Mattina

      Первые лучи солнца миланского утра робко пробиваются сквозь щели наполовину опущенных жалюзи и, входя в комнату, осторожно ласкают лицо Эрмаля. Он позволил себе на несколько мгновений насладиться этим приятным теплом, которое добавилось к еще более приятному — от тела прижавшегося к нему Фабрицио.       Этот мужчина в Милане — редкость, ведь гораздо чаще Эрмаль ездит в Рим, а не наоборот, но когда случается, что тот все-таки переносит серость Ломбардии, албанцу так намного легче. Не то чтобы Моро не любил Милан, скорее не чувствовал его, и оттого видел серым. Фабрицио несет в себе взрыв цвета, заставляющий Эрмаля ценить все красоты этого города, который приветствовал его, и вместе с Моро на его стороне разглядеть в этом месте дом. Неважно, что Фабрицио здесь по работе, а не ради развлечения, а важно, что римлянин здесь с ним.       Вздох слетает с его губ, когда он смотрит на будильник на тумбочке и понимает, сколько времени. Уже через пару минут прозвучит сигнал и они будут вынуждены покинуть не по своей воле постель, чтобы подготовиться к запланированному интервью. И Эрмалю так жаль, не столько оттого, что он не прочь бы остаться в кровати со своим мужчиной, сколько оттого, что ему придется «беседовать» с Фабрицио, измотанным долгой дорогой накануне и имевшим лишь несколько часов сна. Он знает, что у того не будет никакого желания вставать, что тот будет раздраженным, как ребенок, который не хочет идти в школу.       Назойливый звук будильника дал понять албанцу, что момент настал: он поднимается, опираясь спиной на изголовье, и начинает тихонько будить Моро. — Любимый, нам нужно вставать, — шепчет он на ухо партнеру, продолжая трясти его. Но тот не собирается его слушать и отвечает недовольными звуками. — Мх, ну пожалуйста, еще пять минут, — бормочет Моро голосом более хриплым, чем обычно, и типичным для тех, кто только что проснулся. Он обвивает свои конечности вокруг тела Эрмаля, положив голову ему на грудь. Кудрявый не может не улыбнуться на эту просьбу: иногда Моро действительно кажется ему ребенком, и эта детская сторона вызывает чувство невероятной нежности. — Любимый, если мы не встанем, то опоздаем. Ты знаешь, как я не люблю опаздывать, — Мета пытается убедить его подняться, даже понимая, что эта битва практически проиграна с самого начала. — Ты бы не хотел остаться в постели со мной? — отвечает римлянин, начиная рукой мягко ласкать грудь партнера. Вот так Фабрицио из милого ребенка превращается в жалобного щенка: когда он делает так, то выглядит в глазах Эрмаля именно как щенок, даже скорее как дворняжка. Дворняжка, которая носилась по всему дому, уничтожая диванные подушки, и ты знаешь, что должен выругать ее, но потом ты смотришь в эти прекрасные карие глаза и все твои поучения благополучно улетучиваются. — О, давай же, ну пожалуйста, Фабри, мы ведь ужасно опоздаем, — возражает Эрмаль, пытаясь показать бесстрастие партнеру, который теперь ласкал его с меньшей нежностью и чуть большей агрессией. Но голос с плохо скрываемой ноткой волнения выдает его. И это волнение не останется незамеченным для Фабрицио, который, приподнявшись, касается губами шеи партнера, атакует ее влажными поцелуями. — Интервью не начнется без нас, если мы придумаем отговорку, — ответил Моро, потираясь лбом о плечо Эрмаля, который почти на грани того, чтобы уступить этому приятному, но не уместному, по крайней мере, в данный момент, вниманию.       Мета качает головой, касаясь постоянно растрепанных волос Фабрицио, и улыбается на этот глупый, но верный ответ: интервью для них, и без них не начнется, а они смогут найти своей задержке оправдание. — Фабри, оставаться в постели и лежать в обнимку это не слишком веский повод. Что бы ты делал, если бы твои дети устраивали подобные сцены каждый раз, когда ты будил бы их в школу?       В ответ раздраженное ворчание, еще одно с тех пор как они начали этот сюрреалистичный разговор, таков был ответ Моро, за которым последовал реальный ответ: — Ну, во-первых, остаться в постели в обнимку это отличныйповод опоздать. А во-вторых, Либеро и Анита дети, а я нет. — Уверен, Фабри? Когда ты делаешь так, то кажешься мне самым настоящим ребенком, — Эрмаль дразнил его, пытаясь заставить понервничать. — Даже больше того, я никогда не видел, чтобы Либеро и Анита устраивали подобные вещи, чтобы не вставать по утрам.       Фабрицио усмехнулся: — О, так реши уже, ребенок я или старик, — сказал он и, подняв голову, первый раз взглянул в лицо партнера с тех пор как проснулся. — О боже… — пробормотал он наконец, встречаясь взглядом с кудрявым, пока рукой гладил его щеку.       Эрмаль был в замешательстве: — Что? Что такое? — Ничего, — ответил Фабрицио более низким, чем обычно, голосом и со сладкой улыбкой на лице. — Просто… ты так прекрасен ранним утром.       Мета смущенно покраснел, и хотя Моро постоянно повторяет ему это, он еще не привык слышать, какой он красивый, особенно когда тот говорит это просто так. — Ах, да? С этими жуткими кругами под глазами и этими волосами… ну, их вид говорит сам за себя.       И тут Фабрицио поднимается, чтобы прижаться своими губами к губам партнера. — Я люблю твои «жуткие круги под глазами», а что касается волос, то это моя вина, в следующий раз я буду меньше за них тянуть.       Эрмаль улыбается и снова краснеет, будто только что вспомнил, почему именно его волосы выглядят катастрофически. — Окей, беру слова назад. Ты можешь делать с ними все, что захочешь, и ты знаешь, что ты единственный, кому я разрешаю их трогать.       Римлянину не требуется повторять дважды: он тут же поднимается, нависает прямо над партнером и, садясь на колени, запускает пальцы в его кудри, а губами проделывает длинную дорожку поцелуев от подбородка до шеи, затем останавливаясь на ключицах, чтобы вернуться наверх, пока их губы не встретятся снова. Они оба стонут от почти неожиданного контакта их возрастающей эрекции. Эрмаль протягивает руки, чтобы пройтись ими по всей спине Моро, затем спуститься на ягодицы, в то время как Фабрицио все сильнее прижимает к себе тело кудрявого, не останавливая поцелуев. — Бицио… — шепчет Эрмаль, и Моро прекрасно знает, что означает это прозвище в таких обстоятельствах. Но ему мало, он хочет это услышать. — Скажи мне, — он побуждает продолжить фразу, оставаясь в ожидании и делая вид, что не понимает, к чему клонит албанец. — Я хочу тебя, хочу заняться с тобой любовью, — произнес наконец кудрявый не без смущения, и тщательно избегая смотреть партнеру в глаза.       С ним всегда так бывало, и не важно, сколько раз они делали это и сколько раз с их уст слетали слова гораздо более грязные. Всегда, приходя к тому, чтобы напрямую попросить заняться любовью, он не может не чувствовать себя так, будто просит чего-то запретного. И Фабрицио хорошо это знает, но ему нравится вот так провоцировать его и видеть, как розовеют его щеки. — Да? Хочешь меня? — спрашивает Моро немного иронично. — Я бы тоже хотел этого, но мы ведь опаздываем, или я что-то плохо помню? Ты не хочешь опоздать… — Нет, любимый, ты не можешь так дразнить меня, а потом оставить ни с чем. Ты знаешь, это противозаконно, — отвечает Эрмаль, в то время как одна его рука отпускает задницу Фабрицио и стремится найти среди покрывала флакон смазки, оставленный там накануне вечером. Под властью страсти и желания после долгой разлуки они бросили его бог знает где.       Тем временем Моро, который до этого занимался прочерчивание невидимых дорожек пальцами на груди кудрявого, опустил ладони между ног партнера и начал медленно, слишком медленно, ласкать его член, чувствуя, как он затвердевает все больше от каждого следующего прикосновения. — Л-любимый, остановись, прошу тебя… — бормочет албанец, прекрасно понимая, что не сможет сдерживаться дольше, если только Фабрицио не остановится с этими восхитительными вещами, которые он проделывает своими руками. — Почему бы тебе не подготовить себя для меня?       Римлянин застывает безмолвно и обращает на партнера самый чувственный взгляд, который Эрмаль когда-либо видел, прежде чем занести свои татуированные пальцы, покрытые смазкой, за спину. Албанец располагает руки на бедрах Моро, сжимая их, и теряется в наблюдении за самым эротичным зрелищем в своей жизни: Фабрицио, который медленно проникает в себя пальцами, в то время как его лицо изображает миллионы различных эмоций одновременно (в переходе от легкой боли, вызванной проникновением, до удовольствия, когда он достигает простаты). По крайней мере, Эрмаль убежден, что это одна из самых захватывающих в мире картин.       Моро, довольный своей подготовкой и жаждущий почувствовать партнера внутри себя, опускается на его член, вырывая у них обоих стон облегчения. Когда его задница уже касается чужого паха, Фабрицио прижимается лбом к плечу партнера и начинает медленно покачивать бедрами, чтобы привыкнуть к этому вторжению, что, впрочем, происходит довольно быстро. В конце концов, последний раз он ощущал это всего несколько часов назад. — Любимый, я могу двигаться? — тихо спрашивает албанец, желающий сделать Фабрицио своим во всех смыслах, и римлянин отвечает кивком: у него нет ясности, необходимой, чтобы говорить. Ощущение, что Эрмаль заполняет его, каждый раз выбивает мысли из головы.       После этого кудрявый начинает осторожно толкаться в его тело, сжимая его бедра, и выстанывает имя при каждом движении. Фабрицио обвивает шею партнера руками, чтобы легко подниматься, и убеждается, что каждый толчок сильно проходится по простате. В этот момент он выходит из своего укрытия, куда уткнулся лицом, и откидывает голову назад, побежденный ощущениями. Множество коротких реплик «Эрмаль» и «пожалуйста, еще», которые он шептал в крайней степени наслаждения, были единственными, которые звучали из уст римлянина, и кудрявый был ими загипнотизирован.       Тело Фабрицио, мышцы, сокращенные в усилии, его татуированные пальцы, которые стягивали волосы на затылке, его напряженный член и определенно самые порнографичные эмоции на лице, которые Эрмаль когда-либо видел, почти заставляли его набрать бешеный темп. Этим утром он увидел и услышал достаточно, так что не мог больше сдерживаться. Хотя, возможно, он неправ, потому что сразу после того как Фабрицио сжимает руку на своем члене, двигаясь в такт толчкам партнера, тот понимает, что именно сейчас он действительно на пределе. — О, Фабри, ты сейчас кончишь, верно? Я знаю это, я чувствую… Чего ты ждешь? Сделай это прямо на меня, я знаю, что ты тоже так хочешь.       И вот оно, одно из тысячи противоречий Эрмаля, который чуть раньше смущенно просил у своего возлюбленного разрешения заняться сексом и который теперь, когда его член был глубоко внутри партнера, не чувствует никакого стыда, прося того испачкать его своим семенем.       Для римлянина было достаточно этой просьбы вместе с несколькими направленными ударами по чувствительной точке, чтобы оказаться на грани: он изливается на грудь Эрмаля, выполняя его желание, и сразу доставляет ему максимальное удовольствие. — Фабри, любимый, прошу… двигайся быстрее. Да, вот так. О боже, любимый, я уже… — кудрявый руками крепко сжимает бедра Фабрицио, заполняя его спермой.       Как только Моро ощущает оргазм албанца, все еще удерживая партнера в себе, то позволяет себе упасть ему на грудь, пока тот проводит ладонью по его волосам. — Черт, Эрмаль, ты… я не знаю, что ты со мной сделал. Это был один из лучших оргазмов в моей жизни, — сказал римлянин, когда окончательно восстановил дыхание, чтобы говорить. И Эрмаль, лежащий под ним, не может не согласиться.       — Да, Фабри, с этим не поспоришь. Ты заставляешь меня видеть звезды, когда так двигаешься на мне, — отвечает он и слизывает пот с шеи партнера, на пару секунд задерживаясь на его адомовом яблоке.       Они остаются в этом положении еще на несколько минут, обнимают друг друга и наслаждаются отголосками оргазма. Затем Фабрицио поднимается и его взгляд падает на часы на тумбочке, о которых они оба полностью забыли. — Черт, Эрмаль, на этот раз я знаю, что так просто не отделаюсь.       Албанец тут же понимает, о чем говорит Моро, и быстро освобождается из-под веса партнера, вскакивая на ноги: — Пошивеливайся, Фабри! Я пойду приму душ, а ты найди в моем шкафу, что надеть. — А если бы я вместо этого принял душ вместе с тобой? Если мы оба должны там побывать, какая разница, кто первый? — подразнил его римлянин. — Нет, Фабрицио, даже не думай, — ответил Эрмаль, прежде чем скрылся в ванной, оставляя его одного в постели. Именно произнесение полного имени заставляет Моро прекратить свои шутки и соблазнение. Эрмаль никогда не говорит его полностью, кроме случаев, когда у него нет никакого желания шутить.       Однако через пару мгновений кудрявая и улыбающаяся голова албанца показывается из ванной. — Давай, беги сюда… Но мы должны быстро с этим разобраться, — говорит он и махает рукой, приглашая партнера присоединиться к нему. — И руки не распускать, иначе тебя ждет небесная кара.