There is nothing left...

"Душа в небеса улетела, И тело навеки мертво. Отчаянье осень пригрела- Оно же ее и сожгло. Развеявшись пеплом по ветру, И ангельской пылью убийц, Душа улетает в забвенье Воздушною стайкою птиц." Шарф уже давно не грел. Шея и уши окоченели, горло постепенно хрипло и начинало болеть. Сквозь череп, казалось, носится колючий ветер, давно и незаметно сорвавший шарф, от которого все равно не было никакого толку. Глаза высохли, замёрзли от слез, неизменно в них блестевших, и сильно болели, прикрываемые всего на час-два в сутки, часто и меньше. Организм не отдыхал уже тридцать с лишним дней, замученный и измотанный бессонницей и сожалением. Вода покрылась тонким, ещё ранним осенним льдом, который, казалось, треснул бы от касания перышка. Старые фонари часто мигали, то и дело отдавая участок во власть густой тьмы, и при желании кто-то мог бы подкрасться сзади, когда уличные светила гасли, хоть в такое время большинство людей уже давно были в тёплых домах. Боль от ледяного ножа, наверное, была бы в радость сшедшему с ума приверженцу отчаяния, любая боль, любая возможность умереть была бы отрадой для утерянной, замученной души. Симфония ночной природы завораживает, уносит - но большой камень, наполовину ушедший в землю, вынуть сложно, верно? Так и девушку, стоящую на мосту, уносят воспоминания и сожаления все дальше, дальше, к центру земли, в лаву и пепел, в дым и пристанище смерти. Зарывают, словно прибой - камень в песок на забытом пляже. Уносят, не позволяя вернуться в реальный мир. Уносят неизменно, и с каждой секундой все дальше, вниз. Горло рвёт желание закричать, наплевав на боль и легкую простуду, почти неизлечимую и пришедшую из-за подобных прогулок, недосыпа и переутомления. Бессонные ночи, слезы, затекающие в уши, в волосы, катящиеся по щекам к шее и мочащие простыню, одеяло, одежду. Голос. Зовущий голос, мягкий и ласковый, говорящий, что все будет хорошо, что стоит забыть о сожалениях и с былым стремлением идти к заветной, давно установленной цели, к которой они ранее шли рука об руку. Пальцы, запястья, руки, родные и знакомые руки, которые часто укрывали по ночам одеялом, прижимали к горячему телу и старались спрятать от холода и зла этого мира. Которые приносили кофе или чай и гладили, дополняя эти действия вопросами о самочувствии. Ночью - эти руки обнимали сзади, нос их обладательницы утыкался в шею, горячее дыхание грело, постепенно начиная растапливать лёд ‘демонического’ сердца. "Идём спать, это не обсуждается. Тебе нужно отдохнуть". Такой родной и мягкий голос, одновременно пробиравший до костей настойчивостью и уверенностью. Она слышала этот голос ночами, не зная, что делать. Слышала его, когда хотелось взбежать на крышу и броситься - и часто начинала задыхаться, падая спиной на стену и сползая, едва помня, как глотать воздух, чувствуя, как дыхательные пути стремительно заполняются "комьями" и начинают болеть. Она сходила с ума. От боли, сожаления, мук совести и пустоты везде и всюду, без неё, она не замечала ни людей, ни каких-то прелестей жизни, абсолютно ничего. Если раньше она отвлекалась хоть на что-то, теперь - нет, стоя на пороге депрессии, она была давно летящим в пропасть камнем. Листья размеренно колыхал ночной ветер, срывал их сухие обрывки с ветвей и уносил прочь, путая некоторые из них с длинными темными волосами девушки, которые тех нещадно резали, и прах листвы, подобно людскому, становился совсем незаметным и улетал, казалось, куда-то ввысь. Теряясь во мраке, силуэт ее казался неземным, не то ангельским, не то демоническим, сгустком бушующей тьмы или своеобразным ‘падшим’ святилищем. Красновато-сиреневые глаза, не выражавшие абсолютно ничего, были направлены точно на водную гладь, туманную дымку над которой мозг принял за очередную галлюцинацию. Девушка прокашлялась, поморщилась от боли и, только сунув в карман пальто руку, одернула себя - нет, лекарства лежат на письменном столе в квартире, если ещё вообще остались, как и любые пастилки от кашля или карамельки, которые смогли бы хоть немного заглушить боль. На секунду придя в себя, она провела рукой по шее. - Сорвал, да? Что ж.. ладно, не велика потеря. Теперь появился повод купить более тёплый шарф.... или достать... тот... вязаный.... Хриплый женский голос мало отличался от тишины, разбавленной доселе лишь шумом ветра, если его таковым можно было назвать. Он опять прервался, затих, горло ныло сильнее, от подступивших снова слез начало тошнить. Ночной холод словно проткнул горло чем-то поперёк, заставляя замолкнуть и, спустя пару секунд, начать жутко кашлять - так, что колени подкосились, заставив тело почти упасть, а руки, доселе лишь лежавшие на старых перилах, вцепиться в них в лихорадочных попытках остаться в сознании и на ногах. Выпрямиться получилось с трудом. Спина болела от частого сидения в согнутом состоянии, промерзшая изнутри по многим причинам, и упорно не хотела разгибаться сейчас - чудом спасённая от удара о холодный камень моста. - Её забрали у меня... я... сама позволила её отнять... Туманная дымка, покрывавшая спокойные воды реки, все нарастала, густела и будто меняла цвет. В глазах чуть потемнело, все поплыло, позже едва начиная возвращаться на круги своя с огромным трудом, с тошнотой и головокружением. Стоило проморгаться, раскрыть вновь глаза, и пред взором предстала ранее завораживавшая картина: светлячки, точно самоубийцы, ныряли под мост, носились близ воды, шныряли то туда, то сюда и будто отплясывали бесовской танец. Едва открывая рот, девушка проговорила с огромным трудом: - Мы всегда были одни. Но теперь, ты стала лишь голосом в голове, воспоминанием, опорой моей жизни, которую выбили, подобно дощечке, сбитой тяжелым шаром. И что осталось в душе? Пустота. - она вздохнула. Слезы подступили к больному горлу, но были грубо оттолкнуты назад, вглубь души, - Мне нет больше пристанища в тёплых объятиях, нет больше человека, кто слушает и понимает. - шумный вдох и всхлип, - Нет. Ни смысла, ничего, пустота, она сжигает изнутри. Я не боюсь одиночества, но без понимания, что ты где-то здесь, на этой здоровенной планете - я не чувствую ни жизни, ни сил. Не понимаю, зачем я должна теперь преследовать призрачные цели, тянуть свою душу. Раньше, проводником была ты, но теперь.. теперь... о, милый друг, слышишь ли ты меня? Очередной приступ кашля оборвал речь и заставил взглянуть на стеклянную гладь речной воды, в бешеном танце зрачков, которые содрогались не меньше связок. Туман, все это время продолжавший собирать мутный силуэт, все ещё заставлял усомниться в своей вменяемости. Снова эта юбка, эта полосатая юбка, молочно-белая полоса - чёрная, молочно-белая - чёрная, вновь и вновь, полосатый же верх, плотные подтяжки, похожие издали на жилет, рубашка, эта давно уже ставшая большеватой белая рубашка, скрытая со спины длинным плащом, молочно-белым же с чёрными ромбиками на левой стороне воротника и бордовой подкладкой. Перчатки. Бордовые, чуть светлее подкладки перчатки, обтягивавшие эти родные, знакомые пальцы. Эти перчатки, пропахшие сыростью квартиры, горячими напитками, что так часто носили, каждый миллиметр которых был знаком и ощупан, которые касались кожи - и вновь оставались брошенными, забытыми ночью на прикроватной тумбочке, ждавшие утра, когда их хозяйка вновь должна будет отыгрывать свою печальную роль. Которые она же сама, мрачная девушка, стоявшая на мосту, купила - и которые вторая берегла, как зеницу ока. Правая из этих перчаток, рук, держала все ту же сплошную, тонкую белую маску на один глаз, которую столько раз чистили и которая хранила существом своим печальную, но одновременно весёлую сумасбродную улыбку в веках. Эта маска, она же сейчас лежала на полке в квартире, рядом с её жабо, фотографией и парой вещей. Так почему же, почему же некий туман сейчас держит точную копию уникальной, в общем-то, маски?.. "Это не может быть та же, подлинная, я же... держала её.... перед самым выходом..." Мысли носились в голове быстрее машин нарушителей, возможно, со скоростью звука - кружились в бешеном танце, сталкивались, будто постоянно нанося удары по черепу изнутри, сводили с ума, не позволяя взять над собой контроль. Это лицо. Это светлое лицо, разные глаза и шрам на голубом левом, тонкая черноватая полоска, проходящая чуть через бровь и прямо вниз по щеке, пронзительный взгляд зрачка, похожего на крестик, и легкая улыбка - которая так часто всплывала в памяти, губы, образовывавшие которую были родными, обласканными и изученными до миллиметра. Сердце камнем упало в груди и, казалось, стремительно разваливалось на кусочки, растиралось в пыль. Серую, легкую пыль, которую впоследствии унесёт в далекие края ветер, и о которой никто не вспомнит. Грудная клетка болела, хотелось кашлять, кричать и плакать, хотелось вернуть все назад, хотелось ущипнуть себя и проснуться, очнуться от кошмара - но не было толку, это все было явью, и ничто не могло спасти. Утерянные в тумане ноги и конец юбки вдруг двинулись: вверх, вперёд, вниз, вверх, вперёд, вниз, и фигура стала приближаться все быстрее, шаг за шагом, чуть не переходя на бег. Две светлые, чуть выше лопаток длиной, косички прерывисто колыхались из-за движений, совершаемых остальным телом, беспорядочно били по спине, тусклые, с алым отливом, бантики-ленты, казалось, вот-вот развяжутся, и волосы вновь растреплятся и спутаются, что их придётся около получаса разбирать до каждого волоса расческой-гребешком. Она стремительно приближалась, все быстрее, быстрее, и через несколько секунд уже крепко, едва не душив, обнимала темноволосую девушку, которая полным безумия и непонимания взглядом уставилась в пустоту, и потом, едва пересиливая сильную дрожь, обняла её в ответ и прижалась к шее. Она была не настолько же, как обычно, тёплой: водяной холод заявил о себе, и посиневшие от холода губы вновь окатила волна холода. Это все ещё она, но уже не та - мертвая, несуществующая, но стоящая сейчас и прижимающаяся к телу своим. Прошло несколько минут, холод бесследно исчез, а тонкое старое пальто немного промокло. Туманная дева с болью и сожалением в глазах чуть дернулась назад, положила ладони на щеки и, неуверенно сглотнув, полушепотом сказала: "Не лей напрасных слез, иди к нашей общей цели. Не трать времени впустую, не мучай себя сожалениями, ведь скоро мы вновь будем вместе..." Она медленно отступала. Шаг за шагом, не сводя глаз с "демона", но не останавливаясь, она ступала далее и далее. Призрачная, но явная боль, точно стопы прожигают адским огнём, точно в грудь воткнули тысячи стрел, вырывают их и втыкают назад, разрывая плоть все большем больше. Невозможно дышать, болезненные предчувствия терзают туманную душу, они скоро снова будут вместе. Демон, лишенный сил, истощенный и измученный, давно страдающий и мертвый с того момента и навсегда, теряется окончательно. Слезы льются с новой силой, страдальческий сдавленный крик разрывает грудь, от легких остались лишь лоскутки, тело точно давно сгнило. Вот она, вот идеал, туманный, но стоящий на воде всего через несколько метров! Беловатая, пристально смотрящая точно в глаза, с сомкнутыми губами, но что же? Память вновь рисует эту кровавую картину, кажется, вот-вот эти губы резко раскроются, с них потекут кровавые реки, смешанные с мертвой солью слез, что польются из разноцветных глаз, костюм снова заалеет, бело-чёрные полоски станут темно-бордовыми, тело распадётся надвое! Желудок снова сдаст и содержимое, которого и так почти нет, окажется снаружи, эта чертова река окрасится её кровью и демоническими слезами. Нет, нет, нет, хватит! Сколько же можно терзать этим душу? Довольно! Камни, побелка колышат воду, конструкция разваливается, ноги бьются о сыпящийся бетон! Железо и камень с жутким всплеском падают, плоть, кровь и кости подымают воду. "Ты - моя жизнь, и без тебя все существо мое бессмысленно!" - и голос ее навеки, навеки утих. Более не прозвучит ни слова, не бросят эти безразличные глаза пустого, но одновременно бездонного взгляда в пустоту. Нет больше ничего - только быстро остывающий труп, разорванный внутри водой и подгоняемый волнами к берегу. Туман сгущается, призрачный свет разбивает тьму, подобно стакану чёрного стекла. Первый призрак, хрустальная душа, спустилась к зеркальной глади могильной реки, и, наклоняясь, прошептала: "Думала, ты все же одумаешься, но сейчас - твоим мучениям конец. Теперь же, идём: мы навеки вместе". Танец света, пляска туманных искр, души уносятся легким паром. Словно тысячи зажженных фонарей, они возносятся к облакам - и рассыпаются сотнями светлячков, свободными и необузданными искрами, что падают куда-то наземь, в воду, чуть покружившись близ развалин моста, полуосыпавшегося в могильную реку. Все застыло, кладбищенская тишь оглушила, вселенная точно схлопнулась. Нет больше ничего, окончательно ничего, лишь холодная пустота. Темными искрами светлячков оказалось окружено бездыханное тело, теперь навеки ледяное и печальное. Капли тумана рассеивались, ветер шептал слова успокоения и вознесения несчастной, измученной души. Все закончилось. Нет боле ничего, только пустота и холод, негнущиеся суставы и гниение. Тело навечно мертво, а душа упрятана в надёжные руки. Всему однажды приходит конец. Из кустов близ реки показался силуэт, зашевелились руки, и в томном свете фонаря мелькнули марлиевые бинты. Послышались гудки и, затем, ругань с той стороны провода. "Она мертва. Я же говорила, что не выдержит! И вот, теперь ей гнить здесь, в водах забытой народом речушки! Идиотка!" Не обращая внимания на слова собеседника, девушка спокойно сказала столь страшные вещи, впоследствии давясь злостным смехом, истерически-громким, но полным счасться от избавления, с улыбкой на все лицо. Счастливой улыбкой и блестящими белыми зубами. На том конце вдруг прервалась ругань, человек явно застыл в изумлении и потерял дар речи. Спустя минуту, послышался только тихий, хриплый вопрос: "Что?.."