***
Сухие раздражённые глаза бессмысленно уставились в размытый текст об актуальности творчества Шекспира в жизни современного человека. Кого это, блять, волнует? Медленно, снова без всякого смысла, стекла, которые, вроде бы, должны отражать душу, сейчас же отражающие лишь желание убить всех американских классиков своими руками, перемещаются по темной комнате: плакаты с моментами из «Игры престолов» (Джон Сноу, хватит смотреть так печально!); дурацкие фотографии и такие же рисунки на стене около стола; одежда сваленная на стуле, за которую обязательно вставит мама. Странно резкие очертания предметов напоминают, что пора бы уже снять линзы, но взгляд цепляется за светлое пятно в небе, и я мгновенно забываю об этом. Луна выглядит неестественно большой белой яркой. Я всегда верила в последовательность событий, находила предзнаменования в мелочах. Думаю, это хороший знак. Вспоминаю о незаконченном сочинении и о том, что встать завтра придётся на час раньше. Небесный спутник теряет своё очарование.***
Как известно, розовые очки бьются стёклами внутрь. Сижу на холодном полу, моё тело сотрясают беззвучные рыдания, а лицо и руки заливают разорванные надежды. Я даже рада, что слишком поздно осознала, что со мной происходит. Плавала в формалине, согретая липкими порывами сознания о свободе, собственной гордости. Это всего лишь глупая шутка. Я сейчас проснусь. Все, что окружает меня выглядит нереальным: жизнерадостные цветки на подстилке, где меня взяли силой, кажутся кощунством; холодный свет, который будто действительно источает, пробирающий до костей, мороз, врезается в убогие предметы этой убогой комнаты, создавая ощущение, что каждый миллиметр моего тела виден, распят. Думаю, такого эффекта он и добивался — нравилось видеть моё лицо, хоть какие-то эмоции на нем, руки в ссадинах, пытающиеся дотянуться до его горла, чтобы сломанными ногтями вскрыть вену, пульсирующую тусклой синевой. Это я тоже поняла не сразу и давала возможность наслаждаться моей ненавистью, отчаянием, беспомощностью. Теперь я действую умнее: резким движением вытираю слезы, когда слышу хлопок двери, скрываю ярость, кусая губы до крови, и отвращение, когда он дотрагивается до меня. Получается из рук вон плохо. Пытаюсь убежать, бессовестно оставляя тело на растерзание. К сожалению, оказалось что ему просто нужна я, сломленная или нет. Смотрю на конвульсии восторга, вызванные тем, что я пыталась расцарапать ему лицо.***
Резким толчком попадаю тушью в глаз и тихонько хнычу от боли. — Кло обещала забрать меня. — Милая, я думала, мы вместе позавтракаем. — Ну мам! Я уже опаздываю. Все, люблю тебя, обнимаю, целую. Девочка слюняво целует мать в нос и мчится к двери. Вихрь золотых волос проносится мимо, женщина улыбается.***
Большой розовый заяц печально смотрит своими глазами-бусинами. Действительно грустно наблюдать за мной без возможности отвернуться. Кайл принёс его однажды, сказал, что эта несуразно большая игрушка составит мне компанию. Наверное, это единственное, за что я ему благодарна. Заяц, я его так и называю, оказался отличным собеседником и стал моим единственным утешением. Если выберусь отсюда, обязательно заберу его с собой как трофей. Ведь он так же, как и я проводит дни бесцельно, его воля и разум заточены в недвижимой тяжелой оболочке. Вообщем, мы во многом похожи, поэтому большую часть времени я сижу на его плюшевых ногах и рассказываю о своей ноющей боли в голове, тянущей постоянно смутными воспоминаниями, который иногда взрываются искрами судорожных мыслей о свободе. Я читаю ему вслух книги, что приносит Кайл. Они конечно дурацкие, какое-то детское фэнтези, но хотя бы что-то. — Заяц, ты когда-нибудь задумывался о перерождении? Кло верит в это. Типо загробной жизни нет, твоя душа после смерти сразу переносится в другое тело, а все воспоминания о прошлой жизни стираются, ну может не все. А мне кажется, есть какой-нибудь мозг во вселенной, и он делает, что хочет, а на людей ему насрать, и мы сами создаём себе проблемы. Как бы Иисус, но как бы и нет. Но тебе, я думаю, все равно. Ты же как… Ключ в двери поворачивается внезапно и пугает до звёздочек в глазах. Только не это. — Ты разговаривала сама с собой? — снова это умильное выражение лица, с которого хочется голыми руками снять скальп. Я угрюмо молчу в ответ, но поднимаюсь на негнущиеся ноги. Хочу, чтобы этот обмудок видел, что мне все равно, что он сделает со мной. Я всегда буду подниматься на ноги. — Я вижу, ты любишь играть в молчанку. Пэнни, может ты обиделась на меня? — превосходство переливается в его грязно-серых глазах, расходится морщинками вокруг. Слова вызывают приступ глухой ярости.Смотрю в ответ так же пристально, хотя по коже идут неприятные мурашки от его огромных зрачков, в которых кажется можно утонуть. — Я обиделась на твою мать за то, что родила тебя когда-то — не узнаю свой голос, он низкий и хриплый. Лицо Кайла не меняется пару секунд, потом дергается губа, выдавая раздражение, и он снова глупо улыбается. - Рад видеть, что у тебя есть силы острить, но я пришёл сюда не за этим, - он улыбается ещё шире, почти счастливо, — Знаю, что вчера был немного груб с тобой, но сегодня я постараюсь исправить ошибку. Низ живота ответил болезненным стоном. В голове забились мысли, пока глаза неотрывно смотрели на приближающуюся опасность. Тело, подчиненное инстинктам уже готово было у нападению, внушало уверенность в силе своих слабых конечностей. Но горечь поражения прошлых попыток заставили вынырнуть из себя и осмысленно взглянуть в глаза Кайлу. В них волнами хлестало возбуждение, насмешка и что-то ещё. Мольба? Он взял меня за руку, ладонь была мокрой и тёплой, а второй потянулся к моему лицу. — Я так тебя люблю. Когда-нибудь ты поймёшь, что никто тебя так не полюбит, как я, Пэнни, — тихий шёпот, а в ушах бьют барабаны. Мешкает и внезапно понимает, что я не отвечаю ни чем и стою в таком же положении, не скидывая его рук.Глаза Кайла округляются, поднимаясь от сцепленных вместе рук на маску моего лица. Я тоже смотрю вниз и отрешенно думаю, что выглядит это отвратительно. А потом обнимаю Кайла. Кладу голову ему на плечо, вдыхая ненавистный запах одеколона с какой-то термоядерной мятой и цитрусом, руками обвиваю спину. Жаль, что не могу увидеть его лицо. Наверное оно по приобрело тупейший оттенок эмоций. Чувствую, как он сглатывает слюну и застывает, не зная куда деть руки. Ну, Кайл, ты же всегда знал, куда деть руки! — Ч-что ты творишь? — до смешного высокий голос действует на нервы. Не знаю, стоит ли отвечать, потому что пытаюсь справиться с рвотными позывами. Думаю о том, что было бы неплохо проблеваться прямо на него. Все таки решаю, что он догадается, что делать, и погружаюсь глубоко в себя, стараясь абстрагироваться от настоящего. Все моё существо чувствует отторжение, но мозг подхватывает родившуюся идею и, лелея её, захлёбывается надеждой. Тело будто на автопилоте, а в голове какой-то хлам, отчего становится смешно. Хихикаю себе под нос, Кайл выходит из оцепенения и обнимает меня в ответ. Чувствую, как ком поднимается все ближе к горлу. Секунды тянуться как столетия, и мне уже сложно сдерживать свое отвращение. Я мысленно успокаиваю себя, но его одеколон медленно проникает в меня, разливается по венам, делая ещё грязней, испорченней. Хотя казалось куда уж больше, но как говорится: «Бесконечность — не предел!» И снова смеюсь, но теперь уже про себя. Так любила говорить Эмилия. Любила… Будто она умерла. А может, умерла я? А Кло не права, и жизнь после смерти существует? Но почему тогда я попала в ад? Что я сделала такого, за что теперь расплачиваюсь? Вопросы, словно птицы, бьются о стенки мозга, и голова начинает гудеть. Вспоминаю, что до сих пор стою, обнимая самое мерзкое существо на свете, и резко сбрасываю его руки. Меня тошнит долго и мучительно. Сначала скудным завтраком, а потом желчью. Кажется, уже ничего в желудке не осталось, но тело все ещё сотрясают болезненные спазмы. Кайл нависает тенью, а потом срывается и хлопает дверью, даже не закрывая её. Я осознаю, что могу подняться, выбежать за дверь и кричать, кричать, кричать, чтобы весь мир услышал мою боль. Но сил хватает, только чтобы сделать жалкую попытку подняться на локти и вновь рухнуть вниз. Корчусь в спазмах, но уже не от рвоты. Отчаяние волнами накатывает на изнуренное сознание. Грудь горит, понимание своей ничтожности разрывает на куски. Слезы катятся из сухих глаз, рот кривится в гримасе непереносимой безысходности. Большой розовый заяц смотрит с сочувствием. Трясусь от крупной дрожи, понимая, что мне никогда не было так больно. Одеколон Кайла пропитал меня всю насквозь, и от этого ветки тернового венца затягиваются вокруг головы еще сильнее. Хочется разодрать запястья, чтобы все закончилось, чтобы я больше не вспоминала шуток моих подруг без возможности их больше услышать, глаз мамы, без возможности их увидеть, мягкость шерсти Паркер, без возможности её ещё когда-либо погладить. Я начинаю чесать руки, пытаясь нащупать пульс, не зная до конца зачем: чтобы убедится, что я до сих пор жива, или чтобы убить себя. Царапаю по коже, напоминающую девственный первый снег, под которым лежит грязная бренная земля. Хлопает дверь, через мгновение похолодевшие руки раскрывают рот и проталкивают таблетки. Кайл придерживает меня за голову и вливает воду, а я чувствую, что сейчас захлебнусь, то ли от продолжающихся рыданий, то ли от того, что не успеваю проглатывать воду. Откашливаюсь и падаю на пол, уже не чувствуя ничего. Вода льётся по щеке, медленно стекая в ушную раковину, пока Кайл прижимает мою голову к груди и что-то говорит. Капля продолжает течь по ушному каналу, и я зябко ёжусь, но не потому что Кайл целует меня в висок, а его слова становятся более различимыми. — Как я мог, Пэнни, что я сделал с тобой, Пэнни, милая, что я делаю, я не хотел этого, не так, Пэнни… Он продолжал и продолжал, а я смотрела мутными глазами на его пылающие щеки, на глаза полные слез, на дрожащий рот и ненавидела то, как он произносит моё имя. В оцепенении думаю о том, что же случилось такого, что он так раскаивается, а потом увидела ужас на его лице и в недоумении проследила за его взглядом. Правая, или левая? рука будто вспорота, кровь ручейком стекает на пол, растекаясь уродливым пятном на таком же уродливом ковре. Я успела! Последняя мысль в голове затухает, как умирающий закат.