Мёртвые и живые

Джорно Джованна отлично ладит со своими мертвецами. Они ему почти и не снятся. Польпо появляется лишь однажды — первым. Маячит в темноте необъятной, как туча, тушей, поскуливает, размазывая по лицу сопли, кровь и комочки мозга, скрежещет острыми обломками зубов и гулко сглатывает сквозь влажное клокотание в глотке. «Барабан прищемил мне язык, — пискляво жалуется он, угрожающе потрясая зажатым в пухлом кулаке револьвером. — Противный мальчишка». В тот, самый первый, раз Джорно не находится с ответом, и Польпо уходит во тьме, покачиваясь, шаркая, подволакивая левую ногу, и всё хнычет и стонет, пока его голос не затихает вдали. La Squadra и вовсе его не беспокоит. Джорно совсем мало о них помнит, помнит не всех — он и имена их заучил потом, когда появилось время. В его сны вползают детали — никогда не целое. Клочья сгнившей кожи, облезающие с лица Иллюзо, лопающиеся бубоны, грязная пена с гноем в углах оплывающего рта; нетронутый точёный профиль перемолотого колёсами поезда Прошутто, прильнувшего щекой к траве; остановившийся взгляд бешеного Гьяччо, нанизанного на железный штырь; предсмертные конвульсии, сотрясающие разорванное пулями тело Ризотто Неро, прерывистые вопли его издыхающего станда. Все они слишком мало для него значили. Цветы, которые прорастают во вскрытой грудной клетке Аббаккио, — жёлтые, их лепестки не пропитаны багровым. В них перерождается крошево костей, и сгустки остывающей крови, и масса из лопнувшего желудка, и содержимое разорванных кишок. Стебли обвивают сломанные рёбра и позвонки, торопятся развернуться золотые венчики, тонкие корни сплетаются со спинным мозгом, тянут питательные вещества из сердцевины костей. Цветы тянутся к солнцу, и в воспоминаниях Джорно на берегу пахнет только ими — сладковато, знакомо… И морем. Ещё там всегда пахнет морем. Аббаккио приходит к Джорно всего пару раз. В первый — молча сидит на полу по-турецки, упираясь ладонями в колени. А во второй — говорит, сплёвывая через плечо яркие лепестки: «Поганый ты ублюдок, думаешь, я не знаю, почему цветы жёлтые? Ненавижу тебя и твоё непомерное эго». «Моё эго хотя бы меня не убило», — замечает в ответ Джорно, даже не просыпаясь, и Аббаккио шарахается от него во тьму, растворяется, чтобы навсегда исчезнуть. И если Триш посреди ночи вздрагивает в его объятиях, замирает и отстраняется, чтобы сесть на краю постели, обняв себя руками, Джорно ни о чём её не спрашивает. Он понимает: это кровь, связывающая Триш с отцом, снова откликнулась на агонию Диаволо где-то там, в безвременье, в личном аду. Ему самому давно уже наскучило считать эти бесконечные смерти, отражающиеся на дне зрачков Gold Experience Requiem. Джорно знает: проиграй они тогда, в Риме, — их агония была бы намного дольше и мучительнее, и ему не жаль. Может, если бы Триш попросила прекратить страдания отца, отпустить, он нашёл бы способ. Но она никогда об этом не просила — она вообще редко о чём-нибудь просит всесильного дона Джованну, что его задевает — и сильнее, чем он готов признаться. Задевает, царапает, тревожит. Особенно когда Триш, проснувшись от кошмара, собирает свои разбросанные вещи и уходит, чтобы вызвать машину и уехать в маленький загородный дом на взморье, где всё напоминает о Бруно. «Гиблое дело — соперничать с мертвецом, правда?» — как-то произносит Джорно, разглядывая пышный сад особняка, где клонятся к мягкой тёплой земле тяжёлые розы, пропитанные солнцем до того, что сочатся, как мёдом, его ароматом. Просто мысли вслух, в воздух. Жан-Пьер разводит в ответ полупрозрачными руками, бормочет, сбиваясь на французский, что-то вроде: «О, любовь — беспощадная штука, monsieur Джованна», — сам не заметив, должно быть, что обратился к Джорно не по имени, и осторожно поворачивает русло разговора снова к делам Пассионе. Да что ты знаешь об этом, хочет спросить Польнареффа Джорно, что ты знаешь о любви, о нас, если так уверен? Диаволо тоже не тревожит сон Джорно, пусть и встаёт в изголовье, и капает на подушку тёмной кровью, стекающей по подбородку, и сипит, тщетно пытаясь издать членораздельные звуки — в провале рта ворочается и трепещет обрубок языка, — и тянется скрюченными, торчащими в разные стороны пальцами с вырванными ногтями, и никак не может достать. Джорно только переворачивается на другой бок, чтобы не видеть его лица, и подгребает к себе вторую подушку, приятно прохладную. Диаволо не вернётся: сила Gold Experience Requiem абсолютна. А изредка появляется Наранча: полубоком садится на край его постели, упирается подбородком в колено, обнимает Aerosmith и прижимает его к себе, будто игрушечный самолёт, поправляет цветы в волосах и гибкие плети, врастающие в смуглую кожу, стряхивает с плеч снежно-белые лепестки. «Ты меня помнишь? — спрашивает он. — А Триш помнит? А Фуго?» И Джорно кивает ему: да, мы помним. У Джорно Джованны нет проблем с его мертвецами. Почти нет. Иногда во сне на него надвигается весенний Неаполь, чистый и прозрачный, словно вымытое до блеска синее стекло, с высоким эмалевым небом и сливочными кучевыми облаками, носящими в себе будущий дождь. В этом Неаполе пахнет солёной водой и водорослями, немного нефтью и ржавчиной от бортов рыбацких судёнышек, нагретым асфальтом, свежевыпеченным хлебом, морепродуктами и сыром, жареными овощами, бальзамическим уксусом, крепким кофе. Солнце клонится к горизонту, бриз трогает кромку тентов над столиками уличных кафе, поворачивает зонтики в летних коктейлях с разноцветными трубочками. И в этом Неаполе Джорно идёт рядом с Бруно, жующим на ходу пиццу, слушает, как тот здоровается со знакомыми, как рассказывает о чём-то, и не различает слов, только тон. Каблуки ботинок звонко щёлкают по брусчатке, солнце бьёт в глаза, и Джорно невольно замедляет шаг, заслоняясь от света ладонью. Это хороший сон. Совсем хороший, потому что в нём ещё ничего не случилось. В голосе Бруно неожиданно звучат вопросительные интонации, он наклоняет голову к плечу, ожидая ответа; пряди чёрных волос скользят по острой скуле, открывая линию нижней челюсти, чёткий профиль. «Не оборачивайся, — про себя твердит Джорно, отстав на целых полтора шага и не торопясь нагонять. — Не оборачивайся». Если Бруно обернётся, придётся вспомнить, что он мёртв. Что это Джорно его убил.