гостиница в горах

Всегда такой слабый. Физически слабый, ментально слабый, эмоционально слабый. Это все говорило, что пусть бедняжке Чону и было до боли страшно, когда Мунджо привёл его сюда, сейчас у него не было совсем никакого желания сбежать. Мунджо был очень сильным, но Чону даже не догадывался, насколько. В «Эдеме» они никогда не прикасались друг к другу, но Чону видел кровавую его улыбку, когда тот забил одного из близнецов до смерти, и внезапно понял, что в мире существует странная, разрушающая все сила, имя которой Со Мунджо. Он вёл опасную игру и играл в полную силу, что было главной причиной, почему Чону никогда бы не сбежал из той гостиницы в горах. Эмоциональная слабость могла быть объяснена тем, что страсть Мунджо к искусству смерти была настолько сильной и всепоглощающей, что Чону задохнулся и утонул в ней. Его работа была чистой и гладкой, наполненной энтузиазмом создателя, пусть и полностью противоречащей социальным нормам. Чону не понимал и не хотел ничего из этого. Он ненавидел руки, вымазанные в засохшей крови, ненавидел невинные лица, искривлённые в страхе перед скорой смертью и ненавидел кошмары, от которых тошнило по ночам и от которых он так яростно хотел избавиться. В конце концов, Мунджо схватил его и не собирался отпускать. Он не злился и был абсолютно спокоен, нежно утешал Чону, поглаживая его спину своими большими тёплыми ладонями и говоря, что они сделают все медленно, ведь время больше не было для них проблемой. Смотря на него, Чону начал ему завидовать, ведь ему было так сложно сохранить самообладание в такой ситуации, даже несмотря на сонливость, которая пробралась ему в голову. Вокруг него была мутная темнота, идущая рябью. Будто он сел на паром поздней ночью и спрятался ото всего в трюме, задержав дыхание. Внутри него крутились противоречивые эмоции, и Чону понял, что всё ещё был слишком уязвим перед Мунджо – тот был опасен, и Чону не смог бы справиться с ним даже в своих мыслях. Каждый раз, когда Чону хотел что-то сказать, тот опережал его мысли или запрещал даже открывать рот (ведь он всегда знал, что Чону хотел сказать). Чону не понимал, как это происходило. Был ли Мунджо настолько проницательным? Или он сделал так, чтобы Чону всегда думал только о том, что ему было нужно, даже не подозревая о намерениях Мунджо? Или тот показал ему особый вид любви, какую Чону не испытывал за двадцать семь лет своей жизни? Джиын не могла любить его так, его мать не знала любви, его брат не понимал, а он сам никогда не замечал её. Столкнувшись с этим сильным, пугающим и откровенным чувством, Чону ощущал себя обнажённым, по-настоящему уязвимым. Его это пугало. Слабость порождала страх, а тот, в свою очередь, – заставлял человека зарыться в землю, в надежде спрятаться. Или подталкивал на ужасные поступки. Злые люди всегда лучше других умели делать добрые вещи, и Мунджо смело подчинялся этой традиции, позволяя Чону делать всё, что он захотел бы, пока они находились в этой гостинице. Каждый раз, когда Чону просыпался от голубоватого утреннего света, пробивающегося сквозь окна, пустота и уединённость вокруг давили на него, прижимая к кровати. Ему казалось, он куда-то опаздывает, но он совсем не знал, куда ему нужно было, от чего внутри разливалось странное напряжение. После дверь в его комнату открывалась, и в проёме всегда стоял Мунджо, неотрывно смотря на него. И это чувство внутри исчезало. Чону понимал, что, когда неизвестный страх, спрятанный в сердце, теперь находился перед ним, приобретя форму человека, наблюдавшего за ним, его больше ничего не могло напугать. Мунджо дарил ему чувство безопасности, и это казалось чем-то нереальным. – Почему ты всегда просыпаешься так рано? – спросил тот, всё ещё стоя в дверях. Его голос был таким тихим, что Чону казалось, что он слышал все звуки как через толщу воды. Он посмотрел на Мунджо и промолчал. Затем перевернулся на другой бок, повернувшись к нему спиной. В большом, от пола до потолка, окне виднелся неухоженный двор. Деревья и кусты выглядели так, будто уже многие и многие годы никто не так и не удосужился хоть как-то привести их в порядок и подстричь. Когда они только приехали в эту заброшенную гостиницу в горах, Чону выбрал себе эту комнату, сказав, что вид из окна заставит его не сходить с ума так быстро. Теперь же, смотря на лес за стеклом, слёзы тихо текли по его лицу. Горный воздух, запахи земли и листьев и правда ненадолго помогли ему расслабиться. Но только совсем чуть-чуть. Он услышал, как Мунджо вошёл в его комнату, и нахмурился. – О чём ты думаешь? – он сел рядом с ним на кровать, и Чону против воли напрягся. – Это так скучно, если ты все так же продолжаешь беспокоиться об этом, душа моя, – произнёс Мунджо. – Убивать людей – нормально, и если ты сделал то же самое, что и я, это нормально тоже. Так почему ты всё ещё противишься этому? Разве тебе не понравилось? Чону промолчал, но мысленно ответил ему: «Нет». Мунджо погладил его по спине. Поднялся к лицу, провёл по нему пальцами, очертил челюсть указательным, после чего начал поглаживать по уху. Чону всегда думал, что от Мунджо должно пахнуть рыбой, но нет. От него шёл чистый и приятный запах, на его пальцах слышались отголоски мыла, а тепло тела создавало запах, которым мог пахнуть только Мунджо. Чону отмахнулся от него и сел, свесив ноги с кровати. – Ты злишься? – улыбнулся Мунджо. – Прямо как ребёнок. – Это ты как ребёнок! – огрызнулся Чону, вскочив на ноги. Мунджо схватил его за запястье и притянул к себе, прежде чем Чону успел сказать ещё что-либо. Такой маленький и слабый. Чону покраснел и несколько раз ударил его, прежде чем сдаться. Он уставился на Мунджо, затаив дыхание и не зная, куда деть взгляд. Наконец, он неохотно закрыл глаза и начал ждать, когда Мунджо отпустит его. Спустя какое-то время он ощутил, будто его испепеляли взглядом, и смутился. – Посмотри на меня, – приказал ему Мунджо. Чону сильнее зажмурился, и Мунджо до боли сжал его руку. Чону болезненно всхлипнул и всё-таки раздражённо взглянул на него. Мунджо очень редко использовал физическое насилие. Он любил психологические приёмы, любил запугивать своих жертв, подчинять их себе и, что ещё хуже, ломать внутренний стержень другого человека, разрушая его самого до основания. Никто не осмеливался перечить ему, даже если был не согласен, а только глотал злость и обиды и покорно опускал голову, как собака, едва поднимая глаза вверх. Мунджо наслаждался такими взглядами, и когда Чону был на работе или просто не встречался с ним глазами, это было его единственным развлечением. Вскоре Мунджо с грустью понял, что Чону разжигал внутри него странный огонь, и его было очень сложно наказывать. В тот день, когда они приехали в гостиницу и Чону выбрал себе комнату, он внезапно устроил сцену. Проснувшись среди ночи, он не понимал, где находится, и пока Мунджо не зажал ему рот, он успел начать звать на помощь. Казалось, он делал это бессознательно, так далеко уйдя в себя, что даже не заметил, что они уже давно не были в городе. Всю ночь Чону боялся, что его похитили, что хотят убить, он кричал и плакал, умоляя о помощи. Всё это было хуже пьяного бреда. В первый раз Мунджо разозлился и запер его в комнате, выпустив только, когда Чону замолчал. В первую неделю у Чону поднялась высокая температура, у него начались галлюцинации, в которых он видел свою мать и Джиын. Мунджо это забавляло. Иногда он прятался в коридорах, притворяясь незнакомцем, случайно зашедшим сюда, а после входил в комнату, чтобы увидеть лицо Чону. На нём всегда было выражение огромной потери, иногда даже наворачивались слёзы. Во вторую неделю Чону начал что-то понимать, оказывать сопротивление и пытаться выбраться, целыми днями придумывая планы побега. Мунджо ничего не сказал. Они поселились в разных комнатах (почти как нормальные люди), и если Чону предпочитал молчать, то и Мунджо не собирался говорить с ним первым. Наконец, одиночество сломало Чону. Была ночь, он дрожал, когда шёл в комнату к Мунджо, чтобы встать на колени рядом с его кроватью. – Поспи сегодня со мной. Я не могу уснуть. Мунджо посмотрел на него и заметил слёзы на его щеках. Несколько дней спустя Чону был в его полном подчинении. Такой глупый и слабый. – Ты ещё не понял? – тихо спросил его Мунджо. Его тёплое дыхание щекотало Чону щеку, а в его горле застрял немой крик. – Черт, а что я должен понять? – отчаянно выкрикнул Чону, разочарование затопило его внутренности, яростно разбив на куски то, что он такими силами пытался собрать воедино. – Почему я здесь? Почему ты не отпускаешь меня? Почему– Чону зло выдохнул и замолчал. Мунджо терпеливо наблюдал за ним, ослабил хватку на запястьях и повернулся, чтобы обнять его – это было так легко, ведь их тела идеально подходили друг другу, – после чего мягко погладил его по волосам и спине. – Почему я? – шёпотом спросил Чону. – А почему бы и не ты? – спросил его Мунджо. – Ответь мне, – произнёс Чону. – Ты правда хочешь знать, душа моя? Даже если я скажу тебе, ты всё равно останешься здесь. Ты все равно продолжишь убивать и никогда больше не вернёшься к своей прежней жизни. Ничего не изменится. Ты правда так хочешь знать? Но ответ тебе никак не поможет. Чону раздражённо и в отвращении вздохнул, и Мунджо почувствовал, что он смутился. Они сидели рядом друг с другом, их окружало раннее утро, яркая различимая синева затапливала комнату, превращая все вокруг в рассветное голубое небо. Где-то на улице пели птицы; больше не было никаких звуков. Когда Чону наконец успокоился, Мунджо застыл на месте. Чону не хотел смотреть на него, вместо этого он хотел оттолкнуть его, на время оставить его и сбежать из этого дня. Мунджо знал, что Чону никогда не смог бы сбежать от него, поэтому медленно смаковал нарастающее внутри возбуждение и ждал, когда Чону сдастся ему. И Чону сдался. – Потому ты опасен, – спустя какое-то время произнёс Мунджо, с улыбкой глядя на удивлённое лицо Чону. Он уложил его на пол, накрыл собственной тенью, встретившись с его невинным детским взглядом. Чону зажмурился, а потом открыл глаза и посмотрел на Мунджо, всё ещё немного шмыгая носом. Он больше не вырывался, потому что знал, что будет дальше. Вспоминая другие психологические пытки, такая полагалась только Чону. На самом деле, он всегда замечал, как перед этим между ними накалялся воздух, поэтому он специально смотрел на Мунджо наивным взглядом, будто испытывая приступ тревожности, но при этом он всегда ждал, не отрывал взгляда, предвкушая. Поэтому он и был настолько опасным. Мунджо улыбнулся. А потом поцеловал его. Первое прикосновение губ Чону было прохладным и влажным, но с каждым мгновением оно становилось всё жарче и жарче, пока Мунджо не ощутил, как ему в рот толкнулся горячий язык. Он тихо застонал и открыл глаза, от эротичного вида перед ним по его телу прокатилась ещё одна волна возбуждения. Чону делал всё, что хотел. Больно и одновременно хорошо впивался пальцами в кожу, смотрел на Мунджо из-под коротких ресниц, ведь ему так редко удавалось смотреть на него сверху вниз. Он горячо дышал ему в рот, влажные глаза выглядели так, будто он только что рыдал, но выражение его лица было ярким и светлым, и он буквально жаждал, чтобы Мунджо сделал с ним что-то ещё. Тот был счастлив, что сейчас Чону был в его руках, что он мог целовать его, прикасаться к нему во всех местах. Внутри кипела кровь, твёрдый член натягивал штаны, мышцы напряглись под кожей, и его всепоглощающая страсть к искусству смерти рвалась наружу, падая тенью на красивое лицо Чону. «Я хочу забрать его всего себе», – радостно думал Мунджо и целовал его снова, снова и снова, пока Чону не забился под ним, потянув его за рубашку на спине. – Потому что ты такой же, как я, – едва слышно выдохнул Мунджо, уткнувшись лицом Чону в грудь. Его голос глухо отдавался у него внутри, его язык щекотал его кожу. – Что? Чону раздвинул ноги, позволил Мунджо толкнуться в него, раздавить и полностью подавить его, и, может быть, эта тяжесть снаружи заставила бы его забыть, что всё это было его инициативой. Казалось, будто он всегда врал самому себе, будто у него всегда было оправдание, за которым он мог спрятаться, как за щитом. Мунджо укусил его за сосок, пососал и потянул зубами. Чону скривился и схватил его за волосы. – Ай! Мне больно! – зашипел он, и Мунджо оторвался от него, поднял голову, и его глаза, скрытые за слипшейся от пота чёлкой, опасно загорелись. Чону смотрел, как Мунджо двигался в нем, и каждый его толчок наслаждением отзывался внутри. Думай о плоти, разрезанной этими руками, приказал он себе. Думай о жилах, которые перегрыз этот рот. Думай о тех ночах, когда эти глаза наблюдали, как заканчивались все те жизни. Но ничего не помогало. Ведь теперь эти руки ласкали его, этот рот целовал его губы, и взглядом этих глаз он каждый раз наслаждался. – Потому что ты такой же, как я, – произнёс Мунджо, снова толкнувшись в него. Чону резко выдохнул, услышав эти слова, но это был лишь небольшой укол внутри, из-за которого поджались пальцы на ногах. В глазах Чону заплескалась тревога, он сморгнул внезапно набежавшие слёзы. Возможно, всему виной была обида или почти хроническая сейчас сонливость, или беспомощный компромисс с реальностью. Мунджо убрал волосы с его лица и погладил морщинку между бровями. Чону подумал, что его трахал мужчина, который больше не был человеком. Это было так грязно и возбуждающе, боль с ненавистью в купе с ощущением огромной извращённой свободы. Когда Чону осознал всё это, он плакал. С каждым новым движением Мунджо внутри, он окончательно и добровольно приносил себя ему в жертву, утопая в бесконечном чувстве потери от соприкосновения их тел. Он ненавидел себя, ненавидел так, как ненавидел Мунджо, и это отвращение захватывало его сердце, лишая всех слов. Он был настолько ничтожным, что мог только свернуться и спрятаться, находясь посреди иллюзорного мира ненормального сексуального влечения. Физиология была самой реальной частью его действительности, помогая ему погрузиться в настоящее безумие. Он был зависим от этого. И чем больше был его страх, тем больше становилось влечение, заставляющее его трусливо реагировать на каждое прикосновение Мунджо. Тот был нежным и страстным, разбивал его на куски, разрывал и собирал заново. Каждый новый раз – новый человек. Мунджо схватил его за пояс, укусил за плечо и сильнее развёл ноги. С них обоих стекал пот, горячие капли попадали на кожу, и они оба чувствовали, как их тела плавились, сливаясь друг с другом, постепенно теряя темп. Наконец Мунджо упал на Чону, содрогнувшись, его тело полностью накрыло тело Чону, обнимая его, питая его, воссоздавая заново. В конце концов, он возродится снова. Обязательно. – Потому что я люблю тебя, – прошептал Мунджо. Чону едва заметно покраснел и удивлённо приоткрыл рот. Внутри всё трепетало от непонятного, захватывающего чувства. – Ты знаешь, о чём я говорю, душа моя, – выдохнул Мунджо, после чего слез с Чону и крепко обнял его. Он почувствовал, как Чону в ответ обхватил его ногами, его тело было твёрдым, но расслабленным в его руках, а пальцы, которыми он мог создавать по-настоящему напряжённые работы, беспомощно цеплялись за его спину. От него исходил жар. Он шумно дышал, его кожа была ярко-красной, а на лице застыли следы постыдного удовольствия. Мунджо нашёл любовь в теле Чону, а тот не знал, что чувствовать. Потому что он ощущал, как внутри ломалось то, существование чего он совсем не хотел признавать. Потому что ты опасен. Потому что ты такой же, как и я. Потому что я люблю тебя. Чону проснулся на полу среди ночи. Он повернулся спиной к двери и посмотрел в сторону тёмного двора. Мунджо рядом не было. Он вспомнил, как тот обнимал за его спину, как рассказывал о своих планах открыть гостиницу в горах, ведь в этих запретных землях всегда было так много заблудившихся людей. Он вспомнил, как Мунджо мягко улыбался ему, когда его рука гладила шею Чону и путалась в его волосах. Чону устало моргнул и пошёл спать в свою комнату. Уткнувшись носом в холодную подушку, он услышал, как влажный горный воздух проник внутрь сквозь открытые двери веранды, задев его нос. Вот чёрт. Чону нахмурился и закрыл глаза, стараясь не смотреть на фигуру Мунджо в темноте. Всегда такой слабый. Ведь только я могу оставаться человеком. Мунджо увидел эту запись в дневнике Чону. Он оглянулся на потолочную плитку, которую только что сдвинул, и усмехнулся. Несколько незнакомцев спрашивали о ближайшей отсюда дороге, а Чону, отвлекая их внимание, уговорил их остаться здесь. Мунджо сунул дневник обратно и поставил на место плитку, убедившись, что рисунок был точно таким же, как и до этого. После регистрации, Чону отвёл новых постояльцев в гостиную. Мунджо вышел, чтобы поприветствовать их, и одна из двух женщин покраснела, посмотрев на него. – Спасибо за помощь, душа моя, – улыбнулся Мунджо Чону. Тот никак не отреагировал. Спустя мгновение он окинул Мунджо взглядом, будто тот только что вылез из сточной канавы, но потом его губы всё-таки растянулись в широкой улыбке. Такой лживый, но такой прекрасный. За это Мунджо его и любил.