Антон часто слышал рассказы своих друзей о том, как они повстречали свою половинку, как долго искали и как были счастливы. Описывали при этом свои ощущения, в один голос заявляя, что ничего лучше и прекраснее быть не может. Что после подтверждения метки они словно становились полными, цельными, объединив половинки своих душ. И да, это действительно здорово, и Шипулин искренне за них радовался, в тайне мечтая о том же самом.
Однако, если с другими было все понятно, то ему не особо повезло с меткой. В его распоряжении всего одна коротенькая фраза, ничего для него не значащая и ни о чем не говорящая:
«Держись за мной». Выведена на запястье красивым, витиеватым почерком, с многочисленными завитушками и длинными росчерками. Красиво, но совершенно бесполезно по части поисков. Что ему делать с этим?
В детстве Антон особенно не задумывался над смыслом проступивших слов, да и не до этого ему было — его слишком увлек спорт. Сначала были лыжные гонки, а после, увидев у Насти винтовку, решил, что хочет попробовать себя в биатлоне. Его дни были расписаны до минуты, и времени на то, чтобы думать о родственной душе не находилось.
На юниорских соревнованиях он впервые почувствовал что-то, что могло бы сойти за
узнавание, за более-менее знак, что его соулмейт где-то рядом. Метка зажглась огнем, пронзая левое предплечье, разъедая кислотой кожу и кости, и пришлось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы не заорать от боли. Длилось это лишь несколько секунд, а показалось, что многие часы, и только после этого Антон с удивлением обнаружил рядом со стандартной фразой еще одну —
«Я всегда был лучше тебя»
— которая проходила от сгиба локтя до скопления маленьких вен на запястье.
Что ж, это становилось довольно интересным и забавным. Его родственная душа парень? Но кто же он? Может ли такое быть, что он тоже биатлонист? Ведь, если вдуматься, то «держись за мной» и эта последняя фраза — их мог сказать тот, с кем он соревнуется на трассе. Разве не логично?
Однако, даже спустя два сезона после появления второй метки, его родственная душа не объявилась.
Друзья утешают Антона, постоянно повторяя, что не все еще потеряно, и есть время. Он на пике своей карьеры и уходить не собирается, а значит, что шанс встретить того единственного все еще имеется.
Конечно, имеется. Но надежды все меньше, а фраз все больше…
***
Гонка преследования, одна из любимейший дисциплин, прошла для Антона гладко. Он не потерял в скорости, не допустил ни единого промаха и смог догнать лидера, взлетев с десятого на второе место.
— Мои поздравления, — ехидно доносится из-за спины, — твой лучший результат на этом этапе!
И хочется ответить, и в то же время хочется сбежать от этого низкого, хрипловатого голоса француза, от которого мурашки бегут по спине. Решив, все-таки, проигнорировать выпад в свой адрес, Шипулин пожимает плечами и отходит на безопасное расстояние от вредного Фуркада, который смотрит на него с превосходством победителя. И что ему надо? Почему каждое их общение заканчивается грызней?
Жжение на левой стороне груди появляется резко и неожиданно, заставляя россиянина поморщиться и отвернуться. Что за..?
Аккуратно расстегнув куртку и отвернув ворот свитера так, чтобы никто не увидел, он с удивлением обнаруживает на ключице новую витиеватую фразу:
«
Покажи мне…»
***
Следующий сезон выдается более продуктивным на победы. Соперники достойные, финиши интересные, и ему ужасно нравится соревноваться с Шемппом, особенно, когда они оба выступают последними в эстафете. Состязания немного сближают их, и все чаще Антон вместе с Симоном проводит свободное от гонок и тренировок время в местных кафе, попивая чай да болтая за жизнь. Иногда к ним присоединяется Тарьей, и тогда их посиделки становятся веселее, сдобренные многочисленными шутками старшего Бё.
Сегодня не исключение. После тренировок их маленькая компания решает наведаться в местный бар, чтобы просто оттянуться, хорошо провести время и отвлечься от всего. Результаты по итогам последних гонок у всех хромают, и настроение не на высоте.
— Кстати, в том году я там был уже, — говорит Тарьей, указывая рукой в сторону небольшого домика, на углу которого красовалась яркая вывеска, — вкусное безалкогольное пиво, да и музыка в разы лучше.
— Надеюсь, что там не будет твоих поклонниц, а то мы устанем отбиваться весь вечер от них! — шутливо толкает его локтем в бок Симон, на что получает одобрительный и понимающий взгляд от Антона.
— Для этого у нас будет кое-кто получше, — загадочно потирая руки, отвечает Тарьей.
— И почему мне не нравится твой вид? — подозрительно щурится на него Шипулин, открывая двери и проходя внутрь заведения. Оно действительно было довольно приличным: широкая барная стойка с противоположного конца, чистые столики, громкая, но приятная музыка и немногочисленные посетители. Уютненько для бара.
— Ты просто разбил мне сердце, дорогой, — засмеялся Бё, помахав кому-то рукой в дальней части заведения, — а я думал, ты меня любишь!
Они подошли к столику, расположившемуся очень удачно — в тени основного освещения и почти незаметного от входа. Здесь им не должны помешать, и можно спокойно наслаждаться обстановкой и хорошей компанией…
— Люблю, конечно, — охотно кивает Антон, — но кого ты имел ввиду…
Он обрывает себя на полуслове, с удивлением разглядывая того, кому, оказывается, махал рукой Тарьей. За столиком сидит Мартен, попивая из бокала пиво — скорее всего, безалкогольное, им другого нельзя — и наблюдая за приближением компании. Не сказать, что общество этого француза было не приятно Антону, но, учитывая их постоянную грызню, было странным приглашать его сюда.
— Привет, Марти! — Симон пожимает протянутую руку и садится напротив. — Рад, что ты к нам присоединился. Не ожидал.
— Скучно стало в номере сидеть, — улыбается Фуркад, переводя взгляд с Тарьея на Антона. — Без обид за сегодня, ладно?
— Само собой, — равнодушно отвечает Шипулин, усаживаясь рядом с Шемппом, — я почти привык к тому, что ты цапаешься со всеми, кто представляет хоть какую-то угрозу твоему первому месту.
Мартен уже открывает рот, чтобы ответить на шипулиновскую реплику, но тут встревает Тарьей, решивший, что пора прекращать противостояние двух биатлонистов. Он машет перед их носами рукой, словно судья на боксерском ринге.
— Так! Я сюда пришел отдыхать, а не наблюдать за вашими детскими играми «обидь меня»! — шипит на них норвежец, а затем кивает Симону: — Идем, закажем пива. Тебе брать?
После согласного кивка Антона, ребята удаляются, оставляя мужчин наедине сверлить друг друга неодобрительными взглядами. И почему у них никак не получается поладить? Вроде никто никому не переходил дорогу, а дух соревнований — ну, он есть в любом виде спорта, разве это повод кого-то ненавидеть?
Глубоко вздохнув, Шипулин отворачивается от пронизывающих карих глаз и оглядывает зал, стараясь не думать о причине такого отношения к себе Мартена. Хочется расслабиться, забыться. Ну вот зачем Тарьей позвал его? Они до этого так хорошо втроем проводили время!
— Ладно, предлагаю временное перемирие, — вдруг произносит француз, и Антон поворачивается к нему, удивленно хлопая глазами, на что тот поспешно добавляет: — Только ради Бё, а то он потом задолбает своими подколами и розыгрышами.
— Он это может, — согласно кивает россиянин, протягивая руку через стол, — мир?
— Мир.
И только их руки соприкоснулись, как грудь Шипулина обожгло, словно раскаленной кочергой дотронулись. Резко отдернув руку, он поднимается из-за стола, сбивая при этом стул.
— Ты чего? — Мартен явно поражен такой реакцией, на лице мелькает тень, искажая красивые черты обидой и непониманием.
— Я на минутку, — выдыхает Антон, разворачиваясь и пулей уносясь в туалет. Вся грудь горит, дышать тяжело, а соображать еще сложнее из-за странной тянущей боли. Ему нужно убедиться. Он должен увидеть.
«
Ты просто не достоин победы»
Ну что за чёрт?! Эта обидная фраза прочертила его грудь, красиво изгибаясь от левой ключицы вниз, уходя к животу. Уже четвертая. Что бы это значило? Почему она появилась именно сейчас? Антон ужасно устал от своих меток, от того смысла, что каждая фраза несла в себе. Они были раздражающими, горькими, несправедливыми! Но, что хуже всего, их произнесет его соулмейт. Человек, который должен любить, поддерживать, быть с ним. Они родственные души, две половинки одного целого, разве могут у них быть такие отношения? До отвратительного напряженные и враждебные? Что же тогда написано на теле этого человека? Что сам Антон должен был сказать ему такого, чтобы вызвать подобную реакцию?
И тут его словно ледяной водой окатывает! Неужели…?
Подойдя к зеркалу, Шипулин смотрит в свое отражение и едва шевелит губами. Он перебирает в уме последние годы своей жизни, поднимает со дна старые воспоминания, события, перемалывает их в кашу, протирает, чтобы убрать все лишнее и оставить самое необходимое.
Только с одним человеком у него были проблемы. Только с Мартеном он постоянно цапался. Эти метки — они начали появляться тогда, когда в его жизни возник этот несносный француз! И ни одна еще не была зачеркнута. Но ведь… Он не может быть тем самым. Нет! Исключено! Он точно ошибается.
Всегда, — слышите? — всегда! — родственные души тянутся друг к другу, у них особая связь, особые отношения, они не могут быть врагами. Такого никогда и ни с кем не было. А это значит, что Антон ошибается. И этот француз не его. Ведь, они ненавидят. Они словно полюса магнита — отталкиваются, расходятся в разные стороны, стоит лишь немного приблизиться. Это совершенно невозможно! Мартен не его. Не его.
Так ведь?
***
— Привет, Шипулин! Ты сегодня, смотрю, не в форме?
Сделав глубокий вдох, россиянин поворачивается на раздражающий голос и прямо смотрит в карие глаза говорившего. Мартен Фуркад. Ну конечно, кто ж еще будет говорить с такой ехидной интонацией? Недолго их перемирие продержалось, однако.
Этот человек продолжает раздражать его. Иногда выбешивает до такой степени, что хочется врезать по наглой ухмыляющейся роже, вбить в его глотку обратно все едкие слова. Однако умение держать себя в руках всегда помогает в спорах с этим невыносимым спортсменом. И чего тот цепляется к нему по каждой мелочи? Не друзья, да. Но и конфликтовать не имело смысла, ведь они соперники только на трассе, а в жизни могли бы и подружиться.
Антон со всеми старался находить общий язык и если не дружить, то хотя бы установить ровные отношения. А с Мартеном все походило на какие-то американские горки: то они сближались, причем по инициативе самого француза, то отдалялись, опять же, из-за вышеупомянутого спортсмена.
Третий год они раскачиваются на этих своеобразных качелях, пытаясь найти равновесие между собой, установить хоть какое-то подобие мира и покоя. Ну, к слову сказать, все эти попытки предпринимал сам Шипулин, а вот Мартен словно специально изводил его, донимал, раздражал.
— Ну чего тебе, Фуркад? — устало отвечает Антон, надевая куртку и вновь отворачиваясь к большому экрану, где показывают финиш оставшихся на трассе спортсменов. Да уж, спринт прошел не так удачно, как хотелось бы. У него отставание от лидера почти двадцать секунд, но не смертельно, если завтра он постарается лучше стрелять.
— Я всегда был лучше тебя! — довольно тянет француз, перекладывая лыжи из одной руки в другую. — Ты просто не достоин победы. Снова второй, не надоело?
— Нет, не надоело! — огрызается Антон, а потом застывает. Метки на левом предплечье и ключице вспыхивают огнем и гаснут, по ним словно лезвием проходятся. Странное, неприятное ощущение, но не болезненное. Это может означать только одно… Резко повернувшись к своему собеседнику и пронзая того внимательным осторожным взглядом, он спрашивает: — Что ты сказал?
— Я сказал, что ты снова второй! — фыркает Мартен, отступая на шаг.
— Нет, не это, — качает головой Шипулин, хмурясь, — скажи мне…
Россиянин не знает, что ему делать в этой ситуации. Либо задуматься, либо выбросить из головы странное совпадение. Но метка именно с этой фразой горит сейчас под слоем одежды, словно подтверждая, что да, она была произнесена; да, именно этот человек сказал её, и его слова выжжены на руке, а теперь и перечеркнута одна из них. Боже! Но ведь так не бывает!
Непроизвольно Антон тянется к своей руке, сжимая ее, стараясь унять болезненное ощущение, и это движение не укрывается от внимательного взгляда карих глаз. Мартен щурится, но ничего больше не произносит, лишь разочарованно качает головой и, развернувшись, шагает прочь.
— И что это было сейчас? — шепчет россиянин, растерянно оглядываясь. Не может этот невыносимый человек быть его родственной душой! Никак не может!
Разве не положено испытывать счастье при встрече с соулмейтом? Разве не должно быть ощущение восстановленного баланса в душе? Или, ну, возможно, чувства безграничной любви? Хоть что-то положительное, а не раздражение и злость, которые вызывало одно лишь присутствие Мартена рядом! Этот спортсмен не мог… Не мог, ведь так?
— Ты чего застыл, Тох? — к нему подходит Гараничев, хлопая по плечу и вопросительно оглядываясь. — У тебя такой вид, словно ты привидение увидел!
— Наверное, так оно и есть.
***
На следующий день легче не стало. От слова совсем.
Когда он, почти всю гонку преследовавший Фуркада по пятам, на последнем круге начал сдавать, то внезапно пришла поддержка от туда, откуда ее совсем не ждали.
— Держись за мной, — тихо хрипит Мартен, едва оборачиваясь к Антону, продолжая уверенно переставлять ноги и втыкать палки в рыхлый снег.
Россиянин настолько опешил от проявления этой заботы, что даже не обратил внимания на то, как очередная метка вспыхивает. Сознание отключается, а все чувства обостряются до предела. Ему снова бросили вызов, и он обязан принять его! Держаться за ним? Да что этот француз о себе думает? Утроить усилия — легко, быстрее проходить повороты — раз плюнуть, выжать на финише последние силы — он может!
Две десятые секунды. Обидно. Снова второй. И Антон уверен, что не избежать очередной едкой тирады от победителя гонки. Но в этот раз он решает стать первым хотя бы в словесной дуэли.
— Не жди от меня поздравлений, — шепчет он, подходя к Мартену для стандартного рукопожатия на камеру, — ты просто показушник. Снова повезло.
В груди как-то странно ноет, и все метки разом вспыхивают резкой острой болью, когда Фуркад слегка дергается от этих слов. В его глазах мелькает почти детская обида, а губы сжимаются в тонкую полоску. Антон чувствует как дрожат пальцы француза в его руке, и успевает пожалеть о сказанных словах. В конце концов, зачем было опускаться до его уровня? Но тот, вопреки ожиданиям, лишь выдавливает горькую усмешку и отворачивается, встречая следующих финишеров.
И только теперь, когда азарт от гонки прошел, сердце перестало бешено колотиться в груди, а в голове прояснилось, до Антона, наконец, доходит смысл той фразы, что обронил Мартен на трассе.
Держись за мной
Это была не просто поддержка. Это не помощь более слабому сопернику. Это не благотворительность.
Это долбанная судьба!
И проклятая метка снова горит, взывая к себе, обращая внимание на плавную и мягкую боль, разливающуюся по всему запястью. Она течет, обволакивает, выжигает произнесенную фразу, превращая ее в черновик, перечеркивая ровной аккуратной линией. Антон точно знает, что увидит, едва закатает рукав кофты — видел не один раз у своих друзей, которые нашли родственную душу.
Держись за мной.
Я всегда был лучше тебя.
Ты просто недостоин победы.
У одних были рисунки — сначала черно-белые, а после подтверждения связи приобретали краски; у других символы, понятные только соулмейтам — четкие, яркие, а после словно выцветшие; у третьих слова — после встречи они бледнели, иногда исчезали, чаще просто перечеркивались. И всегда это означало одно и тоже — распознавание состоялось, родственные души узнали друг друга.
И это значит, что Мартен тоже все понял. Он знает. Вот почему во взгляде, вместо привычной колкости, он увидел отражение собственной боли. Не было ядовитых фраз, не было подтверждения собственного превосходства, не было обидных замечаний о скорости и меткости — ничего, что вошло в привычку у Фуркада, если им удавалось финишировать так близко. И это лучше всего доказывало, что он осознал их связь. Сейчас, в этот момент, когда их руки снова соприкоснулись.
Кожа к коже.
И, если раньше это означало появление новой фразы на теле родственных душ, то теперь все изменилось. Они больше не нужны для узнавания и поиска. В них уже нет необходимости. Все теперь предельно чётко и ясно.
Мартен Фуркад его.
Но как же так? Как такое возможно, что они раньше ничего не чувствовали? Не было невозможной тяги друг к другу, не было единения и взаимопонимания, не было ощущения покоя и тепла, когда они находились рядом. Ничего, что помогло бы распознать своего соулмейта. Ничего, кроме высеченных на коже фраз. Ничего, кроме боли от появления очередной метки.
Что теперь делать с этим? Оставить все как есть? Возможно ли теперь, когда они оба знают, что являются родственными душами, не подтверждать связь? Ведь их не тянет. Нет никаких чувств, кроме раздражения и тихой злости. Они даже не друзья, и общение у них всегда оставляло желать лучшего. Несмотря на все попытки друзей примирить соперников.
Они не могут чувствовать друг друга, любить… Но и ненависти нет. Антон понимает, что все эмоции, которые до этого вызывал в нем француз были лишь разочарованием. Он жалел о том, что у них не выходит нормального общения. Да, он готов был к примирению всякий раз, как появлялся хоть намек на мир. И шел навстречу. А потом — обида, раздражение, непонимание, но не ненависть. Видимо, он не мог испытывать такой сильной отрицательной эмоции к своему соулмейту. Никогда. Не смотря ни на что.
За своими мыслями Шипулин совсем не замечает, как проходит церемония награждения, и как он оказывается в своем номере, растерянный и разобранный на части от противоречий, съедающих все внутри. Он, наверное, мог бы ничего не делать. Вдруг именно этого и хочет Фуркад? В конце концов, именно он все время гавкает на него и вряд ли будет доволен таким поворотом событий.
А может, он давно понял, что его родственной половинкой был именно Шипулин, и поэтому всячески старался отгородиться от него? Вдруг только по этой причине Мартен и отталкивал его от себя?
Он просто не хочет его.
— Да, все сходится, — с горечью шепчет Антон. Он направляется в ванную, собираясь принять душ и хоть ненадолго отгородиться от мрачных мыслей. Но и это не приносит облегчения.
Теперь он ясно понимает, что нежелание Мартена подтверждать их связь ударило по нему сильнее, чем того хотелось. Ему неприятно. Больно. И эта боль не идет ни в какое сравнение ни с одной другой.
В зеркале он видит перечеркнутые фразы, сказанные ему Фуркадом. Проводит по ним пальцами, чувствует легкое жжение и морщится. В душе волной поднимается разочарование — он столько искал, столько надеялся, так долго верил, а что теперь? Что есть у него сейчас, кроме пустоты?
Антон всегда ждал свою родственную душу, зная, что она где-то там, в недосягаемости от него, но ведь была. И был шанс рано или поздно повстречать ее. Того человека, который идеально подходит ему… Они были бы как два кусочка пазла, идеально совпадающие, соединяемые, которые могли бы стать одним целым. Тот, кто будет рядом, кто будет любить несмотря ни на что. Кто будет понимать без слов. И кого сам Антон любил бы до безумия, отдавая всего себя целиком, соединив свою половинку души с его, отдав сердце в заботливые руки, чтобы его касались нежные пальцы…
— Это чёрт знает что такое! — тянет Шипулин, болезненно поморщившись. Он выходит из ванной, быстро одевается в штаны и футболку, и подходит к окну, изучая вечерний городской пейзаж. Там холодно и пусто, как и в его душе сейчас. Он сломлен, разобран на куски, а собрать его может только один человек, который не хочет иметь с ним ничего общего.
— И почему это ты, Мартен? Почему я тебе не нужен?
Горькая обида накрывает с головой, заставляя дышать через раз, а руки дрожать от несбывшихся надежд. Видимо, ему суждено до конца жизни оставаться неполноценным, половинчатым, обделенным. И эта насмешка судьбы разрушает его.
Из печальных мыслей его выводит громкий и какой-то отчаянный стук в дверь. Антон удивленно оглядывается. Кто это может быть? Он никого не ждет.
— Кто… — не успевает он до конца открыть дверь, как в нее тут же врывается Мартен, чуть не сбивая с ног Антона.— Какого хрена?!
— Нужно поговорить! — твердо произносит француз, разворачиваясь к застывшему Шипулину, и добавляет: — Сейчас!
— Хорошо, — обреченно вздыхает тот, прикрыв и заперев дверь. Он догадывается, о чем хочет поговорить его нежданный гость, но отчего-то становится грустно. Внутри все бьется, крошится на мелкие осколки, впиваясь до крови и причиняя острую боль, почти невыносимую от осознания собственной никчемности.
Раньше он и подумать не мог, что когда-нибудь захочет быть вместе с этим человеком. Что он захочет подойти и обнять, прижать к себе, поцеловать… Да еще этим утром не было подобных мыслей! Неужели все дело в том, что он принял и осознал свою связь? Что нашел родного человека?
Который, однако, не хочет быть с ним.
И с этим надо считаться. Он не имеет права навязываться ему, принуждать, учитывая последние события. Что ж, он выслушает и примет любое его решение.
— Что ты хотел, Мартен? — тихо спрашивает Антон, засовывая руки в карманы штанов, чтобы спрятать невыносимую дрожь. Ему действительно страшно и до одури неловко от сильного желания притянуть к себе этого мужчину. Сопротивляться все сложнее, и хочется поскорее закончить этот разговор, отрезать от себя часть души, выбросить и забыть. Если получится.
Он проходит в центр гостиной, становясь спиной к Фуркаду, чтобы только не видеть холодный блеск его глаз, не слышать ледяные нотки в его голосе, не чувствовать пропасть между ними. Как бы отгородиться от всего этого? Как пережить эти минуты?
— Покажи мне…
Тихий голос Мартена раздается совсем близко от него, и Антон вздрагивает. По коже бегут мурашки, когда он ощущает горячее дыхание на своей шее. Так близко! Непозволительно близко! Голова кружится, сердце заходится в бешеном ритме, подпрыгивая в груди так сильно, что, кажется, застревает в горле. Очередная метка вспыхивает, и россиянин уже понимает, что всё — эта фраза последняя, а что дальше?
Медленно повернувшись, он встречается со взглядом карих глаз, теплых и мягких, словно шоколад. В них можно утонуть, из их глубины не спастись, и он готов сделать все, о чем тот не попросит его. Даже из окна выпрыгнет, чего уж там!
Его руки действуют на автомате, поднимая края футболки и стягивая ее с себя, обнажая идеальный торс, с витиеватыми надписями. Антон замирает под изучающим взглядом Мартена, который пальцами, касаясь очень осторожно и нежно, словно трогает хрупкий хрусталь, проводит по животу, перемещаясь к запястью, ведет выше по предплечью, поднимаясь к левой стороне груди, где на ключице виднеется самая обидная из всех фраз. Странно, но он понимает ее смысл. Из груди вырывается протяжный вздох, больше похожий на задушенный стон, и Мартен внезапно наклоняется вперед, касаясь своими губами надписи.
— Прости, — опаляет он своим дыханием кожу, заставляя Антона задрожать и податься навстречу этому нежному касанию. — Я тебя не отдам… Никогда больше… Никому. Ты мой! — Мартен выпрямляется и находит его губы, впиваясь в них жадным поцелуем.
От такого поворота у Антона просто крышу сносит, и он может лишь отвечать на настойчивые ласки, вжиматься в него, цепляться пальцами за рубашку и стонать в поцелуй. Все метки разом вспыхивают на теле, на одну секунду пронзая ярким, острым, но приятным теплом, окутывая плавящимся воском, соединяя две души, скрепляя их связь и спаивая в единое целое.
— Вау! — выдыхает Мартен, когда спустя минуту отрывается от Антона. Они по-прежнему не разрывают объятий, не отодвигаются друг от друга, держатся сильно и крепко. — Это было…
— …потрясающе! — шепчет Антон, вглядываясь в любимые глаза. Он чувствует его, ощущает каждой клеточкой своего тела, понимает без слов. В груди горит яркий огонь любви к этому человеку, и он живой, он цельный, он без изъянов.
— Прости, что пришлось так долго ждать, — тихо говорит Фуркад, закрывая глаза и прислоняясь лбом ко лбу Антона, — я просто… боялся, наверное, что ты отвергнешь меня.
— Почему?
— Мы не особо ладили с тобой, — пожимает тот плечами, еще крепче обхватывая его за поясницу, водя пальцами по гладкой коже, — и я решил, что ты не хочешь такого, как я.
— Как давно ты понял, что мы родственные души? — Антон поднимает руки и обхватывает лицо Мартена в ладони, заставляя того посмотреть на себя. — Как давно?
— С юниорских соревнований, — нехотя отвечает мужчина, рвано выдыхая, словно от внезапно прострелившей боли, — когда услышал фразу «
Ты брат Симона?» До тебя мне ее никто не говорил, к тому же она оказалась перечеркнута, и я осознал, что нашел тебя.
В карих глазах застывает отчаяние, и Антон хочет стереть эту эмоцию, убрать навсегда, заменить на что-то более приятное и достойное. Надо же! Сколько лет…
— Но почему раньше не подошел? — шепчет Антон, оставляя мягкий, невесомый поцелуй на губах Мартена, словно стараясь сгладить печаль прошедших разочарований.
— Тогда ты был недосягаем, — усмехается Фуркад, — как звезда на небе, а потом… Потом я слишком увяз в тренировках, стараясь догнать тебя, пытаясь стать достойным тебя. И сам не заметил, как стал совершать ошибки. Стоило мне увидеть хоть кого-то рядом с тобой, как крышу сносило! Я безумно ревновал, вот и вышло то, что вышло. Чуть сам все не испортил!
— Я рад, что сегодня ты пришел. — Серые глаза сверкают в отблесках мягкого света люстры, в них ярко горит понимание, в них плещется счастье, и едва заметно мелькает грусть. — Я сам чуть было не поверил, что не нужен тебе. Что ты разочарован…
— Теперь ты знаешь, что это не так! — твердо отвечает француз, мягко улыбаясь.
— Можно? — кивает Антон, а после, получив молчаливое согласие, принимается расстегивать пуговицы на рубашке Мартена. Четыре фразы расположились на груди спортсмена.
Ты брат Симона?
Мир
Скажи мне
Ты просто показушник
Проводит по каждой фразе пальцами, ощущая, как дрожит Мартен от этих прикосновений, и улыбается. Он зря так боялся. Все страхи оказались напрасными. Теперь его душа целая, она соединена с этим человеком, который испытывает к нему те же чувства, он так же сильно любит, верит, хочет. И с полным правом он может назвать Мартена своим.
— Ты мой! — кивает своим мыслям Антон, накрывая теплой ладонью слово «мир». Их символ окончания поисков, примирения и соединения. Они вместе, нашли друг друга, успели вовремя.
— Всегда твой, — выдыхает ему в губы Фуркад, крепко обнимая и притягивая к себе для очередного поцелуя.
