Ночь в музее

— Интеллигенты сраные, — прошипел Арти, копаясь в мусорке в надежде нарыть что-нибудь съестное. Но мусорка располагалась крайне неудачно, у самого здания Музея Современного Искусства, поэтому и улов у Арти был Современный и Искусственный: контейнер с дрябло-кудрявыми листьями и пачка печенья «Без глютена-без сахара-без масла-без молока-без яиц», читай: без вкуса. Арти взял и то, и другое: пятая неделя бомжевания давно переориентировала его столовые предпочтения в сторону всеядности. Эх, голодная ночь впереди. Одна надежда на то, что в музее обновилась инсталляция «Пир во время чумы».  Закусив парой туалетно-бумажных печенек и засунув остальной ужин под куртку, Арти зашагал к тёмному угловатому зданию музея. Вот и знакомая брешь в ограде, вот и стандартно дрыхнущий охранник, вот и кнопочка, отключающая сигнализацию. Пустой ящик для упора; приоткрытая форточка, как раз годная для юркого молодого тела; знакомая тёмная подсобка. Давно стыренный у сторожа ключ.  Готово. Теперь Арти — полноправный обитатель музея: хочешь — жри объедки с «Пира», хочешь — «Гигантским плюшевым мишкой» в футбол играй, а хочешь — на «Незаправленной кровати» спи. Современное искусство ведь такое, какой только ереси не найдёшь. Даже писсуар для удобства есть.  — Привет, чудики! — крикнул Арти экспонатам.  Он неспешно прошелся по комнатам, проверяя знакомцев: потрепал по мохнатой голове крошечную «Крылатую овцу», пощелкал по аквариуму «Акулу в формальдегиде», подмигнул «Розовой клизме» и показал язык «Восковой голове». Кинув драную куртку на сидящего на кучке пепла манекена «Бренность существования», он устроил свой обеденный улов на «Незаправленной кровати» и подошел к прибитому к стене писсуару. «Фонтан», громко заявляла табличка. Ну, пора было использовать предмет по назначению. Вжикнув молнией, Арти достал свой агрегат…  Свет, включившийся по всему зданию, заставил сжаться, а многоголосый шум — замереть. Охрана? Полиция? В любом случае, ему, Арти, хана. Придется сдаваться. Заступиться за него во всем мире некому, теперь одна дорога — в тюрьму. А он всего-то и хотел, что погреться.  Арти робко потянул руки вверх, позволяя джинсам безвольной гармошкой бухнуться вокруг лодыжек, как вдруг ему в голову что-то ударило.  — Прости, чувак, — сказало что-то и с мерным жужжанием продолжило путь.  Арти затравленно смотрел летуну вслед: это была ожившая «Летающая овечка». Арти проморгался, но не помогло. Зал теперь кишел гуляющими, танцующими, разговаривающими и ржущими экспонатами.  Ссать расхотелось. Захотелось перечитать ингредиенты в проклятых печеньках: что там вместо сахара?  — О, зритель пришел! — крикнул кто-то из-за спины.  Арти почти не удивился, увидев манекена, сидящего на кучке пепла.  — Что за хрень? — спросил Арти, ощущая какую-никакую родственность с человекоподобным пластиком в этом море ожившего неодушевленного хлама.  — Это наша ночь свободы, — усмехнулся манекен. — Директор уезжает раз в месяц в командировку, и мы тусуемся. Меня «Бренность существования» зовут. Можно просто Бреня. Да ты не бойся, — добавил он, — мы не обидим. Наоборот, веселье будет. Пошли. Только это… штаны подтяни, неудобно как-то.  Манекен поднялся из пепла и потянул офигевшего Арти в небольшой зал, где свет был приглушённый, а группка экспонатов рассаживалась в круг. Тут были все знакомцы: отколовшийся от стены Писсуар, Гигантский Мишка, Акула, заливающая пол формальдегидом, Незаправленная Кровать и Розовая Клизма. Бреня уселся и потянул за собой Арти.  — Это наш клуб по интересам, — пояснил он, а затем обратился к остальным: — Ну, чем сегодня займёмся?  — В бутылочку! — крикнула, шелестя простынями, Незаправленная Кровать.  — Да ведь уборщица на прошлой неделе выбросила бутылочку, — пробурчала Розовая Клизма, смешно чмокая носиком. — Не поняла, дура, что предмет искусства на помойку отнесла…  — Значит, будем играть в клизмочку, — хохотнул Мишка, — тебя крутить будем, Розовая.  Он схватил Клизму и крутанул. Клизма все еще вертелась и ругалась, когда у входа раздалось робкое цоканье: в дверях, неуверенно шаркая, стояла швабра.  — Привет всем, — сказала она неожиданно мужским голосом. — А можно мне поиграть?  Все стали отводить взгляд и чесать затылки.  — Да ведь ты знаешь, — сказала Акула, — не предмет ты искусства, а обычная швабра. Нельзя тебе.  У швабры так обвисли щетинки, что Арти стало ее жалко.  — Почему же нет? Вон Писсуар — чем он лучше?  Экспонаты дружно застонали.  — Да как ты смеешь! — встрепенулся Писсуар. — Я лучший представитель дадаизма! Я великий… я революционный…  — Тронули какашку, — протянула Кровать вполголоса, а Писсуар все не унимался.  — Ладно, хватит тебе, — перебил его Мишка. — Парень — гость, ничего не понимает. Слышь, парниша, — обратился он к Арти, — закон такой: искусство есть все, что воспринимается таковым. Нашего друга Писсуара знаешь сколько народу считает искусством? И меня считают, и Бутылку нашу выброшенную — да будет ей свалка пухом. А швабру эту — никто.  Арти немного подумал.  — Ну, а вот если я сейчас ею повосхищаюсь — станет она искусством?  Ребята помолчали.  — Пожалуй, станет.  Арти усмехнулся:  — Ох, какая ты Швабра красивая, черенок как плавно вырезан, щетинки какие ровные — не простая ты Швабра, а высокохудожественная.  Швабра зарделась и села в потеснившийся круг.  Мишка снова крутанул Клизму, она завертелась и остановилась, одним концом указывая на него, а другим на Бреню. Они глянули друг на друга, криво усмехнулись и сели в середину круга. Посидели, вроде как стесняясь, а потом Бреня запустил пальцы в короткую шёрстку у Мишки на щеках, повел вверх к ушам, и Мишку передернуло от видимого удовольствия. Он тихо заурчал, обхватывая пухлыми лапами стройную манекенную талию и подсел еще ближе. Склонился, тыкаясь блестящим носом Брене в висок, в щеку, а потом прижался толстыми губами. Бреня застонал, обвивая пушистые плечи. Он то выгибался, подставляя Мишке шею, то набрасывался с поцелуями, вылизывая ему рот, будто банку с медом.  Все остальные экспонаты напряжённо молчали, Швабра рядом томно вздыхала. Арти тихо офигевал. Мало того, что он видел откровенно порнушное сосание манекена и медведя, он от этого еще и возбуждался!  А этим двоим, похоже, дела ни до кого не было. Бреня уже было забрался Мишке на колени, активно двигая бедрами, но тут возмутилась Кровать:  — Вы это прекращайте, извращуги, другим тоже поиграть охота.  Бреня с Мишкой с явным сожалением расцепились и расселись обратно в круг. Клизма завертелась снова. Ночь только началась.  Арти не был уверен, сколько времени длилась игра. Он лишь помнил, что в круг подсаживались новые игроки, потом они уходили, но их места занимали свежачки, и с каждым часом игры становились все откровеннее. Чего только Арти не увидел: как Кровать страстно стонет от того, что ее заправляют, как Восковая Голова отсасывает Летающей Овечке, как Швабра пилит в дырку Писсуар, а формальдегидная Акула жрёт объедки со стола «Пира во время чумы», и оба от этого кончают.  Под утро он был так измотан, что не заметил, как уснул. Бреня и Мишка перенесли его на Незаправленную Кровать и укрыли одеялом. Арти проспал до открытия музея, так что первые посетители так и застали его, мирно сопящим на музейном экспонате.  — Какая интересная инсталляция! — сказал посетитель номер 1.  — Какой новаторский подход! — добавил посетитель номер 2.  — Какая свежая идея! — захлопал в ладоши посетитель номер 3.  Арти проснулся от их голосов.  «Да какая же я инсталляция, идиоты», — хотел он сказать, но не смог. Тело прилипло к кровати, голова не отрывалась от подушки. «Искусство есть все, что считается таковым», － вспомнил он, обмирая.  Да что же это? Караул! Арти стал артом! Неужели же он теперь так и будет вечно на этой кровати лежать?  Арти попереживал-попереживал, а потом расслабился. Так ли уж это плохо? Лежишь себе, отдыхаешь, люди тобой восхищаются. А раз в месяц — тусня. Авось, если повезёт, сможет уговорить Бреню и Мишку на тройничок. А то страсть что творит эта сила искусства!