Подарок

Озен нагрузила Марурука работой по самые уши, а сама уселась за телескоп. Пришлось долго подгонять место наблюдения под свои габариты, но она справилась. Озен ждала. Не отрываясь, всматривалась в телескоп, а время медленно ползло, обтекая её. Для Недвижимой время всегда шло неспешно, неповоротливые минуты складывались в часы, часы в сутки. Но сейчас эта неторопливость была так некстати. На заднем фоне то и дело раздавался быстрый топот ног Марурука, который бегал вверх и вниз по лестницам, спеша выполнить поручения. Иногда слышалось его заполошное дыхание или резкий звук роняемых предметов. Марурук мог быть неуклюжим, когда проявлял излишнее усердие. Когда что-то разбилось, у Озен едва заметно дёрнулась щека. Мысленно она отметила разбитую вещь, как повод для дополнительного наказания. Прошло ещё сколько-то минут или часов. Озен на мгновение оторвалась от телескопа, когда почувствовала, что её чересчур настойчиво дёргают за рукав. Кажется, Марурук что-то спрашивал, терпеливо повторяя, уже не первый раз. Ужин? Нет, она не будет ужинать, не до того. Озен отослала его и запретила себя беспокоить. Марурук ушёл расстроенным, он не любил есть в одиночестве, а сейчас кроме них на базе никого не было. Но ничего, Озен ещё порадует его подарком. Когда придёт эта чёртова посылка?! Будто сама Бездна откликнулась на её гнев, явив в прицеле телескопа маленькую фигурку спешащего к базе человека. Ловко уворачиваясь от камней и сучьев, которыми забрасывали его крикливые инбьо, чью границу он потревожил, человек быстро приближался к базе. Бесстрастное лицо Озен прорезала жутковатая ухмылка. Уже спустя час с небольшим она держала вожделенный свёрток в руках. Пока Марурук суетился вокруг посыльного, Озен быстро удалилась к себе. Она сняла перчатки, вскрыла свёрток. Её большие, грубые руки, утыканные десятками булавок, бережно высвободили из плотной бумаги несколько длинных шёлковых лент, а следом извлекли чуть измятое платье, нежного мятного оттенка. Украшенное кружевами, оборками, рюшами, маленькими бантиками — оно выглядело ужасно нелепо. Улыбка Озен стала шире, в груди родился хриплый, клокочущий и крайне зловещий смех, не предвещавший ничего хорошего. — Какая мерзость, — фыркнула Озен, аккуратно сворачивая платье. Она уже вовсю предвкушала лицезрение до крайности возмущённой мордашки Марурука. Его негодующее сопение, полыхающие щёки, сжатые губы. Как он будет ругаться, противиться, зашвырнёт платье в угол, а потом… потом он выйдет в нём и подаст ей завтрак, неловко поддёргивая длинноватую юбку, поправляя воланы на плечах. Будет дуться после всю неделю, ворчать и фыркать, как маленький зверёк. Дразнить Марурука в последние годы стало её любимым занятием. В такие моменты она чувствовала себя живой. Где-то глубоко внутри разливалось тепло и что-то давно позабытое мягко шевелилось в груди, заставляя улыбаться, вызывая желание заботиться, оберегать. Её домашняя зверушка. Её личная игрушка. Только её. Она никому его не отдаст и никогда не отпустит.