Потерянная тетрадь

Воскресенья ленивы, как и всегда. В городе холодно, снежно, батареи топят на полную — но не справляются, так что мы выуживаем из шкафов вязаные носки, которые Баки присылает бабушка; теплые штаны, толстовки тоже идут в ход. Баки даже обвязывается шарфом, и теперь похож на идиота — больше, чем обычно. Мы смотрим по телеку какие-то вечерние шоу — ведущий задает вопрос, и ответить нужно как можно быстрее, — выкрикиваем что-то невпопад, первое, что приходит в голову, типа: — Столица Хренландии? — Артишок! — Оранжевый! Это глупо, но очень весело. Мы с Баки сегодня обосновались в его комнате — я зашел за липкой лентой и остался, потому что у него как-то... хорошо, в общем. Музыка играет правильная, верхний свет не горит, поэтому отчетливо видно, как из фонарей на нашей стороне улицы вылетают тысячи белоснежных мотыльков — сразу мертвыми — и ложатся на землю. Баки дрыгает ногой в воздухе как школьница. И сидит на подоконнике как школьница. Мне непременно нужно ему об этом сообщить, но для этого придется открыть рот, прочистить горло, напрячь связки: мы так давно молчим, что я не уверен, что еще помню, как разговаривать. Скажу ему позже, если не забуду. Обязательно скажу. — Погляди! — Он машет рукой в сторону окна, а сам смотрит на меня. — Там машина для чистки дорог застряла в снегу! Такое грешно пропускать, поэтому я с разбегу плюхаюсь коленями на кровать, а локтями упираюсь в подоконник, во все глаза глядя, как из-под колес грузовика фонтаном вылетает грязный снег. Баки кладет руку мне на плечо, наваливается, кивает, смотри, мол, не зря вставал. Меня ведет. Всего лишь мгновение, но я парю в космосе. А потом Баки убирает руку, уходит, забирая с собой щекотное дыхание в шею и шепот на ухо: — Ну же, давай, выкрути вправо... Машина выезжает из снежной ловушки. Я ухожу к себе. Меня бесит, что он никогда не закрывает за собой зубную пасту, бесит, что он врубает музыку на всю квартиру, бесят его футболки с дебильными надписями, бесит его пристрастие к комиксам, его длинные волосы, хмурая отрешенность. Большую часть времени я отношусь к Баки нейтрально, но порой меня охватывает первобытная ярость такой силы, что будь у меня на загривке шерсть, она встала бы дыбом. И в такие моменты мне хочется повалить его на пол, вмазать ему пару раз, сказать что-нибудь грубое, колкое. Хочется дать выход этому сумасшествию. Он бесит меня неистово. У всякой истории есть начало. В любой книге есть завязка, с помощью которой читателя вводят в курс дел. Никто не станет рассказывать историю с середины, потому что получится дурость — никакой интриги, время скачет туда-сюда, все путается. Людям нужна структура. А мне — нет. У меня есть тетрадка и карандаш, есть слова, есть свободное время и привычка копаться в себе. Вполне похоже на стартовый набор графомана. Я не могу сочинить историю, надо которой будут рыдать миллионы, поэтому просто пишу заметки о своей жизни. Они не выжмут слезу, не заставят смеяться. Ничего не потеряешь, не прочитав их. Но мне кажется, что я многое потеряю, если не запишу. Как вспомнить потом, через много лет, какого цвета был облупившийся лак на ногтях у Нат, или в какой позе спал Баки? Как мы дали клятву, будто гребаное тайное общество извращенцев, — три дня, а потом мы никогда не вспомним, что это было. Три дня, которые давно закончились. Я нарушил договор, пусть и мысленно, но мне не дает покоя — вспоминает ли Баки? Думает ли он о том, что было, когда касается меня? Случайны ли эти прикосновения? О чем помнит Наташа, мне наплевать. Сейчас зима, которой еще не бывало. Прошлая зима тоже была такой, но по другим причинам. *** Она ввалилась к нам без звонка. Написала за два дня, что будет в городе, я ответил, что, мол, неплохо было бы встретиться, и забил. А она пришла. Скинула мне в руки кожанку, слишком тонкую для декабря, и прямо в ботинках отправилась в гостиную, оставляя за собой мокрые следы, на ходу взбивая красные волосы и покачивая крутыми бедрами. Баки поднял брови, вздохнул и пошел за ней. Это случилось внезапно. Мы смотрели какую-то чушь по телеку, пили пиво и изредка перебрасывались парой слов. Вот я отвлекся, чтобы поставить пустую бутылку на стол, вот поворачиваюсь к Баки, чтобы прокомментировать его глупую шутку, но так и замираю с открытым ртом: Наташа целует его, и сразу понятно, что этот поцелуй приведет к чему-то такому. Ее губы, накрашенные красным, оставляют на Баки отметины, похожие на кровавые раны. Мне хочется уйти, незаметно раствориться в темноте и тишине своей комнаты, но я могу только пялиться на этот пошлый, отвратительно пошлый поцелуй. — Не тупи, — Наташа оторвалась от Баки и повернулась ко мне, — иди сюда. И протянула мне руку. Я посмотрел на Баки, прежде чем взять ее: он был озадачен, но все равно кивнул. Кажется, я горю, но стоит мне коснуться Наташи, я понимаю, что она куда горячее меня. Теперь мы с ней целовались, а Баки смотрел. Я чуть приоткрыл глаза, чтобы поймать его взгляд. В голове носился рой вопросов — что это? Секс втроем? Или мы полижемся, а потом разойдемся? Чем это закончится, как? Нужно же установить какие-то правила? Нужно? Черт, почему я к такому не готовился? Но думать некогда, нужно решаться, и я даже не удивляюсь, когда Наташа отстраняется и мягко толкает меня к Баки, который встречает меня поцелуем на полпути. Я раньше никогда не целовался с парнями, а тогда чувствовал себя обманутым — после стольких лет уверенности в том, что мужские губы вызовут у меня рвотный рефлекс, я возбуждаюсь. Не так, как от поцелуя с Наташей, не плавно, а моментально; член становится каменным, приходится положить на него ладонь, сжать. Гортанный смех Наташи доносится до меня как сквозь толщу воды. — Стив, никогда бы не подумала, что ты из этих! Ох, мальчики, как горячо... Мне плевать. Я целую его — это правильно. Потом мы вылизывали Наташу, сталкиваясь языками, прерываясь на поцелуи. Она кричала, глядя на нас безумными глазами, шептала что-то, а когда Баки одной рукой стащил с себя штаны вместе с трусами, она улыбнулась и облизнулась. Похотливая кошка, думал я, похотливая, грязная, порочная. Слава богу. Член Баки был короче, чем мой, но незначительно, может, на пару сантиметров. Я отметил это, жадно наблюдая, как его головка входит в Наташу — медленно, но неумолимо растягивая ее. Наташа извивалась, пытаясь то насадиться, то слезть, и Баки не выдержал: — Подержи ее, ерзает, вставить не могу. Не знаю, почему я послушал его. Зашел за спинку дивана, положил Наташе руки на плечи, спустил их ниже, на грудь, сжал, стиснул соски дрожащими пальцами — она выгнулась и застонала. Останавливаться на этом было глупо, так что я положил левую руку ей на бедро, надавил, прижимая к дивану, а правой принялся массировать клитор. Наташа застонала, и Баки продолжил вторжение. Я двинулся дальше, раскрывая ее для его члена. Она была бесстыдно мокрой. Его член, входя, касался моей ладони, и я сжал его, направляя. — Господи, мальчики, вы невероятные, — едва слышно шептала Наташа, пытаясь глотнуть воздуха. Баки вошёл в неё до конца и замер, поднял лицо, посмотрел мне в глаза. Я перестал дышать, а потом он начал двигаться, не отводя взгляда. Это было... будто он делал это со мной. Я почти физически его чувствовал. — Стив, сядь на спинку дивана, ну! Я сел, и она повернула голову, ловя губами мой член, насаживаясь на него горлом. Мне было хорошо, и я снова взглянул на Баки — он во все глаза следил за нами, не прекращая движений. Наташа двигалась синхронно с его членом, и я снова потерялся в иллюзии, будто это происходит между им и мной. Только между нами. Он увеличил темп, и я, не задумываясь задвигал бёдрами быстрее, трахая Наташу в рот. Ей это явно нравилось: она мастурбировала, насаживалась на оба члена, стонала — и ее стоны отдавались чудесными вибрациями. Кончила она быстро. Мы с Баки попробовали продолжить, но она лишь отвернулась: — Не могу больше, мне надо отдохнуть. Подрочите друг другу. Наверное, этому нет объяснений, кроме того, что Наташа была ведьмой, иначе как бы ещё мы без раздумий протянули друг к другу руки? Его ладонь на моем члене, моя на его. Быстрые отточенные движения. Мы отпустили себя, мы смотрели друг другу в глаза, стонали, а потом Баки притянул меня к себе и поцеловал. Он шептал мне в губы что-то непонятное, но я и не пытался вслушиваться. Кончая, мы не разорвали поцелуя. Мы уснули втроём, голые, притиснутые друг к другу на раскладном диване в гостиной. *** Утром едва я успел открыть глаза, как Наташа уже дрочила мне — и Баки. Он был сонный, но явно довольный. Мы синхронно потянулись к ее клитору. Мастурбировать Наташе в две руки было очень горячо — скользкие пальцы Баки массировали клитор, мои трахали ее. Наше смешанное дыхание — сбивчивое, тяжелое — звучало безумно громко. Заглушал его только бешеный стук моего сердца. Сначала кончил Баки. Через пару секунд он уже вылизывал Наташу. Мне вдруг ужасно захотелось войти в неё. — Баки, подвинься, — я встал на четвереньки между ее расставленных ног. Он уступил мне, и я вошёл резко и до конца. Наташа выгнулась, зажимая рот ладонью. Трахать ее было сладко, она была узкая и горячая, плотно сжимала меня. Баки занялся ее сосками — выкручивал их, лизал, прикусывал. Как тут не сойти с ума? Наташа кончила, и я вышел из неё, пробежался ладонью по члену и задрожал от удовольствия, выплескиваясь ей на живот. Пару капель отлетели дальше, прямо Баки на щеку. Я замер. — Иди сюда, — притянула его Наташа, сцеловывая мою сперму с его лица. Господи Боже, я слышал, как приветливо для нас распахнулись врата ада. *** — Ну что, обсудим? Наташа мотала в воздухе ногой в пушистом зеленом носке. Мы с Баки переглянулись. — Чего притихли? Не понравилось? — Понравилось, — я подал голос. — Значит, нам нужно принести клятву, — она склонилась над столом, который был заставлен подобием завтрака: сыр, молоко, хлопья и пиво. — У нас есть три дня, в которые мы можем трахаться как нам только в голову придет, а потом я уеду, и мы обо всем забудем. Сделаем вид, что этого не было. Не хочу усложнять, не хочу потом обсуждать это. Идёт? — Идёт, — говорит Баки. Я киваю. Вот так просто. Три дня, которых будто не было. Три дня сумасшествия, удовольствия, болезненной необходимости друг в друге. Три дня секса, откровенного и свободного. Только три дня. Вечером, после пары бутылок пива на каждого и наполовину выпитого рома, мы уселись на пол — голые и пьяные. — Правда или действие? — Правда, — предсказуемо ответил Баки. — Ты до этого трогал парней за член? — Нет, — Баки развёл руками. — А хотелось? — Это уже другой вопрос. Стив, — он повернулся ко мне. — У тебя был секс втроём? — Ага. Я и две второкурсницы в том году. Самое обидное, что я нифига не запомнил. Пить надо меньше. — Надо, — согласилась Наташа, отхлёбывая пива. — Ты за этим пришла к нам? Сразу знала, чем закончится? — задаю вопрос, мучивший меня весь день. — Надеялась, — она встаёт, отходит к окну, прижимается грудью к холодному стеклу. Второй этаж, темно, ее отлично видно с улицы, но плевать. Она прогибается, выставляя себя напоказ, приглашая. — Давай завяжем тебе глаза, а ты угадаешь, кто из нас в тебе? — я сам смеюсь над своей шуткой. — Давай, — серьёзно соглашается Наташа. Повязкой служит тонкое кухонное полотенце. Когда приготовления закончены, я толкаю Баки в сторону окна. У него, конечно, уже стоит. В те дни мы всегда были готовы. Он вставляет член, не касаясь Наташи руками. Мастерски. Трахает ее размашисто, не жалея. — Стив, — кричит она, — это в твоём стиле. Баки берет ее за горло, чуть сжимает, не сбавляя темпа. Она колотит по стеклу, и я подхожу посмотреть, что происходит внизу — а там... город замер, стыдливо занавесив шторы соседних домов и потупив взор фонарей. Красиво, черт. Как тогда было красиво! Снег падал на уличную соль, на вывески, на редких прохожих, по самые носы закутанных шарфами. Если бы они только оглянулись, то непременно увидели — ничего, собственно, особенного. Банальный перепих. Самый обычный пьяный секс, казавшийся мне тогда чуть ли не магическим ритуалом. И пока я вглядывался в зимнюю ночь, Баки кончил. Видимо, раньше Наташи, потому что я услышал, как он окликает меня: — Стив, принимай эстафету. Дама не успела. Мне нужно было мало: вид Наташи, прижавшейся сосками к стеклу, ее оттопыренная задница, нетерпеливо гуляющая из стороны в сторону, да пара движений рукой по полувставшему члену, и вот я уже пристраиваюсь к ней сзади и продолжаю то, что начал Баки. Но почему-то, кончая, совсем не чувствую удовлетворения. *** Наташа снова уснула на диване, а я ушёл в свою комнату. Захотелось выдохнуть, переварить случившееся. Эйфория понемногу оставляла меня, лишая случившееся яркости и радости. Я сидел на кровати, переставляя туда-сюда по подоконнику ракушки, привезённые с побережья Испании, фоторамки, в которых навсегда застыли в улыбке лица родителей, билеты в кино столетней давности, фигурки героев видеоигр, россыпь ручек всех цветов радуги. Это монотонное занятие полностью поглотило меня, позволив не думать ни о чем. Это было приятно. — Эй, — Баки выглянул из-за двери, отчего-то не решаясь зайти. — Можно? Я кивнул, наблюдая, как он проходит, садится рядом со мной на кровать. Он делал так раньше сотни раз, но это никогда не казалось мне чем-то таким, интимным, интригующим. Я уже тогда почувствовал, что добром это не кончится. — Слушай, — он еле ворочал языком из-за выпитого. — Мы же не геи теперь? Никак не пойму... дрочили же друг другу. Мне понравилось. И целовались. Тоже было круто. Стив, мы не геи? Он выглядел таким потерянным, что захотелось погладить его по голове. — У тебя на Наташу стоит? Стоит. Значит, не геи. Не заморачивайся. Три дня, а потом как будто не было, ага? — Ага. Я знал, что он меня не слушает. Он пялился на меня, но едва ли понял хоть слово из того, что я сказал. — Я хочу... ох черт. Можно я тебя поцелую? Глупый вопрос. Что я должен был ответить? Я не знаю. Я только смотрел на его приближающиеся губы — пухлые, с маленькими шрамом на нижней — и совершенно забыл, как дышать. Его язык облизал мою верхнюю губу, вторгся в мой рот, глубоко, жадно. Я отвечал ему не менее неистово. Женские стоны — музыка. Мужские — откровение. Я осознал это, услышав, как стонет Баки, едва слышно, низко, так, что этот звук отдавался вибрацией в его горле, которое чуть сжимала моя рука... Тогда, в те три дня, я не анализировал происходящее и свою реакцию, а просто проживал все до последней секунды. Зато потом у меня было достаточно времени, чтобы думать и вспоминать, пытаться разглядеть в этом поцелуе двойное дно. Я придумывал сотню сценариев окончания вечера, от самых романтичных до развратных, потому что закончить такой вечер Баки, шумно блюющим в ванной, просто было нельзя. У нас оставались сутки. *** День прошел как-то обыденно. Мы занимались сексом — сначала в душе, потом на полу кухни. Я обнаружил, что из еды у нас остались консервы с кальмарами и наполовину съеденный апельсин, поэтому было решено совершить поход в магазин. Снежная вуаль за окном трепетала, размывая четкость изображения мира, ставшего нам чужим. Наташа и Баки никак не могли собраться, спорили, ржали, пытались поделить остатки апельсина... я терпел минут десять, а потом плюнул, оделся и, вооруженный списком, отправился в ближайший магазин. Когда за спиной захлопнулась дверь подъезда, я вздрогнул. Мне отчего-то стало не по себе, словно какое-то предчувствие не давало мне покоя. Я шёл по улице, оглядываясь, казалось, все знают меня, различают, кто я такой, даже несмотря на тщательную маскировку: шапка с помпоном, шарф до самого носа, объёмное дутое пальто. В очереди на кассу передо мной стояла девушка, она улыбнулась мне, что-то спросила, но я ни звука не разобрал за шумом пульса в ушах. Уже достав ключ от квартиры, я замер, не решаясь открыть. Что это было? Страх, знание, предчувствие? Я не понял тогда, не понимаю и теперь. В квартиру я вошёл бесшумно, застыл, прислушиваясь. В комнате Баки была какая-то возня, оттуда доносились звуки. Я поставил пакеты на пол, скинул обувь и верхнюю одежду, аккуратно прошёл вглубь и замер перед приоткрытой дверью. Они занимались любовью. Мы втроём — трахались, пошло, грязно, пуская в ход члены, руки, языки, грязные словечки, добывая из Наташи крики. Они — любили друг друга в банальной миссионерской позе. Наташа подавалась навстречу Баки, который входил в неё размеренно, не спеша; который уткнулся носом ей в шею; который поднял голову, нашёл ее губы и поцеловал так аккуратно и сладко, что у меня заныло сердце. Наташа приоткрыла рот, из которого вырывались едва слышные вздохи. По её губам блуждала улыбка. Я стоял и смотрел на это как какой-то извращенец. Даже возбудился, ясное дело. Глядя на зад Баки, который ритмично напрягался и подавался вперёд, хотелось выть. Какого черта в школе были лекции по профессиональной ориентации, но не одной по сексуальной? Какого черта? Они занимались любовью. Тогда я не понимал, почему меня это так задело. Просто прокрался к выходу, открыл дверь, вышел и бесшумно закрыл ее за собой. Сердце стучало бешено, пульс в ушах грохотал. Я ничего не понимал. Потом, спустя десяток бессонных ночей и сотню попыток самоанализа, я сдался. В какое-то февральское утро, когда воспоминания о произошедшем чуть поблекли, Баки вышел на кухню в старых выцветших шортах, потянулся, зевнул, как-то особенно дебильно улыбнулся, я выдохнул, закрыл лицо руками и неслышно выругался, окончательно понимая, в какую задницу я попал. Стоять, гадая, кончили ли они, было не очень весело, так что я плюнул и зашел обратно, громко хлопнув дверью. В глубине квартиры послышалась возня и шепот, мне навстречу вышла Наташа, улыбающаяся, довольная, спросила, чего я так долго, а то они уже заждались... Я ответил что-то нейтральное, мол, очередь, или касса заглючила, разделся и прошел в ванную. Постоял пару минут у зеркала, пялясь на свое непонимающее отражение, сел на пол и постарался ни о чем не думать. Это оказалось не так сложно после пары бутылок пива. Мы мало разговаривали, все больше смотрели в окно. Изредка кто-то произносил пару слов, и снова наступала тишина. — Утром? — спросил Баки, ни к кому конкретно не обращаясь. — Утром, — Наташа кивнула, вздохнула и встала, протягивая нам руки. — Идемте? Последний раз? Кто мы такие, чтобы отказать даме в просьбе? Конечно, мы пошли, раздели ее, бережно, аккуратно, наши с Баки пальцы постоянно сталкивались на ее коже, как на поле боя, мысли путались, рот наполнялся слюной, горькой, гадкой. Последний раз, значит? Больше не случится. Я горевал не по Наташе. Баки трахал ее резко, глубоко, положив ладонь на ее белую шею и чуть сдавив, я сидел рядом, отвлекаясь от движения его подтянутого торса на ощущения, которые мне дарили губы Наташи, обхватившие член. Она отстранилась перевести дух, но Баки не дал ей и шанса — поцеловал, впиваясь в ее рот. Она стонала и билась в оргазме снова и снова. Я пробежался рукой по члену и тоже кончил, почти сухо, почти больно. Чары пропадали. С каждым часом становилось все гаже и гаже на душе, боже-что-мы-делаем переросло в боже-зачем, я пытался совладать с собой, но актерство — это не мое. Поэтому пришлось уйти в свою комнату, прислониться лбом к прохладной стене и дышать, дышать и воображать, будто воздух не отравлен всем, что происходило в последние дни. Мне было смешно от нелепости происходящего, я так и слышал, как кто-нибудь говорит: «Стив, ну ты и дебил, у тебя было охуенное приключение, будет, что вспомнить на склоне лет и на что подрочить, наслаждайся!». Я не мог, потому что — признаться самому себе всегда самое сложное — я умудрился запасть на Баки, этого придурка с идиотской прической и дебильной тату (цветы и иероглифы, наверняка означающие «я мудак»). Да я даже геем не был! Я вышел из комнаты. Они целовались, сидя на полу, голые, горячие, уставшие. Целовались спокойно, будто давние возлюбленные, наслаждаясь процессом. Черт вас всех дери. Вам когда-нибудь приходилось осознавать, что вы — совершенно не тот человек, которым считали себя долгие годы? А этот, новый, которым вы оказались, не особенно-то и приятный. Ходит, пыхтит, недовольно ругается сквозь зубы. Наверное, так поступают актеры. За кулисами живут свою глупую земную жизнь, а потом выходят на сцену, оставляя все свои мелкие переживания за спиной, и полностью отдаются процессу — смотрите, какой я. Совсем другой. Внешне похож на того, старого, но на деле мы разные люди. Я всегда был хреновым актером, поэтому сегодняшний спектакль должен был пройти без меня. Мне казалось тогда, что я всего-то актер массовки, фигура, благодаря которой главные герои находят друг друга. (Странно, что никто раньше не заметил, что я гей. Нет, вы только почитайте. Пиздец.) Я вернулся к себе и лег под одеяло. Трусливо сбежал. За окном валил снег, горели фонари и не происходило ровным счетом ничего, но я все равно упрямо пялился и старался думать о чем-нибудь нейтральном, да так увлекся, что чуть было не пропустил скрип двери и осторожные шаги за спиной. — Хэй, — тихо позвал Баки, садясь рядом со мной на постель. Я не стал ему отвечать. Пусть думает, что я сплю. — Стив, слушай... я тут подумал, — все равно продолжил он, и я понял, что ему важно было это сказать, но совершенно неважно, услышу ли я. — все изменилось, да? Мне кажется, я стал другим, — я жадно ловил каждое слово потока его мыслей, так похожих на мои собственные, — дебильно пытаться объяснить то, чего сам еще не понимаешь. Я знаю, что ты не спишь. Он ткнул меня в бок, я что-то пробормотал и снова затих. — Последняя ночь, Стив. Подвинься. Наташа уснула около телека, пусть спит, у нее завтра поезд, самолет... Пусть отдохнет, — он лег рядом со мной, обнял, прижал спиной к груди и замер. — Красиво падает, а. Снег и правда падал красиво. Неторопливо, размеренно, как дыхание Баки совсем рядом с моим ухом. Я кивнул, не в силах ничего сказать, потому что оказался полностью захвачен магией этой секунды. — Даже не верится, что завтра нам всем настанет полный обливанат, — Баки никак не мог успокоиться. — Обливиэйт, — конечно, я поправил его, удивленный, что он вообще знает это слово. Баки весь состоял из пошлых шуток, сальных взглядов, пива, длинных черных волос, обычно собранных в неаккуратный хвост, боевиков и ухмылки, которая преображала его хмурое лицо. Гарри Поттеру не место на одной полке с такими соседями, но, как видно, я ошибался. Баки Барнсу раньше тоже не пришло бы в голову дрочить мне, целовать меня, а потом обниматься и пялиться на снег. Это сбивало с толку. — Ты же не запал на Наташу? — он сказал это шепотом, и по моей спине пронесся рой мурашек. — Нет, хотя она и хороша. Наверное, грех не запасть на такую, но что поделать, я грешен, — я тоже отчего-то шепчу. Баки утыкается носом мне в шею и крепче обхватывает своей тяжеленной рукой. Я не жалуюсь, я просто лежу и смотрю, как снег за окном падает, падает, а потом — раз! — и перестает. *** Я кажусь вам чертовым извращенцем, даже спорить не нужно. Перечитал и самому тошно: секс, члены, бухло, кто-то дрочит, кого-то дрючат, внезапные чувства к мужику и жалость к себе. Знаете, я даже осуждаю вас за то, что вы еще не бросили это сомнительное чтиво! Нужно сказать, что спустя год после тех событий многое помнится по-другому. Я знаю, что в ту ночь, когда мы с Баки спали в моей постели, я даже не возбудился, хотя, наверное, должен был, но вместо этого по моим венам текла нежность, от которой щемило сердце и которую я раньше не знал и, наверное, именно поэтому так хорошо запомнил. Он дышал мне в плечо, бормотал что-то, даже храпел иногда, но теперь я не могу вспомнить, о чем я думал, чего мне хотелось — может, повернуться к нему лицом, будто случайно? Взять его за руку? Ничего не осталось от той ночи, кроме смутной дымки фактов, за которой не проглядывало ни капли эмоций. Это потом, снова и снова крутя в голове произошедшее, я окрашивал события в цвета, которые казались мне наиболее подходящими — они менялись в зависимости от моего настроения. То я изнывал от желания, то хотел, чтобы он ушел, то злился. Но правда заключается в том, что я уже не вспомню, как же было на самом деле. Проснулся я тогда в одиночестве, заботливо укрытый одеялом. Квартира молчала. Я прислушался: ни звука, ни шороха, только холодильник гудел свою привычную песню. Я чуть подождал, встал и пошел на кухню, но этому не суждено было случиться: Баки вышел мне навстречу из своей комнаты. Мы едва не столкнулись, замерли, не глядя друг на друга. Через пару мгновений я все же поднял на него глаза и вздрогнул — он был таким потерянным и осунувшимся, что стало не по себе. — Хэй, — позвал я тихо. — Баки? — Все в порядке, Стив. Нужно поспать. Поесть. Отмыться от всего, что... в общем, отмыться. Пусти. Он чуть подвинул меня и молча прошел в ванную. Я пожал плечами, мол, ладно, бывает, и отправился по своим делам. Неделю спустя мы сидели в гостиной, молча ели и изо всех сил не смотрели друг на друга. Я говорил себе, что это временная фигня, нас отпустит, просто магия развеялась, карета стала тыквой, а мы никак не хотим вернуться туда, где не было Наташи и этих трех дней. — Как думаешь, — Баки мельком взглянул на меня и снова уставился в тарелку, — что с ней не так? Мне кажется, нормальный человек не будет так поступать. — А мы нормальные по-твоему? — я не выдержал и вскочил со стула, замахал руками, закричал: — Твою мать, мы поступили не лучше, чем она. Да что там — хуже! Знаешь, что сделал бы здоровый человек? Поговорил бы с ней, а не начал сношать во все дыры на пару с дружком. Поэтому не нужно этого, Баки. Если тебя так волнует ее судьба и причины, по которым она поступает вот так, позвони ей, напиши, спроси. Но на самом деле думать об этом нужно было до того, как член в нее пихать. Он тоже вскочил, подлетел ко мне, грудь тяжело вздымалась. Я видел, как он сжал кулаки, ждал удара — но он выдохнул, отошел и сказал: — Я пытался с ней связаться. Она не отвечает. Заблокировала меня везде. Может, ты? — Ну уж нет, — я ощущал всю абсурдность ситуации, как никогда раньше. — Три дня, Баки. Они прошли. Она не вернется к тебе. Точка. — Ты прав, — он вздохнул, — это закончилось. Мы смотрели друг на друга, не в силах ничего больше сказать. Да и нечего было говорить, раз уж на то пошло, все и без слов ясно: он втрескался в Наташу, а я, судя по всему, должен стать ему плечом и товарищем на этом нелегком пути. Но мы больше никогда не говорили о ней. Поначалу я ждал, а через какое-то время перестал. Все вернулось в привычное русло. Мы ходили на учебу, пили пиво, наведывались на вечеринки и вели, в общем-то, совершенно обычную жизнь. Не знаю, как в это понятие вписывались мои постоянные мысли о нем и тот факт, что я периодически дрочил на его светлый образ (за что потом себя ненавидел, на какое-то время переставал, но все равно снова обнаруживал себя с членом в руке и мыслями о том, как было бы здорово сделать это только вдвоем). Наверное, не вписывались, но если не копать глубоко, то да — год прошел совершенно обычно. Баки вернулся после празднования Рождества с семьей, куда звал и меня, но я, понятное дело, не поехал. Мне же не с кем было отметить этот семейный праздник: я остался совершенно один, так что в сочельник я откупорил бутылку кьянти и распил ее под «Тихую ночь», которую пел какой-то детский хор по телевизору. Рождественское утро я проспал, очнулся только к вечеру, когда сквозь сон услышал какое-то громыхание. Вскочил в чем был — трусы и непонимание реальности, — вывалился в коридор, где наткнулся на Баки, который затаскивал в квартиру барабанную установку. Он начал что-то говорить, а потом посмотрел на меня и застыл, заткнулся. — Помочь? — я всегда был вежливым, этого у меня не отнять. — Нет, — он отвернулся. — Лучше оделся бы. Я пожал плечами и ушел к себе. Упал на кровать, зарылся в одеяло и слушал, как Баки ругается, а установка с грохотом падает. Часть меня хотела вскочить, накинуть что-нибудь и все же помочь этому идиоту, но другая часть... она наслаждалась его мучениями. И вот теперь, спустя неделю, мы обосновались в его комнате — липкая лента, музыка, свет, машина в снежной ловушке, его рука на моем плече, дыхание в шею, как тогда, в нашу последнюю ночь. Говорю «спустя неделю», держу в уме целый год, полный ожидания того, что никогда не произойдет. Баки ушел на кухню. Я тоже хотел выйти, но заметил, как ожил экран его лэптопа. На сами сообщения мне было плевать, хотя не скрою — было интересно, но я не стал читать. Испугался, что меня застукают. Я просто заметил знакомую аватарку, а потом имя отправителя — «Наташа Романов» — сжал кулаки и ушел к себе, не оглядываясь. Дурак, какой же дурак. Год прошел. Она снова приедет? У нее фишка такая? Может, она все это время скиталась вот так? А если приедет, то что, мы снова сделаем «это»? Бред какой, господи, что за бред. Я не буду больше. И в тот раз не должен был, но я тогда понятия не имел — что я гей? Что влюблен в Баки? Я ничего не знал. Баки смеялся как ни в чем не бывало, выкрикивал свои тупые ответы на очень умные вопросы и пил пиво. Я сидел рядом, старался подыграть, но у меня в голове крутилась только одна мысль — в этот раз на праздник секса меня не пригласят. И слава богу. Не хочу ничего знать. Я не сразу заметил, как он выключил звук у телевизора, как повернулся ко мне, как положил руку на плечо — был слишком занят тем, что представлял его с Наташей во всех известных миру позах. Стоило посмотреть на него, становилось ясно, что сейчас будет что-то, чего лучше бы избежать. Но куда я денусь? В окно? В дверь? Некуда уже. — Слушай, Стив. Тут такое дело... — Баки мялся и искал слова, но это никогда не было его сильной стороной. — Мне подвернулась квартирка. Сосед однокурсника съезжает, зовет меня. Мы с ним на одной волне, музыка там, увлечения, попойки, понимаешь? Тебе не нравится это все, а я не хочу упускать молодые годы, — он усмехнулся. — Я не то чтобы от тебя бегу, просто кажется, что так будет лучше. Для всех. — Для всех, — эхом повторил я. — Без проблем. Дам объявление. — Я уже. На всякий случай. Нашелся один, тоже тихий-спокойный, хороший вроде парень. Я кивнул, взял пульт и включил звук. Телевизор орал что-то про ледники, медведей и дикий холод. Краем глаза я видел, что Баки все еще смотрит на меня, но мне удалось так виртуозно изобразить интерес к тому, о чем вещали по ящику, так что он отвернулся и тоже попытался вникнуть. Назавтра Баки собирал вещи. Кучу шмоток, комиксов, плакаты со стен, светящуюся неоном вывеску, которую мы когда-то умыкнули из бара («Лучшее пиво»). Барабанную установку конечно тоже прихватил. Все это стояло в гостиной и дожидалось своего часа, а я сидел напротив этого хаоса и пил пиво — увы, не лучшее. Мне отчего-то стало так смешно и легко, внутри ничего не ёкнуло даже, только эхом проносились все наши разговоры за прошлый год. Учеба, вечеринки, похмелье, куриный суп из забегаловки напротив, артишоки и Хренландии, все его восторженные пересказы комиксов и каких-то фильмов. Ни одного намека, ничего такого, что могло бы дать мне хотя бы призрачную надежду. Я ничего не терял, потому что нечего было терять, все уже было бездарно проебано во всех смыслах прошлой зимой. Мне почему-то хотелось винить во всем Наташу, ее красные губы, красные волосы, полную грудь с крупными сосками, ее стоны и пошлые словечки. Она втянула нас в это, так мне хотелось думать. И ненавидеть ее тоже хотелось, но я не мог, потому что внутри понимал: ее вины здесь совершенно нет. Баки пришел около полуночи, уселся рядом прямо в кожанке, хранящей холод январской улицы. От него несло алкоголем и куревом, и еще чем-то меланхоличным, какая-то аура безысходности и печали окружала его поникшую фигуру. Мне хотелось спросить, в чем дело, но я не стал. Меня это уже не касалось. Никогда не касалось. — Помнишь, как раньше было? — он наконец заговорил, и я посмотрел на него. Он заправил за ухо прядь черных волос и уставился на меня. — Все я помню, — мне пришлось соврать, чтобы не вступать в пространные диалоги о светлом прошлом, которого не вернуть, можно разве что оплакать. — Ладно заливать. У тебя тогда была дурацкая пижама в цвета флага Америки, и ты разговаривал очень замудренно. Я ни черта не понимал, но всегда слушал, Стив. Мне нравилось тебя слушать, и неважно, какую херню ты нес. — Это было в самом начале, — я кивнул. — А потом шуточки про пижаму приелись, и я перестал ее носить. И начал говорить с тобой как с идиотом. — Спасибо, я оценил, — Баки положил мне руку на плечо. — Мне будет тебя не хватать. Всего этого, — он обвел глазами комнату. — Знаешь, — я вспомнил и решил, что сейчас или никогда. — Мы сидели у тебя недавно, когда еще тачка застряла в снегу. Ты так ногой дрыгал на подоконнике — вылитая школьница лет пятнадцати. Хотел сказать и из головы вылетело. — Придурок, — он беззлобно ухмыльнулся. — У нас тут конец эпохи, а все, что ты можешь мне сказать... Хотя, так даже лучше. Мы помолчали, оттягивая момент прощания. Я знал, что Баки вызвал перевозку ночью, так было дешевле и быстрее. Ночь наступала безжалостно и неумолимо. У него запищал телефон, он подорвался, побежал вниз, схватив по пути какую-то сумку, потом вернулся в компании какого-то парня, они подхватили еще какие-то вещи, снова вернулись за барабанной установкой и ушли, захлопнув дверь. Баки не оборачиваясь бросил мне: — Увидимся! Я остался один. Прихожая парадоксально сделалась еще меньше, хотя без его огромных ботинок, валяющихся абы как, должно было быть наоборот. Может, тоже стоит купить себе такие, армейские? Мне пойдет. Нужно бы поискать, погуглить, где такие продаются, а потом... Я не успел додумать эту мысль, как дверь распахнулась и вошел он, запыхавшийся, раскрасневшийся, со снежинками в спутанных волосах и глазами, горящими каким-то дьявольским огнем. — Стив, я... — Знаю, — сказал я, хотя, ясное дело, ничего не знал. Он подошел, замер на секунду, а потом обнял меня крепко, обхватил руками, уткнулся носом куда-то в шею, и я почувствовал, как резко он втянул воздух, а хватка стала еще сильнее. Мы стояли так, пока не услышали протяжный клаксон. Баки отпустил меня и вышел, ничего не говоря. На всякий случай я закрыл дверь на ключ. Чтобы наверняка. *** Его отсутствие сводило с ума. Я думал о том, что он где-то там с кем-то. Живет своей жизнью, в которой больше нет места для меня. Глупо, конечно, но мне казалось, будто он меня бросил. Первый день я слонялся из угла в угол, пытался снова орать в телевизор, но в одиночку это было как-то жалко. Во второй день я навел в доме порядок, отдраил все, до чего раньше не доходили руки, даже зашел в его комнату вытереть пыль. За письменный стол завалилась бумажка, карандашный набросок, и я с удивлением узнал в нем свой профиль. Не знал, что Баки рисует, да еще и так хорошо. Справедливости ради, он тоже далеко не все обо мне знал. Я забрал бумажку и положил ее на свой подоконник рядом с другими дурацкими сокровищами. Новый сосед должен был приехать на третий день, так что я ждал, представляя каким он будет. Мне хотелось тихого и неприметного, с которым можно обсудить всякую незначимую чепуху, но без панибратства. Друзей мне хватило. Я был согласен на приятельство. Когда в дверь позвонили, я кинулся открывать, но так и замер, увидев, что это никакой не Фил, а Наташа. — Ну что, Стив, пригласишь даму? — она ослепительно улыбнулась и отодвинула меня в сторону, чтобы пройти. Я растерялся, но быстро нашелся с ответом. — Баки съехал пару дней назад. Позвони ему, я не знаю адреса. Наташа прошла в гостиную. Я засеменил следом. — Знаю, — она вытащила банку пива и открыла ее с громким хлопком. — Не адрес, а про переезд. Я к тебе пришла. — А, — выдал я и заткнулся, не понимая, что происходит. — Да сядь ты, не маячь там, высокий такой, у меня скоро шея заболит на тебя смотреть. Я сел. Во мне начало разгораться любопытство и отчего-то злость, поэтому протянутую мне — мою же! — банку пива я поставил на стол, не открывая. Не до того. — Так чем обязан? — Вот так сразу? Не спросишь меня, как дела, что нового? — она уселась на пол напротив. — Как дела? Что нового? — Ну с формальностями покончено, теперь к делу, — у нее была суперспособность выводить меня из себя. — Сразу замечу, что то, что я сейчас скажу, делает меня хреновой подругой, лекции можешь не читать. Но черт, я была бы еще ужаснее, если бы промолчала. У меня как-то глухо забилось сердце, сразу везде — в груди, в горле, в ушах. — Баки уехал потому что устал ждать. Да и не знал, стоит ли ему вообще ждать. — Чего ждать? — я схватил банку, открыл ее и отпил, в горле мигом пересохло. — Тебя, идиот, — она закатила глаза и вздохнула. — Ты совсем слепой или как? — Давай ты просто расскажешь, в чем дело? Без вот этого всего, а. — В общем, он втрескался. В тебя. Я открыл рот, но передумал спрашивать и снова его закрыл. — Тогда еще. Когда он это понял, то сразу сказал мне. Переживал, бедняга, ты бы знал. Мы с ним даже вдвоем сексом заниматься пробовали — было конечно неплохо, но без тебя не так круто, я ему предлагала глаза закрыть и предаться фантазиям, но он меня послал, — Наташа хихикнула, и мне захотелось стукнуть ее по голове. — В последнюю ночь он попросил меня поспать тут, на диване, чтобы он смог пойти к тебе, думал, что все закончится вот так, а ему даже не удасться сопливо к тебе поприжиматься. — Ты шутишь? — я вскочил и принялся ходить по комнате. — Ты же не серьезно? — Да сядь ты, боже, голова кружится от тебя. Я не шучу. Мы общались этот год. Я рассказывала ему о своих проблемах, он мне ныл о тебе. Странная дружба по переписке. Я сначала противилась, блокировала его везде, а потом как-то сдалась. Поняла, что ему это нужно. Так же, как мне тогда нужны были вы. — Зачем? — я не сдержался и был готов быть посланным ко всем чертям, но неожиданно получил ответ. — У меня был парень. Пару лет назад. Брюс Беннер, умница, красавец, хотя моя мама была бы со мной не согласна. Стив, я любила его дико, у меня не то что крылья выросли — целый аэродром крыльев! А потом он погиб, — слезы в ее глазах говорили яснее слов. — А я ушла в отрыв. Но после вас, после того, как мы с Баки начали разговаривать, меня отпустило. Это глупо все, знаешь? Если любишь кого-то, то люби до конца, люби всю жизнь. Любовь не перестает, слышал? — Слышал. Мне жаль... — Знаю, знаю. Мне тоже. Всем жаль. Брюс сошел бы с ума, узнай он, на что я бездарно себя проебывала, — она смахнула слезы и засмеялась. — Но его нет, а Баки есть, ты есть. И если существует хоть доля вероятности, что ты тоже тогда что-то почувствовал, то скажи ему. Он не сможет, слишком боится. — Но целый год... Он даже не намекнул, никак вообще вида не подал. Кто так делает? — Трусишка, который втрескался в лучшего друга, — она выразительно глянула на меня и отпила из банки. — Я еще тогда заметила. Но хотела, чтобы у вас все как-то само собой, но видимо суждено мне быть третьей в ваших перипетиях. Я вскочил, схватил куртку, бросил ее на диван, снова взял — очевидно, я был не в себе. Я ведь и вправду не знал нового адреса Баки, а если еще честнее, то до ужаса боялся встретиться с ним. Что я скажу? Боже, у меня был год, чтобы подготовить речь, в которой я признаюсь Баки, что с ума по нему схожу, а я как-то все откладывал на потом, уверенный, что момент признания никогда не наступит. — Он придет, — Наташа встала, тронула меня за руку и как-то робко улыбнулась. — Я написала ему, что сегодня остановлюсь у тебя, раз комната свободна. Вот увидишь, примчится. Я всмотрелся в ее лицо — открытое, с ямочками на щеках и пухлыми губами. Она переплела свои пальцы с моими, чуть сжала ладонь и отпустила, но я поймал ее руку. Мне нужно было сказать ей: — Наташа, то, что было год назад. Прости. Я не должен был вот так, не спросив, не поговорив, будто я какое-то животное... — Хэй, — она конечно же меня перебила. — Я тогда не понимала другого языка. И посмотри, чем это обернулось, ты видишь, что что-то такое неправильное, грязное даже привело нас именно туда, где нам место. Моя жизнь наконец в моих руках. Мне больше не нужно того, что было, понимаешь? А ты... Мне кажется, ты станешь так счастлив, что придется защипать себя до синяков, чтобы поверить, что это не сон. В звонок конечно позвонили резко и неожиданно. Мы оба вздрогнули. Наташа прошмыгнула в спальню Баки (бывшую спальню, бывшую), а я без раздумий открыл входную дверь. Он стоял весь в каплях растаявшего снега — наверное, не сразу решился позвонить! — сжимал в руках шапку и выглядел каким-то донельзя растерянным. — Привет? — я отступил вглубь квартиры. — Зайдешь? — Да, — он спохватился, вошел, скинул свои огромные страшные боты и мокрую куртку, а потом огляделся по сторонам. — Где Наташа? — В спальне, — я махнул рукой за спину. Баки замер, издал беззвучное «о» и принялся натягивать то, что только что с себя снял. — Прости, я не хотел мешать, она писала, что заскочит к тебе, думал, вдруг совпадем, повидаюсь с ней. Прости еще раз. Он выбежал из квартиры под моим совершенно непонимающим взглядом. Я услышал, как хлопнула дверь подъезда, очнулся, быстро натянул ботинки и побежал за ним. Это какой-то бред, даже смешно, но отчего-то хотелось выть. — Баки! — прокричал я, едва выйдя на улицу. Он стоял напротив, под фонарем, который уже бросал свой желтый свет на все, до чего мог дотянуться. Я видел, как Баки дышит: плечи тяжело опускались и поднимались. В руках он все еще сжимал шапку, которой, судя по всему, такими темпами скоро настанет конец. — Я устал, — выдохнул это ему в лицо, глядя прямо в глаза: пусть знает, что я не боюсь. — Устал смотреть, как ты уходишь. Слишком часто это происходит. — Наташа. Там, — он кивнул на окна нашей (моей!) квартиры. — Мог позвать по-дружески, в тот раз же круто было. Ухмыльнулся, мол, понял, Роджерс, насколько мне насрать? Но ему не удастся меня обмануть. Не в этот раз. — Я все знаю. Он упрямо мотнул головой, но ничего не ответил. — Она рассказала мне. Тебе стоит найти друзей, которые умеют хранить тайны. — Это все чушь — он пожал плечами, склонил голову набок. — Я даже не понимаю, о чем ты. — Вот об этом. И когда мои губы касаются его губ — прямо посреди улицы, под фонарем и пристальным взглядом прохожих — я закрываю глаза, чтобы впервые по-настоящему насладиться поцелуем с этим сумасшедшим, упрямым, совершенно дурацким человеком, который прижимает меня к себе и совершенно не спешит отпускать. Он прижал лоб к моему лбу и замер, переводя дух. — Баки, — я дождался, пока он посмотрит мне в глаза. — Так это правда? — Что я настолько дебил, чтобы влюбиться в придурка, который... — он осекся, выдохнул. — Да, правда. — Вот и хорошо. Потому я тоже настолько дебил. Представляешь? — Еще как. КОНЕЦ