Не спеши умирать

Перед глазами все мерцало, плыло и смешивалось в единую серую массу, превращая логово Пеннивайза в еще более жуткое место. В воздухе витала отвратительная смесь земли и сырости, пыль забивалась в нос, в рот, под ногти, тонким слоем оседала на волосах. Перед Неудачниками лежал Пеннивайз. Ну, вернее то, что от него осталось. По пещере проносятся вздохи облегчения всех, но только не Ричи. Ричи не становится легче. Он не чувствует радости. Он не чувствует вообще ничего, потому что его кошмар только начинается. Мысли каждую секунду возвращаются к фигуре, одиноко лежащей на земле в паре метрах от него, и мужчина сам не успевает заметить, как разворачивается и спотыкаясь бежит к другу. Тозиер утирает с лица слезы и чужую кровь, в голове гудит, земля уходит из под ног, но он не останавливается. Эдди ранен. Серьезно ранен. С такими повреждениями долго ему не прожить. Ричи не позволит себе опоздать, только не сейчас, когда спустя чертовых двадцать семь лет наконец-то вспомнил его, вспомнил, чего ему не хватало все эти годы. Как только он увидел Каспбрака в том китайском ресторанчике, такого взрослого, но одновременно не постаревшего ни на день, волна позабытых чувств накрыла Тозиера с головой. Перед глазами встали образы из детства. Яркими вспышками пронеслись солнечные летние дни в Дерри, веснушки на загорелом лице, сцепленные руки, пальцы в чужих волосах, глупые шутки о матерях, буквы “Р + Э”, вырезанные детской рукой на Мосту поцелуев. Каждое воспоминание проникало под кожу, растворяясь в горячей крови, заставляя сердце биться быстрее. Ричи уже струсил однажды, позволил себе отпустить. Второй раз он не допустит этой ошибки. Господи, только бы успеть. — Хей, Эдс, мы победили, мы сделали это, — мужчина с шумом падает на землю, чувствуя, как мелкие камешки неприятно впиваются в колени. Он обхватывает ладонями бледное лицо, ждет ответа, улыбки, хоть чего-то, но слышит лишь звенящую тишину. За его спиной раздаются неуверенные, шаркающие шаги. — Ричи... Ричи, милый, он мертв, — голос Беверли, той самой Беверли, огненной девчонки, самой смелой из их компании, сейчас срывается, дрожит от еле сдерживаемых слез. Ричи хочется заткнуть уши, не слышать его, убежать, скрыться от горьких слов. — Нет, нет, он... он просто сильно ранен. Давайте, ребята, мы еще можем ему помочь. Он просто ранен. — Ричи... — Чего вы ждете?! Ну же, помогите мне! — он судорожно хватается за тело друга, лежавшего сейчас на земле словно сломанная кукла, брошенная, никому не нужная. Тозиер обхватывает его руки своими, утыкаясь носом в сгиб шеи, вздыхая такой родной запах кожи, еще в детстве впитавшей в себя ароматы микстур и разноцветных таблеток. Его всего колотит. Липкий страх проникает своими призрачными руками под рубашку, сковывает легкие, не позволяя нормально вздохнуть, и Ричи впервые в жизни не против воспользоваться ингалятором друга. Пещеру начинает трясти, стены рушатся, огромными кусками падая на землю, поднимая в воздух клубы пыли. Тозиер будто из под слоя воды слышит шум ударяющихся друг о друга камней, крики друзей, просящих, умоляющих его уйти. Они не понимают. Он не уйдет, нет. Только не без Эдди. Умирать, так вместе, да, Эдс? Сраные Ромео и Джульетта. На плечи опускается несколько пар рук, они тянут его назад, пытаясь силой увести Тозиера. Мужчина льнет ближе к астматику, прижимаясь щекой к щеке, мысленно умоляя друзей оставить его с ним. Он понимает, что ему не спастись, не выкарабкаться, его собственная душа вот-вот покинет тело, мчась вслед за душой Каспбрака. Тозиер уже готов отключиться, но вдруг краем сознания чувствует под своей ладонью слабое движение. Ричи отстраняется от мужчины, переводя недоверчивый взгляд с чужого лица на свою ладонь. Эдди слабо обхватывает его пальцы своими. — Бев, Билли, смотрите. Да смотрите же, он жив, правда, он правда жив. Майк, давай, помоги мне. Бен, дружище... — Ричи вскакивает на ноги, тараторит, толкает друзей, пытаясь заставить хоть кого-то пошевелиться. Неудачники недоуменно переглядываются, пораженные столь быстрой сменой настроения. Со стороны он сейчас выглядит как обезумевший Генри Бауэрс, не иначе. Эдди снова еле заметно шевелит рукой, и первым отмирает Хэнском, в одну секунду подлетая к Каспбраку, обхватывая того поперек груди, помогая подняться. Он вскидывает решительный взгляд на остальных. — Майк, не стой просто так, нужно его вытащить. Боже, храни Бена Хэнскома. Коридоры больницы заполнены людьми. Повсюду бегают врачи, медсестры, мимо проходят чьи-то родственники и пациенты в чистых больничных рубашках. Среди этих белоснежных стен пятерка неудачников, перемазанных грязью и кровью, с покрытой пылью одеждой и царапинами на лицах, выглядит слишком ярко, слишком не к месту. Ричи смотрит перед собой пустым взглядом, нервно дергая ногой, стуча ботинком по кафелю. Неудачники сидят здесь уже несколько часов, ожидая хоть каких-то вестей о состоянии Эдди. Но к ним никто не выходит, ничего не говорят, и Ричи постепенно сходит с ума. В его голове роятся мысли, одна другой хуже. Они опоздали, опоздали, опоздали... Сейчас из палаты выйдет седовласый мужчина и скажет им, что они приехали слишком поздно, что раны слишком серьезные, что врачи оказались бессильны, ему очень жаль. И тогда сердце Тозиера остановится, а он сам упадет замертво, прямо здесь, в нескольких метрах от безжизненного тела Эдди, лежащего на операционном столе. Ричи чувствует себя полным дурнем, последним идиотом и трусом, из-за того что весь день бегал от Каспбрака, как от огня. Боялся посмотреть на него дольше положенного, боролся с навязчивыми желаниями дотронуться, обнять, ущипнуть за щеку, как в детстве. Они ведь даже поговорить толком не успели. Конечно, Ричард Тозиер лучше сморозит очередную чушь, отшутится, чем позволит себе сказать что-то личное, слишком интимное и выдаст себя. Он по уши погряз в боязни показать настоящего себя, разочаровать ребят, услышать в свою сторону грязные слова. Но больше всего он боялся увидеть отвращение в глазах Эдди. Ведь Эдди, его Эдди, этот солнечный мальчик, слишком чист для любви одного несчастного Балабола. Все детство Ричи знал - как бы не была сильна его любовь, он никогда не испачкает астматика своими неправильными чувствами, не посмеет сломать их дружбу. Но в эту роковую ночь, видя, как жизнь медленно, по крупинкам, покидает Каспбрака, в нем что-то сломалось. Что-то переменилось, окончательно и бесповоротно. Все прошлые страхи затерялись на фоне нового, лавиной обрушившегося на Тозиера. Страх потерять Эдди, не признаться, похоронить в глубине своей души три заветных слова, оставив их невысказанными, и проживать затем пустую, такую ненужную без астматика жизнь, был сильнее всего остального. Они, мать вашу, заслужили свое долго и счастливо. Ты только выживи, Эдс. Не расстраивай свою мамашу, зря она, что ли, пичкала тебя пилюлями все детство. До его плеча кто-то дотрагивается, пытаясь вернуть с небес на землю. Он оборачивается и понимает, что рука на его плече принадлежит Билли, который сейчас смотрит на выходящего из операционной доктора. Тозиер вскакивает с места, готовясь к худшему. С губ мужчины срывается одно слово, затем Балабол ничего не слышит. В ушах гудит кровь и радостные возгласы друзей. Жив. Ричи не замечает, когда по его щекам начинают течь слезы. Громкий всхлип, который он не успевает сдержать, привлекает внимание окружающих, и он тут же оказывается в кольце рук друзей, прижавшихся к нему, гладящих по спине и волосам. Беверли плачет вместе с ним, но на ее лице сияет улыбка, и Ричи улыбается вслед за ней. Эдвард Каспбрак, везучий сукин сын, жив. Бену приходится долго уговаривать его вернуться в отель, принять душ и сменить одежду, ведь “Эдди все равно еще долго будет в отключке, незачем себя так изводить, все позади”, но Балабол упирается, предлагает друзьям ехать без него, отдохнуть и вдовль отоспаться. Тогда в игру включается Беверли, со своим “Тебе нужно поесть, Ричи. Потом сразу же вернешься сюда. Ты будешь первым, кого Эдди увидит, не волнуйся” и Тозиер, пусть никогда в этом не признается, смущается до ужаса. Потому что больше нет смысла скрывать. Да и, наверное, не было никогда. Они знают. И не осуждают его. Никто, вопреки его опасениям, не кидает презрительных взглядов, не говорит, что они были лучшего о нем мнения, не кривит лицо при одном лишь взгляде на Ричи. Неудачники ведут себя так же, как всегда. Нежно треплют по плечу, улыбаются, заботятся о нем. Балабол никогда не поймет, чем заслужил таких друзей. Но он всей душой благодарен неведомым силам за этот поганый город, что свел его с ними. Уже в отеле, оказавшись под теплыми струями, глядя, как бледно-красная вода скользит в водосток, он осознает весь масштаб пережитых событий. Они убили гребаного клоуна. Прикончили эту тварь. Больше никаких жертв, никаких убитых детей и никаких сумасшедших Бауэрсов, разъезжающих по Дерри с трупами лучших друзей. Все наконец-то закончилось. Зло повержено, город спасен, Эдди жив. Последнее радует больше всего. В больницу Ричи возвращается меньше, чем через два часа. Уверенно вышагивает к палате, кутаясь в кофту Эдди, поскольку его собственная куртка канула под домом №29 по Нейболт-стрит. Чем ближе он подходит к нужной двери, тем медленнее становится его шаг, ладони потеют, а по спине пробегает неприятный холодок. В отеле он храбрился, обещал себе не нервничать, но все обещания тут же вылетели из головы, стоило переступить порог клиники. Каспбрак лежит в светлой комнате, на белых простынях, укутанный белым одеялом, и сам он совсем белый, будто и не живой вовсе. Ричи страшно. Паника внезапно накрывает его с головой. Что, если слова доктора были лишь сном, ложью, а Эдди не выжил, погиб еще тогда, в пещере, или же здесь, на операционном столе. Тозиер в несколько шагов пересекает комнату, подбегает к постели и тут же с шумом выдыхает. Грудная клетка астматика мерно вздымается. Ричи падает на стоящий рядом стул, начиная смеяться над собой, представляя, как глупо он выглядел. Смех, поначалу тихий, становится громче, приобретая истерические нотки, с хрипом вылетая изо рта, звонко отскакивая от стен палаты, не желая останавливаться. Хохот все нарастает и нарастает, пока в один момент не ломается, превращаясь в несдержанные рыдания. Плечи мужчины рвано вздрагивают, и он падает на сложенные перед телом Каспбрака руки. Его лицо пылает от горячих слез, градом льющихся из глаз. Соленые капли раздражают кожу, скатываются по подбородку, текут по шее, падая то на его руки, то на мягкое одеяло. Находиться в такой позе неудобно, но Ричи не замечает этого. Его трясет, трясет, трясет. Приходится закусить костяшки пальцев, лишь бы заглушить вой, рвущийся из груди. Он впивается пальцами в мокрую от слез ткань под пальцами, царапает ее короткими ногтями. Все внутри него дрожит, болит, в легких заканчивается воздух и Тозиер начинает задыхаться. Он тихо скулит сквозь плотно сжатые зубы, закашливается, давясь слюной и собственными горестными хрипами. Глаза начинает неприятно жечь, мужчина поднимает руки, начиная нещадно тереть их, от чего красные пятна расползаются на половину лица. Постепенно он успокаивается, рыдания медленно прекращаются, но Ричи все еще вздрагивает всем телом, шмыгает носом и открытым ртом хватает воздух, переводя взгляд на спящего Эдди. Как хорошо, что он не видел это представление. — Что же ты так стремишься на тот свет, Эдди-Спагетти? Тебя там никто не ждет. А здесь же Неудачники. Здесь же... я. Ответ он, конечно, не получает. Астматик все так же тихо дышит через бледные приоткрытые губы. Эдди выглядит словно призрак. Повезло, что он брюнет, иначе бы совсем слился с обстановкой. Черные брови и когда-то вьющиеся кудри темными пятнами выделяются на постели. Кажется, что даже его веснушки, поцелуи солнца, ярко светившиеся в детстве, сейчас поблекли. Незнакомый человек бы и не заметил их. Ричи незнакомцем не был. Он изучил чужое лицо вдоль и поперек, запомнил каждую родинку, каждое пятнышко, каждый шрам. Не только же Соне Каспбрак следить за ее дорогим сыночком. Тозиер переводит взгляд на прикрытые веки мужчины, обрамленные длинными черными ресницами. Затем опускает взгляд пониже и замечает большие темные синяки под глазами. Одного взгляда на них хватает, чтобы усталость внезапно окутала собственное тело, проникая в каждую мышцу, заставляя их болезненно ныть, а голову гудеть от недавних рыданий. Глаза начинают слипаться, но покидать палату совсем не хочется. Хочется остаться с Эдди как можно дольше, хочется держать его за руку, пока тот не очнется, а потом, когда друг откроет глаза, ляпнуть какую-нибудь ересь, что первой придет в голову. Плюнув на все рамки приличия, Ричи скидывает с ног обувь, аккуратно забираясь на кровать рядом с больным. Прижимаясь к нему всем телом, утыкается носом в чужую грудь, сжимая в руках больничную рубашку так сильно, что пальцы начинает сводить. Плевать, если сейчас сюда нагрянут остальные Неудачники или врачи, плевать, что они увидят это. Ему будет плевать, даже если сама миссис Каспбрак восстанет из мертвых и прибежит отгонять никудышного ухажера от своего драгоценного сына. Ричи не отпустит от себя Эдди больше ни на шаг. Балабол широко зевает, чувствуя как под ладонью спокойно бьется чужое сердце, и наконец закрывает уставшие глаза. — Какого хуя, Ричи? Хриплый голос, звучащий где-то над головой, заставляет придти в себя. Отныне эти слова станут для него лучшим пожеланием доброго утра. С учетом того, что говорить их будет очень привлекательный брюнет среднего возраста, чье имя начинается на “Э”, а заканчивается на “дди”. Ричи потягивается, с удивлением замечая, что чувствует себя теперь намного лучше. Вот она, чудодейственная сила сна. Вскидывая голову он замечает на себе взгляд огромных карих глаз. В голове вновь проносится сцена с доктором в коридоре. Живой, живой, живой... Улыбка сама собой расползается по лицу. — И я рад тебя видеть, Эдс. Чертов засранец, ты хоть представляешь, как напугал нас? Что он там планировал перед сном, ляпнуть какую-нибудь ересь? Напротив этого пункта можно ставить галочку. Эдди косится то на его лицо, то на его руки и ноги, обвившие тело Каспбрака, и Ричи с замиранием сердца наблюдает, как по бледному лицу расползается краска. — Ричи, тебе нельзя здесь лежать... Нельзя лежать на больничной койке в уличной одежде, — астматик выглядит совершенно серьезно и Тозиер еле сдерживает смех. Его действительно в данной ситуации смущает лишь возможность подцепить пару микробов с рубашки Ричи? Боже, в кого я влюбился. — Это, между прочим, твоя одежда, так что вини во всем себя, Спагетти. — Тебе что, пять лет? Не зови меня... Ты рылся в моих вещах?! Дольше сдерживать смех не получается и Ричи радостно хохочет, смотря на распалившегося Каспбрака, который наконец-то перестает быть похожим на покойника. Он заламывает брови, сердито кусает губы, и Тозиер невольно заглядывается на это, казалось бы, обычное действие. Ричи смотрит неприлично долго, даже не пытаясь скрыть желание в своих глазах, и Эдди неловко прокашливается, тут же морщась от неприятного покалывания в груди. — Сильно болит? — голос Тозиера звенит неподдельной тревогой. — Сам-то как думаешь? Сраный клоун воткнул в меня свою клешню! Она насквозь прошла, я помню, Ричи. Я видел, как она торчала из груди. Черт, меня ведь и правда проткнуло насквозь, я мог умереть, я мог... Я чувствовал, что умираю. Если бы вы оставили меня там, я сейчас... я бы уже... — его голос срывается. Эдди начинает задыхаться, шарит рукой по одеялу, заученным жестом пытаясь достать из кармана ингалятор, но ингалятора под рукой не оказывается. Зато оказывается Ричи. Он обхватывает его лицо теплыми ладонями, чуть приподнимает, заставляя посмотреть в глаза, гладит большими пальцами скулы. — Эдди, пожалуйста, смотри на меня, смотри. Мы бы никогда не оставили тебя там, слышишь? Мы бы... Я никогда не оставлю тебя, Эдди. Каспбрак приоткрывает в удивлении рот, смотря на вечно веселого Балабола Тозиера, сейчас так серьезно вглядывающегося в его глаза. В лице напротив столько беспокойства, столько волнения и неприкрытого обожания, что астматику становится не по себе. Он с детства привык быть чьей-то игрушкой, предметом, на который можно выплеснуть нездоровую, маниакальную потребность опекать кого-то. Уже будучи взрослым, Эдди привык быть выгодой, приятным бонусом и показателем хорошего статуса. Он настолько привык ко всему этому, что теперь чувствовать, что тебя любят так искренне, просто за то, что ты - это ты, оказывается жутко странно и ново. Тозиер сейчас сидит рядом с ним, на больничной постели, держит его в своих руках так трепетно, будто боясь причинить боль, и ластится к нему, словно кот. Это непривычно, но так... приятно? Сердце в груди Каспбрака, где-то там, под свежим шрамом, начинает биться быстрее. — Мне нужно развестись с женой, — совершенно, абсолютно невпопад отвечает Эдди, тут же мысленно отвешивая себе сотню подзатыльников. Ричи на секунду теряется, в недоумении хмуря брови, но быстро приходит в себя. — Тебе определенно нужно развестись с женой. Как можно скорее, — согласно кивает он и, чуть подумав, добавляет. — Ты только представь, какой камень упадет с твоих плеч. Огромный такой каменище. Я бы даже сказал, целая скала... — Ричи! — Я целых двадцать семь лет не шутил о твоей матери, позволь хоть на жене отыграться. — На бывшей жене, — тут же поправляет астматик, улыбаясь уголками губ. Тозиер отвечает ему счастливой улыбкой, думая о том, что больше в их жизнях не появится ни одной жены, хватит с них. Следом за этой мыслью приходит еще одна, более волнующая. Ричи вспоминает две буквы, инициалы, вырезанные на мосту. — Эдди? — секунда молчания и вопросительный взгляд напротив. — Можно мне тебя поцеловать? Астматик замирает, а затем сам тянется вперед, оставляя между их лицами всего пару сантиметров. — Да, — выдыхает тихо, жарко. Тозиер закрывает глаза и мягко дотрагивается до губ Каспбрака своими. Мир вокруг будто взрывается, ярко, оглушительно, в один миг вспыхивая разноцветными фейерверками, разлетаясь на куски. Будь он сейчас на ногах, то колени точно бы подкосились, и он рухнул на вычищенный до блеска пол. Все мысли покидают его голову, отдавая Ричи Тозиера во власть томительной ласки и бушующим чувствам. Целовать Эдди оказывается чертовски хорошо и правильно. Наконец-то Ричи дотрагивается до него так, как всегда хотел, как всегда мечтал. Каспбрак податливый, он охотно отвечает на каждое прикосновение, и Ричи ведет от этого. Его ведет от того, какой астматик нежный, ведет от приятной слабости, растекающейся по телу, от тихих постанываний, срывающихся с их губ. Они изучают друг друга, медленно, тягуче, пробуя вкус чужих губ, ненадолго отрываясь, чтобы разделить один воздух на двоих, а затем снова поцеловаться. Ричи аккуратно кладет правую ладонь на щеку Эдди, избегая свежей раны, оставленной Бауэрсом. Пальцы подрагивают, а внутри все приятно сжимается, скручивается, отправляя по телу разряды тока. Наверное это те самые бабочки, о которых говорится в каждом пятом подростковом фильме. Они отрываются друг от друга, тяжело дышащие, но до невозможности довольные. Эдди чувствует, что теперь все так, как и должно быть. Теперь все правильно. Разрушать атмосферу этого момента совсем не хочется и они сидят еще какое-то время молча, не расцепляя объятий, соприкасаясь лбами и носами, водя кончиками пальцев по мягкой коже, испещренной только-только начинающими заживать царапинами. — А кофту мою тебе все же придется вернуть, — вдруг подает голос астматик. — Вот приедем домой и заберешь. — Это предложение переехать к тебе? — Каспбрак вопросительно выгибает левую бровь, тычась своим носом Ричи в щеку. — Да. Да, это оно, — Тозиер нехотя отстраняется, чтобы взглянуть в лицо своего друга, парня, будущего мужа? Эдди откидывается обратно на подушки, притворяясь, будто раздумывает над словами Балабола. Он для большей комичности поглаживает большим и указательным пальцами подбородок, щурит глаза, и Ричи ухмыляется, наперед зная его ответ. — Хорошо, я согласен. Но у меня будет пара условий. — Все, что пожелаешь, Эдс, — мужчина треплет его по голове, запуская пальцы в волосы, и с наслаждением замечает румянец на чужом лице, раскрасневшиеся губы и блеск в карих глазах. Вот оно, счастье Тозиера. Эдди Каспбрак, дамы и господа, живее всех живых. — С тебя лишь одно одолжение, — Ричи снова наклоняется к нему, оставляя на губах короткий, целомудренный поцелуй. — Ты только не спеши умирать.