Мастер. Мысли

Не должно быть идеального равновесия, ибо равновесие есть истинный хаос. В который раз убеждаюсь, что люди созданы быть либо покорёнными, либо уничтоженными. Третьего не дано. Эти идиоты не способны создать малейшего подобия порядка. Что можно думать о существах, которые планету, на семьдесят процентов покрытую водой, додумались назвать «Земля»? О, Доктор бы сейчас восхитился их оригинальностью, или воображением, или ещё чем-нибудь. Он всегда находил в людях несуществующие плюсы. Оптимист. У них не было бы ни единого шанса, если бы он упорно, снова и снова, не спасал их ничтожные жизни. Он тратил на них свои бесценные регенерации, а они даже не в силах оценить его щедрость. В глубине его самоотверженной и справедливой до тошноты души, конечно, пылает благородное оправдание: «За Галлифрей». Горит вместе с запертой во временной петле планетой. И пусть он ищет, но никогда не получит искупления. Это я говорю как последний представитель нашей расы. Меня преследует мысль, что я спасся во Временной войне, дабы стать своеобразным проклятием для Доктора. Персональный ад для обоих. При любом исходе предыдущей встречи, я всё равно возвращаюсь, принося с собой ещё больший ужас. И что бы ни случилось, он меня останавливает. Чтобы я вновь воскрес в его временной линии в следующий раз, через год или спустя века. Снова напомнил, раскопал в душе самое страшное, вытащил наружу это безумное чувство вины и пепел Галлифрея. И так каждый чёртов раз, как в сумасшедшей временной петле. Жестокая ирония. Таймлорды умеют искусно мстить. Но тем страшнее наше наказание, что я - тот, с кем Доктору сложнее всего бороться. А Тета - тот, кому мне тяжелее всего причинять боль. И если для Доктора это наказание за страшную судьбу, на которую он обрёк Галлифрей, то за что оно мне? Я безумец, наполненный яростью, жаждой разрушения и боем барабанов. Почему меня толкают на вечную войну с заклятым врагом-другом-самим собой? Всё всегда проходит по одному сценарию. Моя задача – захватить мир, его – героически прискакать на старушке-ТАРДИС, ослепительно улыбнуться и всех спасти. Не будем нарушать привычного хода вещей. Однако, на этот раз что-то в моём воскрешении пошло не так. Сумела-таки бедняжка-Люси отомстить мне за то, что я её использовал. Зато к моим достоинствам добавились эпичные молнии из рук, так даже веселее. Но этот дикий голод, мать его. Я опускаюсь до пожирания неразумных макак, населяющих эту планету. Остаётся надеяться, что я ничем от них не заражусь. Осень. На Галлифрее в это время небо становилось особенно красным, можно сказать алым, и окрашивало всё вокруг в тот же оттенок. Солнца были на большем расстоянии друг от друга, чем весь остальной год, и куда бы ты ни пошёл, отовсюду тебя освещали их лучи, не обжигающие и раздражающие, а мягкие и терпкие. Я любил осень на нашей планете. И я больше никогда этого не увижу. Странно, я понимаю это, понимаю умом, но не осознаю душой. Это подобно тому, когда умирает важный для тебя человек, а ты всё ещё думаешь, что вот зайдёшь в кабинет или комнату – а он там. И он обязательно скажет что-то настолько обычное, что ты сразу поймёшь – всё, что было без него – глупость, бессмыслица, потому что как может мир быть нормальным без вот этих ничего не значащих, но таких жизненно важных мелочей. Но раз за разом, когда заходишь в комнату и не находишь нужного человека, его образ стирается из памяти, медленно осыпается, затуманивается, расплывается. Осознание так и не приходит, но ожидание утихает. А иногда ты осознаёшь. Это бьёт неожиданно и резко в самый неподходящий момент. А потом отступает, оставляя тебя корчиться в уголке, захлёбываясь паникой и сглатывая слёзный комок в горле. Понимаешь, что человек умер, и ты с ним прощался, и всё закончилось, и ты больше никогда его не увидишь. Со временем осознание отступает вновь, оставляя на глазах мутную плёнку, и ты живёшь до нового приступа, в ожидании удара под дых. Моя комната всегда будет пуста. Осознание не придёт. Для него нет места в моей бунтующей голове. Я всегда и везде буду искать мой Галлифрей. Пока я вижу его в Докторе – я буду гнаться за ним, не подходя слишком близко, не давая запереть себя один на один с собой. Тета – кусочек того рухнувшего, древнего и прекрасного мира, единственный и такой маленький, как атом, но необходимый, как воздух. Должно быть, то же испытывает и он по отношению ко мне. Поэтому пытается поймать и удержать рядом. Два атома одного элемента. Как два солнца, Восточное и Южное. Хотя меня сложно назвать солнцем, я не дарю тепло и надежду, зато прекрасно приношу хаос и разрушения. Доктор – другое дело. Типичное солнце. В нём этой надежды на нас двоих и ещё на всё земное население. Голод. Мучительный, невыносимый. Необходимо что-то с этим сделать, так дальше продолжаться не может. Пусть всё закончится, пусть! Я так устал, зачем вы меня вернули?! Мне было хорошо… Там было так тихо. Без барабанов. Это, наверное, был рай, только вот как я туда попал? За какие заслуги? За год, которого не было? За неприлично масштабные убийства? За мучения Доктора? Как забавны земные языки. Их так много, вот ещё одна глупость человечества. Народы и так не ладят, ещё и понимать друг друга не могут, сами себе всё усложнили. На Галлифрее был единый национальный язык, а письмена, пожалуй, самые красивые и древние во Вселенной. Иногда я пишу на нём. Это, должно быть, и есть ностальгия. Осень в Лондоне хороша. Не так, как у нас, но тоже ничего. Небо меняется от свинцового до жемчужно-серого и всегда плотно покрыто облаками. Дожди – вообще отдельная тема. Ещё во времена Гарольда Саксона Люси рассказывала, что очень уютно устроиться с горячим чаем, когда за окном ливень. Всё времени не было попробовать, а сейчас вот нет возможности. Возрождение такое болезненное. Надо было всё же регенерировать, а потом просто сбежать от Доктора, может быть и ТАРДИС удалось бы прихватить. А сейчас жжёт, как же сильно жжёт, особенно глаза. И мозг плавится, а стук барабанов силён как никогда. Я всего лишь хочу домой! Разве я многого прошу?! Разве я не заслужил за все испытания отдыха? Моя голова, как же она гудит! Отбивает стук двух сердец. Почему я, почему я слышу это, почему я всё это делаю?! Слушай же, Доктор, слушай бой барабанов и смирись с тем, что я сумасшедший, неизлечимый сумасшедший! Борись со мной, чёртов альтруист! Спасай людей, а я буду их порабощать, убивать, как и было задумано. Ты ведь знаешь, Доктор, что так и должно быть, что вечный бег друг за другом – залог нашей жизни. Так беги, старик, беги! Не останавливайся, борись, сопротивляйся, убеждай, спасай и снова беги! От спасения и к спасению! Я знаю, что ты устал, друг мой, я тоже, но мы не имеем права прекратить. Как в свадебных клятвах: «Пока смерть не разлучит нас». Смешно. Вечно.