Victim blaming — происходит, когда на жертву любого вида насилия возлагается ответственность за совершённое в отношении неё нарушение или произошедшее несчастье. wikipedia
Это, конечно же, его вина. Билл Денбро сам виноват в том, что в свои пятнадцать был таким особенным. Исключительным. Например, у Билла был идеальный прикус — редкость среди подростков. Разглядывание следов от его зубов удовлетворяло точно также, как и само обладание им. Они оставались на широкой полоске из кожи, затыкавшей рот, оставались и на руках, когда его кормили с них. У Билла уже неделю были разбиты в кровь губы, по-настоящему, не как в случайной драке, а намеренно, со знанием дела. Потому что нужно уважать силу, потому что мальчик не привык к послушанию, и его следовало переучить. Билл, совершенно точно, затраченных усилий стоил. У него такое особенное заикание, особенный взгляд исподлобья, особенная привычка пожимать плечами и морщиться. Он неповторимо сворачивался на крохотной раскладушке в подвале, поджимая колени к подбородку, удивляя способностью легко проваливаться в сон. Как будто выныривал из окружавшего его кошмара в привычный обыденный мир. Главная его проблема заключалась в том, что он запоминался людям, всем, без исключения. Роберт тоже его запомнил с самой первой встречи. И не смог забыть. Где-то здесь значилась точка отсчета. Денбро как будто с самого начала этой истории был немножечко обреченным. Есть люди, рожденные с надломом, вне зависимости от их выбора, они безнадежны. Судьба у них стремилась к форме шара и катилась к чертовой матери. Роберт описал бы случившееся цепной реакцией, случайностью, толкнувшей выстроенные в ряд домино. Билл описал бы то же самое, как блядскую несправедливость. Милый мальчик, который не боялся монстров. Сладкий мальчик. Он был таким всегда. За таким храбрецом сущее удовольствие наблюдать, предвкушая возможность оказаться ближе. Она, несомненно, представилась бы, — как представлялась всегда. Мальчишке семь лет, он вскинул пластмассовый меч, отбиваясь от изображавшего чудище приятеля. Грозный рык, размахивание руками. Билл не знал, что каждое его движение изучали и запоминали, почти наверняка не знал. Роберт убеждал себя в обратном, словно искал оправдание, почему он так зациклен на этом ребенке. Маленький обаятельный Казанова, провоцирующий чужое внимание, его внимание. Выпад мечом, виляние бедрами, от которого безбожно покалывало кончики пальцев. Сжать, удерживать, вынуждать повторять эти движения раз за разом. Короткая стрижка, очень аккуратная, не типично детская, а прибавлявшая взрослость лицу, внимательный взгляд серых глазок, с таким воинственным вызовом, что захватывало дух. «Билл» — окликнул его товарищ. Билли-бой. Мой-Билли-бой. Роберт был готов писать ему стихи, только малыш ничего бы в них не понял. В известных ему стишках еще не описывалась жаркая плоть, бархат кожи и восхитительная узость едва готового к проникновению тела. Нет, там совершенно точно не говорили о жажде, наручниках, плетях и молотом имбире, которые можно сыпать на раны и усиливать вкус мук. Он буквально хотел откусить кусочек от этого идеального ребенка. Если бы Роберта привлек этот второй шумный пацан, напарник Уильяма по игре, было бы хуже. Он грубый, угловатый, как будто перепрыгнувший черту детства сразу в пубертатный период, тянущийся вверх акселерат. Он был не золотцем или солнышком, уже сейчас ругался с изобилием нецензурной брани, и, совершенно точно, он из тех, кто первыми в классе начинали курить. Ни о какой поэзии и речи идти не могло, романтика таяла в пальцах, как сладкая вата на языке. Но проблема была бы не только в этом. Попасть домой к совершенно чужому ребенку — гораздо сложнее, чем домой к мистеру Денбро, твоему репетитору по математическим методам в гуманитарных науках. «Можешь не платить, если сейчас сложности. Последишь за моим сынишкой? Пока жена в роддоме, не успеваю даже укладывать его спать вовремя». И Роберт смотрел, все, как условились. Прожигал своим цепким взглядом, пока мать Билла лежала на сохранении, а отец пропадал на работе. Смотрел, гулял с ним, отводил на обед и ужин, который не только разогревал, но и порой готовил. Иногда приходилось самому укладывать Билла спать, когда мистер Денбро особенно задерживался. Но он не мог уйти сразу, перед этим запираясь в ванне минут на двадцать. Липкие бумажные салфетки, завернутые с собой, как улика. Горячая вода, под которой десять минут до скрипа отмывали ладони. В этом ритуале было что-то маниакальное, обсессивно-компульсивное. На следующий день он хотел трогать своего мальчика исключительно чистыми руками.Perfectionism — убеждение, что идеал может и должен быть достигнут, несовершенный результат работы не имеет права на существование. wikipedia
Роберту Грею всего-то двадцать, он третьекурсник, его семья — старые знакомые Денбро, потому что в таком захолустье, как Дерри, совершенно все приходились друг другу знакомцами. Он учился на клинического психолога, но сам глубоко внутри фатально нездоров. Роберту ужасно нравилось изучать особенности других людей. Восхитительная наука. В отличие от консультативного направления, здесь была статистика и логика, был подсчет. Удивительно, но больного понимать и предугадывать гораздо проще. Человек в здравом уме и памяти совершенно непредсказуем. Читая учебник по возрастной психологии, он чувствовал приятно тянувшее низ живота возбуждение. В голове плыли неуместные образы. Здесь все пошло не так. Все это было неправильным. Роберт терял связь с реальностью с каждым месяцем, в итоге границы этого «неправильного» полностью затерлись. В конце концов, он сдался воли своей плоти, начиная хотя бы с ласк. Они должны были утолить его, затормозить, но стоп-кран сорвало основательно. А потом в его жизни появился малыш Билли. В подростковом возрасте дети начинали интересоваться сверстниками, формировалось первое в жизни влечение. Грей не хотел ждать взросления, когда нужный ему ребенок забросит игры и переключится на вещи поинтереснее. Как будто он смертельно болен, и отведенное время шло на секунды. Сейчас. Он необходим ему сейчас. Да и сверстниками им никогда не стать, не сблизиться таким образом, и с каждым годом им суждено только отдаляться. Ему хотелось рыкнуть на очередные причитания мистера Денбро о тяжести отцовства, ударить по столу рукой: «Отдайте мне его. У вас все равно сейчас еще один сын будет, отдайте мне этого, пожалуйста». Мне надо. Безапелляционно, безосновательно надо. Из вас отец все равно вышел дерьмовым. Он позвал Билла, неестественно севшим голосом, прерывая шуточную потасовку ребят. Больной ублюдок, пару раз распускавший руки на детей, спокойно коротал свободное время на площадке. Об этих проступках никто не знал, иначе бы не пригласили бы на роль няньки, отрабатывать учебный долг. Маленькому городку плевать на твои грешки, соседи замалчивали и не спрашивали. Молчи о своей катастрофе, ведь если узнают в городе, они будут глупо хихикать за твоей спиной и тыкать пальцем. «Вон те вчера сосались у моста». «Джесси вчера так нажралась, кажется, в ней за вечер побывала половина нашей старшей школы». «Никки, тебя правда лапал какой-то парень, и ты молчал? Тебе что, понравилось?» В Дерри принято негласное правило: если тебе плохо, виноват ты сам. Роберт знал, что дети, ничего не расскажут взрослым. Он никогда не делал жертвам больно, пока что — нет. Однако, даже так удобно устроившись, сам Грей порой задумывался, какого Дьявола творилось с его идеалами. Почему он вырос со всей этой грязью внутри. Дело не в семье, не в психологических травмах. Его не била мать и не насиловал отец, у него не было никаких психических отклонений, средняя успеваемость, участие в кружках. В голове просто щелкнул какой-то тумблер. Сбой программы. Если Ад существовал, он, вполне вероятно, будет в нем гореть. Единственный его недостаток, который оставался незамеченным на протяжении всех минувших лет, — он упрямо сторонился людей. Не позволял лезть к себе в душу, смысл подобной близости от него ускользал. Пытаясь подружиться с ним, никто не мог представить, что пытается буквально прыгнуть в жерло проснувшегося вулкана.Psychopathy — синдром, проявляющийся в виде сниженной способности к сопереживанию, неспособности к искреннему раскаянию в причинении вреда, эгоцентричностии поверхностности эмоциональных реакций. wikipedia
— Билли-бой! Домой! Роберт сплюнул скопившуюся во рту слюну, слишком вязкую и густую, чтобы ее проглотить. Как будто действительно хотел его съесть, Грей изнывал. Наверное, он вправду был сумасшедшим, в какой-то мере. Наверное, в нем поселилось неведомое «Оно» и взяло в свои руки контроль. Так думать — проще, чем признавать свою вину. Как только миссис Денбро родит, ему все равно придется учиться сдерживать своих демонов, рвущихся наружу, на цепи. Замуровать их в темном уголке чертог разума, для самых грязных фантазий. У него больше не будет законного оправдания пропускать пары ради того, чтобы поглазеть на малолеток. Роберт не хотел в тюрьму. Но и учиться жить нормально не хотел тоже. Он окончил университет, не отлично, но вполне приемлемо, и уехал из Дерри, оставив так и не присвоенного им Билли. Из тысячи представившихся ему дорог, он выбрал ту единственную, которая спустя восемь лет привела его обратно на маленькую родину, обратно в Мэн. Это можно было назвать судьбой, но на деле это принятое решение, подчиненное эффекту Зейгарник. Прерванное занятие всегда запоминалось лучше, чем завершенное, свербело, как заноза под ногтем. Как выпирающий заусенец, постоянно цепляющийся за одежду. Затеряться в штатах было просто. Если с самого начала озаботиться и не оставлять след, не придется прикладывать для этого особых усилий. Благо Роберта в том, что он отвратительно умен. Проклятие же Роберта в том, что он практически одержим. Демон внутри него бурлил и шипел, казалось, бодрствуя даже тогда, когда сам его носитель спал. Сны были грязными. От крови, пота, семени. В них всегда пахло терпким мускусом и сандалом. В первые дни приезда, когда он по-новому устраивался в родительском доме, покуда сами его владельцы уехали в отпуск, ночные кошмарные утопии отступили. В последующие вечера и ночи садистические фантазии вернулись с удвоенной, утроенной силой, вспыхивая в сознании ярчайшими картинками. В гребаном Дерри, в лавке хозяйственных товаров, куда Грей забрел купить стиральный порошок, он встретил Уильяма. Это самое идиотское столкновение, какое можно было представить. Вытянувшегося, тощего, с бледно-розовыми губами и прежним заиканием Уильяма-блядского-Денбро, который, удивленно хлопнув своими глазками, вдруг приветливо улыбнулся, не замечая напряжения в воздухе. Роберт вытянулся, как струна. Рука ныла от того, как неудобно он перехватил корзинку с покупками, но было все равно. Ни единого лишнего жеста, как готовый броситься бешеный пес. Во рту пересохло, а Билл не обратил внимания, что пожал слишком уж холодную ладонь. Вся кровь резко отхлынула куда-то, делая врожденную бледность еще выразительнее. «Господи, не забывай моргать», — напомнил себе натянуто улыбнувшийся в ответ мужчина, кивнув. «Здрав-в-вствуйте, Роберт! Вы не измен-нились». Да, малыш, он точно такой же. Он по-прежнему хотел бы до кровавых мозолей целовать твои пухлые губы, а ты так кстати изменился в лучшую сторону. Твой возраст это уже почти позволял. Грей был вежлив и учтив, насколько позволяла обстановка совпадения. Беседы среди полок с отбеливателями может и располагали к какой-нибудь откровенности, но никак не к долгой беседе. А ему нужно было освежить воспоминания целиком, дополнить их новыми фактами. Версия Денбро, жившая с ним годами, значительно устарела и нуждалась в доработке. Он пригласил Билла к себе, выпить чай с лимонным пирогом, поговорить, как изменилась жизнь каждого. Послушать. Подростковый голос едва начал ломаться, мягкий, изредка дававший «петухов» от волнения. Через месяц Денбро от этого пирога, по рецепту миссис Грей, затошнит. В тот день он остался от него без ума, смущенно попросив добавки. Он весело рассказывал о семье, о братишке Джорджи, пока Роберт сидел на стуле напротив, скрестив длинные ноги. Сильно, мышцы аж прострелила судорога. Получаемое трение хоть как-то унимало его, отвлекая от идеи завалить собеседника на деревянный пол. Он выдержал тогда. Через месяц он ожидаемо сорвется. Пусть Роберт и не подозревал об этом в тот момент, но, затыкая громкий рот ладонью и заталкивая Денбро в машину, он поймет, что это самый логичный исход. Он не осознавал, но приехал именно за этим — похитить Билла, сделать своим. Роберт Грей слишком долго пытался принудить себя к состоянию летаргии. Монстр требовал плоти. — Почему я? Билл вырос как душа компании, этакий заводила среди своих друзей, Билл — один из подающих надежды учеников. Он должен заниматься дополнительной историей, чтобы поступить на кафедру литературы, а не быть прикованным в подвале у маньяка с маской небожителя. В таких не распознают убийц, пока из дома не начнет нести тремя десятками разлагающихся тел. Роберта Грея любили все без исключения, и Денбро никто не поможет. «П-п-почему?» — продолжал шептать он в легком бреду. Роберт сам не знал ответа. Почему он притворился, что снова уезжает из Дерри по рабочим делам, пригласил на прощальный ужин этого ребенка, выкрав, почему держит нежного и любимого Билла в этом богом забытом месте, привязав к изголовью кровати собачьим ошейником и коротким нейлоновым поводком. Почему расщедрился и купил ему целых три разных кляпа: широкий, узкий, позволявший более-менее членораздельно мычать, и с продолговатым дополнением сантиметров шесть в длину, этакая имитация минета. Почему он хотел мучить его, а слезы и сукровица казались на вкус сладковатыми? Почему бы и нет, в общем-то? В глазах Грея ни капли здравомыслия, только жажда и болезненная радость, веселье клоуна-психа, мечтающего поджечь шатер с детишками. Денбро не боялся умереть, ему страшно прожить дольше положенного в этих стенах, стать кем-то другим, пока находится здесь. В таком случае правда лучше быть убитым, чем перекроенным. Если бы он был инвалидом, если бы оказался на домашнем обучении, если бы после появления Джорджи родители решили бы переехать в другой город, сменить обстановку, если бы он сбежал из дома вместе с Беверли… Если бы его глаза были другого цвета, все сложилось бы по-другому. Билл был собой, Роберт — тоже, и в этом главная загвоздка их отношений. «Потому что ты — мой», — почти пьяно, как под легкими наркотиками, шептал Роберт, нависая сверху. Такое положение, принуждавшее смотреть снизу, уже почти не казалось дискомфортным. Он в одежде, Билл тоже, и уже это вызывало радость, смешанную с отвращением к себе за слабость. Пока что. Пока что оставалось время перевести дух. Роберт обожал вжимать его в скрипучий матрас, просто так, без сексуального подтекста, убеждая, что насиловать его нет никакой необходимости. Он и без этого мог доказать принадлежность Уильяма. В том, как Грей терся о него, было что-то звериное. Часами Роберт наслаждался тем, что мог зачитывать десятки сочиненных за годы стихов, посвященных Биллу. Теперь тот достаточно взрослый, чтобы их понимать. Стихотворения о том, как он семилетний обожал прикосновения грубых рук, как, с повадками взаправдашней шлюхи, крутил задницей. Отвратительно. Этих слов не заслужил ни один ребенок, этого не заслужил Билл. Он хотел вывернуться наизнанку. Так много, как за эти дни, он не плакал никогда. — В детстве от тебя всегда пахло тыквенным пюре, это было так мило… — У меня и сейчас детство, блять… б-блять. Я все еще ребенок, — он попытался перевернуться на бок, чтобы не смотреть в глаза. Лучше бы ему не рождаться вовсе. — Уже не настолько, Билли-бой. Уже нет. Первое прикосновение рук Роберта под футболкой отозвалось в Билле желанием содрать с себя кожу. Его тошнило. Его вырвало прямо на гребаного Грея, отскочившего на добрый метр, и трясло еще с полчаса. Рвота попала и на собственную пижаму, смешиваясь с кислым запахом мальчишеского пота. В комнате невозможно было дышать, но окна в подвалах, увы, не всегда предусмотрены. Роберт застирывал рубашку в ручную, рассматривая грязные подтеки — частичка безупречного Билли, его нутро. Теплая кашица из того, что он лично смог затолкнуть ему в глотку, как осиротевшему птенцу. Билл не мог не заметить, как бы не хотел игнорировать рослого мужчину, что вскоре он вернулся. Слишком быстро, с тем же настроем, но теперь обнаженный по пояс, с влажными волосами, зачесанными назад. После душа тело Грея стало значительно теплее, обжигая продрогшего в сырости мальчика. Нет. Нет-нет-нет, такое, блять, не должно происходить, не в его реальности и не с ним. Наверное, даже если он выживет, это уже ничего не исправит. — Ты привыкнешь, Билли. Малыш, ты слишком напряжен. Через два долгих месяца Денбро перестал сопротивляться так ожесточенно, как раньше. Кляп по-прежнему запрещено снимать, одна рука постоянно завязана за спиной — каждые пару часов Роберт заботливо менял их, избегая проблем с кровотоком. Перемещаться по дому можно было только с ним, рука за руку. Ручная собачонка, о которой он всегда мечтал. Билл не растерял норов. Не смирился. Внешне покладистее он стал, после того, как меткий удар кулаком чуть не лишил его глаза. Гематома не сошла до сих пор. Он на половинку уже основательно искалечен, какой смысл усугублять? Отколота часть переднего зуба, результат столкновения с углом тумбы, на пальцах левой руки едва успели отрасти новые ногти. Бороться он устал, но это не значило, что он перестанет, просто выучился у своего монстра выжидать подходящие моменты. Роберт приручил его, но вместе с тем, безусловно, привязался, и Уильям сообразил, что в эту игру могут играть двое. Если кормить зверя с рук, он становился слабее…Lima — …
Лимский синдром — то же самое, что и Стокгольмский, но преломленный через кривое зеркало. Роберт испытывал нарастающую с проходящими неделями жажду заботиться об этом ребенке, ухаживать за ним, выцеловывать на хрупкой шее узоры. Все меньше боли в заслугу за послушание. Роберт теперь не бил наотмашь, максимум мог мягко шлепнуть или хлопнуть по щеке, и Билл ненавидел его сильнее. «Не давай мне повода тебя узнать». Билл не хотел думать о том, что никто и никогда его так уже не полюбит (не полюбит уже никак, потому как нельзя испытывать что-то кроме жалости к жертве похищения и насилия, к пятнадцатилетнему пацаненку, которого научили ходить на привязи и есть с протянутой ладони). Билловское «пожалуйста, я не хочу пропасть окончательно» сталкивалось с робертовским «я так хочу тебя опекать». Да. Они делали друг друга в конец больными, потому что у Денбро никогда прежде не было так хорошо знакомого человека, от которого бы он зависел, а Грей ни с кем не жил такой продолжительный срок бок-о-бок. — Билли, малыш, ты научишься жизни в другом мире. Со мной. Давай, сладкий, ты совсем отощал, открой ротик. Твое любимое пирожное, я ведь помню. Роберт забылся. Позволял строго в своем присутствии заказывать пиццу по телефону, смотреть в окна, спать без бандажа, обнимая тонкое мальчишеское тело и наслаждаясь его теплом. Он читал статью, где похищенная девушка приняла своего насильника за благо, ходила за покупками и ездила вместе с ним к своей семье, но и не думала на него доносить. И это после того, как он сутками держал ее в крохотном запирающемся ящичке! Она должна была по-любому сильнее ненавидеть того мужчину, нежели Денбро ненавидел его. Да и во всем мире практикуется традиция похищения невест. Кроме Билла Роберту никто не был нужен, по крайней мере, пока тот молод. — Почему ты сбежал? Билл Денбро не знал ответа на этот вопрос. Просто в одну ночь он выбрался из кровати и сам удивился, как легко оказалось спрыгнуть со второго этажа на покатую крышу крыльца, затем на холодную землю. Травинки щекотали, кололи и царапали босые ступни и щиколотки, пока он вспоминал заново, как ориентироваться в таком безграничном пространстве. Шаг перешел в бег. Дальше, дальше, к огням автострады. Как будто проснулся ото сна. Но сон продолжался судом, принудительным помещением в психиатрическую клинику и бесконечными сеансами у врачей вместе со своей семьей. До конца своих дней Билл, несмотря на психотерапию, не прекращал носить кофты с исключительно длинными рукавами, никогда не оголяя тела. Он, вероятно, стремился сбежать от себя, но вышло плохо. С каждым минувшим днем мысль о бегстве давалась сложнее, надо было что-то менять. До конца своих дней Билл не мог оставаться в комнате ни с Джорджи, ни с любым другим ребенком. Он будто бы предал всех их в какой-то неопределенный им самим момент. Наверное, тогда, когда, лежа в душных объятиях Роберта, вдруг попытался его понять. Когда впервые испытал за два месяца что-то, перекликнувшееся с наслаждением. Роберт Грей умер на электрическом стуле. И напряжение между ними, наконец, развеялось, если, конечно, не верить в существование загробного мира. Повзрослевший Билл надеялся, что все они просто когда-нибудь исчезнут вместе со всеми воспоминаниями.