В Баровии не бывает солнечно. #writober2019

Медальон потерялся. Отцовский подарок, крохотная музыкальная шкатулка на тончайшей цепочке, все еще хранящая тепло его рук. Обидно до слез, но безобидно в масштабе — не станешь же жаловаться матери на то, что теперь постоянно слышишь краем уха простенькую мелодию из трех нот: она лишь обвинит тебя в забывчивости, вранье и нытье. Жутко до чертиков, но не так уж и жутко, если немного подумать: песенка, колыбельная, была привычная, мягкая, пусть и такая навязчивая сейчас. Она приносила успокоение, как что-то связанное с домом, с отцом, с хоть чем-то хорошим. С этим можно было жить. Какое-то время. Стелла сваливала это на усталость. Потом — на разыгравшееся воображение. Стресс, вызванный этой ненавистной помолвкой. Дурной розыгрыш ее братьев, который никак не хотел заканчиваться. Фазы луны. Женскую истерию. Но музыка, связанная теперь с тишиной, одиночеством и тревогой, становилась громче каждую ночь, давя на виски откуда-то изнутри. Стеллу тошнило, выворачивало наизнанку в собственной постели, и каждая попытка заснуть превращалась в изощренную пытку: источника ненавистного звука не было ни под кроватью, ни за книжными полками, ни под ножками стоек манекенов, увешанных вытертыми мерными лентами. Три ноты стучали по затылку и пульсировали за ушами; однако с музыкальными шкатулками, стенами этого дома, даже братьями Стеллы было все в порядке. Не в порядке была ее голова. Много вещей терялись позже: чем громче становился звук, занимающий теперь все пространство, окружавшее Стеллу, тем хуже становилась ее память. Она пытается шить, она идет куда-то, почему-то стоит на коленях, где-то лежит, лежит в своей кровати. Все смазывается, теряется, путается и перемешивается. Все, кроме рвущей барабанные перепонки колыбельной и чердака. Чердак был тихим, одиноким (брошенным), и это наполняло ее тревогой. Стелла чувствует тычок в плечи и послушно опускается на стул, беспомощно озираясь по сторонам. Пыльная, тесная комната, взывающая клаустрофобию: манекены в детский рост смотрят на ее плохо нарисованными и выцветшими от темноты и сырости глазами. В ноздри ударяет запах лаванды, от которого хочется блевать, и она обессиленно заглядывается в чужое лицо. На уровне ее глаз мерно болтается медальон. Вперед-назад, назад, вперед, силуэт за ним начинает немного плыть. — Послушай меня, Стелла, … — его слова тонут в трех нотах, что он не слышит. А затем в крике, когда острые ногти девушки добираются до его глаз.