Tell Me You Love Me

Очередная страница манги была закончена. Она, приклеенная скотчем к небольшому планшету, сохла, радуя глаз Кишибе Рохана, довольно восседающего на кожаном кресле. Он действительно обожал каждую сделанную им страницу. Для него они были словно дети: маленькие, молчаливые и идеальные, как на них не посмотри. В такие моменты Рохан любил свою работу еще больше, чем обычно, хотя, казалось, куда? Он проводит за ней все свое время, даже в выходные дни уделяя Pink Dark Boy хотя бы пару часов. Он живет, чувствует, изучает только лишь для того, чтобы потом перенести это на бумагу, создать произведение искусства, поражающее своим реализмом. Казалось, у него не было предела любви к своей манге, ведь лишь ею он жил. Но сейчас его миропорядок был нарушен приступом дикого, удушающего кашля. Он продолжался уже несколько долгих недель, и если сначала он думал на обычную простуду, что сойдет на нет за несколько дней, стоит лишь выпить горячего чая, то сейчас он не знал, что и думать, к кому идти с настойчивой просьбой о лечении. На самом деле он даже не знал, какой врач возьмется за его проблему. Проблему, из-за которой на его, только-только доведенной до совершенства, работе, лежат мокрые, сморщившиеся лепестки фиолетовых петуний. Рохан ненавидел сейчас их больше, чем даже Хигашикату Джоске, который ему приходил на ум первый, смотря на эти нарушители покоя, переливающиеся лиловым в свете ламп, что вырвались из глотки вместе с кашлем. Именно из-за них, из-за этих жалких мертвых листков по странице расплывается дорогая индийская тушь, оставляя за собой лишь сюрреалистичные разводы, в которых уже и не разглядеть сюжета. Который уже раз. Кишибе срывает страницу, скомкав ее и отправив в мусорку под столом. Она испорчена, неидеальна, даже наоборот, уродлива в своей слабости и напоминает мангаке о возможной смерти от идиотских лиловых лепестков, что возникли из ниоткуда. Сейчас они лишь знамение, напоминание о том, что тело Рохана не вечно и он может умереть в любой момент. И сейчас этот момент необычайно близок. А может, сама смерть и вовсе дышит ему в затылок. Ведь если это атака стенда, которую он не помнит, то тут и остается лишь считать дни, ища иголку в стоге сена. Скорее цветы обовьют его легкие жилистым стеблем, заполнив гортань нежными цветами, чем он успеет найти его хозяина. И это значит лишь то, что Рохан умрет. Мангака злится, вскакивает с кресла, опрокидывая его с глухим грохотом. Он выходит из кабинета, со злости громко хлопая дверью, и звук отдается эхом по пустому холодному дому. Кажется, что он в ярости сам на себя за то, что болен и не может сдержать все внутри, но в действительности, он просто не знает, куда себя деть. Он бежит сначала на кухню, ежась от холода, и наливает себе чай, обжигающий и гадкий, купленный по дешевке в супермаркете Морио. Но как только фарфор касается его губ, то он ощущает тяжесть в гортани. Возможно, это петунии уже сжали его горло так сильно, а возможно, это лишь психосоматика, которой подвержен, увы, и Рохан. Он мечется по дому, не зная, куда себя деть. Он не хочет и не может работать над мангой, все еще злой и слабый от собственной болезни. Кишибе не в состоянии читать книги, ибо нервное возбуждение настолько сильно, что буквы просто разбегаются на глазах, не давая прочесть и слова. Он думает о том, что, возможно, его мысли очистит лишь свежий осенний воздух, неизменно чистый и пахнущий озоном. Такой, который есть только в приморских городах, вроде Морио. Рохан срывает с вешалки белоснежное брендовое пальто и колючий зеленый шарф, который на нем выглядит так, словно его душит мягкий зеленый удав. С собой он берет огромный скетчбук в футляре с ручками, но мангака понимает, что это просто привычка, ведь его состояние просто не позволит провести даже пары линий. Сейчас Рохан просто хочет себя отвлечь, попасть в какую-нибудь передрягу, которые с ним происходят постоянно. А может, он сможет просто спокойно выпить кофе в местной забегаловке и после этого пойти в парк, наблюдая, как рыжие листья медленно летят вниз, выплясывая предсмертные пируэты. Что угодно, что позволит ему забыть про давящее чувство в груди. На самом деле, Кишибе терпеть не может осень. Он не любит холодный ветер, что нагло лапает под одеждой, ненавидит серость, что приносят дожди, а также постоянную усталость, связанную лишь с тем, что солнце теперь любит другую сторону земного шара. Возможно, единственным плюсом Рохан бы назвал смену гардероба, который из вычурного летнего, с оголенными животами и руками, превращается в нечто более уютное, с изысканными пальто и плащами, а также свитерами всех возможных фасонов и тканей. Хотя, признаться честно, мангаке не мешало носить их ни палящее июльское солнце, ни февральская вьюга. Рохану важнее собственные желания, а не веление какой-то там погоды, которая сегодня одна, а завтра совершенно другая. Кишибе же слишком самовлюблен, чтобы советоваться с небесами по поводу его стиля. Хотя, физические ограничения его тела зачастую давали о себе знать, и с появлением осени в его гардеробе стало куда меньше кроп-топов и голых плеч. Но сейчас у него совершенно не было желания выглядеть как-то особо. В данный момент его заботила лишь его забитая тяжелыми мыслями голова, которую надо как-то проветрить. Рохан бесцельно шатался по городу, обойдя станцию, пройдя мимо призрачной аллеи и, задержавшись там всего на секунду, бросил вглубь уставший взгляд. Вскоре он вышел на главную площадь, присев там на скамейку, рассматривая снующих туда-сюда людей, но практически тут же вскочил и вышел на самую оживленную, торговую улицу Морио. Он ничего не собирался покупать, поэтому просто мимолетом заглядывал в витрины, путаясь в собственных мыслях. Но туман вдруг рассеялся, когда на горизонте появилась знакомая коренастая фигура, венчающаяся странной, будто отрезанной, прической. Что-то в душе Кишибе даже обрадовалось. Это был его лучший, потому что единственный, друг — Коичи, стоявший на перекрестке, оглядываясь и будто кого-то ожидая. Волновало ли это Рохана? Естественно нет, поэтому он бодро направился прямо к нему, выжав из себя необыкновенной кривости улыбку. — Привет, Коичи-кун, — произнес Рохан откуда-то из-за спины мальчишки, отчего тот дернулся и выпучил глаза. — Добрый день, сенсей! — ответил Коичи, поняв, кто перед ним. Он, отчего-то, скривил губы, плотнее укутываясь в гакуран. На самом деле, Кишибе был дико рад в этот день встретить именно Коичи. Он легко находил с юношей общий язык и, возможно, гуляя вместе с ним, найдет какую-то отдушину, которая позволит вернуться к работе без злобы, забыв о цветах внутри себя хоть на время. Но, увы, Рохан не замечал, как Хиросе жмется, будто пытаясь стать меньше от неловкости. Тот имел свои планы на оставшийся день и они никак не включали в себя знаменитейшего мангаку. Он, конечно, был рад его видеть, но знал, что его редкие ребяческие увлечения не заденут тонкую душевную организацию Рохана, а скорее лишь разозлят его. Особенно учитывая, кто был его подельниками в сегодняшнем дне глупостей, на который его едва выпустила из своих объятий Юкако. — Мне вчера редактор звонил, попытался забраковать половину моей свежей главы, — сразу начал Рохан, даже не пытаясь узнать, занят ли Хиросе. — Представляешь, насколько он был некомпетентен, чтобы мне, почти прямо в лицо, сказать, что моя глава, мол, какая-то слишком… ”сопливая”, — на светофоре загорелся пешеходный зеленый и Коичи двинулся по нему, заставляя Рохана, что не отрывался от возмущений, идти следом. — Я не понимаю, где они таких взяли. Возможно, это, конечно, новичок, но зачем его стоит ставить к человеку, который делает журналу половину кассы? Рохан театрально поднес ладонь к лицу и закатил глаза, показывая всем своим существом, как он возмущен такой некомпетентностью одного из своих редакторов, которого он, конечно, уже попросил поменять, то ли из-за скверного настроения, то ли, действительно, из-за такого отношения к своей работе. — Да-а-а, сенсей, не очень вышло. Надеюсь, его уже выгнали, — произнес юноша, не особо слушая, что говорит Кишибе. Все же, его друзья уже появились на горизонте, и он издали приветствовал их, маша рукой. В горле у мангаки запершило, когда он увидел эти две фигуры: одна более расхлябанная и сухая, идущая в развалочку, а другая куда более мускулистая и собранная, несмотря на то, что на ее верхушке восседал идиотского фасона помпадур. — Йо, Коичи! — поздоровались двое почти в унисон, заставляя лицо мальчишки просиять. Судя по всему, он давно этого ждал. — Привет, Кишибе-сенсей, — будто с издевкой в тоне с ним поздоровался Хигашиката, — Неважно выглядите. Приболели? Мангака уже был готов плеснуть вербальным ядом в лицо Джоске, да, до этого относительно легкое, першение в горле усилилось до кашля, от которого аж потемнело в глазах. Краем угасающего зрения, он заметил удивленные лица школьников, словно он делает что-то из ряда вон выходящее. Неужели сейчас он выглядит настолько плохо, что какие-то школьники думают, что он болен чем-то вроде туберкулеза? Кашель успокоился только тогда, когда из гортани в рот, словно змея, выполз влажный от слюны лепесток, который Рохан смог спрятать в ладони. Не может же он, великий Кишибе Рохан, доставить Джоске такую радость, как наблюдение собственной слабости, порожденной неизвестной болезнью. — Ага. Тебе-то какая разница, Хигашиката? — прошипел Кишибе, вытирая тыльной стороной ладони свои губы, и попытался быстро состроить самое раздраженное из своих лиц. — Да просто заразиться не хочу. Да и вы сами потом будете ходить страдать, что не в состоянии рисовать свою “лучшую в мире” мангу, — тот усмехнулся, но как-то беззлобно, отчего в Рохане только начала закипать злость, — Помню, когда я болел мама всегда мне готовила теплое молоко с медо- — Да, Хигашиката, спасибо, конечно, но я не хочу знать как вылечить больное горло ценой своих умственных способностей, — съехидничал Рохан, подняв бровь, — Мне они все еще понадобятся. Джоске же, уже привыкший к таким словам именитого мангаки, лишь цокнул языком, сдвинув брови, отчего меж ними образовалась глубокая складка, прибавившая ему внушительности и серьезности. — Знаешь, я просто хотел тебе помочь. Почему любые мои слова надо воспринимать в штыки? — искренне возмутился юноша, смотря на Рохана, который, на самом деле, уже давно не мог сам ответить на этот вопрос честно. Мангака закатил глаза. — Я тебя разве просил? Вроде нет. Ариведерчи, — он распрощался с тройкой друзей, чувствуя себя уж слишком бессильным, чтобы продолжать этот спор. Вслед ему послышалось лишь недовольное фырканье Хигашикаты. Рохан нашел себя в небольшом кафе, вниз по торговой улице. Он часто проводил там время, заказывая крепкий кофе и кусочек чизкейка “Нью Йорк”, сидел с полчаса, размышляя над новым сюжетным поворотом или просто рисуя окружавших его людей. Наверное, мангака мог бы даже назвать это место одним из своих любимых в Морио, даже несмотря на то, что альтернатив толком-то и не было. Он зашел внутрь заведения, окинув его взглядом. Бетонные стены украшали множество постеров и цветов, что придавали помещению некий уют, даже в будний день, когда людей было не так уж и много. Кишибе выбрал столик в углу, где можно было спокойно задуматься и, что самое важное, остаться незамеченным. Усевшись на полосатый диванчик, Рохан оставил рядом с собой скетчбук, а сам начал изучать меню, уже зная, что именно он возьмет. Он запрокинул ногу на ногу и посмотрел вокруг. У прилавка копошился персонал, что выдавал заказ щебечущей стайке школьниц, наверное, ровесниц Джоске, покупавших пирожные и дорогой шоколад. Бариста заваривал кофе, чей аромат пропитал весь зал и выливался на улицу, зазывая к себе все новых и новых замерзших посетителей, что заходили сюда, потирая руки в попытках согреться. Кишибе уже даже начинал злиться, когда к его персоне уже с десяток минут не подходил официант. Мангака уже был даже готов сам подойти к прилавку, чтобы с кислой миной заказать чертов эспрессо, но наконец-то откуда-то из-за спины возник мужчина, готовый его обслужить. — Определились с заказом? — произнес он и Рохан даже вздрогнул от того, насколько голос сотрудника заведения был неприятен: он будто обволакивал его, затягивал в какой-то склизкий кокон, отчего мангаке даже хотелось отказаться от кофе. Но он, отчего-то, остался. — Да. Эспрессо и чизкейк “Нью Йорк”, — не изменил своим привычкам Кишибе, откинувшись на спинку дивана, чтобы рассмотреть официанта. Это был высокий и худощавый, почти что юноша, возможно, даже младше Рохана. Его грязные волосы были зачесаны назад, блестя в холодном свете ламп, а на лице играла мерзковатая улыбка, от которой нутро резко вздрагивало, чувствуя нехорошую ауру, что исходила от него. На нем была идеально сидевшая форма заведения, алая жилетка которой облегала его талию, подчеркивая довольно феминный изгиб. Но даже несмотря на какую-то сомнительную привлекательность юноши, Рохан, отчего-то подумал, что ни за что бы не стал его рисовать. — Не хотите добавить сироп в кофе? У нас есть карамельный, ореховый, цветочный…, — официант продолжал гадко улыбаться и Кишибе хотел отказаться, но вместо этого его губы будто двигались сами. — Цветочный, пожалуйста. Официант развернулся на каблуках и пошел в сторону кухни, в то время как Рохан заметил, что его горло больше не першит и дышать ему легко, будто болезнь вошла в ремиссию и больше не собирается возвращаться. Казалось бы, пора расслабиться, почувствовать себя совершенно свободным и живым, продолжать писать мангу, рисовать окрестности Морио и исследовать мир, попутно стараясь не встречаться с Хигашикатой, но Рохан чувствовал лишь напряжение, а плохое предчувствие в его висках забило лишь с новой силой, превращаясь в навязчивые металлические барабаны. Мангака не успел расслабиться, как сзади вновь появился официант, с белоснежной кружкой кофе, содержимое которой легко дымилось, и десертом, чей треугольный нос возвышался над тарелкой. Рохан словно в трансе поднес к своим губам чашку, чувствуя присутствие мужчины за спиной. Он повернулся, желая попросить его уйти, но увидел лишь пустую бетонную стену. В висках забило еще быстрее, и мангака, чтобы расслабиться и расширить сосуды, отпил кофе. Кишибе не сразу понял, что случилось, когда он вновь начал кашлять с новой силой, чувствуя, что доступа к кислороду нет. Как бы он не не пытался, он не мог вдохнуть, а с каждым резким выдохом и попыткой заглотить воздух из его рта вываливаются сморщенные лепестки, заполоняя собой стол и пол. Рохану казалось, что еще пара секунд и он потеряет сознание от раздавленных легких или, быть может, от нехватки воздуха. Ему казалось, что он умирает. Но он не умер. Вместо этого пространство вокруг него начало скручиваться и сворачиваться, оставляя лишь его столик в покое. Посетители же, девушки, что сейчас рассматривали свой десерт через бумажный пакет, бариста, холодный осенний Морио — все это оказалось в безумной спирали, от которой голова шла кругом. На соседний стул присел тот самый официант, на губах которого играла счастливая, но до чертиков жуткая, улыбка. — Как ощущения, Кишибе Рохан-сенсей? — буквально пропел он, плескаясь в собственном самолюбии. — Что это? Почему я...Почему все...— вопрошал Рохан, расфокусированным взглядом смотря вокруг, — Кто, черт возьми, ты? Мужчина рассмеялся и пригладил сальный зачес. — Это не важно. Возможно, важно лишь то, что я ваш фанат, — он закинул ногу на ногу и задрал голову, ощущая собственное превосходство, — А это? Это мой стенд, “Tell Me You Love Me”. Одной капли достаточно, чтобы поразить влюбленную душу смертельной болезнью, что развивается стремительно, буквально за дни. Одно удовольствие смотреть, как человек гибнет, задыхаясь, лишь отрицая свои чувства. Смешная штука — любовь. В вашем случае, я бы сказал, смертельная. — Какие к черту чувства, ты что несешь? — собрав внутри себя последние силы, выплюнул Рохан. — Влюбленность, сенсей. Раз стенд подействовал, то вы влюблены. Но вы идеальная жертва, идеальная, ведь вы никогда не признаетесь даже самому себе, что у вас к кому-то есть чувства, не так ли? — Нет у меня ни к кому никаких чувств, тем более... таких. Мужчина рассмеялся. — Видите. Иде-а-ль-но. Отрицаете до самого конца, хотя сами знаете, кто она. Или он? Меня, честно, не волнует. Просто знайте, что чем больше вы скрываете, прячете свои чувства, тем сильнее сжимаются стебли вокруг ваших легких, тем быстрее вы умрете. Но есть и хорошая новость, — он облизнулся, посмеиваясь. — Есть лекарство, которое работает буквально мгновенно. Рохан оскалился, но после лепестки вновь заставили его задыхаться. — Что ты за него хочешь? Денег? — Если бы я хотел денег, то они уже давно у меня были. Я ваш фанат, Кишибе-сенсей, мне доставляет одно удовольствие смотреть, как вы мучаетесь из-за одного моего стенда. Из-за меня, — официант подпер рукой подбородок, уставившись на мангаку. — Да и лекарства не стоит ничего. Вам нужно лишь добиться взаимной любви. Видите, как просто? Ведь вам этого ничего не стоит, не так ли? Мужчина посмотрел на часы и вскинул брови, после встав, будто собираясь уходить. Рохан же лишь мог схватиться за голову дрожащими руками, не зная, как задержать единственного человека, который знал, что с ним происходит. — Какой, нахер, взаимной любви? — официант обернулся. На его лице застыло удивление. — Той, где два человека друг друга любят. Но, поверьте, одного поцелуя будет достаточно, чтобы цветы отступили, — мужчина усмехнулся, смерив взглядом мангаку. — Но сомневаюсь, что вы успеете. С вашим-то отношением к жизни. Наслаждайтесь последними часами. Владелец стенда сделал пару шагов вдаль и сам стал спиралью, в которую сейчас превратился весь мир. В голове Рохана же лишь эхом раздавались последние слова мужчины. Кишибе распахнул глаза, упершись взглядом в ветхий белесый потолок, и почувствовал ноющую боль в затылке. Он свалился с собственной кровати пока спал, полностью одетый и потный, все еще с першащим чувством в горле. Это был обыкновенный кошмар, успокаивал себя Кишибе. Слишком реалистичный и правдивый кошмар. Он встал с пола кряхтя, едва держа себя на месте. Гортань болела, и он едва мог вдохнуть, а когда у него это выходило, то тут же закашливался, видя, как на пол падают уже не только лепестки, но и целые цветы. Именно они, фиолетовые петунии, украсили весь путь до ванной, где Рохан наконец-то набрался решимости посмотреть в зеркало. Он выглядел плохо. Даже отвратительно. Огромные синяки под глазами, бледная кожа, влажные от слюны губы и тяжелое осознание собственной влюбленности, отпечатанное на лице. Ничто из этих пунктов не красило его, скорее наоборот: такой Рохан не нравился даже себе. Даже если это был просто глупый сон, сгенерированный его умирающим сознанием, он был довольно точен. Точен в том, что вот уже несколько месяцев он забивает в себе отвратительное чувство, которое никогда не сможет себе простить или смириться с ним. Оно съедало его изнутри, лишало порой сна и возможности спокойно работать. Это чувство шло вразрез с его принципами, ведь влюбляться у него не было времени. Его любовь — это его манга, работа всей жизни, которой он изменял, каждый раз, когда видел Хигашикату Джоске. Он ненавидел его больше с каждым разом, когда они пересекались. Сверху донизу, от носков до идиотского помпадура, он ненавидел каждую клеточку его тела, каждую струящуюся светом эмоцию, каждое слово, соскальзывающее с его желанных губ, ненавидел, как школьник пытался стать ему другом, и ненавидел то количество усилий, которое ему приходилось прилагать, чтобы отвечать холодным “не смей”. Рохан чувствовал себя стыдливым подростком каждый раз, когда старался спрятаться от Хигашикаты, только завидев его фигуру где-то вдалеке. Он не мог позволить себе встречаться с ним слишком часто, хотя их буквально будто притягивало друг к другу в этом маленьком городе. И только благодаря усилиям мангаки они пересекались так редко. Он чувствовал себя последним извращенцем и идиотом, каждый раз, когда, закрывая глаза, видел его рядом с собой. Будто сам мозг предлагает вкусить Кишибе этот запретный плод, но юноша отказывался как мог. Все-таки, он не глуп и знает, что ничем хорошим это не кончится. Вместо этого Рохан просто шел работать, не спя несколько ночей подряд и перерабатывая, только лишь чтобы забыться. Но едва ли у него это получалось. Едва ли у него так легко выходило просто забыть о том, как сердце стучит быстрее от одного присутствия Хигашикаты, и как ему приходится шипеть проклятия, пока Джоске, смотря взглядом не понимающего щенка, пытается это переваривать. Ведь он никогда не поймет, как трудно убедить в ненависти самого себя, когда только и хочется, что зарыться в воротник его идиотского жакета носом, вдохнуть его запах, столь родной и любимый, и почувствовать себя наконец-то счастливым. Рохан отказывает себе в этом и, где-то глубоко внутри, жалеет, что не может позволить себе так просто любить. Ведь это отнимает так много времени, так много сил. Ведь это слабость, которая не позволит ему заниматься мангой так часто. Руки Рохана тряслись. Он выглядел убого, он сам это видел в зеркале. Огромные синяки под глазами, прыщи, посетившие его впервые за несколько лет, шелушение на носу, мертвость во взгляде. Кишибе чувствовал, что он умирал из-за самого идиотского, как сам Хигашиката, чувства в своей жизни. Ему в голову даже пришла действительно гениальная идея. Ведь он может написать самому себе то, что больше не любит Джоске. Мангака было даже сломя голову кинулся в комнату за ручкой, чуть не поскользнувшись на сырой от слюны плитке в ванной, чувствуя, как на его губах играет безумная улыбка. Он сейчас избавится от навязчивых быстрых сердцебиений, от непроизвольного румянца и мыслей о глупой, но такой теплой, улыбке. Но как только перо оказалось у него в руках, то он просто не смог. Не смог даже начать писать, чувствуя, как вкус поражения распространяется по его полости рта. Кишибе никогда не считал себя сентиментальным, скорее, наоборот, думал, что легко сможет отказаться от мешающих ему чувств, безболезненно отключив их своим стендом. Он был далек от романтики, считая ее ненужной частью своей жизни. А сейчас он проявил слабость. И ради кого? К тому же, однажды он уже испытывал влюбленность. Он знал каковы на вкус эти щекочущие бабочки в животе и сбитое дыхание, подпитываемое румянцем. Ему не нужно было для манги тогда. Это было лишним, тем, что можно легко удалить из жизни. Но сейчас это будто бы изменилось. Наконец в полной мере ощутив свой проигрыш, Рохан отложил ручку, вновь почувствовав как стебли сжались на его горле и пошел в душ. На часах была половина девятого утра, и Кишибе, отчего-то, не думал, что услышит, как они пробьют полночь. Не чувствуя способности к рисованию, Рохан набросил свое белое пальто поверх уродливого укороченного свитера и вышел на улицу, идя туда, куда его несут ноги. Некоторое время он провел в парке, прячась от людей за деревьями, чтобы откашлять петунии, потом прошелся по торговой улице, заглянув в то самое кафе из сна. Но там он лишь узнал, что тот официант действительно у них работал и уволился буквально вчера. Возможно, это действительно была атака станда, но теперь его узнать это было можно только при помощи фонда Спидвагона и Джотаро Куджо, контакты которого были только у Хигашикаты. Удивительно, как все дороги к спасению сходились на нем. Да даже если и сделать что-то с владельцем, то разве вирус остановит свое развитие? Ведь эти цветы может видеть любой, даже тот, кто стандом не владеет (в чем Рохан несколько раз убеждался только лишь за эту прогулку), значит, никакие манипуляции с хозяином его не спасут. Мангака не помнит, как оказался у старшей школы Будогаока. Он редко бывал в этом районе, возможно, из-за того, что жил довольно далеко или просто это место ему казалось совершенно непримечательным. Обычная, типовая школа маленького городка, в которой с утра до обеда проводят уроки, а после клубы занимаются тем, что им одним лишь интересно. Ничего необычного, простая рутина, которая течет вокруг каждый день. Хотя, возможно, Кишибе не приходил сюда, боясь наткнуться на Хигашикату лишний раз, почувствовать позыв к рвоте, непонятно от ненависти к себе или к нему, и бесславно вывернуть наружу свой завтрак, состоящий из лапши быстрого приготовления и кофе. Занятия, кажется, недавно закончились. Из школы выходило несколько припозднившихся учеников, а на спортивной площадке бегали местные атлеты. Это было довольно спокойным, даже умиротворяющим зрелищем, что напоминало Рохану свои школьные годы, что были не так и давно. Правда, вспоминать там было толком и нечего. Кишибе проводил все свободное, и не только, время за рисованием, поэтому он даже друзей толком не имел, кроме карандаша и листков бумаги, спрятанных под тетрадь. Но для кого-то школа — последние годы свободы, перед тем как оказаться выплюнутым во взрослую жизнь, а для Кишибе — первые годы его карьеры мангаки. Так что друзья отошли на второй план. Мангака было завернул во двор школы, но почувствовал резкий приступ тошноты: аккурат за углом, почти в кустах стоял Хигашиката, чуть нахмуренный, но все еще на вид глуповатый, что сверху вниз смотрел на какую-то миловидную девушку, постоянно поправляющую свою юбку в стеснении. Рохан был слишком далеко, чтобы слышать, о чем именно они говорят, но, на самом деле, было достаточно одного лишь взгляда, чтобы понять. Она признавалась ему в любви. Это было видно по движению ее плеч, по красным ушам, что ярко выделялись на фоне ее темных волос. Она смотрела на Хигашикату с восхищением, лепеча и явно на что-то надеясь, очарованная его добродушностью и харизмой. Она наверняка была уверена, что все улыбки этого идиота направлены на нее, и в школу Джоске приходил только чтобы быть с ней рядом. Влюбленное воспаленное сознание играло с ней злую шутку и, так как она не сопротивлялась ему, это вылилось в признание прямо за школой, являясь никому ненужными пустыми словами, выброшенными в холод осеннего дня. Рохан закашлялся. Под его ногами вскоре оказалось несколько бутонов. Далее сцена развивалась лениво и долго, но Рохану сразу стало ясно, что будет дальше. Джоске сейчас почесал затылок, смотря куда угодно, только не на девушку, пытаясь подобрать слова, отчего на его лице застыло выражение крайнего напряжения. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что девушка через пару минут пробежит мимо мангаки в слезах, роняя обломки разбитого сердца. Кишибе задумался: а каково вовсе быть отверженным? Каково услышать отказ, это короткое “нет”, которое бьет прямо в сердце, жестко и напрямую, туго сжимая все нутро? Будет ли ей больнее, чем ему самому, уже несколько дней ощущающему, как его душит собственная гордость вперемешку с влюбленностью? Возможно, именно из-за страха быть отверженным, боясь знания, что кто-то может его не любить так, как любит он, Кишибе и не хочет признаваться? Может поэтому он скрывает все свои чувства под слоем ненависти и желчи? Ведь ненависть вызвать куда легче, чем любовь. Он почувствовал, как воздух вокруг него всколыхнулся. Это та самая девушка пробежала мимо него, утирая слезы. Рохан впервые за долгое время ощутил некую жалость, тут же покачав головой, дабы сбить это бессмысленное чувство. Наверное, лишь на секунду он представил себя на ее месте, отчего стебли болезненно сжали его легкие. Но как только он поднял глаза, то почувствовал резкую необходимость бежать, и как можно быстрее. На него с удивлением смотрел Джоске, еще толком не отошедший от очередного произнесенного им отказа. Рохан же сорвался с места сразу, будто нашкодивший ребенок, стараясь скрыться где-нибудь, хоть нырнув в кучу собранных листьев. Но, увы, он был плохим бегуном: сказались и годы, проведенные сидя за мангой и болезнь, что не давала ему толком вдохнуть. Он оказался пришпиленным к дереву грудой мышц, что сейчас крепко сжимала его запястье и тяжело дышала прямо в лицо. — Какого хрена ты побежал? — спросил Хигашиката, пытаясь отдышаться. Рохан прокашлялся. — Не очень хотелось говорить с идиотом. Но, увы… , — по-актерски раздосадованно ответил мангака к недовольству собеседника. — Ох, ну, если ты так не хотел разговаривать с идиотом, то зачем надо было следить за мной? Тебе вдруг понадобилось прописать персонажа - "дурака"? — Джоске сделал кавычки свободной рукой. — Знаешь, ты мне уже так намозолил глаза, что я бы и без консультаций справился, Хигашиката, — съязвил Кишибе, чувствуя, как лепестки в гортани заставляют его голос звучать как-то грубо и тихо. — Все еще болеешь? — вдруг перескочил с темы на тему юноша, сжав запястье Рохана чуть плотнее. — Может, ты начнешь обращаться ко мне более уважительно? Я все-таки куда старше тебя. Джоске картинно закатил глаза. — Ну, это все еще не отменяет моего вопроса, сенсей, — тот, казалось, лишь только приблизился, отчего Рохану казалось, что их носы вот-вот соприкоснутся. — Ага, болею. Интеллектом, — мангака цокнул языком, — Так что, пожалуйста, прекрати меня вжимать в дерево, а то еще, не дай бог, заразишься. Джоске вдруг опустил голову и рассмеялся, наконец выпуская Кишибе из своих грозных объятий, но тот лишь застыл на месте, смотря в непонимании на смеющегося подростка. — Что, черт возьми, смешного? — с ярко выраженным недовольством процедил Рохан, явно не понимая, почему над его попыткой уколоть вдруг смеются. — Вы забавный, когда пытаетесь злиться, знаете. Хмуритесь так, будто по-настоящему, а в глазах… — юноша замолк, выдыхая и легко улыбаясь. — Что в глазах, Хигашиката? Пылающая ненависть? — Рохан изо всех сил старался удержать свой голос от дрожи, но, увы, удавалось это из рук вон плохо и его аж передернуло от самого себя. — Вы ведь рады меня видеть, сенсей? Точнее. Я вижу, что вы рады. Теперь дрожал не только голос, но и сам Кишибе. Его маленькую тайну вскрыли, хоть она и была спрятана глубоко даже от самого себя. Ведь не дай бог кто узнает, что каждый раз, пересекаясь с Джоске, он искренне счастлив, даже если весь их разговор — это перебрасывание язвливыми фразами, приводящими лишь к фальшивой ненависти. Рохан чувствует, как щеки его полыхают, он смущен, он боится, что даже Хигашиката легко сложит два плюс два и тогда ему придется оправдываться, плохо врать, ковыряя взглядом землю. Все-таки, он хороший манипулятор, но отвратительный лжец. Но вместе с дрожью на него нахлынула волна духоты. Мангака почувствовал, что уже не может вдохнуть, будто в самой гортани в полный свой цвет вошли петунии и они рвутся наружу, чтобы показать миру свою красоту. И Рохан пытался сдержать их внутри, надувая щеки, давясь и перхая, к ошарашенному виду Хигашикаты. Но он заведомо проигрывает эту битву, когда из его рта выпадают цветы, придавая подгнившей листве новый лиловый акцент. Они оба на секунду замирают. Рохан смотрит на Джоске, а тот то на цветы, то на мангаку, пытаясь в голове сформулировать вопрос. Но Кишибе не дает этого сделать, убегая вновь. Он мчится к остановке, задыхаясь на половине пути. Сейчас он хочет лишь сбежать, и в этом ему помогает подъехавший автобус, который едет не пойми куда. Но есть ли до этого дело Рохану? Конечно же нет. Для него сейчас приоритет — это побег, бесславный, но он освободит его от оков вопросов и странных косых взглядов. Этот побег сохранит его тайну, даже если после этого он просто умрет. Кишибе влетает в автобус, а Джоске, наблюдающий за этим, наконец-то точно уверен, что мангака болен. Через полчаса Хигашиката уже стоял у особняка Рохана, который он, по мнению одного лишь мангаки, когда-то поджег. Джоске чувствовал себя не слишком уверенно, поднимаясь по ступеням на просторную веранду, прямо к закрытой двери, где его точно не ждут. Но он слишком переживает за своих друзей, даже если те отказываются носить на себе ярлык “дружу с Хигашикатой Джоске”. Он подходит к двери вплотную. У него сосет под ложечкой, а во рту ужасно сухо, хотя он не понимает, почему. Это же просто Рохан, с котором у них и без того постоянно происходят стычки. Ничего плохого не случится, ведь так? Мангака просто поворчит, сдвигая брови и шипя, словно змея, а потом наконец-то примет должный уход, признавая, что в одиночку с простудой не так-то просто справиться. Хигашиката легко стучит по двери, но понимает, что она не заперта. Сглотнув, он открывает ее и впускает солнечный свет в полумрак прихожей, на полу которой словно выложена дорожка из мокрых и жалких лиловых цветов. Он тихо проходит внутрь, будто боясь распугать темноту и закрывает за собой скрипящую дверь. Юноша проходит вглубь дома, следуя за фиолетовой полосой, которая приводит его в спальню на первом этаже, пол которой почти полностью усеян лепестками и бутонами. Посреди нее сидит Рохан. Такой, которым его никто никогда не видел. Понурый, измученный, кажется, еще более худой чем обычно, растрепанный. Извечная повязка валяется где-то в углу, а одежда взмокла от пота. Идеальный внешне Кишибе будто разрушен, от него остался лишь только фундамент, который вот-вот осядет из-за грунтовых вод. Только тут вовсе не вода виновница. А глупая влюбленность. — Рохан?... — шокировано произносит Хигашиката и замечает, как мангака резко дергается и сжимается. Его изумрудные глаза болезненно блестят, а сам он будто светится в темноте — столь бледна его кожа. На лице лишь испуг, дикий и бесконтрольный, будто его загнали в угол и сейчас убьют. Но Джоске пришел, чтобы помочь. — Что ты… — Рохан не успевает закончить, как закашливается, оставив после себя очередную кипу лепестков. Джоске подходит ближе, поднимая этот цветочный ворох, и возвышается над Кишибе, заставляя чувствовать того еще более слабым. Рохан силится встать, но ноги подводят, и он оступается, чувствуя, как его ловят сильные руки. — Что с тобой, черт возьми? Ты болен? Ты ранен? Рохан качает головой. Он не хочет говорить, что его поразил стенд, не хочет озвучивать подробностей. Он хочет лишь чтобы его наконец-то оставили в покое, дав встретиться лицом к лицу со смертью. — Иди отсюда, м? Я не звал тебя, я не хочу видеть твою тупую ро... — очередной приступ кашля и Кишибе выплевывает новый бутон. — Ни за что, великий помирающий Кишибе Рохан, — нарывается мангака на удивительно твердый отказ. Как, все-таки, унизительно, умирать на руках Хигашикаты. Но еще более униженным мангака чувствует себя, когда Crazy Diamond ударяет прямо под дых. И мало того, что он болезненный, так еще и совершенно бесполезный. Стенд Джоске умеет заживлять раны, но болезни... болезни это не повреждения, Рохан не сломан, Рохан все еще цел. Он не подходит под условия, которые могут заставить стенд его вылечить. Мангака поднимается вновь, опираясь на стоящий рядом комод, и вздыхает. Он чувствует, как приближается смерть, как ее холодные руки обхватывают его горло, а рядом только Джоске, что смотрит взволнованно, даже будто бы нежно. Кишибе усмехается, думая над тем, как глупо сложится его жизнь, если он умрет, даже толком не попытавшись выбраться. Хигашиката ведь тут, рядом, надо только лишь наступить на горло гордости и спросить, сказать несколько обычных пустых слов, в которые бы сам не поверил. Это ведь всего лишь три слова, не целая речь, они останутся только между ними двумя. Возможно, они смогут спасти ему жизнь. Одна чертова фраза. За которой последуют бегающие по комнате глаза, которые не найдут себе места, и мягкий отказ, второй для Хигашикаты лишь за сегодня. А сколько за месяц? За год? Вдруг он уже кого-то любит и этот кто-то уж точно не Рохан, вечно язвливый и напыщенный, любящий только себя и свою мангу. Джоске же не такой идиот, чтобы любить вопреки. Но в этом всем Рохан видит один лишь плюс: наверняка юноша умеет отказывать так, чтобы было не больно. Или он думает, что это не больно. Сейчас Кишибе понимает, что даже та боль и удушье навряд ли сравнятся с тем, насколько страшно, когда сердце разбивается на острые осколки прямо в груди. Но даже несмотря на это ему уж слишком хочется жить. Он не сделал многого: он не закончил свою мангу, никогда не видел йокаев, не выловил на аукционах лимитированную фигурку Сейлор Венеры, никогда не был любим, только лишь являлся предметом слепой фанатской влюбленности, что не имела ничего общего с реальностью. Он смотрит на Хигашикату и усмехается. Он почти его не видит, лишь очертание и большое цветное пятно. Кажется, юноша что-то спрашивает про атаку стенда, про то, что, может, стоит позвонить Джотаро или сорваться и обыскать весь Морио прямо сейчас. Но это бессмысленно. Они не успеют. Да и каково будет тем, кто сорвется с места прямо сейчас, решит, что он занят спасением чьей-то жизни, а после увидит лишь холодный труп в пустом доме, что присыпан одними лишь лепестками? Наверное, это, как минимум, уныло. Вдруг Кишибе решается. Он замирает, глубоко, как может, вздыхает и фокусирует взгляд на юноше рядом: — Поцелуй меня, Хигашиката Джоске, — командует мангака, покрываясь мурашками. Фигура Джоске замирает в нерешительности и от него лишь слышно короткое “что”. Он медлит и боится, думая, что Кишибе просто бредит и говорит несуразицу. Для Хигашикаты эта фраза звучит, как нечто сказочное и нереальное, то, что может быть произнесено только в лихорадке, когда жизнь смешивается со сном. Он чувствует себя глупо, не зная, как и поступить, в то время как Кишибе собирает внутри себя последние силы, отталкиваясь от комода. Он падает на грудь Джоске и поднимается на носочки, держась за его плечи. Мангака касается его мягких, давно желанных губ своими, чувствуя, как нос свербит от излишнего количества одеколона на коже юноши. Его всего трясет, ему страшно, что сейчас, в свои последние минуты жизни он окажется последним идиотом, который раскрыл все свои карты, переступил через гордость, а в итоге остался отвержен. Рохан ждет несколько секунд, надеется, что цветы отступят, пропадут и больше не вернутся. Он сможет и дальше жить, придумает какую-нибудь тупую отмазку и все вернется на круги своя. Но к своему ужасу, Хигашиката не отвечает, стоя как вкопанный. Он чувствует, как кровь бьет в висках, постепенно затихая. Ему холодно, очень холодно. Цветы сдавливают грудь, ему хочется кашлять, но на это нет сил. Все силы уходят только на острую, будто от ножа, боль в груди, от которой аж хочется кричать, но он не может, обмякая в руках Джоске. Кажется, он проиграл. Кишибе ощущает, что его трясут за плечи, не понимая, что происходит. Голос Джоске на фоне какой-то глухой, уплывающий, такой далекий, что мангака едва ли может различить свое имя. Он приоткрывает глаза и смотрит на Хигашикату, красного и испуганного, чьи глаза в панике бегают по комнате, не найдя себе места. Рохан думает, что Джоске безумно красив сейчас. Он нарисовал его, если бы мог, ведь в этой эмоции столько искренности, которую непременно можно было бы применить в своей манге. В манге, концовку которой никто не узнает. Рохан чувствует, что уже почти не может вздохнуть. Его грудь понапрасну вздымается, не в силах пропустить внутрь воздух, а Хигашиката кричит что-то на фоне. А после темнота. И губы Джоске, что целуют его, неумело, но нежно, так, словно он впервые это делает с тем, в кого влюблен, ради кого он произнес столько отказов. Юноша прижимает его к себе, тесно, так, как обнимают тех, кого боятся потерять. Кишибе отвечает едва ли. Он хочет, правда хочет, позволить себе вольность и нарушить собственные запреты, но кислородное голодание дает себе знать и он отталкивает Хигашикату первым, наконец-то вдыхая полной грудью. — Что это было, блин, может ты мне уже объяснишь? — голос Джоске срывается от волнения, пока мангака вешается на него, не в силах стоять на своих ногах сам. Рохан еще не знает, как будет жить и выкручиваться с мыслью о том, что он взаимно влюблен в самого раздражающего человека на земле. Он не знает, как будет жить с этим дальше, понимая, что теперь свою привязанность он едва ли сможет скрыть. Он знает лишь то, что наконец-то позволит изменить манге с великим идиотом. С Хигашикатой Джоске.