Утро после войны или Клаус помнит

      Клаус плохо помнит их первую встречу. Да что там, Клаус вообще мало что помнит из последних лет жизни — сплошные обрывки воспоминаний: чьи-то искажённые лица, полустёртые в памяти места, слова, вырванные из контекста...              Но что Клаус точно помнит — тепло чужих ладоней, когда Дэйв поднимал его с пола.              Жизнь всегда казалась ему причудой, дурным экспериментом, издевательством сучки-судьбы. Она всегда была странной, гротескной — с самого рождения Клаус словно нарушал своим существованием законы Вселенной.              Но путешествия во времени... Даже при наличии в семье Пятого, это всегда казалось чем-то запредельным, нереальным, неосуществимым. Уж по крайней мере для него.              Но вот он здесь, в чёртовой долине Ашау за восемнадцать лет до своего рождения. Трясётся в чикенбасе* вместе с незнакомцами, которые в настоящем, его настоящем, скорее всего мертвы.              А он подсаживается ближе, улыбается этой своей мягкой, совсем не для этого места улыбкой, и смотрит пронзительно. Но не оценивает, не кидает вызов, как это принято в семье Клауса, а словно по шерсти гладит, каждую деталь отмечает и сохраняет, чтобы на досуге изучить внимательнее.              Клаус помнит, как под этим взглядом тепло и свободно.              Автобус тормозит резко — их сцепленные в замок руки не успевают разъединиться — и всех по инерции швыряет вперёд, вжимает в спинки сидений. Дэйв смеётся — так неуместно и так правильно, а Клаусу кажется, что кто-то разрезает его подгнившую душу, пытаясь найти участок, не поражённый болезнью. Все суетятся, лейтенант орёт благим матом, подгоняя их, но все эти звуки перекрывают грохот и звуки автоматных очередей снаружи.              Клаус наверное только сейчас до конца понимает, где оказался, но мысль отступить, сбежать как обычно почему-то теряется. Он честно надеется, что виной этому не широкая спина Дэйва, исчезающая в дверях автобуса.              Схватив чёртов чемодан и автомат, Клаус выскакивает следом. Он никогда не любил оружия — то ли потому что в детстве предпочёл бы играть в машинки, а не стрелять по мишеням (иногда живым), то ли из-за того, что вдоволь насмотрелся на жертв его применения. Тем не менее автомат лежит в ладони правильно, знакомо оттягивая руку, и когда рядом проносится шальная пуля, Клаус больше не думает. Машинально вскидывает оружие и стреляет, не замедляя шаг ни на секунду. Кто-то рядом восхищённо присвистывает, но Клаус не успевает заметить кто — их всех уносит в водоворот боя.       

***

             Клаус всегда пьёт так, чтобы не помнить детали пьянки. Так веселее и проще после — чувство стыда давно притупилось, но ему ни к чему глупые детали...              Однако Клаус отлично помнит ту самую пьянку в богом забытом баре где-то в провинции Биньчитхьен. Это конец первого месяца его службы — службы, на которую его никто не призывал — и им выдаются несколько спокойных и тихих деньков. Они уходят в самоволку — как ни странно инициатором выступает вовсе не Клаус, а парень по прозвищу Джао Дао. На самом деле, он вроде как наполовину чероки и носит скучное имя Джон, зато имеет совсем не скучный характер.              Клаус не помнит, откуда берутся девчонки, и куда потом исчезают остальные ребята. Но отчётливо помнит, что столики в баре квадратные, тесно прижатые друг к другу, и бедро Дэйва то и дело прислоняется к его.              Музыка в баре довольно неплохая, а то дерьмо, что выдают тут за виски, выносит голову за несколько стопок. Клаусу давно не было так хорошо и свободно, его кружит по залу, то и дело пристыковывая к Дэйву. Он такой горячий в этой своей полурасстёгнутой рубашке, пот блестит на его лбу и над ключицами, он двигается плавно, чуть ведя бёдрами, и Клауса кроет ещё сильнее.              А после они как-то избавляются от девчонок и курят один косяк на двоих, и Клаус только и может думать о вкусе губ напротив. Но думать долго не приходится. Дэйв вдруг ведёт рукой по его щеке, а потом целует. Так просто будто на дворе не конец шестидесятых. Так просто будто они давно вместе. Так просто будто думал об этом весь этот чёртов месяц прямо как Клаус.              А потом они сбегают из бара и возвращаются в лагерь по каким-то подворотням как бесстрашные, считай безумно-глупые, держась за руки и целуясь в особо тёмных углах. И прячутся на крыше казармы, лёжа рядом, прижавшись боками и сплетя пальцы. Следят за проносящимися по ночному небу облаками, ловят то и дело исчезающий лунный свет и соединяют пальцами рисунки созвездий.              Дэйв рассказывает ему о своей жизни: о том, что родился в Бруклине; что у его матери своя маленькая пекарня, и он всегда помогал ей в детстве; что отец умер, когда ему было одиннадцать, оставив в наследство совсем ещё новенький лазурный Понтиак; что он учился на третьем курсе юридического, когда ему разбили сердце, и он не придумал ничего умнее, чем уйти на войну. Дэйв говорит ему, что хочет вернуться в Нью-Йорк с ним. Говорит, что счастлив, что оказался здесь и встретил его. Говорит, что никогда его не отпустит...              Клаус отчётливо помнит, какими горячими тогда были его руки, и как сверкали серые глаза, отражая свет восходящего солнца. В то утро Клаус наконец признался себе, что влюблён.