Золотое воспоминание

— Должен пройти ровно год, как ты услышишь эту запись, Чонгук. Не мог вести монолог раньше — боялся, даже когда не мог ничего чувствовать. Но и ты не злись на меня. Это своего рода забота о тебе: я не позволяю напоминать о себе и теребить твои раны, ведь и так достаточно принес тебе неудобств, — Тэхен откашливается, поправляет свои волосы, но Чонгук этого не видит, глотает холодной воды, стуча кубиками льда, делает глубокий вдох и медленный выдох, как учило его руководство «Я сильнее своих панических атак». — Ты можешь выключить эту запись, если тебе неуютно, если тебе больно, как было больно мне: физическую боль я тогда не чувствовал, не бойся. Описывать то, как это происходило, я не буду: картины страшные, похлеще тех психологических триллеров, что мы смотрели каждую пятницу ровно в 18:00, потому что ты не любил изменений, даже самых маленьких; был всегда принципиальным, и меня это так раздражало в некоторые моменты, но я терпел, потому что понимал — раздражения от меня куда больше, и, пожалуй, это являлось моим наказанием. На самом деле сидеть сейчас здесь мне не хочется, держать в руках телефон с включенной записью диктофона — подавно. Я тогда не попрощался. Просто бросил свой поступок тебе под ноги, будто ты собака плешивая, не заслуживающая никаких церемоний, никаких банкетов, дорогих вин и роскошных блюд. Прощаюсь зато сейчас, — Тэхен замолкает, словно слыша в прошлом бешено бьющееся чужое сердце. — Только я прошу тебя не винить себя ни в коем случае. И говорю это все не потому, что хочу, чтобы ты хоть как-то подтвердил для меня, мертвого уже год, или для себя, что все это произошло взаправду и что какими бы огромными барьерами наши чувства не окутывали мир — все не имеет никакого, блять, смысла. Любовь никогда не спасала мир, Чонгук. И она никогда не спасала меня, — Тэхен делает паузу, затягивающуюся на минуту. — Ты помнишь свой первый день рождения, который мы отметили вместе? Чонгук ставит запись на паузу. Закрывает глаза, выдыхая шумно воздух, сжимает кулаки до побеления костяшек, вжимает голову в плечи, и, честное слово, старается не вспоминать о прошлом. Старается не вспоминать о том, как Тэхена не было утром в его постели: ни записки, ни смс-ки, ни звонка. Чонгук названивал ему тогда час и все, что получалось, это оставить гребаное голосовое сообщение, каких потом накопилось из-за его беспокойства штук десять. Как потом Тэхен вернулся, не сказав и слова, не поздравив с днем рождения, не подарив праздничных объятий, о каких так просил, чуть ли не слезно, Чонгук. Тэхен только улыбнулся тогда, поднес указательный палец ко рту и попросил расслабиться. Он снова включает запись. — Я готовил тогда тебе вечеринку сюрприз. Не говорил ничего, хотя так хотелось; не целовал твое тело, когда сердце так ныло без этого. Но когда и поцеловал, все равно было ощущение, будто горло пронзает тысячи игл. Почему? Почему, даже будучи рядом с тобой, я все равно чувствовал себя так паршиво? — пауза. Чонгук вспоминает громкие голоса, яркие шарики, весь пол в конфетти. Вспоминает людей, с какими не общался уже несколько лет, вспоминает родителей, держащих в руках именинный торт со свечами в виде цифр 2 и 5, и вспоминает Тэхена, чьи руки крепко обвивали его талию и чье тело так прижималось к его спине. Старт: — По твоему лицу тогда я понял, что все это представление было лишним. По глазам твоим я буквально читал: «Что это, черт возьми?». Понял тогда, что не любишь ты всю эту вычурность, весь этот шум, толпы людей, сладкое перед сном. Что не любишь ты, когда даже с простыми поздравлениями по телефону заморачиваются. Не любишь, когда вспоминают о тебе, думают о том, как бы так преподнести слова, чтобы у тебя сложилось впечатление, что для людей, которых раньше ты считал чем-то нечто важным, ты все еще дорог. Не любишь ни внимания, ни подарков, ни отнятого у людей времени, — пауза. Чонгук помнит, как обнял потом Тэхена крепко, как поднес его лицо к своему, чтобы поцелуями мимолетными покрыть, чтобы всю нежность и любовь в действиях, а не на словах, показать. Чтобы Тэхен не думал, что испортил что-то. Говорил шепотом, что рад его стараниям, что обязательно загладит отнятое за весь день время, что они повторят его день рождения завтра: Чонгук возьмет выходной, арендует беседку, закажет цветов и попросит к их приходу украсить ими всю маленькую деревянную конструкцию. Помнит, как после они просто лежали, не разговаривая даже, и Чонгук чувствовал теплое и тихое дыхание Тэхена на своей шее. Старт: — Когда после окончания «вечеринки» ты обнял меня, знаешь, что я почувствовал? Что контрено облажался. Ты столько раз монотонно повторял, что все в порядке, и столько раз целовал потом меня, что мне хотелось разорвать свое горло и залить весь пол кровью, лишь бы ты больше не прикасался ко мне. Я даже сейчас не могу толком сформулировать мысль, чтобы в полной ясности донести то, что хочу сказать сейчас. Мне было тогда не страшно, не грустно. Даже боль не является тем словом, каким бы можно было объяснить это. Это чувство походило на черную огромную тучу, которая копилась внутри, и в самые неподходящие моменты мои легкие будто не выдерживали, выплескивая весь этот мрак наружу, заставляя меня хотеть кричать, когда все, что было мне дозволено, это обнять тебя в ответ, подставляя лицо, — Тэхен делает глубокий вдох, задерживает дыхание на пару секунд, и тихо выдыхает. — Я чувствовал вину и понимал, что тебя рядом на следующий день я не заслуживал. Я не имел права даже секунды тогда провести рядом с тобой и все ждал, когда это осознание дойдет до тебя и ты поймешь, что такое не забывают и не прощают. Ждал все, когда ты подойдешь и скажешь мне, что лучше ты побудешь один. Но все, что слышал, это проклятые три слова, которые были выжжены на моем теле, — пауза. Чонгук ложится на кровать, отбрасывает телефон в сторону, закрывает лицо рукой, утыкаясь носом в локтевой сгиб, и чувствует, как по вискам текут холодные, соленые, мерзкие слезы, а чувство, что терзало Тэхена, стучится в дверь его комнаты. Старт: — Еще я помню дни, когда меня не было рядом с тобой. Я говорил, что уезжаю к бабушке в деревню. И я правда уезжал в деревню. Но не к бабушке. Она умерла лет десять назад, когда я был одной ногой в подростковом возрасте. Я уезжал, потому что думал, что даю тебе то, о чем ты попросить боишься. И мне было тошно от себя, когда в результате весь день и всю ночь я общался с тобой. Когда смеялся с твоих шуток, когда выдавливал улыбку, снова слыша от тебя признания в любви, и как я задыхался, отвечая взаимностью. Я правда задыхался. И это, наверное, второе слово, которое может описать то, что происходило. Я находился в естественной для человека среде, но все равно было ощущение, что я нахожусь в чуждых для моего организма условиях. А может это было моим вторым наказанием, — пауза. Чонгук вспоминает, как прижимал к себе Тэхена на вокзале, как помогал занести багаж, как шептал на ухо, что будет скучать, что ему будет Тэхена не хватать, и как на протяжении всего получаса неустанно просил сразу же написать, а лучше позвонить, по прибытию. Как просил не забывать кушать, не забывать хорошо отдыхать и вспоминать о Чонгуке, который ждет его. Как постоянно спрашивал, почему Тэхен не хочет брать его, как расстраивался, слыша в ответ на одно из предложений, что можно перед его бабушкой, противницей отношений между мужчинами, притворяться друзьями: «Я не смогу вести себя с тобой, как с простым другом». И Чонгук понимал, что и сам вряд ли сдержится. А потому отпускал каждый раз на эту чертову неделю, растянутую в бесконечность для них обоих. Старт: — Знаешь, что я делал эти дни? Не выполнял две твои просьбы из трех. Я не ел и не спал. Я только думал о твоих сильных руках, которые обхватывали мое тело до боли не физической, а моральной; думал еще о твоих губах, о твоих поцелуях, которые не окрыляли, а наоборот: отрывали мои крылья снова и снова. Думал я об этом специально, потому что понимал, что чем красочнее картина в моей голове воспроизведется, тем тяжелее мне будет избавиться от нее в дальнейшем. Я делал это не потому, что мне было настолько тяжело без тебя, что я не мог даже с кровати подняться. Я не мог подняться с нее, даже когда ты лежал на второй половине. Я делал это, потому что понимал, что раз за мои косяки никто не собирается наказывать меня — я накажу себя сам. Но к каким бы ужасным способам я не прибегал, ничего из этого не облегчало мою ношу, и всякий раз, по возвращении домой, обнимая тебя, мне казалось, что я сделал только хуже, и даже находясь в сотне километрах от тебя я умудрился причинить тебе боль. Анализировал все время каждое свое слово, отправленное в твой адрес, каждый свой вдох, каждую свою мысль, допустимую в своей голове, когда ты был рядом. Каждый раз я находил прокол. Каждый раз я думал, что сделал что-то не идеально, принеся тебе тем самым самую страшную в мире боль. И каждый раз, когда ты снова позволял мне лежать на твоем плече, я прокручивал в своей голове миллионы способов самоубийства, — снова слышится звон кубиков льда в стакане, снова после них тишина для всех, кроме Чонгука, у которого эхом в комнате отдается рев Тэхена. — Помнишь свою двухмесячную командировку в другом городе? Чонгук о ней помнит всегда. Этот внезапный звонок, раздавшийся в пол четвертого утра, этот расстроенный и обеспокоенный голос начальства, эта свалившаяся из ниоткуда просьба прибыть прямо сейчас на рабочее место и последующее распоряжение всем рабочим временем сотрудников. Этот его уставший, измотанный вид, после того как он вернулся домой после трех дней непрерывной работы. Нежные руки Тэхена, что разминали его плечи, губы, что целовали его макушку, и этот мягкий шепот, повторяющий, что никогда ничего не проходит бесследно и просто так. То, как Тэхен успокаивал и далее все пять дней перед его отъездом всячески заботился о нем. Как готовил, не умея при этом, как делал массаж головы, чтобы Чонгуку легче спалось. Как не позволял ему даже с уборкой в квартире помочь, потому что его ожидали два месяца работы в чужом городе, в чужой культуре. А Чонгука волновало только, что два месяца теперь он не сможет переплетать свои пальцы с тэхеновыми, что два месяца на его плече больше никто не будет засыпать, и что голос Тэхена, его шепот, его смех он будет слышать только в голосовых сообщениях и на другом конце провода; что его глаза, его улыбку, его всегда взъерошенные волосы и свою большую белую кофту, которая плавно стала их общей, он увидит только на экране монитора, когда наконец-то найдется свободная минутка поговорить. А Тэхен всегда отвечал на звонок быстро, не успевал даже Чонгук подготовиться. И всегда его вид был таким милым, таким сонным немного, таким домашним, что Чонгук не мог выдавить из себя и слова. Боялся спугнуть это создание, которое в такие моменты хочется рядом под боком. И говорили они обо всем на свете, и Чонгук каждую их тему записывал в блокнот, чтобы потом, глубокой ночью, перечитывать, вспоминая как свои, так и тэхеновы слова, вспоминая об этом, как о самом приятном сне. Старт: — В тот момент до меня наконец-то дошло осознание, что какими бы мрачными мои мысли не были, что как бы я не желал избавить мир от себя, а себя от этого мира, и как бы сильно я не хотел для тебя всего самого лучшего, мое сердце из раза в раз ныло, когда тебя не было в зоне моей видимости. Я в одно время хотел, чтобы все вокруг исчезло, и в тоже время не хотел, чтобы исчезал и ты. Те два месяца, что ты провел в другом городе, были для меня сущей пыткой. Я просыпался каждую ночь от боли и из-за нее же не мог уснуть; мои руки дрожали каждый раз, когда я поднимал стакан с водой; какая-то неведомая сила душила меня, стоило только подумать о приеме пищи. Я думал тогда, что, возможно, поговори я с тобой хоть пять минут, то смогу это состояние изменить в хорошую сторону. Но становилось только хуже. Тогда меня пожирали мысли не о том, что я порчу жизнь всему миру. Тогда ко всему этому добавлялось то, что единственный человек, который обо мне заботится, который дает мне все, о чем может любой другой человек мечтать, должен страдать из-за меня. После каждого разговора с тобой я не мог даже пошевелиться. Я думал про себя: «Что я вообще такое?», но ответа никогда не получал. Мне было интересно узнать, почему это происходит, почему страдаю я, почему титул «Самый отчаянный парень» достался мне. А потом что-то щелкало в голове, и я понимал. Я этого заслуживаю. Мир наказывал меня всю мою жизнь, но я все равно продолжал искать способы наказать себя еще. Я не мог отделаться от мысли, что раз ничего не утихает, значит я все еще виновен. И каждый мой промах только подливал масла в огонь. Это как досрочное освобождение. Только мое, кажется, было до конца, — пауза. Чонгук помнит, как не сказал Тэхену, что возвращается. Он приехал глубокой ночью, тихо отворил дверь, чтобы сделать неожиданный подарок, но он не получился. Тэхен не спал, и теперь, когда Чонгук понимает, почему он не спал так поздно, что-то со всей силы сжимает его сердце. Это же что-то сжимало все его тело полностью, когда он узнал о его смерти. Но теперь страдает только сердце. И благодарить за то, что он не сломался в ту роковую секунду, нужно только Тэхена. Чонгук помнит, как бросил чемодан в одну сторону, а куртку в другую. Помнит, как приподнял Тэхена за бедра, как прошептал ему в пьяном бреду, чтобы тот обвил его ногами, и как Тэхен, не раздумывая, сделал это. Как после Чонгук, окутанный его сладким запахом, целовал тело без остановки, как оставлял укусы до крови, засосы багрового цвета, как оглаживал его ягодицы, как шипел в поцелуе, когда Тэхен ногтями царапал спину. Помнит, как Тэхен все шире ноги раздвигал, в спине выгибался и все просил и просил, умолял и умолял. Старт: — Твой приезд, словно снег на голову. И в ту ночь, когда ты посмотрел на меня в два часа ночи, я понял, что скучал по тебе. Я знал, что не мог ждать твоего возвращения, что я не мог позволить себе подобного рода чувство. Тогда ты бы заметил его очертания отчетливо на моем лице, тогда ты бы по-любому начал извиняться за свой уезд и за все эти два месяца, которые мы провели в разлуке. Первую неделю «не скучать» по тебе проходили, мягко говоря, не очень. Я вдалбливал в себя мысль, что я ничто по сравнению с тобой. Она была паразитом внутри меня, но с годами я привык ее ощущать. А тогда мне нужно было снова вернуться в то время, когда она проявлялась в острых формах. И, наверное, именно поэтому два месяца длились по времени совсем не как два месяца. Скорее два года. Я не знал, что именно должен был делать, чтобы «не скучать» по тебе. Каким именно мыслям я должен был перестать сопротивляться, а каким и вовсе поддаваться. Я не знал, как конкретно заставить себя поверить в собственную ложь. Я не знал, что делать, чтобы действительно перестать по тебе тосковать. Я чувствовал, что скучаю, и поэтому каждый раз, когда ты звонил мне по видеосвязи, я еле как сдерживал слезы. Я улыбался, когда внутри кости ломались, я смеялся, когда воздуха совсем не было. Я говорил, когда в голове была абсолютная пустота. Я смотрел на тебя и думал, почему же не могу сделать чего-то для тебя. Почему ради твоего же блага я не могу постараться и сделать так, чтобы сердце стало управляемым? Почему я не был владельцем себя самого? — пауза. Чонгук помнит, как вдалбливал Тэхена тогда в диван снова и снова, не насыщаясь. Как ему было мало его прикосновений, его податливого тела, его тихих стонов, сорванных с этих алых, искусанных губ, как ему было мало этого взгляда сквозь отросшую за два месяца челку. Как он все повторял слова о любви, не задумываясь даже на секунду, что с каждым своим вдохом вонзает нож полностью в его тело. Как он потом это же тело целовал, не чувствуя привкус крови и не слыша крики о помощи. Как он гладил его по волосам, когда Тэхен, не выдержав, начинал плакать, и говорил, что все хорошо, что он рядом, и что он больше никогда его не покинет. А Тэхен, впитывая в себя обещания, умирал поминутно. Старт: — Эта ночь была для тебя особенной, я это чувствовал. Сквозь толщу этой тьмы я словно слышал твой голос о том, что ты действительно ждал этого момента. Я старался. Я правда старался. Я проглатывал каждый свой ком в горле, когда ты ускорял темп толчков, я зажмуривал глаза, когда ты целовал меня глубоко, до нехватки кислорода. Я сдерживал всю желчь, что во мне по венам течет, чтобы на тебя и капли не попало. Я вырывал из своих легких стоны, я вырезал в воздухе твое имя, которое потом на череп давило и я думал, что вот именно в эту секунду я умру. Но я так и не умер. Только продолжал биться в этой нескончаемой агонии. Твой голос, твой взгляд, твоя улыбка должны были стать мощнейшим лекарством. Но они стали наркотиками. Я вдыхал их, пускал по венам, оставляя на руках страшные синяки, и все думал, что от очередной дозы станет лучше. Но лучше не становилось. Моя зависимость становилась все хуже, и, думая, что я снова держусь на плаву, я тонул. И так все то время, что я себя помню. Я тонул всегда. Просто в одно время появился ты. Во мне не зарождалось надежды, что ты сможешь спасти меня. Я просто думал, что ты не дашь мне утонуть. Но каким бы огромным спасательным кругом ты не был, а я все еще находился в этой холодной воде, а вокруг меня наматывали круги акулы, отрывая от тела по сантиметру. И это так странно, потому что ты был тем, за что я держался, и тем, что поедало меня заживо, — Тэхен молчит, подбирая нужные слова, молчит минуту, потом вторую, а Чонгук лежит просто, даже не замечая, что тот перестал говорить. — Я не справился, — пауза. Чонгук вдыхает глубоко, чувствуя, как легкие его дрожат. Как дрожит все его тело он чувствует тоже. И дело не в холоде вовсе, не в страхе, не в боли. А в осознании, что то, что он так уберегал, за чем он так следил, что так сильно он любил и что так сильно защищал от всех бед на свете, он убивал голыми руками. Что единственного человека, чье имя было сравни с эйфорией, он не смог понять, не смог услышать. Очевидные вещи, бывшие раньше спутанными нитками, стали аккуратным клубком в руках Чонгука. И он держит его, как последнее, что осталось, а руки его все дрожат и дрожат, давая понять, что такое они не удержат, и что сколько бы часов он в тренажерном зале не провел, а эти чувства все равно будут самым тяжелым. Чонгук кричит. Громко и истошно, пытаясь докричаться до Тэхена. Кричит ему все, что не успел сказать, не понимая, что все, что с уст его слетает, не то, что нужно было Тэхену. Каждое слово вгрызается в чонгуково тело. Эти слова забивают легкие, вырывают сердце, раздирают в клочья горло. Но ни в коем случае не убивают. Старт: — Я могу предугадать, о чем ты сейчас думаешь. Что нужно было показать мне лучше, что я важен, что я никогда не был для тебя обузой, что я никогда не приносил тебе и капли боли, и что единственное, что могло нанести тебе глубокие, незаживающие практически раны, это все, что я сказал и все, что скрывал. Но я просто не мог. Ты был для меня недосягаемым. Я смотрел на тебя снизу вверх, не в силах дотянуться. Ты был слишком высоко, а я был таким маленьким на фоне, что мне слышались смешки в спину. Мол, этот Тэхен хочет взять то, до чего ему в принципе никогда не достать, а если все же и получится, то сил удержать не будет точно. И все, что я слышал, было исключительной правдой. Я видел, как падал ты мне прямо в руки. И мои ноги дрожали, потому что я знал, что не удержу тебя. И я кричал тебе, чтобы ты остановился, чтобы ты огляделся, чтобы ты увидел вокруг себя весь мир и понял, что не нужно падать ко мне вниз. Я кричал, но ты не слышал. Было слишком поздно. Ты был горячим, и все мои ладони моментально покрылись ожогами и волдырями. Я терпел. Ты проникал внутрь, устраивая огромные пожары, сжигая все на своем пути. Я терпел, — пауза. Чонгук не заметил, как перестал дышать. Не заметил, как вся подушка промокла, не заметил, как в пачке закончились все сигареты, и все, что у него осталось, это пол бутылки крепкого коньяка. Чонгук тянется за ним. Делает большой глоток, не ощущая жара в горле. Потому что Тэхен сжег все. Старт: — Я не буду говорить, что любил тебя, и не буду говорить, что не любил тоже. Я не знаю, чем это было. Просто боюсь обозначить это не тем словом. Пожалуйста, если ты знаешь, о чем я, прошу, озвучь это слово за меня. И добавляй к этому слову каждый раз, что я безмерно. Я безмерно желал тебя, я безмерно боялся тебя. Я просто безмерно, — Тэхен резко замолкает, потому что голос срываться начинает, потому что дрожь берет над ним вверх, потому что хочется поговорить с Чонгуком еще, но он и так достаточно сказал, а Чонгук и так достаточно услышал. — Я не буду говорить банальных вещей по типу «Забудь меня», «Живи счастливо», «Не позволяй недоверию распространиться на всех». Я хочу всего этого, но понимаю, что сейчас это лишнее. Я сказал в самом начале, чтобы ты не винил себя, и что я все это говорю не с целью свой груз перекинуть на твои плечи. Умирая сейчас здесь, в ванной комнате, сидя на полу, я просто хочу, чтобы ты знал. В самую последнюю секунду я хочу, чтобы ты услышал меня, — пауза. Чонгук поднимается на локтях с кровати, берет бутылку коньяка с собой и идет, шатаясь в темноте, в ванную комнату. Он не включает свет, делает все на ощупь. Садится на пол, на то место, где последний раз видел Тэхена, прижимает к себе ноги, сжимает в руке телефон и, уткнувшись носом в колени, посвящает всего себя этой последней минуте. Старт: — Каждый день я мечтал о смерти. Говоря с тобой о прекрасных вещах, я думал, что мое присутствие рядом портит их. Говоря с тобой о счастье, я думал, что являюсь его полной противоположностью. Что я, сам того не замечая, загрузил свои плечи бременем отчаяния, страдания, депрессии, меланхолии, и нес все это так смело и с такой гордо поднятой головой, думая, что не прогнусь. Но спина моя всегда была сгорблена, и ты постоянно просил меня держать ее прямой. Но я не мог. Ты протягивал мне руку помощи, но я ни разу не принимал ее, потому что одним только присутствием рядом ты играл огромную роль в этой игре на выживание. Ты говорил, что я всегда могу опереться на твое плечо и передохнуть, чтобы стало легче. Но легче не становилось никогда, Чонгук. Ни когда я смотрел на тебя, ни когда тебя не было рядом. Легче было только тогда, когда все это на мгновение притуплялось и я мог уснуть. И сейчас, сидя здесь в темноте, я понимаю, что хочу спать. Спать долго, крепко и сладко. Чтобы меня не разбудили ни твои руки, ни твои поцелуи-бабочки, ни твой нежный сонный голос, — чонгуковы всхлипы приглушают тэхеновы. — У меня от тебя ничего не осталось. Я вырвал все самолично, вгрызаясь в свое тело, словно собака. Убивая себя каждый день, я все ждал, когда последний удар станет финальным. Я говорил, что удары были от тебя. Я солгал в последний раз, Чонгук. Я — самоубийца, и не потому, что наложил на себя руки в физическом плане, а потому, что осквернял свое тело на протяжении двадцати трех лет, — десять секунд. — Взбей мою подушку, — семь секунд. — Расправь одеяло и открой окно, — пять секунд. — Ложись рядом, — три секунды, и Чонгук ложится на этот холодный плиточный пол, кладя телефон рядом. — И поцелуй, как всегда это делал, — одна секунда. — Чонгук, — едва различимо и так отчаянно. — Спокойной ночи, — вырвано из плоти на память.