нужен. Не нужен тот идеальный человек, который будет меня боготворить, потому что нужен неидеальный ты. Я не уйду, не брошу, потому что люблю. И ты не должен сомневаться в себе, потому что ты просто замечательный, слышишь? Самый лучший. И только мой. А я только твой. Твой и больше ничей, что бы ни случилось. Обещаю.       – Это самый ванильный разговор в наших с тобой отношениях, – улыбнулся Лёша и, отпустив наконец многострадальную футболку Димы, обнял его за шею, поглаживая большими пальцами нежную кожу.       – А мне кажется, что во всей моей жизни не было разговора ванильнее, чем этот, – тоже усмехнулся Бара и провёл ладонью по щеке Лёши, а тот и глаза закрыл, поддаваясь ласке. – Но он должен был состояться, поэтому можно простить себе всю эту слащавость.       – Поцелуй меня, – неожиданно попросил Лёша, открыв глаза, и парень без слов поспешил выполнить просьбу.       Он наклонился ниже и поцеловал Лёшу, одной рукой обнимая за шею, а второй прижимая его к себе за талию. Сегодня между ними произошло что-то особенное, что-то большее, чем было до этого. Это были не просто слова, не просто признания для улаживания конфликта. Они открыли друг другу свои души настолько, чтобы пустить туда другого человека, не только показать свои чувства, но и запечатать любимого человека в сердце. И этот момент, этот поцелуй гораздо более интимный, чем любой другой, чем любая их ночь, проведенная вместе. Они любят друг друга, они сказали об этом, и, обретя словесную форму, их чувства стали только сильнее. Впереди у них много-много лет, проведенных вместе. Они далеко не раз будут ссориться, но снова и снова их любовь друг к другу будет одерживать победу, заставляя их говорить, искать пути к примирению, потому что их счастье друг в друге. А пока они целуют друг друга, губами забирая все негативные эмоции, оставшиеся после утреннего конфликта, едва не переросшего в ссору. И весь день они проведут вдвоем, валяясь в кровати вопреки режиму, смотря фильмы и лениво целуясь, несколько раз прерывая свое времяпрепровождение на прием пищи. И это будет один из лучших их дней за последний месяц, потому что сегодня они только вдвоем, сегодня им никуда не нужно спешить, сегодня они впервые не выражают свои чувства поступками, а говорят об этом словами, выяснив, что и слова тоже важны в отношениях. Сегодня они поняли, что очень важно говорить такое простое, но так много значащее «Люблю».       P. S. Но Дима все же постарается меньше попадать в загребущие руки Смолова, чтобы не расстраивать своего парня еще больше, чем уже расстроил. И после матча, который они с таким трудом выиграют, Дима будет целовать своего Лёшку, чувствуя, как тот расслабляется от теплых и ласковых прикосновений, не загоняясь и не накручивая себя из-за всякой ерунды. И когда с губ Димы будет срываться любимое имя, кажется, выжженное на самом сердце, Лёша будет вторить ему его собственным именем, потому что в этот конкретный момент единственно важными являются только они двое. И пусть ревность еще где-то колет под ребрами, теперь Лёша уверен, что они с этим справятся. Потому что теперь они знают, как важно говорить «Люблю», и больше не боятся повторять это снова и снова. Они любят, так есть ли смысл скрывать это?