Параллель

Спустя десять минут одиночества, Цзянь высовывает голову в коридор, ведущий в холл, пару секунд прислушивается к тишине, потом зовет: — Крола? Куда подевалась-то? Стояла рядом, одобрительно глядя на результаты их совместных трудов, а потом вскинула голову, сказала, что ей отойти надо, и пропала, хотя после встречи со старухой, весь день следом за ним ходила, едва не наступая на пятки. Цзянь, не дождавшись ответа, пожимает плечами и возвращается на кухню. На столе перед ним — еще одна пицца, большая и круглая. Вкусно пахнущая. Четвертая по счету. Когда Крола развила на кухне бурную деятельность, он только диву давался: куда столько? А оказалось, что эти двое вчера за завтраком явно поскромничали, а на самом деле едят как не в себя. Ладно уж, Хаслен. Здоровый мужик, который, судя по бугрящимся мышцам, большую часть дня проводит в спортзале, но Крола… Цзянь за столом смотрел на нее исподтишка, приоткрыв рот, и пытался понять, как эта миниатюрная девчонка смогла столько умять за один раз, и при этом не лопнуть. Крола сказала, все дело в том, что это очень вкусно. Цзянь пожал плечами. Потом она сказала, что Би понравится. Цзянь одним махом опрокинул в себя полстакана воды и встал, чтобы налить еще один и не отсвечивать расползающимся по щекам румянцем. Хотел уже вот так, спиной стоя, равнодушно обронить, что ему, в общем-то, все равно, что там кому понравится. Но в этот момент накрыло очередным приходом, и вместо того, чтобы огрызнуться, пришлось стоять с зажмуренными глазами и ждать, когда в голове погаснет до безупречности красивая картинка: он, Би, стол. Тот самый, обеденный, за который нужно было вернуться и продолжить есть, как ни в чем не бывало, хотя аппетит отшибло напрочь. И вот так — весь день. Одно и то же с периодичностью раз в несколько часов, разве что декорации меняются: обеденный стол участие принимал впервые, зато до этого дважды была кровать, смотровая площадка на крыше и шкура, брошенная на пол у горящего камина. От стола Цзянь оправился сравнительно легко: ему даже показалось, что Крола и Хаслен ничего странного в его поведении не заметили. А вот камином, шкурой и отблесками пламени на чужой смуглой коже размазало до тремора в пальцах, и даже после того, как его отпустило, Цзянь еще с минуту стоял, глядя в никуда, и дышать у него получалось плохо. Оно и сейчас от одного воспоминания — плохо. И щеки опять горят так, что хочется ладони к ним прижать и постоять немного, оттягивая жар прохладными после готовки пальцами. Цзянь себе в этом маленьком удовольствии не отказывает и руки опускает, только когда слышит, как за каменными стенами, в глубине коридора раздается звук, отдаленно похожий на хлопок входной двери. С места срывает, будто торнадо сносит: вернулся. Он вернулся. На то, чтобы проанализировать собственную реакцию, не хватает времени. В груди екает радостью и вырывается сдавленным выдохом сквозь улыбку. Это точно он — Цзянь знает. Цзянь вылетает в коридор, улыбается еще шире: — Би! — и несется навстречу, сам не зная зачем. Можно было бы вот тут, рядом с кухней его дождаться. Можно было бы не орать так, что аж от стен отражается эхом. Можно было бы, но не получается, потому что Би улыбается в ответ и ускоряет шаг. Перехватывает поудобнее небольшую грубо сколоченную коробку и протягивает руку для пожатия. — Привет. — Привет! А я тебя ждал. В смысле, ты не предупредил, что уйдешь. Я проснулся, а здесь только Крола, она сказала, что у тебя дела и вернешься ты только вечером. — Цзянь, не удержавшись, обхватывает его руку обеими своими. Стоит рядом, переминаясь с ноги на ногу, и никак не может заставить себя его отпустить, хоть и понимает, что выглядит это глупо: нельзя же так, господи, какой-то совсем уж щенячий восторг получается. — Она мне сад показала, потом мы с ней на пляже были, я два часа в воде сидел, точно, не меньше, у меня плечи сгорели. Болят. А потом мы с ней готовили. Чувствуешь? Пицца. Крола сказала, вкусно получилось. Мы с ней договорились, что завтра будем делать пончики. Она сказала, что любит пончики, сказала, ты однажды их делал. И ей нравится, как они хрустят. Я немного не понял про хрустят, но… Цзянь крепче стискивает его руку и мучительно краснеет: быть может, оттого, что это точно лишнее, быть может, оттого, что Би не пытается ее убрать — так и стоит, сжимая его пальцы своими и улыбаясь. — Я не всегда столько говорю. Честно. Цзянь отпускает его, прячет руки за спину и разглядывает Би внимательнее. Он грязный. Грязный, как если бы его сквозь мелкое сито землей присыпали. Равномерно. Даже волосы тонким слоем пыли покрыты и из-за этого кажутся не белыми, а пудрово-кремовыми. Би, безошибочно определив причину его удивления и подтверждая, что полностью осознает необходимость помыться, кивает в сторону выхода: — Знаю. Я бегал, я сейчас, — и протягивает ему деревянную, грубо сколоченную коробку, — хотел тебе сначала отдать: когда только с ветки, он вкуснее. Малумар. В Китае он не растет. Нигде не растет, только здесь. Я подумал, тебе нужно попробовать, до того как ты домой вернешься. Бери, попробуй пока: Крола с Хасленом ушли Элмента встретить, скоро придут, а я в душ схожу и вернусь. Цзянь, забрав коробку, встряхивает ее в воздухе, подносит к носу, принюхивается: даже сквозь деревянную крышку пахнет умопомрачительно, сладко и вкусно. И ни на что не похоже. — Ага. А можно с тобой? В ответ — затянувшееся молчание, и Цзянь, отвлекаясь от обнюхивания коробки, поднимает на него глаза. Тут же жмурится: — Я не про душ. Я про ужин. Посижу с тобой? — Хорошо, посиди, — соглашается Би, и в голосе уже даже не улыбка, а смех слышится. И, Цзянь, вернувшись на кухню и поставив коробку на стол, честно признается сам себе: «Ничего не хорошо. Это все — ебаный стыд, а я — кошмар». Он еще долго ругается сам с собой. Злится на свою неуместную радость, которая, зараза, никак не проходит, злится из-за того, что Би наверняка понял, насколько он рад его видеть, злится, когда понимает, что едва не отсчитывает минуты, прикидывая, сколько времени Би потребуется на то, чтобы смыть с себя грязь и спуститься вниз, и на коробку, которую никак не удается открыть — тоже злится. Успеть бы отдышаться до того, как вернется. Взять себя в руки и не выглядеть так, будто не на протяжении дня его ждал, а целую жизнь. Крышка наконец-то поддается, отделяется с тихим деревянным хрустом, и Цзянь удивленно моргает, разглядывая содержимое: длинные, не меньше его ладони ярко-желтые стручки, внутри которых отчетливо проступают очертания круглых горошин — по три штуки в каждом. Цзянь достает один, осматривая со всех сторон: что это за удивительная экзотика и почему он за всю свою жизнь о таком не слышал? Кожура гладкая и прохладная, а внутри обнаруживается белая мякоть и такие же белые, мутно-прозрачные плоды. Цзянь, повертев один из них в руках, нюхает, потом откусывает небольшой кусок. Сладко и сочно настолько, что по подбородку стекает. На яблоко не похоже. Вообще ни на что не похоже: видимо, Би правду сказал — что-то исключительно местное, что больше нигде не растет. Доедает Цзянь с удовольствием, но в задумчивости: вот если бы интерне-е-ет, можно было бы поискать что это, и по результатам определить, где он находится. Тут же сам себя поправляет: если бы интернет, можно было бы со службой спасения связаться. И завязать потрясающий своей абсурдностью диалог: меня похитили, привезли в ужасное место — ну, знаете, такое… замок, на однодневную экскурсию по которому мне бы месяц в своей закусочной работать, — на прогулку выводят в сад и на пляж с белым песком и лазурной водой, друзья похитителя — милейшие люди, хоть и жрут много, а сам похититель сегодня принес мне коробку с диковинными фруктами, выглядит как кинозвезда, и у меня на него стоит, не переставая. Спасите меня кто-нибудь от этого всего, пожалуйста. Можно не сразу, можно через пару дней. Цзянь отирает перепачканный соком подбородок и тяжело вздыхает: реально кошмар и ебаный стыд. ...На кухню Би возвращается заметно посвежевший, с мокрыми волосами, которые снова стали привычного цвета и которые он, судя по всему, даже не удосужился вытереть нормально: по шее стекает пара капель воды, впитываются в ворот светлой рубашки с расстегнутыми верхними пуговицами. Спешил? Эта мысль отдается теплым толчком под ребрами, и Цзянь тут же отводит глаза. Думает, насколько уместно будет предложить еду, учитывая, что Би у себя дома, а вот он сам — в гостях. Би опережает, лишая его этого сложного выбора. С тоской косится на стоящую на столе пиццу и говорит: — Они вернулись, в саду уже. Пойдем, я вас познакомлю, — и приглашающе машет рукой в сторону выхода. Цзянь идет за ним, прислушиваясь изо всех сил: как он мог понять, что они вернулись, если они еще только в саду, а мобильных здесь нет? И Крола сегодня ушла и оставила его одного за несколько минут до того, как вернулся Би. У них тут связь телепатическая или слух обостренный, или что вообще происходит? — Ты помнишь, я просил… — Не разглядывать его. Помню, — подтверждает Цзянь, и ему резко становится тревожно. Из гостиной слышатся голоса, значит, незнакомый Элмент уже там. Цзянь на самом деле помнит все, что говорил Би, но все равно нервничает: у него нет никакого опыта общения с такими людьми и ему становится муторно от одной мысли, что что-то пойдет не так — вдруг у него не получится не разглядывать, вдруг он его чем-нибудь напугает и тот впадет в истерику или начнет вести себя агрессивно? Насколько он вообще нездоров и как себя с ним вести? Цзянь, идя следом за Би, старается держаться за его спиной, а зайдя в комнату, и вовсе притормаживает на пороге, чтобы оценить обстановку. Объект своего любопытства обнаруживает сразу же: рядом с Кролой и Хасленом стоит приземистый, коренастый мужик с рыжеватым андеркатом на голове и такой же рыжеватой короткой бородкой. Кожаные сапоги, одежда в цветах хаки, дорожка из сережек-колечек в левом ухе и толстенная золотая цепь на шее. Боком стоит, и лицо Цзянь рассмотреть не успевает: тот, увидев Би, не то всхрапывает, не то хрюкает от радости и несется к нему через всю комнату, а добежав, полностью скрывается за его широкой спиной. Только руки видны, которыми Элмент обхватывает Би поперек туловища, пытаясь погладить, похлопать и почесать одновременно. Цзянь, глядя на эти руки, прикусывает губу и делает пару шагов вперед: совсем не похожие на мужские, маленькие и пухлые как у ребенка, покрытые шрамами от манжеты куртки до самых кончиков пальцев, а на левом мизинце не хватает последней фаланги. Жуткие руки — ни одного не поврежденного участка кожи, и такое должно бы отвращение вызывать, но вместо отвращения, от того, как исступленно и ласково Элмент гладит этими руками спину Би, Цзянь чувствует только еще больший страх ему навредить. — Би-и-и, Элмент скучал, — голос у него приглушенный и тихий, но не понять, сам по себе или только сейчас из-за того, что лицом его обладатель плотно уткнулся в чужую грудь. — Как же Элмент по тебе скучал, прекрасная часть души моей. Элмент вспоминал тебя каждый день и каждую ночь, Элмент считал мгновения до возвращения и встречи с тобой. Все красоты земли и неба не смогли унять тоску по тебе, и в дальнем странствии Элменту так не хватало твоего запаха цветов. Цзянь только моргает удивленно, а Би, судя по звуку, хлопает Элмента по плечу: — Эл, я не пахну цветами. — Не пахнешь. Какая на хрен разница? Звучит красиво? Красиво. Элмент всю дорогу сочинял, поэтому молчи и слушай. Закрывая ночью глаза, Элмент видел тебя во снах. Во снах видел, и… и-и-и... ты все испортил. Элмент из-за тебя сбился и все забыл. — Ничего, давай ты потом вспомнишь и расскажешь? Попозже. Я тебя познакомить хочу кое с кем… — Точно! — интонация у Элмента тут же меняется. — Крола сказала, у нас в гостях азрр поуррэ. Где? — Я здесь, — откликается Цзянь и подходит ближе. Замолкает, когда Элмент, отклеившись от Би, выглядывает из-за его плеча и выступает вперед. Замолкает и очень старается смотреть на него прямым доброжелательным взглядом: не рассматривая, но и не пряча глаза так, будто отвернуться хочется — Би ведь предупреждал. Предупреждал, что на лице — тоже и Элмент этого стесняется. Оно и не удивительно: длинный, толстый шрам тянется наискось от виска до самого подбородка и вместе с ним тянется вниз уголок глаза и уголок рта, искажая и уродуя половину лица, и когда Элмент пытается улыбнуться, эта половина остается жутко неподвижной. — Привет. Ты Элмент, да? Би про тебя говорил. — И что он говорил? — подозрительно и немного ехидно спрашивает Элмент, но тут же тушуется, стоит только Цзяню протянуть ему руку: прячет свои за спину, опускает голову и пытается наклонить ее так, чтобы изуродованную часть лица не было видно. — Только хорошее. Меня зовут Цзянь. Как дела? — О, неплохо. Хорошо. У Элмента всегда все хорошо. Элмент молодец. Умница. Элмент, пока ехал сюда, продал себе свое левое яичко, а на вырученные деньги купил себе свое правое яичко. Цзянь поворачивается к Би, но тот только качает головой и прикрывает глаза ладонью: мол, ничем не могу помочь, я его не контролирую, справляйся сам как-нибудь. — М-м... отличная сделка. — Ты что, глупый? Считать совсем не умеешь? Сделка в ноль. — Тогда в чем смысл? — Смысл в том, что Элмент неплохо развлекся. Кстати, у Элмента для тебя кое-что есть. Сейчас. — Вмиг серьезным становится и, всем телом повернувшись к Кроле и Хаслену, театрально простирает руку в сторону холла: — Псы, внесите сундук! Элмент желает преподнести аззр поуррэ подарок! Цзянь сначала даже не понимает, кого он назвал псами, потом напрочь не понимает, зачем он их так назвал, потом, глядя на то, как Хаслен складывает на груди мощные, увитые венами руки, думает, что, пожалуй, не стоило. Он бы точно не стал. Напряженно ждет, не разразится ли сейчас скандал, но Элмент добавляет слезливое: — Ну пожа-а-алуйста, — и Хаслен, закатив глаза, идет в холл, а Элмент, весело хрюкнув от смеха, поясняет: — Всегда мечтал это сказать. Сейчас, жди. Жди, азрр поуррэ. Возвращается Хаслен, и вправду неся в руках сундук: большой, перетянутый железными обручами и с обоих краев закрытый на висячие замки, которые Элмент кидается открывать, бухнувшись коленями на пол. Возится сначала с этими замками и ключом, потом возится с чем-то внутри, шурша и грюкая какими-то склянками, тихо приговаривая: — Элмент привез подарки, Элмент всем привез подарки и всякие сокровища, Элмент вам все потом покажет. Подарок для аззр поуррэ важней всего, потому что еще вчера Элмент аззр поуррэ не знал. Вот! Вот оно! Это подойдет, ты будешь просто красавчик! К Цзяню он возвращается, на ходу разматывая небольшой тряпичный сверток. Саму тряпку отдает Би, припечатав ее к груди и не считая нужным убедиться, что тот успеет ее подхватить, а Цзяню протягивает что-то отдаленно напоминающее цветочный венок, очень блестящее и красивое, собранное из тончайших золотых нитей, на концах которых сверкают мелкие разноцветные камни. Цзянь рассматривает это великолепие, приоткрыв рот. Он никогда не носил украшения, никогда их не любил, но тут от одной мысли, сколько это может стоить, рот приоткрывается как-то сам. Не нужно быть специалистом, чтобы понять, что изготовлено это каким-то наверняка известным ювелиром, который работает в таком же известном ювелирном доме — Цзянь таких вещей даже в маминых глянцевых журналах никогда не видел. — Подарок от Элмента. Возьми и стань Элменту другом. — Я не могу это взять, — качает головой Цзянь и, заметив за спиной Элмента движение, переводит взгляд на Би, который сначала скрещивает руки на уровне груди, показывая, чтобы он не отказывался, потом кивает, подтверждая, что взять обязательно нужно. Цзянь теперь уже, скорее ему, чем Элменту, снова повторяет: — Я действительно не могу. Эта штуковина стоит больше, чем весь мой дом. Я могу быть твоим другом просто так. Это… это необязательно. Цзянь осторожно прикасается к краю венка, отодвигая от себя, и тут же замирает, напоровшись на взгляд Элмента. У него глаза карамельно-карие, светлые. Добрые и чистые — такие только у детей бывают. Людей с такими глазами нельзя обижать. Отказывать им нельзя, когда предлагают что-то от чистого сердца. Но и принять такое нельзя. — Возьми, — говорит Би так, будто Элмент ему соломенную шляпу подарить пытается, а не хреновину, которая стоит целое состояние. — Дарить что-то при знакомстве — это традиция его народа, которую они очень чтут. Это он таким образом предлагает тебе друзьями стать. Бери, не волнуйся, это всего лишь побрякушка. — Сам ты побрякушка, — беззлобно огрызается Элмент и, деловито ухватив Цзяня за руку, тянет его вниз: — Ну-ка наклонись, наклонись, Элмент же так не дотянется, Элмент так не допрыгнет. «Побрякушка» на самом деле оказывается чем-то вроде венка. Легкий, почти невесомый — на голове совсем не ощущается, а вот чувство вины ощущается по полной, когда Цзянь, ловит отблеск сияющих надо лбом камней: он поклясться готов, что они настоящие, а подарил ему их парень, про которого заранее предупредили — он нездоров, он как большой ребенок. Он, вероятнее всего, даже не понимает, сколько это стоит. Кроме того, Би вчера сказал, что Элмент не в курсе о его пребывании в замке, а значит, водруженная на его голову конструкция предназначалась кому-то другому — друзьям Элмента или самому Элменту — и преподнесение подарка вышло спонтанным. — Спасибо тебе, — широко улыбается Цзянь и решает, что нужно будет сегодня же отдать это Би, когда Элмент не будет видеть. — Мне никогда в жизни не дарили ничего красивее. И Элмент… расцветает. В прямом смысле розовеет от радости, громко сопит и, кажется, еще немного совсем — начнет пританцовывать на месте. Поворачивается к Кроле и Хаслену, с придыханием вполголоса говорит: — Нравится. Ему нравится. Би, ты слышал? Ему нравится, а Элмент так волновался. — Очень нравится. Спасибо. Элмент в ответ радостно кивает, а потом, смущенно покосившись в сторону, вопросительно смотрит на Цзяня. Переступает с ноги на ногу, а в глазах проступает безграничное любопытство и нетерпение. Даже пальцы на руках от этого нетерпения раз за разом сжимаются в кулаки. Очевидно, у этой его традиции есть какое-то продолжение: нужно не то сделать что-то, не то сказать — знать бы еще, что именно… — Элмент, — ласково, нараспев тянет Крола, — милый, я же тебе рассказала: Цзянь оказался здесь случайно. Он не знал, что ты будешь здесь. Не знал, что он будет здесь. У него нет с собой вещей. Перестань, не выпрашивай. Цзянь растерянно смотрит на нее, потом — на Би. Тот в ответ качает головой и слегка морщит нос: это, мол, ничего, не обращай внимания, не переживай. Только как тут не переживать-то, когда Элмент стоит напротив и изо всех сил старается улыбнуться, а у самого такое разочарование на лице, что сразу понятно становится: вот-вот заплачет. Прикроет лицо своими маленькими, покрытыми шрамами ладошками и заревет как ребенок от несправедливости. Цзянь неосознанно прижимает руки к карманам брюк — дурная идея: откуда бы там что взялось, учитывая, что привычки распихивать барахло по карманам у него никогда не было, да и нет у него здесь никакого барахла, у него и шмотки-то не свои, а у Би позаимствованные. Разве что… — Я сейчас, — говорит Цзянь, — сейчас подожди, я вернусь. Проносится мимо Би, не обратив внимания на удивленно приподнятую бровь, возвращается, запоздало поняв, что при такой скорости венок на голове не держится, сует его в руки Би: — Посторожи пока, ладно? На втором этаже он пару раз ошибается дверью: эти чертовы двери все одинаковые, комната, в которой он спит — седьмая по счету, а до этого была другая, та, в которой он впервые проснулся. Или очнулся? Цзянь, распахнув следующую дверь, облегченно вздыхает: вот оно, все серое, все серебристое, а у окна — все тот же стол и кресла, в одном из которых так и лежит его куртка. А в кармане куртки лежат ключи от дома. А к ним прицеплен брелок: солнце с изогнутыми лучами разного размера. Это, конечно, с подарком Элмента рядом не валялось, он это в переходе подземки купил, но это — лучшее, что есть. Это вообще, блин, единственное. Назад Цзянь возвращается, крепко зажав брелок в руке и уже сомневаясь, насколько эта идея была удачной, но Элмент, завидев его, делает пару нетерпеливых шагов навстречу, и Цзянь решается. Протягивает брелок на раскрытой ладони, смущенно говорит: — Это тебе… И облегченно выдыхает, когда Элмент улыбается от уха до уха и нерешительно тянется к брелоку. — Зо-о-олото. Элмент так любит золото. — Нет, нет. Это не золото. Оно не настоящее, просто краска. У меня нет ничего из настоящего золота, мне жаль. Только это. — Как золото может быть настоящим или ненастоящим? — удивленно спрашивает Элмент и, забрав брелок, вертит его в пальцах, любуясь. — Оно же блестит. Оно та-а-ак красиво блестит. Золото. Элмент любит золото. Элмент будет это носить. Элмент приделает крючок, повесит на свою цепочку. Элменту можно тебя обнять? Ответа, впрочем, не ждет, налетает, едва не сбивая с ног, и, стиснув руками, раскачивает из стороны в сторону, приговаривая: — Элмент будет тебе другом. Элмент будет тебя любить. А ты будешь Элменту другом? Цзяню от такого проявления чувств неловко, но, судя по всему, это у него — искреннее, от чистого сердца, поэтому, вместо того чтобы попытаться вывернуться, как-то само собой получается, немного наклониться, обхватывая за плечи, и пообещать: — Буду. Конечно, буду. Амплитуда раскачивания тут же увеличивается, да так, что кажется еще немного и они вдвоем навернуться могут, и Цзянь, фыркая от смеха, расставляет пошире ноги и обнимает его покрепче, а потом встречается взглядом с Би и чувствует, что несмотря на устойчивую позу, пол из-под ног все же начинает уплывать: на прежнем месте стоит, держа в руках венок, который ему сунул Цзянь, и, не отрываясь, смотрит. Внимательно и очень серьезно. Изучающе. Смотрит так, что Цзяня с ног до головы окатывает чем-то теплым, почти горячим, но все же — приятным, и, несмотря на то, что голова идет кругом, оторваться от этого взгляда не получается. Из состояния полутранса Цзяня выдергивает Крола, которая до этого наблюдала молча, а теперь подходит ближе, на ходу напоминая: — Элмент, нам идти надо. Ты обещал: поздороваешься и пойдешь. Пойдем. Хаслен сундук отнесет. Там мои подарки, я знаю. Берем сундук с собой. Будем смотреть. Будешь мне все дарить. Твои фокусы новые мне покажешь первой, да? А этим двоим потом. Завтра. — И, повернувшись к Би, добавляет: — Элмент у нас остается сегодня. Мы заранее договорились. Что-то еще говорит, теперь уже почти на ухо Элменту, тянет его за собой, демонстративно не глядя на Би и не обращая внимания на то, как недовольно тот стискивает зубы. И только проходя мимо, между делом роняет: — Мы его утром вернем. Доброй вам ночи. Они еще парой фраз перекидываются, но теперь уже на своем языке — Цзянь ни слова не понимает, но по интонации улавливает, что Би раздражен, а Кроле — весело. И только Элмент всем доволен: запирает замки на сундуке, следит, как Хаслен поднимает его с пола, обнимает Би на прощание, снова бормочет про запах цветов и тоску и идет к выходу, пообещав вернуться с утра пораньше. Цзянь провожает взглядом эту троицу, которая окончательно перешла на свой язык, потом, опустив глаза в пол, подходит к Би: теплое и приятное внутри все еще не улеглось, и вот так, не глядя на него, говорить гораздо легче. — Вроде не напугал, да? Нормально все было? — Хорошо все было. Спасибо тебе. Держись теперь: завтра он на весь день прилипнет к тебе намертво. — А ты? — Что я? — Уйдешь опять? Би обдумывает его вопрос долго. Слишком долго. Настолько, что Цзянь начинает сомневаться, слышал ли он его вообще: молчит, смотрит куда-то сквозь него, словно он отключился с открытыми глазами, а потом, раздраженно выдыхает и, потерев ладонью лицо, говорит: — Нет. Я, пожалуй, завтра лучше дома побуду. — Тебе что, плохо? — Нет. — А лицо такое, как будто плохо. — Хорошо мне, — усмехнувшись, отзывается Би и опускает на голову Цзяню подаренный Элментом венок. — Это я сегодня тоже… перегрелся. Пойдем: раз уж все разошлись, можем еду взять и на крыше поужинать, расскажешь, чем вы тут еще с Кролой занимались, да? — Ага. Цзянь, идя за ним, намеренно отстает на пару шагов и опускает голову, поправляя венок, который и так отлично держится, чтобы Би, если обернется, не увидел его лицо. Это, конечно, стыдобень редкостная. Это однозначно — привет, стокгольм. Но ничего поделать с собой не получается — неуместная радость, вызванная присутствием похитителя, входит в привычку.