***
Слышать о том, что его эго застилает глаза и мешает думать, от Армина совсем уж неприятно. Едва ли не разинув рот, Йегер смотрит в светлые глаза своего друга и не может понять: ему показалось или нет? Армин вздыхает и, как бы извиняясь, улыбается. — Я не хотел обидеть тебя, Эрен, но иногда тебе правда стоит перестать думать обо всем человечестве и обратить внимание на тех, кто рядом. — Вы что, сговорились? — бормочет Эрен и трет шею. Они с Армином стоят одни у кромки леса, начинающегося за тренировочной площадкой. После того недолгого и довольно сильно бьющему по самолюбию разговора с Сашей, Эрен начинает понимать, о чем толковала девушка. Он понял, мягкая Микаса — такой он ее не видел, кажется, с тех самых пор, когда их семья была счастлива. Отличия были не только на лице, хотя улыбка Микасы была прекрасна, и Эрен понял, что очень сильно скучал по ней. Изменения произошли как будто во всем. Как она общалась с остальными, как собирала в коротенький хвостик волосы, которые почему-то перестала состригать, как движения ее приобрели какую-то плавность и нежность, хотя удары ее по-прежнему оставались сокрушительными. Все это было таким незначительным на первый взгляд, но на деле выливалось в перемены, которые замечали все. Кроме Эрена. И дело было вообще не в его эго! Просто кто в здравом уме будет что-то специально выискивать в другом человеке? Пусть Йегер и замечает наконец то, о чём говорила Саша, природу изменений он не понимает все равно. После тренировки он зовет Армина поговорить, чтобы обсудить поведение Микасы и вместе с ним постараться понять, что происходит. Однако после того, как он описывает свои наблюдения, Арлерт смотрит на него как на умалишенного и спрашивает только одно: — Эрен, ты реально не понимаешь? Йегер уже начинает сомневаться в своих умственных способностях. — Слушай, я понял уже, что ты своим гениальным умом сделал все правильные выводы, поэтому я хочу, чтобы ты поделился ими со мной. Я просто переживаю за Микасу! Армин улыбается по-доброму и как-то снисходительно. — Эрен, о чем здесь можно переживать? Микаса просто влюблена. Челюсть Эрена едва ли не выворачивается из сустава — так быстро он роняет ее вниз. — Чего? — Микаса влюблена, — терпеливо и медленно повторяет Арлерт. — Причем, уже довольно давно. — С чего ты взял? — Эрен все еще не может взять в толк, почему Армин так спокоен и что за бред несет. — Ну, сначала я тоже не понял ничего, — признается Армин. — На вопросы она только улыбалась, ничего не рассказывала. А потом я услышал, как ее обсуждали девчонки, они и предположили, что, скорее всего, кто-то появился в ее сердце. — Кто-то в ее сердце, — тупо повторяет Эрен. — Ага. Не зря же говорится, что девушек красит любовь! — Арлерт белозубо улыбается, его щеки приоретают мягкий розовый оттенок. — Еще они пытались узнать, кого именно Микаса выбрала, но ничего не вышло. Видимо, наша Микаса пока не хочет рассказывать, поэтому, я думаю, нужно просто подождать, когда она будет готова открыться! Йегер со знанием дела кивает, хотя едва ли слушает щебетание товарища. Он никак не может уложить в голове мысль. Микаса влюблена в кого-то? В кого-то из отряда? Теперь любовь занимает ее? Поэтому она смягчается и становится больше девушкой, чем солдатом? Эрену это совсем не нравится.***
В последний раз Эрена тыкают в его эго особенно болезненно, безжалостно и, как ни ужасно было признавать, абсолютно заслуженно. Взрыв происходит через два дня после разговора с Армином. Эрен не находит себе место и все время, едва ли не каждое мгновение наблюдает за Микасой. И его раздражает то, что он видит. Каждое мягкое движение, каждый смех, каждое сдувание отросшей челки, так похожее на Сашину привычку. Йегер замыкается в себе и правда (неправда) пытается принять полученную информацию, но у него никак не получается. Он не может взять в толк: как можно думать о каких-то там чувствах и симпатиях, когда уже завтра абсолютно все человечество может исчезнуть с лица земли? Эрен злится на Микасу за то, что она предает их цель отомстить титанам во что бы то ни стало. Злость выплескивается наружу во время ужина, когда большая часть солдат уже разошлась по казармам, а в столовой остались только друзья, которые хотели урвать пару минут друг с другом перед тем, как уснуть. Эрен угрюмо пялится в свою пустую тарелку. Рядом с ним сидит Армин с какой-то книжкой в руке, а напротив — Микаса, Саша и Конни. Конни, как и всегда, несет какой-то смешной бред, активно размахивая руками. Саша, как и всегда, хохочет над каждой его фразой, не стесняясь своей громкости. Микаса совсем не как всегда слушает Конни — действительно слушает! — и улыбается. Когда с ее губ вдруг срывается негромкий смех, Эрен не выдерживает и вскакивает, хлопнув ладонью по столу. Все звуки стихают в тот же миг, а все взгляды устремляются к нему. — Эм. Эрен? В чем дело? — несмело спрашивает Армин, дергая Йегера за форменную куртку, но друг даже не обращает на него внимания. Он смотрит в глаза Микасы, которая смотрит в ответ с непониманием. — Серьезно, Микаса? — говорит Эрен и подается вперед, еще ближе к ней, нависая. — Почему ты стала такая? — Такая? — переспрашивает Аккерман, и ее взгляд на секунду убегает к лицу тоже ничего не понимающего Армина, после чего снова возвращается к Йегеру. — Ты забыла, зачем мы здесь? Зачем мы сражаемся? — Эрен, ты... — начинает Саша, но Йегер кидает на нее такой обвинительный взгляд, словно она совершила какую-то страшную ошибку, что Браус тут же захлопывает рот. — Эрен, — голос Микасы теряет всю ту пресловутую мягкость, которая уже сидит в печенках у Йегера, и становится стальным. Лицо ее приобретает привычное для него бесчувственное выражение. — Объяснись. — Мы пришли сюда сражаться с титанами. Сражаться и победить их! Любой ценой. Мы верили в это, мы жили с этим, мы дышали этим. А теперь ты вдруг решила, что можно отвлекаться на какие-то там чувства? Забыть об всем, спокойно жить и любить? На последнем слове глаза Микасы распахиваются. Эрен чувствует в груди что-то; словно какое-то гадкое существо решило пощекотать его изнутри. Чувство странное, но сейчас почему-то такое необходимое: оно дает уверенность и подливает масло в огонь. — Конечно, я догадался, Микаса! Да ты и не скрывала ничего! — Эрен, тебе лучше остановиться и остыть. Давай поговорим завтра, — говорит Аккерман ледяным тоном, и под тонкой кожей на скулах видно только, как сжимаются ее челюсти. Это здравая мысль, но Эрен не хочет слышать ее. Он расстроен, ему обидно, что Микаса так поступает с ним, он имеет полное право злиться. — О чем? О любви, об отношениях? Это просто смешно! Мы в самом эпицентре войны. Войны на выживание с соперником, который превосходит нас во всем. И единственная мысль, которая должна быть в голове у каждого солдата — выжить и спасти эту чертову землю! Как ты, Микаса, собираешься исполнить свой долг, когда в твоей голове совсем не сражения? И ладно бы только в голове, но еще и где-то в сердце! — У Эрена перед глазами красная пелена, он видит перед собой только мрачнеющее с каждым словом лицо Аккерман и то не может воспринимать его, что уж говорить про остальных солдатах, которые замерли, в ужасе глядя на своего товарища. — Как ты можешь тратить время на чувства, когда в паре километров от нас ходят титаны и мечтают сожрать нас с потрохами! Ты же всегда думала головой, не поддавалась эмоциям, Микаса! Ты должна думать о нашей миссии по спасению человечества, а не об интрижках! Ты должна... Микаса поднимается так резко, что стул с грохотом падает на деревянный пол, и этот звук разрывает сгустившуюся тишину, больно ударяя по ушам — каждый присутствующий в комнатке вздрагивает. Аккерман не поднимает глаза на Эрена, и ее руки, сжатые в кулаки, мелко дрожат. Она стоит, не шевелясь и, кажется, не дыша, несколько секунд, после чего, так и не проронив ни слова, направляется к выходу. — Какого черта у вас здесь творится? Йегер, я слышал твой визг еще... — Жан заходит в столовую, окидывая взглядом всех присутствующих, и его взгляд останавливается на идущей прочь Микасе. Кирштайн преграждает ей путь, и она послушно останавливается. Следующие слова он говорит шепотом, только Микасе, но в звенящей тишине Жан словно кричит во все горло. — В чем дело? Микаса, что произошло? Кирштайн протягивает руку и — что вообще происходит? — аккуратно берет Аккерман за подбородок, поднимая ее голову. Он смотрит в ее лицо пару секунд, после чего его пальцы проходятся по ее щекам: Жан вытирает с кожи набежавшие слезы. — Я приду через несколько минут, хорошо? — говорит Жан, не замечая ничего вокруг, кроме лица девушки. Микаса кивает, Кирштайн прижимается губами к ее правому виску. Плечи Аккерман чуть приопускаются, расслабляясь, и она, обогнув Жана выходит из столовой. Как только звук ее торопливых шагов затихает, Жан, до этого момента смотревший ей вслед, поворачивается к замершим разведчикам. Черты его лица меняются в одно мгновение: брови сходятся на переносице, в теплый взгляд, словно раскаленное железо, вливается ярость. Сжимая кулаки, он подходит к Эрену и замахивается. — Твою мать, Йегер, я так и знал, что рано или поздно ты раскроешь свой рот, — шипит Кирштайн не своим голосом. Рука его замирает в замахе и подрагивает, словно он пытается сдержать ее. Йегер настолько ошарашен увиденным только что, что не может даже пошевелиться и что-то предпринять. — Обвинил ее во всех грехах, верно, умный мальчик? Не получилось даже подумать, что в ее мыслях может появиться хоть кто-то, кроме тебя? Да как ты вообще смеешь хоть что-то говорить ей, ублюдок? Ты думаешь, что только ты здесь имеешь значение? Что только твои мысли, эмоции и планы имеют вес? — Жан сжимает кулак до побелевших костяшек и вдруг опускает руку, продолжая тем не менее пугающе возвышаться над Эреном. — Микаса ради тебя отдаст свою жизнь, тупой ты урод. Ты ведь до этого момента даже не замечал, что что-то изменилось, настолько ты вечно зациклен на себе и своих проблемах. Уже прошло две разведки с того момента, как мы с Микасой решили быть вместе. Что, мудила, ты усомнился в ней хоть на мгновение? Не она разве продолжает прикрывать тебе спину и убивать титанов, которых ты по своей тупости не замечаешь? Не она разве прорубает путь, лишь бы только ты мог идти вперед? А, Йегер? — Жан едва сдерживает свою ярость, но говорит совсем негромко, однако Эрену кажется, что он орет прямо ему в лицо. И лучше бы это было действительно так. — Ты даже понятия не имеешь, Йегер, каково это: каждый день я учусь принимать мысль, что женщина, которую я люблю, в случае смертельной опасности кинется на помощь не мне, а тебе. Пусть она любит меня, пусть верит, что успеет спасти всех, кто ей дорог, только я знаю — она в любом случае выберет тебя. А у тебя поворачивается язык обвинять ее? Ты еще большая тварь, чем я только мог представить, Эрен. Слова Жана припечатывают к полу и безжалостно размазывают, словно тяжелые ладони титанов. На лице Эрена только одно - уязвимость. Широкими глазами он смотрит, как Кирштайн отрывает от него взгляд, обводит им комнату, не задерживаясь ни на одном из случайных свидетелей, после чего разворачивается и уходит. Уходит к своей Микасе. Из столовой словно выкачали весь воздух. Эрен не может выпустить из легких желчь и не может вдохнуть спасительный кислород. В голове стучат жестокие слова, но не те, что он услышал от Жана, а те, что произнес сам. За спиной начинается движение. Разведчики очнулись и спешат вернуться в свои казармы, чтобы переварить невольно увиденную сцену. Словно со стороны Йегер видит, как его молча обходит едва ли плачущая Саша, как опускает голову Конни. Как Армин приостанавливается, словно желает что-то сказать или сделать — помочь, ведь Армин всегда-всегда помогает, — но поддержка не срывается с его губ и не касается плеча Эрена через кончики пальцев. Столовая пустеет, как и голова Йегера.***
Эрен решается подойти к Микасе только через два дня. Все это время он проводит в полном одиночестве, потому что все солдаты объявили ему негласный бойкот. Нет, они тренировались вместе и без проблем, даже перебрасывались какими-то фразами и шуточками, но Йегер чувствует его. Осуждение. Чувство вины съедает его изнутри и без этого. Два дня Эрен собирается с мыслями. Два дня Эрен смотрит чуть дальше своего носа. Жан и Микаса редко остаются наедине. Не контактируют на виду у других больше положенного. И даже в столовой во время завтрака, обеда или ужина, садясь неизменно рядом, не прикасаются друг к другу. Во всяком случае телами. Зато теперь Эрен, словно прозрев, прекрасно замечает, как они прикасаются друг к другу взглядами. И если бы тепло было материально, оно было бы глазами Микасы. И если бы нежность была материальна, она была бы глазами Жана. Когда Эрен видит эти взгляды, которые вообще-то ему не предназначаются, он чувствует себя одновременно и одухотворенно, и отвратительно. Потому что он полнейший идиот и сильно обидел родного человека. Кирштайн обнимает Микасу со спины, сидя в том самом лесу неподалеку от тренировочной площадки. Это первый раз, когда Эрен видит такой собственнический жест с его стороны, и все нутро Йегера противится тому, что он видит. Но Эрен молчит. Просто не может же он измениться всего лишь за два дня? Жан и Микаса смотрят на него в упор, а потом Кирштайн, словно Эрен и не стоит рядом, неловко переминаясь с ноги на ногу, обращается к Микасе: — Ты хочешь послушать, что скажет Йегер, или мне попросить его уйти? Аккерман молчит ужасающе долгие три секунды, и Эрен почти делает шаг, чтобы малодушно сбежать, когда она отвечает: — Нет, все нормально. Мы поговорим. — Хорошо. Я подожду тебя на площадке? — Да. Микаса не скрывает улыбку, когда Жан касается ее макушки губами. Кирштайн поднимается и, бросив на Эрена холодный взгляд, уходит, не бросив даже едкого комментария. В этот же момент Йегер осознает еще одну вещь: уже очень давно, не считая вспышки два дня назад, Кирштайн не препирается с ним по поводу и без. Очевидно, ради Микасы. Эрен ради нее не смог побороть собственную тупую обиду и ревность. Вся решимость испаряется вместе с удаляющимся звуком шагов Жана. Йегеру чисто физически сложно открыть рот. Микаса совсем не собирается помогать и только смотрит прямо в глаза. Наконец, Эрен выталкивает из глотки: — Прости меня, — воздух выходит из легких, и, кажется, в этот же момент Йегеру становится легче дышать. Он опускается на корточки напротив Микасы, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Прости, пожалуйста. Ты никогда не давала повода сомневаться в тебе, а сам я подвел тебя. Мне очень жаль, я... — Эрен, — прерывает его Микаса, и он послушно закрывает рот. Ее лицо остается беспристрастным, и Йегер пугается, что он облажался слишком сильно и она не простит его. Аккерман вздыхает и продолжает: — Я принимаю твои извинения. И я понимаю, что у тебя было время подумать над тем, что ты говорил. Но я хочу озвучить кое-что, чтобы до тебя дошло раз и навсегда, — она выразительно смотрит на Йегера, и тот только кивает. — Долг, Эрен. Я прекрасно знаю, что я много чего должна. У меня много долгов. Перед тобой, перед нашими товарищами, перед всем человечеством. Но еще у меня есть долг перед самой собой. И этот долг велит мне быть счастливой несмотря ни на что. Чтобы, когда мы победим и останемся стоять на выжженном дотла пепелище, которое будем называть домом, рядом со мной были те, кого я люблю. Это Жан пытался вбить мне в голову, пока я так же, как и ты, твердила ему, что в войну не может быть времени для любви. Но я была неправа. На самом деле, наверное, как раз самое время для этого. Уголки ее губ дергаются, и Микаса бросает взгляд куда-то вперед, куда-то, где кончается лес и начинается тренировочная площадка. — Я пришел, чтобы загладить свою вину, а в итоге ты снова поддерживаешь меня и пытаешься научить чему-то, — невесело улыбается Эрен и качает головой. Он снова чувствует себя глупым и вспыльчивым мальчишкой, а не сдержанным солдатом и воином. — Я хочу уже научиться быть и твоей опорой. Аккерман улыбается и поднимается с земли. Она протягивает Эрену руку и, когда он тоже встает, заключает его в объятия. Не говоря больше ни слова, она отстраняется и делает несколько шагов в сторону площадки. Она не успевает отойти далеко, когда Эрен все-таки не выдерживает и спрашивает: — Почему Кирштайн? Микаса оборачивает и Йегер не знает, как описать улыбку, которая озаряет ее лицо. — Разве нужны какие-то причины? — произносит она. — Но если ты хочешь какой-то разумный ответ... Жан — похититель всех моих мыслей. Она отворачивается и исчезает за деревьями. Эрен смотрит ей вслед и решительно не понимает.