***
Незадолго до обеда приходит Ренджун с картонной упаковкой жареной курочки. Чжон юрко выхватывает гостинец у друга из рук прежде, чем тот успевает снять ботинки. — Блин, как же мне этого не хватало, — мурлычет Чэнлэ, разрывая пакетик с сырной крошкой и неряшливо высыпая содержимое на куски мяса. — Зачем всюду сыпать-то? — возмущённо ворчит Ренджун, садясь по другую сторону широкого кухонного стола. За долгие месяцы гладкая поверхность так и не покрылась пылью, а значит, Ренджун или сдержал-таки своё обещание и время от времени захаживал приглядеть за жилищем приятеля, или каким-то чудом припряг к этому делу Джемина. Давненько Чэнлэ здесь не бывал. Сначала он четыре месяца провёл на съёмках фильма Лун Су «Так всё и бывает», а потом его закрутило в вихрь связанных с выходом картины мероприятий: рекламы, встречи с фанатами, всевозможные развлекательные программы и ток-шоу. Поначалу планировалось, что он вернётся в Корею после участия в «Бегущем человеке», но… — Маме понравилась твоя песня, — говорит Чэнлэ с набитым ртом. — Она всё не умолкает о том, что пришло время найти тебе невесту. Ренджун гримасничает и заносит палочки над мясом. — Полагаю, она не в курсе, что этому никогда не бывать. Чэнлэ слегка улыбается и спрашивает: — Джемин ещё в Японии, да? Вот уже пару недель, как Джемин, Джено и Донхёк продвигают свой японский альбом под названием «Газировка». Заглавная песня весёлая и заводная, а танец к ней приобрёл неслыханную популярность. — Да, — стрельнув глазами, отвечает Ренджун, и Чэнлэ смеётся. Ему никогда не понять, к чему приятель прикладывает столько усилий, стараясь выставить своё сердце куда меньше, чем оно есть на самом деле. Годы дружбы дают о себе знать — Чжон читает Ренджуна, как открытую книгу. Внезапно лицо друга теплеет, взгляд становится осторожным. — Как твоя мама? — спрашивает он мягко. — Она… — Ей лучше, — обрывает его Чэнлэ, опуская глаза. — Я погостил дома, и… — он сглатывает. — Это помогло. — Ребята просили передать соболезнования, — говорит Ренджун, и Чэнлэ кивает, рассеяно соскребая сырную крошку с курицы. — Они ведь скоро вернутся? — Да, — Ренджун закусывает губу. Хотя много воды утекло с тех пор, как они в последний раз говорили лицом к лицу, Ренджун ни капли не изменился, и привычки у него всё те же. В его словах таится ясное, как вода, смирение, граничащее с обидой, что его оставили одного. Он может сколько угодно стараться спрятаться за маской безразличия — Чэнлэ всегда видел его насквозь. — Всё образумится, — решительно говорит Чэнлэ. — Обещаю. Ренджун хмыкает. — Всегда ты такие вещи говоришь, — ворчит он, но за напускным недовольством кроется привязанность. — Как можно так слепо верить в лучшее? — Ну, кто-то же должен, верно? — Чэнлэ поднимает на Ренджуна глаза. Друг в свои двадцать один выглядит даже хуже, чем Чжон себя чувствует. Но где-то в глубине души Чэнлэ знает, что Ренджун всё ещё отчаянно цепляется за соломинку мимолётной, эфемерной надежды, что всё непременно будет хорошо. — Верить, в смысле. Ренджун тянется и накрывает запястье Чэнлэ тонкими пальцами. Уголки его губ приподнимаются в улыбке. — Да. Кто-то должен.***
Через два часа ему пишет Джисон. ты мне утром по фейстайму пытался позвонить? да, но ты дрых, как идиот да кто вообще в 6 утра ответит?! @_@ погоди… ты вернулся??? На лицо наползает непрошеная ухмылка, и Чэнлэ, смеясь про себя, закрывает мессенджер, дабы немного подшутить над Джисоном. Оказывается, что толку от этого — ноль, потому что уже через тридцать минут в дверь барабанят. За порогом стоит Джисон с растрёпанными волосами и опухшими, будто только со сна, глазами. Чэнлэ цокает языком и вскидывает голову, чтобы посмотреть на друга. — Не стыдно до двух спать? — У меня выходной, — протестует Джисон, так и стоя в дверях. Несколько долгих секунд они молча рассматривают друг друга, пока Чэнлэ, наконец, не отступает, чтобы пропустить Пака внутрь. — Уже был в офисе? — спрашивает Джисон, в прихожей неуклюже стаскивая обувь. Чжон качает головой и поворачивается к кухне. Джисон без сопровождения, а значит, менеджеры либо наконец-то научились ему доверять, либо махнули на него рукой. Чэнлэ рад любому варианту. — Ренджун недавно заходил. Курочку мне принёс, — говорит Чэнлэ, показывая пустую коробку. — А где твой подарок, Джисон-а? Джисон не заглатывает приманку и, нахмурившись, уставляется на перепачканный маслом картон. — Ренджун-хёну стоило меня разбудить. Чэнлэ тяжело сглатывает — искренняя досада в голосе друга застаёт его врасплох — и швыряет пустую упаковку в мусорный бак. — Не каждый может справиться с твоей заспанной задницей, — отшучивается он. — У меня для этого есть ты, — не раздумывая, отвечает Джисон. Повисает неловкая тишина, и они краснеют. — Т-ты уже думал насчёт песни? Чэнлэ чувствует, как уголки губ тут же растягиваются в улыбке. Около двух недель назад ему сообщили о разработке новой песни. Большую часть напишет Марк, но исполнят её Джисон и Чэнлэ. За все годы, что они были айдолами, им ещё ни разу не выпадала возможность поработать вот так, только вдвоём. — Немного, — говорит Чэнлэ, покидая кухню. Джисон следует за ним, — Конечно, Марк сказал, что поможет нам, но кое-какие мысли у меня всё же были. — Я пробовал писать лирику, — признаётся Джисон. Чжон приподнимает бровь. — Правда? У тебя с собой? Можно взглянуть? Джисон качает головой. — Это секрет. — Ну ты и зануда, — жалуется Чэнлэ и плюхается на диван, ожидая, что Пак присоединится к нему. Джисон с осторожным видом остаётся стоять на месте. — Чэнлэ… — начинает он тихим, нерешительным голосом. — Мне… Мне жаль, что так получилось с твоим дедушкой. Пузырящееся внутри счастье, лёгкое, как гелий, моментально вытекает из груди, словно воздух из спущенного шарика, и свинцовый холод камнем оседает в животе. Чэнлэ глотает вставший в горле ком и натянуто улыбается другу. — Спасибо. Комнату наполняет густая, хоть ножом режь, давящая тишина. Джисон неловко переминается с ноги на ногу. — Как ты? — мягко спрашивает он. Чэнлэ отвечает не сразу. Он не любит ходить вокруг да около — лучше сразу переходить к сути дела. У него никогда не получалось что-то скрыть от лучшего друга. Если у Джисона малейшее беспокойство высвечивается на лбу, то Чэнлэ проще прятать собственные переживания в закоулках души. Но Джисон знает Чжона — знал много лет, и Чэнлэ не смог бы ему солгать, даже если бы захотел. — Это тяжело, — выдавливает Чэнлэ, носом выпуская воздух. С годами он привык, что его окружает шум: хихиканье Джисона, брань старших, глухие смешки, грозящие перерасти в хохот, несмолкаемый гам. Наполненные тишиной моменты выбивают из колеи. — Но я в порядке, по большей части. Джисон дарит ему робкую, искреннюю улыбку, и у Чжона в груди расцветает крошечный огонёк. Чэнлэ ещё не справился с сосущей пустотой внутри, однако у него есть в чём найти успокоение.***
Когда троица хёнов возвращается из Японии, Чэнлэ с Джисоном сидят в студии, проигрывая предварительную версию их песни, которую пока что было решено назвать «Параллель». Плавная мелодия, будоражащий ритм. Чэнлэ с лёгкостью представляет хореографию, которую приготовит для них компания. А может, Джисон танец и поставит. Стоит только Паку вновь включить песню, как в студию с помпой врывается Донхёк и, полностью проигнорировав Джисона, бросается прямо к Чэнлэ. — А ты подрос, — вместо приветствия мурчит Донхёк, загребая Чжона в железные объятия. Чэнлэ невольно хихикает и в ответ так же крепко обхватывает друга за пояс. Следом с улыбкой заходит Джено, сверкая глазами из-под стёкол очков. Пурпурная краска на его волосах успела поблекнуть, оставив после себя нежный золотисто-розовый оттенок. Альбом ребят набрал большую популярность — японским фанатам пришлась по вкусу группа в стиле «ЧенБэкСи», которую стилисты раскрасили в яркие цвета: Джено — в розовый, Донхёка — в бирюзовый, а Джемина — в мятно-зелёный. — Йо, Джено Ли! — каркает Чэнлэ на американский манер, выпутываясь из хватки Донхёка, и нагло ухмыляется. — Задница! Джено тут же пятится, заливаясь краской. — Так и знал, что мимо тебя это не пройдёт. — Шутишь, что ли? — скалится Чжон, игриво пихая друга в плечо. Все они стали лучше говорить по-японски, но Джено это не спасло: парень умудрился на телевидении вместо «кечи» — «скупость» — ляпнуть «кецу» — «зад». На радость Чэнлэ и к ужасу Джено, видео с оговоркой разнеслось по всему Вейбо. — Я, наверное, часа два ржал. Джено морщится и закидывает руку Чжону на плечо. — Напомните мне больше так не позориться. Донхёк усмехается и говорит: — Бесполезно, Джено-я, ты не ты, если не облажаешься. Вдруг на пороге показывается Джемин и, вихрем пролетев через студию, с восторженным вскриком сгребает Джисона в охапку. Следом за ним, довольно покачивая головой, заходит Ренджун. — Хён, — сдавленно скулит Пак. — Серьёзно, отпусти… — Но хён так по тебе скучал, — воркует Джемин, уткнувшись Джисону в шею, и тянется, чтобы потрепать младшего по голове. Джисон недовольно морщит нос. Джено смеётся. — Сколько ты Джисона не видел? Недели три? Чэнлэ несколько месяцев был в Китае, а ты ему и слова не сказал. Джемин осоловело мигает и ещё крепче цепляется за Джисона. — Эй, Чэнлэ… — начинает он. — Забей, — внезапно перебивает его Донхёк, скривив губы. — Все мы знаем, что вы двое между собой по-тихому боретесь за Джисона. — Чего? — тут же фыркает Чжон. — Чепуха какая. Джемин-хён может забрать его себе. На какое-то мгновение Чэнлэ ловит взгляд Джисона, и между ними вспыхивает странная, неописуемая неловкость. Чэнлэ первым отводит глаза — затаённая в чужом взоре осторожность невыносима. Джемин продолжает стискивать Джисона, не замечая повисшего в воздухе напряжения, и Ренджун вздыхает. — Ну же, Джемин, — ворчит он и берёт приятеля за локоть. — Помнишь, вам говорили, что когда приедете, надо будет встретиться с руководством? С неохотой Джемин-таки позволяет Ренджуну увести себя прочь из студии, следом уходит Джено, за ним — Донхёк, и Чэнлэ с Джисоном остаются стоять в тишине. Чжон старательно избегает взгляда друга. — Ты же знаешь Джемин-хёна, — тихим голосом примирительно говорит Джисон. — Со мной он всегда такой. Чэнлэ поднимает на него глаза и тут же опускает. — Знаю, — отвечает он. — Я, кстати, не пытаюсь с ним ни в чём соревноваться. Джисон сглатывает. — Тебе и не нужно. Интересно, что Джисон имеет в виду? Чэнлэ думает, тишина ли высасывает из него все силы и невидимыми руками разрывает на части, точно податливую глину. Может, было ошибкой думать, что приезд в Корею поможет ему возвратиться к нормальной жизни. Может, он потерял часть себя, которую никогда уже не сможет вернуть.***
Вот, что о горе не рассказывают: зияющая пустота не затягивается, даже не уменьшается. Раньше Чэнлэ казалось, что время способно излечить что угодно, аккуратно соединив рваные края душевных ран, но теперь он как никогда ясно понимает, что боль не исчезнет. Она таится в опущенных уголках маминого рта, прячется в бабушкиных глазах. Наверняка она оставила следы и на его лице, пусть прошёл уже месяц, и Чэнлэ больше не засыпает в слезах. Эта боль станет его постоянной ношей, и остаётся только надеяться, что будут и другие вещи, которые ему доведётся по жизни нести с собой.***
— Чёрт возьми, — вздыхает Чэнлэ, когда они на пару с Джисоном вваливаются к нему домой. Время близится к полуночи. — Это было офигенно. — Что б я ещё хоть раз с тобой в кино пошёл, — стонет Джисон. Они кое-как скидывают ботинки и поднимаются к Чжону в спальню. — Да просто ты, Пак Джисон, от любого шороха шарахаешься, — усмехается Чэнлэ. Он распахивает дверь в комнату и падает на постель. — Пак Джисон — трусишка! — Не люблю я фильмы ужасов, — насупливается Джисон. — Ты же знаешь. Чэнлэ закатывает глаза и, выудив из кармана телефон, принимается листать ленту Вичата. — Ты совсем как Ренджун. Может, ещё у Джемин-хёна под боком спать пойдёшь? Уверен, он только обрадуется. Джисон фыркает. — Зато не обрадуется Ренджун-хён. Вообще-то, я и в твоей кровати спал, не забыл? Чэнлэ хмурится и утыкается носом в экран. — Ага, — хмыкает он, — года три назад, если не больше. — Не так уж и давно, — говорит Джисон. Чэнлэ мельком оглядывает друга. Тот в свои шестнадцать был слишком высоким для крошечного матраца Чэнлэ. Тогда они оба ещё жили в общежитии. — Наверное, — рассеянно отзывается Чжон, прилепляя стикер под новым статусом Ренджуна. Внезапно кровать под ним проминается, и Чэнлэ, вскрикнув, чуть не оказывается на полу. — Ты что творишь? — крякает он. — Ты слишком тяжёлый. — А вот и нет, — возражает Джисон, подползая к Чэнлэ, и с глупой улыбкой зарывается лицом в подушку. — М-м-м, Лэлэ, тобой пахнет. Чэнлэ чувствует, как внутри всё переворачивается. — Эй, Пак Джисон, убирайся с моей кровати. Ещё отдавишь тут всё своей башкой. — Твоя тяжелее, — Джисон хихикает и быстро юркает под одеяло. — Эй, Пак Джисон, — ноет Чэнлэ и трясёт друга за плечо, — если уснёшь тут, то до дома уже не доберёшься. — Тогда позволь мне остаться, — вдруг говорит Джисон, поднимая глаза, и так открыто, так доверчиво смотрит. Чэнлэ сглатывает. — Устроим ночёвку. Как в старые добрые времена. Чэнлэ встречает его взгляд и сипит: — Хорошо. Улыбка Джисона теплеет. — Правда? — Да, — отвечает Чэнлэ, позволяя другу боком прижаться к себе, — правда.***
За две недели до записи, когда Джисон участвует в «Продьюсе» в качестве приглашённого тренера, Марк зовёт Чэнлэ в студию. Он выглядит так, словно давно уже нормально не высыпался, и без конца ерошит и без того спутанные волосы. В глазах друга Чэнлэ замечает знакомый блеск и вспоминает дни, когда они все вместе до глубокой ночи просиживали в звукозаписывающей студии. Что бы Марк для них ни подготовил, Чэнлэ знает: за качество музыки волноваться не придётся. — Я тут с припевом закончил, — рассказывает Марк, копаясь в собственных записях, оставленных на вырванных из блокнотов листах. Кажется, у него с носа вот-вот соскользнут очки. — Он будет, эм, ненавязчивым, но запоминающимся. Думаю, людям понравится. Чэнлэ пробегает взглядом по одной из страниц и аккуратно кладёт её на стол. — Ты знал, что Джисон пробовал сочинять текст? Марк заговорщицки улыбается. — Да, но он просил тебе не показывать. Чжон, нахмурившись, смотрит на исписанную лирикой бумагу, гадая, что же такого секретного мог написать Джисон. — Тебе тоже стоит попытаться, — в глазах Марка мягким светом горит воодушевление. — Здорово будет. — О чём мне написать? — тихо спрашивает Чэнлэ. — Я никогда ничего такого не делал. — Это же ваша общая песня, — Марк говорит, — просто напиши то, что всегда хотел сказать. Но Чэнлэ всегда называл вещи своими именами, никогда не прятался за ширмой лжи и притворного разочарования. Какие слова могут остаться у человека, который всю жизнь проходил с душой нараспашку?***
— Что с тобой сегодня? — требовательно спрашивает Чэнлэ, перекатываясь на живот, и уставляется на Джисона, сидящего на полу студии. — Ты весь день просидел тише воды. Дел у них нет, остаётся только ждать, пока Марк и продюсеры закончат с аранжировкой. Чэнлэ так и не придумал, о чём хочет написать текст, но это ничего — со временем что-нибудь да придёт в голову. Всё равно, чем забивать голову бесполезными мыслями, куда веселее проводить часы с Джисоном в зале для практик, разучивая танцы. — Прости, — вздрагивает Джисон и обхватывает руками колени. — Просто вспоминал, как мы навестили твою семью в Шанхае. Слова друга отдаются сладкой горечью в груди, и воспоминание, словно осадок, поднимается со дна памяти. Чэнлэ хорошо помнит тот день, помнит, как бабушка заключила Джисона в объятия, будто тот приходился ей внуком, помнит крепкую хватку деда на своей руке. — Почему ты вдруг задумался об этом? Джисон глубоко вздыхает и кладёт голову на сложенные руки. — Твой дедушка пытался научить меня танцевать, помнишь? — Ага, — со смешком отзывается Чэнлэ. — У тебя ужасно получалось. Джисон слегка рдеет. — Я просто не знал движений! — А хочешь ещё раз попробовать? — Попробовать… — Джисон морщит нос. — Ты про румбу, что ли? Говорю же, я не знаю… — Ну же, главный танцор Пак Джисон, — подстрекает Чэнлэ, взволнованно подскакивая и заставляя приятеля подняться. — Это проще простого. Джисон рассеянно следует за Чэнлэ, когда тот тянет его в центр студии, и неловко роняет руки, будто не зная, куда их деть. — Я понятия не имею, что нужно делать. Чэнлэ хмыкает. — Не страшно, — одну руку Джисона он уверенно кладёт себе на плечо, а вторую берёт в ладонь. — Я покажу, как надо. Музыки нет, но стоит Чэнлэ закрыть глаза, как в голове тут же слышится летящий ритм румбы, которую дедушка любил наигрывать в пэнлайском парке. Шаги легко всплывают в памяти, и Чжон подталкивает Джисона вперёд. Выходит странно, потому что Чэнлэ ниже партнёра, но Джисон, быстро приноровившись, безропотно позволяет вести себя в танце. Он прикусывает нижнюю губу и с нечитаемым выражением на лице сверху вниз смотрит на Чэнлэ. За те девять месяцев, что они провели порознь, Джисон так и не перестал расти, и теперь, чтобы посмотреть другу в глаза, Чэнлэ приходится поднимать голову ещё сильнее, чем прежде. Но даже с такой разницей в росте их лица слишком уж близко, и в какой-то момент Чжон невольно отшатывается. От неожиданности Джисон спотыкается, и Чэнлэ заливается звонким смехом. — Неплохо, а? Пак Джисон, какой же ты всё-таки идиот. Говорил ведь, что ничего сложного тут нет. Джисон не перестаёт кусать губы, и вдруг Чэнлэ чувствует, как чужая рука сильнее стискивает его плечо. — Я скучаю по нему, — шепчет Джисон и отступает, позволяя затянуть себя в «квадрат». — По твоему дедушке. Чэнлэ замирает. Музыка в его голове обрывается, уступая место звенящей тишине. Остаётся только пробирающая до костей искренность, плещущаяся у Джисона в глазах, столь сильная и чистая, что Чэнлэ отворачивается, лишь бы не видеть её. Но даже так он чувствует полный нежности взгляд, выжигающий метку прямо на сердце. У Чэнлэ перехватывает дыхание. — Я тоже, — наконец говорит он. Голос почему-то дрожит, в глазах щиплет. Чжон поднимает голову. Обеспокоенное лицо друга ни с того ни с сего становится расплывчатым, и вот Чэнлэ уже плачет, одной рукой цепляясь Джисону за талию, а второй отчаянно сдавливая его ладонь. Джисон притягивает его ближе, позволяя уткнуться в шею. Чэнлэ рыдает, и каждый вздох отдаётся крупной дрожью в теле. Кажется, будто он разваливается на куски, но Джисон крепко прижимает его к себе. Мир под пальцами тает, но Чэнлэ не разжимает рук.***
Чэнлэ встречает маму в аэропорту, забирает у неё чемодан и застывает, позволяя ей взять его лицо в ладони. — Ты хорошо выглядишь, — говорит мама, оглядывая его ясными, спокойными глазами. — Кажешься счастливым. Чэнлэ улыбается и наклоняется, чтобы поцеловать её в щёку. — Я счастлив, потому что ты здесь. Мама отвечает улыбкой и качает головой, беря его под руку. Они вместе идут к ожидающей их машине. — Нет. Ты счастлив, потому что ты — это ты. Ты не даёшь себе быть другим. Нечестно с её стороны говорить подобные вещи, потому что Чэнлэ никогда не встречал кого-то столь сильного духом, как его мать. Она та, кто облетела с ним весь мир — Вена, Буэнос-Айрес, Пекин, Сеул. Женщина, которая всегда оставалась верна себе. Чэнлэ такой же, и этому он научился у неё. — Тяжело было, — шепчет она, усаживаясь на заднее сиденье автомобиля. Чэнлэ берёт её за руку, и она изо всех сил стискивает его ладонь. — Но ты придаёшь мне мужество. Ты такой храбрый. Позже, ночью, когда мама засыпает, Чэнлэ усаживается за кухонный стол и начинает писать. Он даже не уверен, что пишет, но стоит ему взять ручку, как слова не остановить. В тетради китайские иероглифы переплетаются с корейскими и английскими буквами. В этом нет ничего страшного — он просто попросит у Ренджуна помощи с переводом. Главное, что он честен. Он пишет о матери, деде и Джисоне. Пишет о себе, своих мечах и стремлениях. С чернилами он выливает на бумагу ту часть себя, которая хоть никогда и не была тайной, но ещё не видела света. Чэнлэ всегда называл вещи своими именами, так с чего бы сейчас лезть за словом в карман? За что бы он ни брался, он всегда старался оставаться бесстрашным. Потому что Чэнлэ знает: судьба помогает смелым.***
— Хорошо вышло, — одобрительно кивает Ренджун, улыбаясь глазами. Теперь Чэнлэ кажется, что его видят насквозь, но он не против. Ему нечего скрывать. — Фанатам понравится, как думаешь? Ренджун правит наскоро набросанный на тетрадных полях перевод. Он останавливается и говорит: — А с каких пор это кого-то волнует? Чжон Чэнлэ, которого я знаю, делает то, что хочет, потому что именно за это фанаты его и любят. Чэнлэ слегка улыбается. — Твоя правда. Просто в этот раз всё как-то по-другому. Немного не по себе от этого. — Всё будет хорошо, — твёрдо заверяет его Ренджун, и Чэнлэ ухмыляется. — Ну и кто теперь слепо верит в лучшее? — Научился у мастера, — Ренджун закрывает тетрадь и пододвигает её Чжону. — Меня всегда это в тебе восхищало, помнишь? Чэнлэ помнит. Помнит, как в шестнадцать лет обвивал шею Ренджуна, пока тот говорил камере, как сильно хочет быть похожим на него. Пусть сейчас этот момент кажется чем-то невероятным и очень далёким, Чэнлэ всегда бережно хранил в памяти воспоминание о нём. — Я стараюсь, — тихо бормочет Чэнлэ скорее себе, чем Ренджуну. Друг улыбается. — О большем тебя и не просили.***
Курсор мыши зависает над кнопкой воспроизведения. — Как настроение? Чэнлэ и Джисон стоят рядом. Пак ёрзает на месте, нервно теребя рукава кофты, и отвечает: — Нервничаю. Марк успокаивающе улыбается ему, сидя за оборудованием. — Расслабься. Классно получилось, честно. — Я хочу послушать, — встревает Чэнлэ, подаваясь вперёд. — Можешь включить? Звучат первые аккорды, дорожки инструментов накладываются друг на друга. Мелодия хороша — она живая и эмоциональная. Начинается рэп-партия Джисона, и Чэнлэ чувствует, как тот каменеет. С тех самых пор, как Джисон, встретив Чэнлэ из Китая, признался, что приложил руку к созданию текста, Чжон ничего толком и не прознал о таинственной лирике. Теперь Чэнлэ наконец слышит написанные приятелем строчки. Из-за хриплого голоса Джисона и без того откровенные слова звучат грубо и уязвимо. Джисон написал о нерешительности и отчаянном желании плыть по течению. Написал о боязни отпустить что-то привычное в поисках лучшего будущего, о сковывающем страхе. Удивительно, как сильно, оказывается, сходятся их излитые в тексте мысли. Может, для них обоих эта песня об одном и том же. О том, кем Чэнлэ никогда не позволял себе быть до конца — о ком-то храбром и чуть-чуть неуклюжем, дерзком и безрассудном, по-своему глупом душой и разумом, о ком-то, кто ступает на тропу, не зная, куда она приведёт. Обо всём, чего Чэнлэ хотелось достичь и на что ему не хватило смелости. Может, Джисон понимает его. — Предлагаю сменить название, — когда песня затихает, негромко говорит Марк, разрывая окутавшую комнату тишину. — Есть кое-что более подходящее. Под столом Чэнлэ нашаривает руку Джисона и крепко сжимает его пальцы. — И что же? Губы Марка растягиваются в улыбке. — «Смелый». Пустота в груди давит, но рука Джисона тяжелее её. Если со смертью дедушки в сердце Чэнлэ появилась дыра, то такие люди, как Джисон, могут её заполнить. Вот, что об исцелении не рассказывают: ты обретаешь столько же, сколько и теряешь.***
— И почему это было секретом? — спрашивает Чэнлэ Джисона. Примерно через десять минут «Смелый» должен появиться в чартах. Сейчас они сидят в квартире Пака, оккупировав айпад Чэнлэ. Джисон последние минут пять только и делает, что лихорадочно обновляет Навер. — Эй, Пак Джисон! Джисон поднимает глаза от экрана: его красивое лицо освещается голубовато-белым светом, брови нахмурены, и тень от острой линии челюсти падает на шею. — Просто… Я не знал, понравится ли тебе. — Ну ты и идиотина, — фыркает Чэнлэ и, схватившись за шнурок чужой толстовки, притягивает друга ближе. — Естественно, мне понравилось. Это же ты. Чэнлэ не видит, как Джисон улыбается, зато слышит тихий смех и чувствует тёплое дыхание у себя на лице. — Мне твой текст тоже понравился, — бормочет Джисон. — Очень в твоём стиле. Чэнлэ расплывается в улыбке. — А это хорошо? — спрашивает он. Думается, он уже знает ответ, но допытываться ему это не мешает. Если рваться вперёд, всё встанет на свои места — у Чжона так оно обычно и бывает. Хоть сама по себе храбрость и не делает мир вокруг менее пугающим, но есть множество мелочей, приносящих с собой покой и уверенность. То, как Джисон большим пальцем проводит вдоль запястья Чэнлэ. Убаюкивающий шёпот его голоса, треском доносящийся из трубки, когда они говорят по телефону в сотнях километрах друг от друга. Твёрдое плечо, на которое можно опереться, нерушимый оплот поддержки в мире, в котором так легко лишиться тех, кого любишь. Джисон касается его лба своим. — Да, — говорит он, и Чэнлэ думает, что сегодня он не прочь позволить Джисону взять инициативу на себя. И может быть, этот раз даже не станет последним.