Состаришься со мной?

Grow old with me Let us share what we see Oh the best it could be You and I 

Ввалиться домой после непонятно на сколько затянувшейся смены было сродни вознесению на Небеса. Солнце уже опустилось за горизонт, и его последние отсветы красили по-осеннему холодные облака в лилово-сиреневый с розовой каёмочкой по самому пушистому краю. Александр Фелл скинул с плеч бежевое шерстяное пальто и водворил его на крючок крохотной прихожей. Сразу за ним, закрыв дверь на замок, стоял Антон, которого все уже привычно называли Тони, и разматывал со своей шеи песочного цвета шарф. В клетку. Шарф, конечно, был Сашин, но у Тони даже не было желания поворчать на этот счёт, да и, чего греха таить, он всегда был мерзлявым. Гавриил, муж Вельзи, самодовольно заявлял, что Кроули – самая натуральная гадюка, и этот факт был одним из его аргументов. И Тони, и Саша давным-давно перестали с ним спорить, тем более, что первый действительно был той ещё сволочью и змеёй. Они скинули верхнюю одежду и прислонились к стене, плечом к плечу. Тони тут же съехал вниз, на пол, и Саша не замедлил присоединиться к нему. – Блять, – вздохнул Тони, запрокидывая голову назад и стукаясь затылком об стену. – Блять, – согласно кивнул Фелл и прикрыл глаза. Смена у обоих выдалась действительно тяжёлой, и сил не было даже на то, чтобы встать с пола и сходить в душ, так что с минут тридцать они молча сидели рядом, едва касаясь друг друга пальцами безвольно лежащих ладоней. Затем Тони всё-таки смог оторвать задницу и, кинув усталое «сходи в душ, я пока пожрать погрею», удалился на кухню. Ужинали в молчании, едва касаясь друг друга локтями и чуть улыбаясь случайным толчкам в бок. Когда Саша, прикончив тарелку, устроил свою голову на его остром плече, Тони почувствовал полное, беззаветное счастье. Они были дома. Саша громко зевнул и обнял любимого за худую талию, и тот в ответ невесомо коснулся губами влажной макушки. – Иди в постель, я в душ и приду, – шепнул Кроули, прижимая Сашу к своему боку. – Не хочу никуда идти, – сонно пробормотал он, потираясь виском об острое плечо. – Вечность бы так сидел. Тони тихо рассмеялся, отстраняясь. – Ну всё, пора, а то мы так никогда не ляжем. На самом деле, у Кроули были немного другие планы на этот вечер, переходящий в ночь. Поэтому, наскоро ополоснувшись и убедившись, что Саша отрубился, едва коснувшись головой подушки, он взял лист бумаги, честно стырил из кармана бежевого пальто ручку, сел за предварительно тщательно вытертый кухонный стол, поджав под себя правую ногу, и открыл в телефоне заметки. Мысленно погладив себя по голове за продуманность, Тони глубоко вздохнул, снова покосившись в сторону спальни. Он смертельно устал за сегодня, но оставалось ещё одно дело, возможно, самое важное за весь день. По белой бумаге побежали аккуратные мелкие буквы, похожие на нанизанные на леску бусины. «Саша, у меня не так уж много времени, пока ты, трудоголик дурной, спишь после работы, а меня не свалила усталость прямо рядом с тобой. А я не хочу, чтобы ты спал один. Ты нос смешно во сне морщишь, как чихать собрался, не хочу такое пропускать. Но – надо написать. Мы никогда не говорили об этом, но ты – самый важный человек в моей жизни. Самый близкий и родной. Мы никогда не говорили об этом, потому что нам не нужны слова, и никогда не были нужны.  Мне кажется, я пропал тогда, когда увидел в первый раз твои глаза. Я оставлю банальные сравнения с небом, морем и ангелами, потому что я тогда увидел в них нечто большее, чем неземной цвет. У тебя в радужке отпечаталась вся Вселенная, и я нашёл там отражение себя. Я увидел настоящего человека – сильного, доброго, не сдавшегося, даже пройдя через дерьмо, не потерявшего веру в жизнь и в людей, несмотря ни на что. Кант когда-то описал пять доказательств существования Бога (не считая его собственного, шестого), а как по мне, так единственное неоспоримое доказательство – свет в глубине твоих глаз. В нём есть что-то божественное, однозначно. И я, ты знаешь, не верю в любовь с первого взгляда. Хрень собачья и розовые сопли. Разве я мог подумать тогда, что через шесть лет окажусь там, где я сейчас? Мы узнавали друг постепенно, как входят в холодную воду, открывая купальный сезон. Мы ведь встретились уже взрослыми, уже с грузом прошедших лет за плечами, уже запятнанными психологическим дерьмом. Каждый из нас не раз проходил через то, что должно было его сломать, но вставал снова и шёл дальше, еще сильнее прежнего. Мы будто всю жизнь шли навстречу друг другу по терновым шипам, спотыкаясь и падая. И теперь, когда мы, наконец, нашли друг друга, я бы не хотел больше идти один. Я хочу идти вместе, плечом к плечу, встречая все невзгоды, не боясь, зная, что ты всегда поддержишь, когда станет плохо, подхватишь, когда я оступлюсь, обнимешь после тяжёлого дня, и все беды будто отступят разом, потому что нет того, чего мы не смогли бы вместе. Я не влюбился в тебя, как нырнув в омут. Я просто понял в какой-то момент: «О. Я люблю его». И это не было каким-то открытием или новостью. Мне иногда кажется, что мы, каким-то непостижимым образом, были всегда и любили всегда, потому что это чувство – оно будто жило во мне с самого рождения, просто я не знал о нём. А оно жило где-то под пятым ребром слева, свив гнездо рядом с межрёберным нервом, забравшись промеж внешнего и внутреннего слоя мышц, и ждало тебя. И, наверное, то, что мы встретились уже взрослыми, было хорошо. Конечно, миленько слушать рассказы про любовь со школьной скамьи и на всю жизнь, но мы были из другой оперы. Побитые жизнью, с застарелыми ранами, со своими взглядами, страхами, шрамами. С тайнами за душами, со скрытыми слезами. Потому что изначально мы не были идеальным механизмом. Мы скорее были похожи на старую сковородку и такую же доисторическую крышку. Где-то заржавленные, потемневшие, с выбоинами, вмятинами и выпуклостями. Где-то надтреснуто, где-то ударено, и от того – уникально. То, как мы постепенно притирались друг к другу, привыкали, раскрывались, словно снимая с себя слой за слоем, оставаясь, в итоге, совершенно обнажёнными друг перед другом, глядя на одни голые души – вот в чём был смысл. Наш путь не был простым, он был весь усеян острыми камнями, и это было тревожно и страшно – не оттолкнут ли тебя, не вгонят ли в спину нож, откроются ли в ответ, примут ли, полюбят ли такими, какие есть. Потому что нас обоих уже отталкивали, били, отвергали. Находили слабые места с обманчиво-нежной улыбкой, а потом били по ним ногами. Откуда мы могли знать, что в этот раз будет иначе? Однако мы откуда-то знали и упорно тянулись друг к другу, как трава к солнцу, и познавали друг друга медленно, тщательно, с макушки до пят. Принимали друг друга – иногда с улыбкой, иногда с осторожностью, иногда с недоумением, но всегда принимали, и через принятие друг друга принимали и себя самих. Мне так страшно было открывать тебе свои слабые места, что я до последнего пытался оттолкнуть, огрызнуться, убежать, нахамить. А ты осторожно, не торопя, мягко разворачивал мой кокон и находил самые правильные слова. Возможно, это одна из лучших твоих способностей – подбирать нужные слова. И я, в конце концов, сдался. Не мог не сдаться. Я стоял перед тобой как обнажённый, со всеми слабостями и изъянами напоказ, с душой наизнанку, и ждал, зажмурив глаза. Ждал, когда ты ударишь меня. Ты тогда подошёл молчаливо ближе и обнял, закрывая ладонями мои застарелые шрамы. И вот в тот момент мне стал кристально ясен смысл всего этого. Смысл был в том, чтобы знать все самые болезненные точки, самые чувствительные места, самые слабые жилки, и не бить по ним, а закрывать своими руками от других. Смысл был в том, чтобы найти равного себе, найти такого же бойца, как ты сам, того, с кем ты будешь готов пройти всю жизнь рука об руку, плечом к плечу, того, кого будешь уважать и восхищаться, и кто будет восхищаться и уважать тебя в ответ. Мне так не хватало этого до тебя, и я даже не осознавал этого. А мне просто нужно было, чтобы когда я протягивал руку к ней тянулись бы в ответ. Мне нужен был дом, которого у меня никогда не было. Кому, как не тебе, знать, что все люди подсознательно ищут то самое домашнее тепло, ведомые внутренними детьми, что живут глубоко в каждом из нас. Кому, как не тебе, знать, что брошенные жаждут попасть, наконец, домой, как никто более, даже если никогда этого дома не знали и понятия не имеют, как он должен выглядеть. Ищут вслепую, на ощупь, тычатся по углам, как новорождённые котята, реагируя на каждое проявление тепла к себе как на то самое и обжигаясь раз за разом. Многие так и мыкаются до конца жизни, но мне повезло. Мне так сильно повезло, что я до сих пор не знаю, чем заслужил это. Я нашёл свой дом, когда я нашёл тебя. Ты – мой дом, Саша. И сейчас я, наконец, дома, потому что мы вместе, и я хочу, чтобы так было всегда. Я хочу, чтобы мы прошли плечом к плечу через всю жизнь, даже если весь мир будет против нас. Я обещаю всегда бороться за нас, чего бы это ни стоило. Я обещаю защищать тебя от всего на свете, хотя знаю, что не смогу укрыть от каждой беды, но я буду стараться. Я обещаю никогда не отворачиваться от тебя и никогда не отталкивать, даже если не буду понимать. Я обещаю принимать тебя таким, какой ты есть, и пытаться понять тебя и твои интересы. Я обещаю беречь тебя и нас. Я обещаю иногда готовить тебе самые вкусные завтраки на свете и напоминать про ужин, когда ты забудешь про него после смены. Я обещаю успокаивать тебя после кошмаров и обнимать после тяжёлого дня. Я обещаю иногда ходить с тобой в кино на самые идиотские в мире фильмы, запасясь чипсами из круглосуточного, потому что так дешевле. Я обещаю вместе с тобой заниматься всей этой мелкой домашней рутиной, потому что мне, если честно, в радость. Потому что это то, что люди делают дома, знаешь Нашим вторым домом стала наша работа, и я рад, что мы не просто пара влюбленных, но и товарищи, друзья и коллеги. Быть «просто влюблёнными», как по мне, вообще жуткий бред, потому что для меня мы – это большее, чем романтика. Намного большее. Всё романтическое, что есть между нами, выросло на фундаменте из товарищества, дружбы и братства. А здание с таким фундаментом очень сложно разрушить. Лично я рассчитываю на никогда. Что касается работы, то наша работа – это наше призвание, и, на мой взгляд, тебе она идёт особенно. Ты ответственный, уверенный, ты готов учиться всему новому, легко схватываешь, ты такой сострадательный, но в нужный момент будто отключаешь эту функцию, оставляя один холодный разум. Я так не умею. Но что я точно знаю, так это то, что и в работе мы дополняем друг друга, действуя слаженно, как единый механизм. Меня всегда поражало, что, когда мы сосредоточенны, мысли будто напрямую передаются от меня к тебе и наоборот, минуя словесную форму, ведь, стоит одному из нас подумать о том или другом действии, как второй уже подаёт необходимый инструмент. И я счастлив, что, кроме всего прочего ты – мой коллега. Я верю, что мы сможем достичь непостижимых высот вместе, что впереди нас ждут ещё годы и годы бесконечной войны на том фронте, что именуется нашей профессией. И я обещаю стараться не подвести тебя на нём. Я обещаю быть с тобой и в счастье, и в трудностях, и в болезнях, и в здоровье. Потому что – я никогда не говорил этого – я люблю тебя. Любым. Разозлённым, отчитывающим меня за какую-то дурость. Задыхающимся от хохота, не в силах остановиться, сгибающегося от смеха пополам. Сияющего изнутри от счастья так, что твоей улыбкой можно осветить небольшой город, а от уголков глаз лучатся морщинки. Уставшего, грязного и взмокшего после работы, молчаливо падающего на стул безо всяких сил. Потерянного, когда я заглядываю в глаза и вижу – смена не прошла без дерьма. Работающего, сосредоточенного и собранного, с твёрдой рукой и ясным взглядом. Лидера. Спящего, расслабившегося у меня под боком в ворохе одеял. Только проснувшегося, с помятым лицом и гнездом на голове, тёплого и разморённого. Готовящего нам завтрак, домашнего и неторопливого. Уплетающего что-то из вкусняшек, что я тебе принёс, пачкая губы и кончик носа. Болеющего и от того капризно прячущегося в одеяло, пуская сопли. Держащего в руках железный прут в готовности убить за нас двоих, сверкая сталью в глазах. Стонущего подо мной и на мне в горячке секса. Краснеющего ушами от волнения (до сих пор!). Тяжело дышащего на нашей постели, приходящего в себя после вспышки эйфории. Сильного и слабого. Любого.  Может, это прозвучит как совершенно сентиментальное дерьмо (это всё ты со своими фильмами по ночам), но я бы хотел вместе с тобой стать семьёй, достигнуть зрелости, а затем состариться, став ворчливым гадким дедом (а я им буду, я уверен). А потом уйти с тобой в вечный закат. Я не знаю, кончается ли жизнь там, за горизонтом, но почему-то уверен, что мы были всегда и будем, и наша любовь будет жить, пока жив мир. Что-то я расчувствовался окончательно. Но я не смог иначе. Я люблю тебя, Саша, и обещаю любить всегда, принимать любым, лишь бы чувствовать то же самое в ответ. К сожалению, не могу обещать золотых гор, спокойствия и идиллии, потому что у нас так просто не бывает. Но что я обещаю точно, так это то, что я всегда буду на нашей стороне. И, может быть, немного расстроюсь, если ты сегодня не пойдёшь со мной в KFC. Тони». Кроули улыбнулся ещё шире, не в силах подавить наполняющий его изнутри свет и восторженную эйфорию. Будто бы, выплеснув на бумагу все свои чувства к Саше, он осознал их ещё сильнее, и всё его нутро трепетало и восторгалось тем, как сильно он любил это существо. Тони вылез из-за стола, потягиваясь – прошёл почти час, – и спрятал лист в конверт. Затем сунул ручку обратно в карман Сашиного пальто, а конверт – поглубже в сумку, прямо к чёрной бархатной коробочке, и тихо вошёл в спальню, едва сдерживаясь, чтобы не сгрести любимого в объятия сходу. Саша не слишком жаловал тех, кто его будит.  Фелл сопел в подушку, лёжа на боку, разложившись почти ровно посередине кровати. Лицо его во сне расслабилось, и Тони залюбовался аккуратным профилем, освещённым лишь тусклой луной. Нужно задёрнуть шторы. Кроули подошёл к окну, и комната погрузилась в темноту. Он осторожно нырнул под одеяло, ощущая тепло тела Саши и то, как он нагрел собою постель. Родной и домашний, Фелл мирно лежал совсем рядом, и Тони не удержался, укрыл их обоих и обнял Сашу со спины. Он едва мог дышать от переполнявшей его нежности, и поцеловать сначала линию челюсти, потом пульсирующую вену и завершить свой путь на задней части шеи, прямо там, где кончались мелкие короткие кудряшки, было жизненно необходимо. Саша поморщился и приоткрыл глаза, почувствовав чужую горячую тушку рядом. – Мм... Тони? Ты долго... – Я знаю, – шепнул он, утыкаясь носом в светлые волосы на затылке. Те были ещё чуть влажными и пахли шампунем. Тони умиротворенно вздохнул и обнял возлюбленного крепче, снова целуя, а затем потираясь носом о шею, не в силах скрыть счастливую улыбку. – Ты чего? – Саша обернулся к нему, заспанный и растерянный, и улыбнулся тоже, увидев светящееся от счастья лицо Тони. Тот незамедлительно поцеловал его в уголок рта, пробуя улыбку на вкус, а затем оставил прикосновение на лучиках морщинок у уголков глаз. Он так чертовски сильно любил Сашу, что не было сил терпеть, и то, что тот отвечал ему взаимностью, было высшей благодатью. – Эй, – он засмеялся, немного хрипло спросонья, – что за приступы нежности? – Не нравится? – Тони смотрел в его глаза и не мог оторваться. – Нравится, – Саша поцеловал острую скулу, потом выпростал руку из-под одеяла и ласково погладил рыжие кудри. Тони прижался к его запястью губами. – Давай спать? Кроули согласно кивнул. Они оба слишком устали за этот день, а он хотел бы, чтобы завтрашний прошёл идеально, так что вытянул свое длинное тело вдоль Сашиного и потеплее укрыл их обоих, устраивая свою руку на его мягкой талии. Фелл молча накрыл его ладонь своей и закрыл глаза. – Я люблю тебя, – на грани слышимости шепнул Тони, прижимаясь носом к чужой шее. Но Саша всё равно услышал. Он не знал, что случилось, но счастье, которое исходило от Тони, окутало его коконом и наполнило доверху, как сосуд. – Я тебя тоже, дорогой. И они оба провалились в сон до самого рассвета. Завтра Саша, придя после операции в ординаторскую, обнаружит на своём столе запечатанный конверт с надписью мелким почерком «А. З. Феллу». Прямо на стол возле конверта будет приклеен ярко-жёлтый стикер с едва различимым неопытным глазом «У меня срочная, дошик на третьей полке снизу. Говяжий мой! Тони». А Саша улыбнётся, чувствуя, как маленькая коробочка красного бархата, почти такая же, как та, что сейчас лежала в сумке Тони, приятно оттягивает внутренний карман. Они были совершенно по-дурацки счастливы.