весёлого Хэллоуина, класс 3-А.

Конечно, именно в ночь на Хэллоуин, над Японией должен был нависнуть титанических размеров циклон, разливающийся, кажется, бесконечным ливнем. Огромных размеров туча, заслонившая всё обозримое небесное пространство, одну за другой вытряхивает крупные капли, разбивающиеся о тёмный асфальт. Немножко пахнет озоном — разве даром льёт как из ведра уже вторые сутки; но запах этот тонким шлейфом тянется по улице, не просачиваясь в общагу. Гром гремит с завидной регулярностью, как бы намекая «хрен вам, а не спокойная ночь!», спасибо хоть молнии не сверкают. Бледный свет от фонарей, которые на ночь никогда не выключают, полупрозрачными лучами падает сквозь окна, неровными полосами оставаясь на мощёном полу. Одна из таких полос накрывает диван, затемняя две плечистых фигуры, одна из которых явно отчаянно хочет с этим самым диваном слиться воедино. — Ей-богу, Ден-Ден, лучше бы ты заставил меня обратно в чёрный перекраситься! — тихо восклицает Эйджиро, нервно перебирая в руках шнурки от капюшона толстовки. Ещё немного, и он и правда пустит корни в несчастный диван. — Ну-у-у, не нуди. — усмехается Каминари, сверкая глазами в полумраке этажа. — Не умеешь в карты играть — нечего браться! Киришима дуется — на себя, на судьбу, и чуть-чуть на Денки, и потупляет взгляд. Нужно в ближайшем будущем растрясти Бакуго — он на первом году обучения их всех по очереди уделывал, особо в свои карты не смотря. Пусть поучит; всё полезнее, чем ему с Тодороки по углам обжиматься. Раскат грома возвращается его в суровую реальность, где Каминари быстро пролистывает содержимое флешки, выискивая среди груд ненужных файлов тот самый фильм, который он заставит посмотреть Киришиму. Фильм, к слову — недавно вышедший ужастик, потому что смотреть глубокой Хэллоуинской ночью что-то, кроме ужасов — слишком просто. Киришима ужасы недолюбливает, но Каминари это не устраивает. Как он постоянно говорит: один раз посмотришь, втянешься, а потом тебя и за уши от подобного не оттащишь! — Не волнуйся. У меня рот на замке — никто не узнает, что Киришима Эйджиро на дух не переносит ужастики. — фыркает в кулак Денки, и продолжает тараторить. — Если, конечно, никто ещё сам не догадался; а то вечно, как на горизонте появляется предложение глянуть какой-нибудь хоррор, так у нашего великого мужественного Бунтаря сразу неотложные дела появляются. В Денки летит подушка — Киришима успел отползти от него подальше, но Каминари, в полголоса хохотнув, обхватывает подушку обеими руками, прижимает к животу и дважды кликает по файлу. Экран ноутбука на секунду темнеет, а потом появляется заставка студии. Эйджиро вдыхает поглубже — всё когда-нибудь случается в первый раз, а наглого Денки и простить можно. Отработает, в конце концов. Проходит немного времени, сюжет плавно подбирается к самому жуткому — герои, забросив куда-то здравый смысл напару с инстинктом самосохранения, лезут в самое пекло под напряжённую тихую мелодию. Каминари украдкой косится на парня, что уже перебрался обратно — поближе к нему, и отобрал подушку. Закусив яркую прядь волос, тот, едва дыша, провожает глазами героев фильма, морально готовый в любую секунду получить скример к лицо. Денки-то знает, что никакого скримера не будет, а потому совершенно расслабленно скользит взглядом по экрану, сжимая руку Эйджиро в своей. А потому пугается втрое больше, когда происходит сразу две вещи, совпадение которых могло быть ничем иным, кроме мистики — внезапно фонари на улице, как по заказу, гаснут, погружая первый этаж в темноту, а следом гаснет и экран ноутбука, вот так, без всяких предупреждений. Взял и отключился. Киришима бормочет что-то невнятное, (наверное, ещё и нецензурное), и утыкается лицом в подушку, не от от облегчения, не то от чего-то другого. А Денки тем временем пытается в полной темноте реабилитировать ноутбук старым, проверенным способом — вкл-выкл, но система даёт сбой — ничего не выходит. На этаже на мгновение повисает тишина, и только сбитое дыхание Эйджиро под боком эту тишину нарушает. Поэтому, когда на другом конце зала что-то сначала шуршит, а потом с грохотом падает, оба парня аж подпрыгивают на месте. Киришима роняет подушку, и рывком оборачивается, но что толку, если хоть глаз выколи — ни черта не видно. — Э-эй! Кто здесь? — громко и уверенно выдаёт он; если бы на последнем слоге голос у него не сорвался до хрипа, Денки бы даже поверил, что тому ни капли не страшно. Ответом ему служит тишина.

* * *

Бакуго скучает, развалившись на голом полу, и как-то предостерегающе покачивая ногой. Бакуго скучает, потому что к половинчатому как ни загляни — сидит, уткнувшись в очередной учебник. Как будто мало ему, что он уже сместил Деку на своё прежнее место по успеваемости, став четвёртым в классе. Его хоть ночью буди и проси объяснить, кто такие производные и с чем их едят — расскажет без запинок. Или задавай вопросы по японским авторам прошлых столетий за обедом — годы жизни припомнит, процитирует, да ещё и суть творчества в пару слов уложит. Ну, насколько будет позволять рот, набитый холодной собой. Но такое положение дел Бакуго решительно не устраивает — кому бы понравилось, что его парень вечно сидит носом в книгу? Того и гляди, забудет, как вообще говорить чем-нибудь, кроме терминов и текстов на иностранном языке. А Шото старательно изображает статичный предмет интерьера, уже в третий раз перечитывая один и тот же абзац. Потому как Бакуго пялится. Откровенно так, нахально, даже не пытаясь в конспирацию. Шото думает — нечестно. Его такое разделение, мягко говоря, не устраивает: как он засматривается на Кацуки, так сразу «в комнате как минимум дохрена мест, куда можно смотреть, а ты пялишься мне в душу?», а как Кацуки на него, — так это ничего. Это мысленное «да, я пялюсь, и что ты мне сделаешь?», сравнимое с моральным изнасилованием. В один ряд с настоящим изнасилованием, конечно, не встанет, — всего лишь доводы, благо, у Шото опыта в данной области нет, — но когда кто-то настойчиво прожигает единственную границу меж вами одним только взглядом, разве это как минимум не держит в напряжении? Тодороки тихо вздыхает, поднимая учебник выше и отгораживаясь от взгляда Кацуки. Последний от подобной наглости что-то бурчит себе под нос, и вытягивая руку, пальцами надавливает на корешок, заставляя мученическую книгу вернуться в прежнее положение. — Бакуго, я занят. — Ты этой задротской хренью, — как будто сам он никогда не получает на тестах ниже восьмидесяти, — занят уже второй час. Я устал ждать. — Ждал же неделю, — не отрываясь от текста, усмехается сквозь зубы Шото, — И ещё час подождёшь — не переломишься. — Мудак ты ебливый, вот что. — отчасти справедливо, стоит заметить. Как повилять задницей, затянутой в школьные брюки, да так, чтобы только Бакуго понял — это мы можем. А как отложить книгу и удовлетворить потребности партнёра — так пошёл нахуй. Подождёшь. Кацуки можно понять — сам же поставил условия: никакой ебли в перерывах между учёбой, исключительно по выходным и на каникулах, если отсутствует практика; и соблюдает, между прочим. У Шото не спит, лишний раз не заговаривает и при других старательно игнорирует. А теперь, здравствуйте — пришёл, называется, к своему эй-мы-вроде-встречаемся парню в законные каникулы, так Тодороки сразу принялся в недотрогу играть. И так каждый грёбаный раз. Но, если бы Кацуки не научился справляться с подобными выебонами Шото, то сейчас бы уже ушёл, хлопнув дверью с такой силой, что зашатались бы стены. Но ему достаточно лишь сменить манеру поведения, поластиться к рукам минуту-другую, и вот он, Тодороки, — весь его; бери сколько влезет.

* * *

Джиро неуверенно трогает струны гитары, и снова, снова, смотрит на чужие плечи. На чужие волосы, что аккуратно спадают на светлую ткань блузы, ложась плавными волнами. Хочется коснуться. Кьёке плохо — она безнадёжно влюблена в идеальную девочку, с которой ей ничего не светит. Такие, как Момо, должны находить себе состоятельных принцев, взаимно влюбляться в них и жить где-нибудь в особняке на личном острове, каждый вечер попивая дорогое вино на персональном пляже, конечно, на фоне заката. Такие, как она, не выбирают нахальных музыканток, чьи руки, вопреки уставу академии, забиты яркими татуировками до самых локтей; чьи волосы каждые пару месяцев меняют оттенок благодаря не самой качественной краске; чьи глаза смотрят куда-то вдаль, словно за пределы этого мира. Джиро страдает уже… сколько? Она и сама не в состоянии вспомнить. Достаточно, чтобы окончательно разочароваться в жизни. У всех вокруг отношения, а она так и ходит одна, наперевес со своей гитарой. Казалось бы: сейчас, во время каникул, когда в общежитии остались исключительно те, кто по каким-то причинам не пожелал возвращаться домой, лучшее время для оглашения своих чувств — свидетелей минимум, да и в случае отказа проще будет первое время держаться друг от друга на расстоянии, чтобы свыкнуться с новым положением. И Джиро не дура, Джиро понимает — поговорить сейчас разумнее всего. Но что-то страшное, под (не)кодовым названием «страх отказа» её тормозит. Не даёт сдвинуться с мёртвой точки. Но она не привыкла легко сдаваться и опускать руки, даже не попытавшись. А потому приходит сюда, каждый вечер, с гитарой, и тихонько сидит, обдумывая своё положение. Всё равно, раз уж Момо не против — к чему упускать шанс лишние полчаса попялиться той в спину, метаясь меж двумя крайностями? Может, так и созреет для столь серьёзного разговара. Джиро снова трогает струны, неуверенно выжимая из себя три аккорда, и вдруг свет в комнате гаснет. Та даже сначала пугается, больше от неожиданности, но быстро берёт себя в руки. — Этого ещё не хватало. — Она всё больше разочарывается в жизни. Хотя казалось бы, дальше некуда. А вот Момо не пугается: проучись два полных года на геройском курсе на одни отличные оценки — нервная система вообще перестанет работать как таковая. — Наверное, пробки вылетели, — задумчиво изрекает она, — Или опять Каминари-сан балуется. — Пойдём выясним. — неловко пожимает плечами Кьёка, хотя и знает, что в темноте её жест останется незамеченным. — Только вот я даже близко не представляю, где ты. На секунду повисает тишина, и девушка уж успевает подумать, что её последняя реплика прозвучала настолько тихо, что аж молча. Но тут голос Яойорозу раздаётся откуда-то спереди: — Не боишься темноты? — через ткань Джиро чувствует прикосновение чужой руки, когда её чуть повыше запястья обхватывают тонкие пальцы. — По счастью, подобным не страдаю. Они покидают комнату, — Кьёка едва не собирает лбом один из углов — но в коридоре ничуть не светлее: безлунная ночь даёт о себе знать. Откуда-то хлещет неслабый сквозняк, нагоняя не самую приятную атмосферу, а на этаже так и вовсе стоит какая-то мёртвая тишина. — Сейчас, я создам фонарик. — тихо, словно боясь кого-то потревожить, говорит Момо, и на секунду отпускает руку Джиро. Та хочет что-то спросить, но вопрос так и остаётся на кончике языка, когда обе слышат речь, но доносящуюся будто через слой ваты. А потом тихо скрипит дверь, и всё встаёт на свои места: — Блять, да какого хрена каждый раз мне что-то мешает? — извеченную ругань Бакуго опознать не составляет труда. — Кацуки, уймись. — но гораздо больше их удивляет голос собеседника, которому, как запоздало соображают обе девушки, и принадлежит комната. — Это простое совпадение. — Тодороки глотает хрип, и тут же закашливается. — Слушай, в следующий раз пойди к чёрту со своими отсосами. Я дышать нормально не могу. — Когда разберёмся с электричеством, я закончу то, что начал. — Кьёка стоит ни живая, ни мёртвая, вообще загнанная в ступор и тихо охуевающая с того, что ни один из них до сих пор не осознаёт, что находится в коридоре не тет-а-тет со своей половинкой. Момо не выдерживает первая. Тихое (но какое красноречивое!) покашливание с её стороны возвращает былую тишину; а Джиро буквально чувствует, как в их сторону оказываются направлены две пары глаз. Нервное покалывание в кончиках ушей ничего хорошего не сулит. Наконец, спустя сколько — миг, секунду, минуту? — Шото догадывает поджечь свою руку, и пролить свет на ситуацию. — Блять. — Джиро в кои-то веки с ним согласна, и даже не удивлена, что Тодороки вообще умеет материться. Наверняка от Кацуки нахватался. Бакуго требуется больше времени, чтобы проанализировать ситуацию и сделать определённые выводы. Чеканя каждое слово, он, закипая от нахлынувшего гнева, цедит сквозь зубы: — Ты и ты. — пальцем тыкать нехорошо, но всех сейчас больше заботит, что палец этот может взорваться. — Вы будете молчать. Иначе я, сука, за себя не отвечаю. — Б-бакуго-сан, пожалуйста, возьми себя в руки. — от ангельского, и в то же время такого твёрдого, невзирая на единственную нотку неуверенности, голоса Яойорозу, у Кьёки аж ноги подкашиваются. — Это останется между нами. Правда? — она поворачивается к подруге, ища в её глазах поддержку. — Обязательно. — Как-то совсем отрешённо кивает та, и, прежде чем, успевает передумать, задаёт вопрос, сама не зная, зачем: — Давно вы вместе? — Пошла нахуй. — Десять месяцев. — синхронные, но такие разные ответы заставляют парней недовольно переглянуться, и Джиро мельком замечает, что Тодороки на всякий случай, примораживает свою руку к чужой. — Давайте разберёмся со светом, и спокойно разойдёмся по комнатам. — пытается разрядить обстановку Яомомо, всё же создавая два фонарика и протягивая один Шото, — Тодороки-сан, пожарная система работает обособленно от общей сети общежития. Коридор озаряют два луча белого света — всё лучше, чем небольшая область, освещаемая естественным огнём, — и Джиро тут же замечает какое-то движение в другом конце коридора. Невольно вспоминая, что сегодня Хэллоуин, она отгоняет навязчивые мысли о вмешательстве потусторонних сил. Однако, это что-то ей явно не привиделось: Бакуго тут же вскидывает руку в боевую позицию, а луч Яойорозу нервно дёргается несколько раз. — Похоже, кто-то воспользовался ураганом и пробрался в общагу. — тут же отвечает на мысли всех троих Шото. — К чему лезть в здание, набитое тренированным новым поколением будущих героев? — Кьёка попутно вгоняет штекеры в пол, готовясь прослушивать все этажи под ними. — К тому, что этот мудак явно ошибся адресом, — на ладони Кацуки на секунду появляется мини-взрыв, поселяющий едкий запах гари, — Либо он уверен, что способен справиться с нами. — А если человек просто ищет укрытие от дождя? — с укором отвечает ему Момо. — Подумай, Яойорозу: он пролез в запертое здание, отключил электричество, а теперь спокойно ходит по этажам, словно дома находится. Не бывает подобных совпадений. — спокойно парирует Шото. — А если это кто-то из наших одноклассников? — всё не унимается девушка. — Тогда пропишем хорошего леща за скачки энергии. — словами резать нельзя, да? А Бакуго вон умеет. Кьёка с треском вырывает штекеры из пола: всё равно болтовня мешает сосредоточиться. Но одно она уловить успела — кто-то, причём не в одиночку, поднимается по лестнице, прямиком на пятый этаж. — Угомонитесь уже. Сюда идут люди. Пока слышу только двоих, но их может быть больше. — Пойдём навстречу. Я им покажу, из чего лепят будущих героев. — препятствовать энтузиазму Кацуки и его желанию надрать парочку задниц не пытается даже отходчивая Момо.

* * *

Итак, эта ночь официально получает признание самой сумашедшей за последний учебный год, после того, как в сопровождении отборной матершины, (Яойорозу в какой-то момент даже зажимает уши руками) Шото примораживает к полу не потенциального злодея, а взвившегося Каминари. Та же ситуация и с Кацуки, что аж нечаянно подпаливает Киришиме кончики волос в приступе чистой агрессии, перемахнув через перила лестницы и набросившись на того совершенно вслепую. — Два идиота; вас и могила не исправит, — хорошо, что ни один, ни второй язвительную реплику Кьёки не слышат. Осуждать их она имеет полное право. Потому что предупреждала: от природы не обделённая острым слухом, она и без использования причуды уловила голоса парней. Жаль, что всего за секунду до того, как их услышали Бакуго и Тодороки. А дальше уж дело за выбитыми на внутренней стороне черепа рефлексами и хорошей, даже слишком, реакцией. — Эй-эй-эй, чего бросаться-то? — Киришима, инстинктивно вжавшийся в стену, сейчас усилием воли от неё отклеивается, когда понимает, что опасности нет. — Я безоружен и совершенно безобиден! — В шутливом жесте поднимая руку (Каминари в кои-то веки не жалеет, что в своё время пичкал Эйджиро сериалами как таблетками), он мягко отодвигает от себя Бакуго. — Что вы, ребята, здесь делаете? — интересуется Денки, поднимаясь и стряхивая с себя ледяную крошку. — Романтические ночные прогулки парами? Позволите присоединиться? Поскольку ни Бакуго, ни Тодороки словам не удивляются, Джиро только давится воздухом: Охренеть не встать; сколько же я хандрила? Когда все успели отношений понастроить? Ещё и одни геи кругом. Нет, Момо точно мой лучший выбор. — Ищем причину, почему пропал свет в общежитии. — плавно вклинивается в диалог Яойорозу. — «Причина» бродит по первому этажу, не отзывается, на вопросы не отвечает, и из темноты не выходит. — скрещивает руки на груди Киришима. — Без понятия, что там происходит, но лезть к чёрти пойми кому — себе дороже. — Поэтому вы быстро смотали оттуда, два труса. — Кацуки перенимает жест Эйджиро, вдобавок приваливаясь к стене. — Посмотрел бы я на тебя в такой ситуации. — Я сначала подорву, потом разбираться буду! — Никто и не сомневается, что ты сначала делаешь, а потом думаешь! — Кьёке вдруг надоедает отмалчиваться в сторонке. — Эй, послушайте… — Яойорозу, не желая принимать участие в назревающем конфликте, осторожно пытается привлечь внимание, но оказывается перебита стремительно разгорающимся Бакуго: — Чё сказала? Тебе переебать, ушастая? — Побереги силы до комнаты; обещал же Тодороки «закончить, что начал». — Джиро с истинным наслаждением палача рубит словами не хуже секиры. — Ты, кажется, хотел, чтобы секретики оставались там, между двумя дверями, так вот хуй тебе! — Неплохая попытка. — Бакуго нехорошо ухмыляется, — Вот только включи ты мозги — поняла бы, что им, — кивок в сторону сцепивших руки Киришимы и Каминари, — поебать, что я с Двумордым. Равно как и нам поебать, что там у них за мутки. — Да помолчите вы оба! — влезает, наконец, Момо, вставая между спорщиками. — Сейчас есть дела посерьёзнее, чем ваши препирания! Меня что, одну смутило, что Киришима-сан говорит о ком-то на первом этаже, в то же время, как мы отчётливо видели его на пятом? Реплика действует не хуже ведра воды, вылитого на костёр, и на лестничном пролёте плотным туманом разливается неимоверная тишина. Очевидная, и в тоже время такая же пугающая догадка вводит всех в состояние, схожее в лёгким опьянением. — Какого… — тихо изрекает Денки, крепче сжимая руку Эйджиро. — Сегодня Хэллоуин. — задумчиво изрекает Тодороки, пялясь куда-то в пол. — Может, это… — Даже не продолжай. — стоит отметить, годы в академии приносят Бакуго и что-то хорошее: остывает он теперь так же быстро, как и заводится. — Всякая паранормальная хрень не про нас. — А как ещё это объяснить? — противится Шото, аккуратно косясь в сторону лестницы вниз. — Групповые глюки? Не покатит. — Киришима в задумчивом жесте чешет голову, потупляя глаза в сторону окна, словно там можно что-то разглядеть. — В любом случае, стояние на месте ничего не даст. Надо спуститься к аварийному щитку, и попытаться запустить его, а потом уже разбираться с незваным гостем. — твёрдо говорит Кьёка, облакачиваясь о перила. — Щиток, к сведению, висит в подвале. Оглушающий гром за окном только закрепляет дух её слов. Денки, Момо и Шото согласно кивают, Эйджиро в своём фирменном жесте ударяет один кулак о раскрытую ладонь, а Кацуки, хоть и фыркает, отворачиваясь от девушки, но даёт понять, что против пятерых он не попрёт. Хотя бы в угоду здравому смыслу. Яойорозу приходится создать ещё один фонарик — прежний героически погиб, ускакав вниз по лестнице, когда Шото выронил его, ошибочно бросившись на Каминари. Спускаться по освещённой яркими лучами лестнице, когда за окнами темень непроглядная — удовольствие то ещё. Удовольствие для ненормальных. Несколько раз подростки шарахаются, когда во тьме позади или за поворотами раздаются странные шорохи. Можно, конечно, и съязвить, что такое поведение просто смешно для выпускников старшей школы. Но попробуйте сами пройтись по мрачным коридорам, казалось бы, давно знакомого здания с одним фонариком, и сами удивитесь тому, как вспотеют ладони, насколько обострится слух и натянутся почти прозрачной леской нервы. Три с половиной этажа, тянувшиеся для шестёрки отчаянных целую вечность, наконец, заканчиваются — нижний ярус встречает их неприветливым мраком, и благо, что только им. Признаков наличия живых существ, помимо горе-команды одноклассников, не наблюдается, ровно до момента, пока все дружно не вздыхают с облегчением. Во славу закона подлости, стоит им только расслабиться, как пространство наполнятся неясным хрустом, слышным прямо из-за одного из диванчиков. — Эй, кто там ещё? — опережает всех остальных Кацуки, ловко выхватывая у Шото фонарик и направляет луч в сторону источника звука. А у самого волосы дыбом. Кого он там трусом называл? Хруст стихает; луч высвечивает в пространстве на полу размытую тень, что застывает в одной позе, и, хоть подростки этого не видят, наверняка смотрит прямо на них. Фонарик выпадает из рук Момо, когда обладатель тени, резво сорвавшись с места, скачет прямо к ним. Рука Тодороки в момент воспламеняется, волосы Каминари искрят в буквальном и переносном смыслах, а Яойорозу с завидной скоростью извлекает из руки металлическую трубу. Так они в полном боевом вооружении встречают чёрного котёнка, что выскакивает из-за дивана с довольной мордашкой. Абсурдность ситуации буквально повисает в воздухе, когда котёнок с невинным видом присаживается в двух шагах от них, обвивает лапы хвостом и задорно мяукает. Киришима, проглатывая смешок, выходит из-за чужих спин, и беспрепятственно берёт котёнка на руки. Тот не только не сопротивляется, но ещё и принимается тыкаться юноше носом в руку, выпрашивая ласки. — Серьёзно?! — глядя на Эйджиро, грозящего разразиться смехом (то ли истинным, то ли уже нервным), восклицает Бакуго. — Нихрена смешного! — Как раз наоборот. Посмотрели бы вы на себя со стороны. — парень чешет зверя между ушками, на что последний с упоением отвечает звонким урчанием. — Откуда в общежитии кот? — Шото, в смятении убирая огонь, прячет руку в карман. — Здесь запрещено держать животных. — Он абсолютно сухой… — начинает Эйджиро, но тут за окном снова грохочет гром, да с такой силой, что котик вырывается из его рук, и, несколько раз пройдясь подточенными коготками, забирается к тому на плечо, сжимаясь в маленькое чёрное облачко. — Значит, не уличный. — заканчивает за него Денки. — Я слышал, Всемогущий хорошо ладит с кошками. Возможно, он принёс этого кроху сюда. — Киришима снова чешет чёрный комочек; похоже, что тот вскарабкался на него, парня ничуть не напрягает. — Кто-нибудь помнит, когда он в последний раз заглядывал в наш копрус? — Обо всём, что касается Всемогущего, лучшего спрашивать у Мидории. — отвечает Шото. — Да завалитесь уже. Вам не поебать, откуда это взялось? — Кацуки раздражается всякий раз, как только речь заходит о его друге детства. Этот случай — ни разу не исключение; Бакуго постукивает по фонарику, что светит с перебоями, — Пошли уже. Подвальную дверь отыскать оказывается непросто — мало того, что Джиро единственная знает о её фактическом существовании и примерном местоположении, так та ещё и оказывается наглухо заперта. Но, как говорится, сила есть — ума не надо, кто легко сдаётся, тот сидит без света. Пара хороших ударов плечом от крепкого Бакуго, — и дверь с треском распахивается, а парня от спуска по ступеням головой вниз спасают только вовремя протянутые руки Денки и Шото. Подвал неприветливо (не)встречает компанию холодом, веемым от каменных стен и тьмой, что хоть глаза выкалывай — всё равно пользы бы от них не было. В рамках условия, что не было бы также и фонарей, и Момо. Лучи разрезают тьму, высвечивая пылинки, кружащие в воздухе, и скользят по стенам в поисках злополучного щитка. Джиро хочет что-то сказать, но вдруг свет падает на противоположную стену и представляет взору чёрную с массу неопределённой формы, что стоит к ним спиной и тяжело дышит, шурша металлом — нервы дают сбой — та не выдерживает и вскрикивает, отчего Момо роняет фонарик. Куча совсем не по-человечески кряхтит, — фонарик Бакуго тоже отправляется куда-то в неизведанные ебеня. «Что за хуйня?!» — хочет крикнуть Кьёка, но только мычит, не в силах и рот открыть. Что-то большое и страшное находится прямо перед ними, но ни отважный Эйджиро, ни по-хорошему безбашенный Кацуки, ни шустрая Кьёка не могут и пальцем двинуть, словно в ступор впав. Фонарики валяются прямо у ног, — один разбитый, второй направленный лучём к выходу, но всё равно ни у кого не находится смелости отвести взгляд от невнятной тени и наклониться за ними. Это не животное и абсолютно точно не человек. А потом щёлкает рычажок, и свет ослепляющим полотном застилает комнату. От неожиданности Яойорозу неловко отшатывается назад, спотыкается о какое-то ведро, и, в попытке не упасть, нечаянно утягивает за собой и Тодороки; Джиро ойкает и руками отгораживается от света, Каминари бессвязно ругается и жмурится, накрывая глаза локтем, Киришима, повинуясь рефлексам, (откуда только взял подобные, — неясно) выставляет руки перед собой, закрываясь от яркой лампы. Один только Бакуго, жмурясь, то ли специально, то ли случайно пинает фонарик, и выдаёт: — Уф, сука. Давайте обратно темноту. Наверное, чтобы привыкнуть после затяжного пребывания в темноте к внезапному свету, одноклассникам понадобилось бы намного больше времени, но тот факт, что непонятное существо всё ещё находится перед ними, заставляет всех распахнуть глаза с невиданной скоростью и уставиться… на Айзаву. Айзаву-сенсея, вполне себе обычного, спокойного и, как и полагается, невероятно усталого. Котёнок, при виде учителя, бодро спрыгивает с плеча Киришимы, снова полоснув того когтями, и с характерным мявом принимается тереться об ноги, видимо, своего хозяина. — Сенсей?! Что вы здесь делаете? — Денки приходится о стену облокатиться — вся сила вдруг отходит от ног при виде учителя. Наверняка, от навалившегося облегчения. — Это мне стоило бы спросить. — голос его странно хрипит, но это легко списывается на недосып. — Комендантский час давно объявлен. Учитель недовольным жестом скрещиввет руки на груди, и, пожалуй, только это позволяет Джиро разглядеть маленькую отвёртку у того в руке. Сложив два и два, (получив четыре), она бодро выпаливает: — Так это вы отключили электричество? — Не совсем. Это всё Акума. — Айзава многозначительно кивает на чёрного котёнка. — И как же так вышло? — с неестественной подозрительностью в голосе интересуется Шото, поднимаясь и подавая руку Момо. — Кажется, он перегрыз какой-то провод. В любом случае, это неважно. — учитель отводит тему, равно «всё просто ужасно», или «вы нарвались». — Вам нельзя находиться здесь в это время суток, даже под предлогом починки света. Разойдитесь по комнатам, живо. — некий металлический отклик в голосе учителя несколько пугает, но не повиноваться юные герои не имеют права. Есть риск, что их просто вышвырнут из подвала. Всё же, в системе академии, дающей преподавателям полную свободу действий во влиянии на учеников, явно есть недочёты. Разумеется, сенсей выпроваживает всю горе-компанию — выводит из подвала и едва не за ручку тащит каждого до своей комнаты. Ладно, это образно: всего-то следит, чтобы ушли вверх по лестнице, сверля спины настойчивым взглядом. На третьем этаже их остаётся четверо: Киришима мнётся немного, но всё же махнув всем на прощание, позволяет Каминари уволочь себя в его обитель. Всё равно адреналина скопилось слишком много, чтобы нормально спать. На четвёртом этаже Бакуго, не говоря ни слова, отмыкается от группы и, уходит в свою комнату, не реагируя даже на оклик Тодороки. Он заебался, устал. Пошёл нахуй, половинчатый, завтра. А на пятом этаже они напарываются на Айзаву. Момо аж подпрыгивает от такой встречи; Джиро невольно замечает, что глаз у той дёргается. — Сенсей, необязательно нас сопровождать. — устало выдыхает Тодороки, нисколько не напуганный резким появлением учителя из-за поворота. — Мы уже идём спать. — Это вы включили свет? — не обращая внимания, резко спрашивает Айзава. Троица удивлённо переглядывается. — Это вы включили свет. Прямо при нас, в подвале. — с нажимом отвечает ему Кьёка. — О чём ты? Не был я ни в каком подвале. — бровь плавно ползёт вверх. Так бывает только когда Айзава охуеть как злится или охуеть как удивлён. Какова конкретно причина в этот раз, Джиро не знает. — Подождите. — цокает Тодороки, теряясь от резкости учителя. — Мы только что разговаривали с вами на цокольном этаже, и вы, забрав своего кота, отправили нас спать. — Тодороки, я бродил по этажам в поисках аварийного рубильника, только и всего. И я не держу кота. — реплика заканчивается, и Яойорозу, стремительно бледнея, отшатывается назад, путаясь в собственных ногах. Джиро только и успевает неловко подхватить ту, но Момо всё равно осаживается на корточки, быстро-быстро дыша. — О господи… Я думала мне показалось… Дверь изначально была заперта… И вы, то есть, не вы, были бледнее и странно прихрамывали. У вас была лента, хотя обычно вы её снимаете… — Момо горбится, хватаясь руками за голову, и едва не падает. — С кем мы разговаривали, чёрт возьми?! — Тише, Яомомо. Тебе надо прилечь. — ласково говорит Кьёка, гладя девушку по голове. Лампа над головой вдруг с треском лопается; осколки летят во все стороны, а свет снова отрубается. Учитель удивлённо смотрит на останки лампы, размышляя о чём-то, а Тодороки, которому приходится выставить руку в стену чтобы не свалиться подобно Яойорозу, запоздало замечает чей-то силуэт на предыдущем лестничном пролёте, что они преодолели полминуты назад. От него веет холодом, ровно как и из подвала. Гром гремит так, что дрожат оконные стёкла, и первая молния, озаряющая лестницу, растворяет этот силуэт в темноте, быстро сменяющей свет от вспышки молнии. За крошечные доли секунды Тодороки одним чудом умудряется разглядеть на силуэте белёсые потёртые ленты, а котёнок на плече тени, что сверкает ярко-зелёными глазами, оказывается, всё это время скалился. Весёлого Хэллоуина, класс 3-А.