Рассветы

Это не было медитацией в полной мере, он просто вдыхал прохладный утренний воздух, слушая звуки пробуждающейся природы: шелест листьев, мягкое журчание ручья, пение птиц. Солнце должно было скоро взойти, вышивая алым и золотым вершины пиков, но пока вокруг царила лишь предрассветная тьма. Что-то было неправильным. Шэнь Цинцю свел брови и сделал еще один медленный вдох; ему нужно было понять, что тревожит его – неотступно, словно волосок, приклеившийся к кисти, трещина на веере. Какая-то мелочь, пока незаметная, но таящая в себе зерно будущих неприятностей. Он начал медленно перебирать в голове образы: россыпь черных камней для вэйци — ученики. Покорны, послушны, достаточно тихи. Шэнь Цинцю давно не брал себе новых, а те, что есть, умеют себя вести. Да, все еще нужно находить время и хотя бы изредка наблюдать за их тренировками, но, слава богам, больше нет необходимости учить их тому, что этот пик не зря зовут Тихим. Мин Фань, оправдывая звание старшего ученика, не допускает, чтобы кто-то из младших смел тревожить учителя. А значит, все в порядке. Следующий образ — пионы — девушки из борделя, куда он ходит, когда хочется тишины не в одиночестве. Они послушны, нежны, давно привыкли исполнять его прихоти. И спать на их коленях действительно сладко. Ничто не связывает его с хозяйкой заведения, кроме тех денег, что он ей платит, и потому ей нет выгоды нарушать их договор. Для радости тела Шэнь Цинцю всегда предпочитал очень далеко находящийся от горной цепи Цанцюн дом удовольствий. Мальчики там не менее нежны и послушны. Может, беспокойство связано с тем, что он давно не навещал его? Просто напряжение тела? Возможно… Мешочек с лечебными травами, женская шпилька, меч без рукояти… Шэнь Цинцю перебирал образы хозяев пиков, пока наконец не дошел до последнего. И здесь был не образ. Имя. Юэ Цинъюань. Шэнь Цинцю вздохнул. Он не хотел впускать этого человека в свои мысли сверх необходимого. Они виделись на собраниях, и этого вполне хватало. Но, похоже, ощущение неправильности было связано именно с ним. Думать о Юэ Цинъюане было странно. Очень долго Шэнь Цинцю учился не думать о нем, но… Собрав воспоминания последних нескольких недель, приходилось признать, что именно с Юэ Цинъюанем было что-то не так. За последнее время они виделись дважды, на собраниях, и каждый раз глава Юэ слишком долго и неотрывно смотрел на него. Шэнь Цинцю раздраженно раскрыл веер, пытаясь вспомнить больше. Все чувства говорили о том, что это важно. Очень важно, но больше ничего вспомнить не удавалось. Только то, что, кажется, глава Юэ был в последнее время бледнее и молчаливей обычного. Шэнь Цинцю пребывал в Рассветном павильоне, самом тихом месте на всей горе, и каждый из учеников знал, что даже если демоны нападут на орден, им придется дождаться, пока глава Шэнь закончит свою рассветную медитацию. Никто не смел тревожить его в этом месте. Шорох был очень тихим, но Шэнь Цинцю все равно услышал. Чужак? Шэнь Цинцю захлопнул веер и прыгнул. Прыжок не был высоким или длинным, и вполне возможно, проклятый Лю Цингэ вновь посмеялся бы над его воинскими умениями, но через несколько мгновений Шэнь Цинцю уже стоял возле человека, осмелившегося нарушить его покой — только рукава плеснули, когда веер уперся в чужое горло. — Глава Юэ? Голос его не передавал всех чувств, что он сейчас испытывал, но Юэ Цинъюаню было достаточно и того, что он услышал. Он смотрел на Шэнь Цинцю, и пусть рассвет уже окрасил розовым бамбуковые стебли — Юэ Цинъюань был бледен, словно смерть. — А-Цзю… — Не смей! — Шэнь Цинцю прижал веер к шее Юэ Цинъюаня сильнее. — Не смей… И осекся. Потому что глава Юэ смотрел на него так же, как в тот день, когда они встретились второй раз. Словно преступник, которому за миг до смерти отменили казнь. Словно Шэнь Цинцю — потерянное и обретенное сокровище. Дыхание перехватило, Шэнь Цинцю не смог выдавить из себя больше ни одного слова. Но вот длинные ресницы Юэ Цинъюаня опустились, пряча этот проклятый взгляд. Стали отчетливее видны тени под глазами и скорбные морщинки в углах рта, а следом пришло осознание, что они стоят слишком близко, и дыхание Юэ Цинъюаня мимолетным теплом ложится на кожу. Он резко шагнул назад; раскрывшийся с тихим шорохом веер прикрыл нижнюю часть лица. Если бы Шэнь Цинцю мог себе позволить, он предпочел бы скрыть лицо полностью, но это было бы недостойно главы пика Цинцзин. — Что… что привело сюда главу Юэ? — нужный тон поймать удалось не сразу, но воссоздать образ добродетельного самосовершенствующегося все-таки получилось. Почти. — Простите, глава Шэнь. — Юэ Цинъюань поднял ресницы и чуть заметно улыбнулся краем губ. — Я нарушил ваше уединение. Не буду больше вам мешать. Он наклонил голову, прядь длинных волос змеей соскользнула с плеча на белый рукав. — Простите. Я знаю, что мое присутствие неприятно для вас. Больше не буду тревожить. Шэнь Цинцю вернул поклон и промолчал. Когда-то А-Цзю мог дергать старшего брата за рукав и требовать ответа, теперь же все, что ему осталось — это смотреть на зеленые бамбуковые стволы, в тени которых медленно исчезало светлое одеяние главы ордена Цанцюншань. С Юэ Цинъюанем, и верно, было что-то не так. Но разве это должно было волновать Шэнь Цинцю? *** Закутанный в облака и серебристое покрывало тумана его горный пик казался не Тихим, но Призрачным. Туман свивался кольцами вокруг бамбуковых стеблей, прятал вершины соседних пиков. Казалось, что в мире не осталось ничего, кроме Рассветного павильона и узкой полосы травы перед ступенями. Все остальное скрывалось за занавесями, за дымом туманных курильниц, и клубы этого дыма причудливо свивались змеиными телами. Медленно рассветало, но солнечные лучи были не в силах прогнать туман. Одиночество ощущалось как еще один халат на плечах — влажное, холодное, тяжелое. Шэнь Цинцю отложил веер на низкий столик, едва не задев стоящий на нем кувшин. Легкое и сладкое вино, из тех сортов, что могли позволить себе только владыки пиков, все равно горчило на губах. Этой ночью ему не удалось уснуть — сначала долго разбирал свитки с записями, но иероглифы расплывались перед глазами; попытался вылить перехваченное дыхание и раздражение стихом на бумагу, но не смог связать и двух слов. Простыни были слишком горячими, одеяло слишком тяжелым. Можно было бы пойти в дом удовольствий — но не хотелось никого видеть. Он накинул на одежду для сна верхний халат, и, даже не подобрав волосы, ушел в Рассветный павильон. Пить вино и ждать рассвета. Тихо зашелестел по листьям дождь, и Шэнь Цинцю вскинулся и замер, сжав пальцы левой руки в кулак. Осознание ударило не хуже меча — он ждал. Он привык к тому, что почти каждый день в бамбуковой роще среди узких, как мечи, стволов рассвет вместе с ним встречает еще один человек. Молчаливо и почти неощутимо. Легкой тенью на листе рисовой бумаги. Он вновь ждал того, кто… Шелест травы под чьими-то ногами прозвучал слишком громко, и Шэнь Цинцю развернулся, едва не задев рукой пустой кувшин. В извивах туманных полотен нельзя было различить даже силуэта, но кто еще это мог быть? Шэнь Цинцю раздраженно развернулся обратно и схватил веер со стола. Верхний халат от резких движений съехал вниз и упал на пол беседки, но раздражение и гнев наполняли Шэнь Цинцю до краев, он даже не почувствовал утренней прохлады. – Иди сюда! — Слова слетели с губ необдуманно и упали в туман, как камни в глубокую воду. Он глубоко вдохнул и повторил спокойным негромким голосом, подобающим хозяину пика и уважаемому мастеру: — Рассвет сегодня очень красив, не так ли, глава Юэ? – Согласен с вами, мастер Шэнь. Голос у Юэ Цинъюаня был тихим и вежливым. Совершенно обычным. Как и внешний благообразный облик, как и собранные от висков волосы. Ни одного изъяна. Добродетельный глава ордена Юэ. Он казался картиной в обрамлении тумана — белоснежная кожа, темные глаза, черная тушь волос. Белые с серым одеяния были подобны шелку утреннего тумана. Даже шелест дождя по зонту над ним звучал едва различимой музыкой. И по сравнению с ним Шэнь Цинцю вновь ощутил себя оборванцем — занявшим чужое место и только притворяющимся хозяином пика. Злоба внутри него вновь подняла свою драконью голову. – Присоединяйтесь к созерцанию рассвета, глава Юэ. Губы за вновь раскрытым веером готовы были сложиться в ядовитую усмешку, но голос оставался спокойным, с едва уловимыми нотками тепла. Шэнь Цинцю знал, что бить в самое больное нужно только когда жертва расслабится. – Простите за вторжение, мастер Шэнь. Юэ Цинъюань положил зонт у входа в павильон и сел рядом с Шэнь Цинцю — так осторожно, словно садился рядом с ядовитой змеей, что было недалеко от правды. Но все его движения были ломкими и странными, как если бы он провел в тумане всю ночь до рассвета или был куклой, подвешенной на нитях. Тревога плеснула внутри кипящей водой, отведя на мгновение гнев. – Если глава Юэ хотел видеть этого мастера, значит, случилось что-то важное? Взгляд Юэ ощущался огнем на коже — так странно и непривычно. Или это туманили голову остатки вина?.. – Нет, мастер Шэнь, ничего важного… Я просто хотел тебя увидеть. Веер с золотыми павлинами (о чем он думал, когда брал его с собой этой ночью? эта вещь слишком вызывающе смотрится и ни к чему не подходит, Шэнь Цинцю никогда не любил такую вышивку) — лег на губы Юэ Цинъюаня. И тот послушно замолчал. Рассветный павильон вновь наполнился шелестом дождя и теми странными звуками, что возникают только в тумане, искаженными и неверными. Шэнь Цинцю сложил веер, почти брезгливо отбросил его на стол, и не стал перебарывать соблазн — вытер пальцы о верхний халат, так и лежавший на полу. Юэ издал какой-то короткий, почти захлебывающийся вдох, но Шэнь Цинцю не повернулся. Он смотрел на причудливый танец туманных покрывал и чувствовал злое удовлетворение — ударить можно не только словами, но и действием. Дождь становился все сильнее, он длился и длился, небо не светлело, и могло показаться, что они застыли в этом безвременье, в переплетении дождя и тумана. Вдвоем и навсегда. Юэ Цинъюань вдруг тяжело вздохнул и начал падать тяжело и безвольно, словно мертвый. Все, что Шэнь Цинцю успел сделать — подставить руки. Прижал пальцами биение пульса на чужой шее — слишком ровного даже для обморока. Юэ Цинъюань был жив. Он спал. Он просто спал. Злость и облегчение вскипели такой волной, что Шэнь Цинцю едва не разжал руки, сбрасывая внезапную ношу на пол. Так и нужно было сделать, но брови Юэ Цинъюаня страдальчески сошлись, и лицо на миг стало настолько открытым и беззащитным, что Шэнь Цинцю просто сел чуть удобнее и опустил его тяжелую голову на свои колени. Дождь все еще шел, с краев крыши павильона тянулись тонкие водяные струи, словно стеклянные струны, что соединяют небо и землю. Шэнь Цинцю отрешенно играл с безвкусным веером — раскрывал, проводил кончиками пальцев по роскошным золотым хвостам, ощущая гладкость шелка, и закрывал обратно. От Юэ Цинъюаня, лежащего на его коленях, по телу расходилось тепло, волнами, в такт тихому дыханию. И Шэнь Цинцю, несмотря на прохладу утра, было жарко. Он наконец оставил в покое истерзанный веер и посмотрел на спящего. Тот улыбался во сне. Так нежно и едва уловимо, что от одного взгляда на чуть приподнятые уголки губ останавливалось дыхание. Пальцы горели от желания прикоснуться, провести по разлету словно очерченных тушью бровей, по тонкой морщинке меж ними, по острым кончикам длинных, как у юной девы, ресниц. Стереть эту темноту под глазами. Погладить пальцами прохладную, белую, как фарфор, щеку и оттянуть вниз нижнюю губу, приоткрывая рот — только для того, чтобы скользнуть туда языком и почувствовать, каков он на вкус, его старший братец Юэ Ци, сонный, горячий и покорный. Сделать так, как мечталось много лет назад — поцеловать, заставить принадлежать себе. Полностью. Шэнь Цинцю застыл, едва касаясь губами чужого рта, ужас скрутил внутренности узлом, мысли заледенели. Он резко распрямился, дернулся и скинул Юэ Цинъюаня с колен, судорожно натягивая холодный, валявшийся до того на полу верхний халат. Подхватил веер. Сонно моргающий Юэ Цинъюань с чуть сбившейся прической и в распахнутой на груди одежде — когда он успел?! Как? — растерянно смотрел на него. – Вы заснули, глава Юэ. – Я, А-Цзю, прости… Шэнь Цинъюань с треском распахнул веер так, что одна из частей просто отломилась, отрывая павлину хвост. – Всего доброго, глава Юэ. И, прикрыв разорванным веером лицо, он позорно сбежал, словно вновь был ребенком, а не хозяином пика. *** Шэнь Цинцю на самом деле любил ученические отборы – когда еще можно посмотреть на то, как гордые и благородные сыновья и дочери высоких семейств роют голыми пальцами землю, стремясь показать количество своей ци. Это было отдельным наслаждением – наблюдать за ними, роющимися в земле, словно крысы в поисках еды. Как они старались, желая обратить на себя внимание тех, кто, сидя на возвышении, смотрел на них как на грязь. И отдельное удовольствие Шэнь Цинцю доставляло не брать никого из них в ученики. Заставляя их получить первый урок от жизни – не все, что тебе хочется, можно получить упорным трудом. Многое зависит от тех, что стоит выше, а они в большинстве своем просто ублюдки. Прятать за веером довольную улыбку было так сладко, что после отборов он обычно спал лучше всего, не видя кошмаров и не вспоминая о прошлом. Он был на вершине, а все они лишь жаждали его внимания. Но в этот раз все пошло не так. Этот ублюдок с пика Байчжань первым заметил мальчишку и захотел взять в ученики. Для Шэнь Цинцю особым удовольствием стало бы забрать его первым, но вмешался Юэ Цинъюань с этим его странным спором. Вырастить ученика, что превзойдет учителя? От одной только мысли об этом скручивало все внутренности и на спине старой болью вспыхивали давно зажившие шрамы. Того, кто станет сильнее и будет иметь власть? Скорее Бесконечная бездна превратится в равнину, чем Шэнь Цинцю пойдет на это. Но отказаться от спора и отдать, пожалуй, самого сильного ученика в этом отборе Лю Цингэ, чтобы тот потом посмеялся над ним? Алая пелена застила глаза, и единственное что удержало его от того, чтобы потерять лицо – взгляд Юэ Цинъюаня, безумный, отчаянный и обреченный. И ледяные пальцы, сжавшие локоть. И вот теперь за спиной хозяина пика Байчжань стоял весь измазанный в грязи мальчишка. Явно простолюдин, не способный вести себя как должно, но выкопавший самую огромную яму в земле с помощью своей ци. И красивый. Очень красивый. Невинный взгляд, приоткрытые губы. Он был похож на едва распустившийся лотос. В доме удовольствий у такого не было бы отбоя от посетителей... Окажись тот на пике Цинцзин, Шэнь Цинцю втоптал бы мальчишку в грязь, в ту, из которой тот так желал выползти. Но до чужого ученика мастеру Шэню не было никакого дела. За спиной же самого главы Тихого пика стояли четыре новые ученицы, пытаясь скрыть от его взгляда грязные от налипшей земли рукава и подолы одеяний. – Шэнь Цинцю, ты уверен, что твои новые ученицы смогут превзойти тебя? – Лю Цингэ был так же прям, как его меч, и так же невежественно груб. И раздражающе весел. Впрочем, сейчас даже это невежливое обращение не могло испортить мастеру Шэню настроения. – Конечно. Он раскрыл веер с нанесенными тонкой кистью силуэтами сосен и легко, почти игриво взмахнул им. – Девушки смогут превзойти тебя в мастерстве? – Лю Цингэ нахмурил брови. – В четырех благородных искусствах? Отчего нет? – Шэнь Цинцю лениво улыбнулся, позволяя торжеству отразиться в своих глазах. – Каждая по своему умению – несомненно. Ведь мой пик известен именно своей ученостью. Но вот сможет ли твой ученик превзойти тебя в боевом искусстве, Меч Чэнлуань? Лю Цингэ сначала побледнел, затем уши у него вспыхнули подобно двум сигнальным кострам, и он, резко кивнув вместо традиционного поклона, унесся, словно ветер, забыв про своего нового ученика. – Разве послушному ученику не следует быть подле учителя? Проклятый мальчишка, чье имя Шэнь Цинцю не потрудился запомнить, точно так же побледнел, потом покраснел и наконец поклонился: – Этот ученик благодарит вас! И унесся вслед своему учителю. Шэнь Цинцю скрыл усмешку за веером. Вот уж и правда – что один, что второй. Потом он повернулся к своим новым ученицам. Четыре девушки, и все бледны и немного испуганы. Три из них красивы, как цветки мэйхуа. Четвертая… что ж, красивой ее не назвать, но держать себя она умеет. – Мин Фань. Нин Инъин. – Шэнь Цинцю подозвал своих учеников. – Позаботьтесь о ваших младших соученицах. У вашего учителя есть еще здесь дела. Он сложил веер и постарался легко улыбнуться девушкам – не слишком тепло, но вежливо: – Сегодня ваши старшие соученики покажут вам наш пик, место, где вы будете жить и учиться. Завтра после полудня встретимся, этот учитель хотел бы оценить ваши способности в четырех благородных искусствах. Мин Фань? – Да, учитель? – глаза старшего ученика горели от восторга. Пожалуй, решение взять в ученицы девушек было верным, теперь его камни для вэйци не будут отвлекать своего хозяина. – Ты знаешь, что делать. Техники медитаций пока давать им рано, я позабочусь об этом сам. – Шэнь Цинцю взглянул на девушек еще раз. Поистине невинная и чистая красота. И в силе они его никогда не превзойдут. – Нин Инъин? – Да, учитель? Шэнь Цинцю мягко улыбнулся: – Покажи им красоту нашего пика. – Да, учитель! Я так рада, что у нас на Цинцзин теперь будут еще девушки кроме меня! – Нин Инъин была так счастлива, что готова была обнять его. – Полно, полно… – Шэнь Цинцю повернулся к новым ученицам: – Добро пожаловать. – Благодарим учителя. – Пусть и в грязных одеждах, они поклонились так слитно и грациозно, что душу Шэнь Цинцю наполнил легкий весенний ветер. Почему он раньше не взял больше девушек на пик? Они тише, они не будут устраивать драки. Да и четыре благородных искусства предпочтительнее, чем бездумное размахивание мечами. Хотя их придется учить и этому. Но – он кинул взгляд на Мин Фаня и Нин Инъин – для чего еще нужны старшие ученики, как не для помощи учителю? – Ступайте. Ученики почтительно поклонились, и Шэнь Цинцю направился вниз по склону – туда, где он в последний раз видел Юэ Цинъюаня. Им нужно было поговорить. Почему Юэ вообще затеял этот глупый спор, помешав забрать мальчишку? Посчитал недостойным учителем? Гнев снова вскипел внутри, словно вода в чайнике, стоящем на углях. Возможно, Юэ Цинъюань уже направился к себе или занялся делами Ордена. Сейчас было много дел, связанных с отбором, который проходил именно на главном пике ордена Цаньцюншань. Но глава Юэ был не в своих личных покоях. Фигуру в традиционных черных с белым одеяниях Шэнь Цинцю заметил издалека, и красный шелк нижнего халата, выглядывающий из-под черного ворота на груди и открывающийся в складках многослойных рукавов, казался широкими полосами крови. Юэ Цинъюань стоял, прижавшись спиной к обросшей мхом скале, и обнимал себя за плечи, словно стремился удержать от чего-то, а закатные лучи раскрашивали золотом стволы сосен на склоне. Шэнь Цинцю, усмехаясь, направился было к нему, собираясь выяснить подоплеку происходящего, но замер, словно получив удар ножом в грудь: только вблизи стало видно, как дрожит Юэ Цинъюань. И что по щекам его из-под опущенных ресниц текут слезы. Это было невозможно. Словно мир содрогнулся и ушел из-под ног. Старший брат Юэ Ци не плакал на памяти Шэнь Цинцю никогда – даже уходя с обещанием вернуться. Нужно было развернуться и уйти. Просто уйти, оставив Юэ Цинъюаня самому разбираться с собой. Но Шэнь Цинцю не мог, он стоял, сжимая в пальцах веер, не в силах сделать и одного шага. Ни вперед. Ни назад. По щекам Юэ Цинъюаня все так же тихо текли слезы. Веер с сухим треском сломался в руках, обломки упали на землю. Юэ Цинюань открыл глаза. А Шэнь Цинцю сделал шаг вперед и, взяв старшего брата за плечи, притянул к себе. Ему хотелось взмолиться или закричать «Не смей смотреть на меня так! У тебя нет права…» Юэ Цинъюань вздрогнул, расцепил руки и обнял, опустив голову ему на плечо. Юэ Ци всегда был выше. Ненамного. И это всегда выводило из себя Шэнь Цинцю, ведь сколько ни тянись за старшим братом, тот все равно будет выше. Но сейчас, пряча слезы в зелени его халата, Юэ казался невыразимо хрупким, как бумажный веер – нажми немного, и сломается. – А-Цзю, ты жив. Ты будешь жить, А-Цзю, пожалуйста, пожалуйста, ты будешь жить… Шепот был тихим и хриплым, он обжигал не тело – душу. И дрожали руки Юэ Ци на его талии. Потом Шэнь Цинцю отведет Юэ Цинъюаня к главе Му. Скорее всего, это действительно какая-то болезнь. Он закрыл глаза и впервые за много лет обнял Юэ Ци, прижимая к себе. Такого сильного и такого хрупкого. – Да, старший брат. Я жив. Я здесь. Я… я с тобой. *** Этой ночью было новолуние, и за распахнутым окном сгустилась тьма. Легкий круг желтого света от бумажного фонаря озарял только стол и край кровати, в углах комнаты затаились тени. Шэнь Цинцю раздраженно отложил книгу, которую безуспешно пытался читать, и перевел взгляд на кровать. Там, лежа на спине и благообразно сложив руки поверх одеяла, спал Юэ Цинъюань. Только волосы, черные, как тьма за окном, не соответствовали должному облику, расплескавшись по простыням, словно мазки туши. Нижнее одеяние распахнулось на груди, обнажая ключицу, фарфоровую гладкость кожи и нежно-розовую жемчужину соска. Шэнь Цинцю раздраженно перевел взгляд на бумаги, лежащие на столе. Глава Му, прежде чем Юэ Цинъюань сумел вежливо, но непреклонно его выпроводить, сказал, что это всего лишь усталость, кошмары и недостаток хорошего сна. Шэнь Цинцю тоже редко снились хорошие сны, но это все равно не повод... не повод так над собой издеваться. Он поймал в ладонь кисточку с подвязывающей рукав ленты и принялся вертеть ее в пальцах. Не хватало привычного веера, способного занять руки и успокоить, но тот, сломанный, так и остался на том склоне. Пламя свечи в фонаре потрескивало, из открытого окна в дом лилась ничем не разбавленная тишина, которая казалась огромной и гулкой, словно дом стоял не на склоне горы, а в пещере. Шэнь Цинцю знал, что это всего лишь заканчивается час Быка, самое темное время ночи, ничего больше, но страх змеей заползал в сердце. Шэнь Цинцю не хотел разговаривать с Юэ Цинъюанем, не хотел его видеть, но знание, что Юэ Ци жив, было одним из столпов его собственной жизни. И сейчас эта опора ослабла. Шэнь Цинцю выпустил из пальцев измочаленную кисточку и вновь посмотрел на Юэ Цинъюаня. Бледный, тихий и красивый, словно какая-нибудь дева из сказаний. Спокойное лицо. И приоткрытые губы, зовущие к поцелуям. После ухода целителя глава Юэ послушно выпил отвар, переоделся и лег в кровать. А Шэнь Цинцю зачем-то остался. Чтобы читать его записи и смотреть на него спящего. Кошмары? Как какие-то кошмары могли довести Юэ Цинъюаня, главу ордена Цанцюншань, до слез? Что ему снится, и насколько часто? Шэнь Цинцю сжал пальцы в кулак. Он ненавидел бессилие и невозможность хоть что-то сделать. Просто сидеть не осталось никаких сил, он встал и прошелся по комнате от окна к кровати и обратно, продолжая размышлять. Это могли быть не просто кошмары, а насланные сны. Или отрава. Или происки демонов. Или же кто-то желал получить себе место главы Ордена. Шэнь Цинцю взмахнул пустой рукой и раздраженно скривился. Веера не хватало. Завтра утром, нет, уже сегодня, необходимо будет найти достаточно разговорчивого слугу и разузнать, насколько давно начались кошмары. Расспросить Юэ об обстановке комнаты – не появлялось ли новых предметов, не исчезали ли старые. Проверить саше с благовониями, навестить дом удовольствий – слухи летали там, словно бабочки с цветка на цветок. После обеда можно будет... да, новые ученицы – Шэнь Цинцю скривился – придется отвлечься на оценку их умений, но это недолго. Стремительный поток его мыслей прервал тихий стон. Юэ Цинъюань больше не лежал спокойно – он вновь обхватил себя за плечи, словно обнимая, и на лице его ужас смешивался с болью. Он стискивал зубы, сжимал губы, пытаясь молчать, но тихие заглушенные стоны все равно были слышны. А еще через мгновение плотину молчания прорвало отчаянным шепотом: – А-Цзю, нет, А-Цзю! Не умирай, слышишь, не умирай, А-Цзю, пожалуйста, я не смогу без тебя, А-Цзю… Кошмары о его смерти? Неужели. Шэнь Цинцю усмехнулся краем губ. Рот наполнился горечью. – Нужно было прийти тогда, когда я тебя ждал. Сейчас твои кошмары бессмысленны. Я жив и глава пика. Он наклонился над спящим, схватил за обнаженное плечо, с которого сползло ночное одеяние, и, чуть встряхнув, позвал: – Юэ Цинъюань! Длинные ресницы поднялись вверх, но взгляд был пуст и полон отчаяния. – А-Цзю… Он был все еще во власти своего кошмара. Шэнь Цинцю поднял руку, чтобы привести Юэ Цинъюаня в сознание. Пощечиной. Но вместо удара по щеке пальцы зарылись в прохладный шелк волос, а губы накрыли губы. Он хотел только привести Юэ в себя, ничего больше. Язык скользнул в безвольно приоткрытый рот, коснулся кромки зубов, и внезапно талию Шэнь Цинцю обвили руки, мир перевернулся, и он оказался лежащим на спине. Водопад волос Юэ накрыл их обоих, Шэнь Цинцю сжал пальцы до боли и потерял возможность дышать. Юэ целовал его – целовал так, словно хотел поглотить, забрать себе и душу, и тело. Жадно, страстно, горячо. Прикусывал губу, зализывал укус, снова проникал языком в рот. В ушах шумела кровь, отбивая дикий ритм, перед глазами темнело, язык и губы Юэ были горячими, влажными и жадными, а объятия – такими отчаянными, что почти причиняли боль. И мир был Юэ Цинъюанем, и Юй Цинъюань был миром. Когда же они разорвали поцелуй, выражение знакомого лица было так не похоже на вечно вежливую маску: припухшие от поцелуя губы, растрепанные волосы, на щеках – ни следа привычной фарфоровой бледности. Шэнь Цинцю всегда предпочитал нападение обороне. Не давая Юэ Цинъюаню одуматься, он отпустил его волосы и толкнул в грудь, заставляя сначала отстраниться, а потом и откинуться назад, а сам навис над ним сверху. Ночное одеяние Юэ Цинъюаня во время этой возни окончательно сползло с плеч и повисло на локтях, обнажая грудь. – Так значит, старшему брату снятся кошмары с моей смертью, верно? – А-Цзю, я… – Юэ Цинъюань растерянно дернулся, пытаясь найти слова, но Шэнь Цинцю положил руки на его плечи, ощущая горячую кожу под ладонями. – Лежи. И наклонился над ним, почти прижимаясь губами к шее. Колено его, вжатое меж ног Юэ, ощущало вполне определенную твердость, которую не могла скрыть тонкая ткань ночного одеяния. – Так значит, многоуважаемый старший брат видит кошмары о смерти этого брата, и каждый раз приходит убедиться, что презренный младший брат все еще жив? – Я… ты… А-Цзю. – Что ж, тогда младший брат оставит вам напоминание. Чтобы не приходилось так часто навещать пик Цинцзин. – Он скользнул губами по гладкой и нежной коже, покрытой неровными пятнами румянца, вниз по горлу, лизнул языком ямку между ключицами, ощущая солоноватый привкус. Кожа Юэ пахла сандалом. И немного по̀том. Шэнь Цинцю накрыл губами сосок, всем своим телом ощущая стон Юэ. Низкий, долгий, сладко-беспомощный. Потом лизнул кожу над соском и укусил – так что в рот попала кровь, а на теле Юэ остался след его зубов. Шэнь Цинцю сел и провел языком по губам, словно слизывая с них кровь. – Теперь старшему брату достаточно дотронуться, чтобы вспомнить, что я еще жив. Младший брат, к сожалению, не сможет все время стеречь сон старшего, но, думаю, эта метка поможет спать лучше. След от его зубов на коже Юэ смотрелся так хорошо и наполнял тело таким наслаждением, что Шэнь Цинцю едва удержался от еще одного укуса. Он вежливо улыбнулся. – У младшего брата еще много дел. Ему следует откланяться. Шэнь Цинцю встал и подошел к выходу, а на пороге задержал шаг и повернул голову, как никогда жалея об отсутствии веера. Кинул взгляд на полуобнаженного Юэ, приподнявшегося на локте. Мягкий свет фонаря позволял увидеть все достаточно четко – и растрепанные волосы, стекающие на спину и грудь, и яркие от поцелуев губы, и возбуждение, которое не скрывала тонкая ткань ночного одеяния, даже влажное пятно на шелке – старший брат Юэ Ци и впрямь желал его, – но лучше всего было видно метку. На груди. Над сердцем. – Приходи, когда заживет. Не могу позволить старшему брату страдать от кошмаров. Шэнь Цинцю закрыл за собой дверь и вышел в предрассветную тьму. Идти было неудобно, желание вернуться и закончить то, что они начали, кипело в венах, оставаясь на губах солью и железистым привкусом крови. Но никогда раньше Шэнь Цинцю не чувствовал себя настолько живым. *** Шэнь Цинцю сидел на кровати, промакивая полотенцем мокрые волосы. Ученики, наведя порядок, уже ушли выливать бочку с водой после купания учителя. Лучи заходящего солнца косо ложились на стены и пол, красили золотом балдахин над кроватью. Утихшее было за день возбуждение понемногу разгоралось вновь. До этого получалось отвлечься делами и разговором с новыми ученицами. Двоих можно было даже не учить, с третьей придется повозиться, четвертая оказалась пустышкой. Силы для их обучения все равно придется прикладывать, но проигрывать в благородных искусствах вовсе не то же самое, что проиграть в силе. К ночи Шэнь Цинцю еще хотел навестить дом удовольствий и выспаться, но сейчас, после купания, когда волосы еще сохли, а тело было разнеженным, в голову вновь приходили воспоминания о предыдущей ночи. Гладкость кожи, шелк волос. Поцелуи. Он отбросил полотенце и лег на кровать, разводя в стороны влажную ткань нижнего одеяния. Каким беспомощным был старший брат Юэ, каким горячим, каким возбужденным. Шэнь Цинцю облизнул губы и представил, что это не его пальцы скользят по груди, а пальцы Юэ Цинъюаня, вот так... гладят соски – осторожно, потом с большим нажимом. И раздвинул ноги. Слишком жестоко было уходить в такой момент. Нужно было остаться, накрыть губами через влажную от его возбуждения ткань, и ласкать так, не снимая одежды. Пока Юэ не кончил бы. А потом добрый, внимательный старший брат позаботился бы и о Шэнь Цинцю. И наверняка целовал бы так же жадно, как и в первый раз. Ладонь скользнула вниз, и Шэнь Цинцю с тихим стоном обхватил собственный член, пытаясь представить что это пальцы Юэ размазывают каплю, выступившую на кончике, и гладят, но не бережно, а сильно. В такт движениям языка. А Шэнь Цинцю вновь кусает его. Боль в губе не отрезвила, а лишь добавила возбуждения; слизнув выступившую кровь, Шэнь Цинцю кончил так, как никогда раньше – ярко, сильно, едва не дойдя до беспамятства. А потом за прикрытыми веками вновь увидел Юэ Цинъюаня, но не растрепанного, возбужденного или сердитого – трясущегося от слез в его объятиях. Из-за того, что ему приснился кошмар о смерти Шэнь Цинцю. Нет, не просто приснился. А снился каждую ночь. Что же там было, что заставляло Юэ плакать? Сам факт его смерти? Но ведь он жил как-то, не зная, дышит ли еще Шэнь Цзю, и хорошо жил. К чему же сейчас, когда они оба главы пиков, не голодают и не мерзнут на улице, устраивать трагедию? Сам он, если бы видел кошмары о смерти Юэ Цинъюаня, вряд ли рыдал бы. Шэнь Цинцю сел на кровати, сжав в кулаке простынь. Тело, разнеженное удовольствием, отзывалось неохотно, но изнутри волной поднимался холод, дикий подавленный внутренний ужас. Он ведь видел такие сны. Каждый день, когда Юэ не приходил за ним, каждый раз, когда он пытался заснуть, а на спине горели следы плети, каждый раз, когда терпел прикосновения чужих рук – он видел сны о том, что старший брат Юэ никуда не дошел, а умер по дороге. Сны, от которых забывалась боль тела, потому что они были страшнее, чем побои и насилие. Сны, показавшиеся ему сладкими после того, как он понял, что Юэ Ци жив – просто забыл о нем. Лучше бы он и правда умер. Его старший брат Юэ Ци. Грудь сдавило так, что сделать вдох казалось невозможным. Течение ци в теле ощущалось странно. Шэнь Цинцю со всхлипом вдохнул и начал дышать, пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то. Память подсовывала обрывки прошлого и настоящего, смешивая страх, боль и ненависть в яростный комок, от которого ци двигалась по меридианам все хаотичнее. Он искал хоть что-то, что могло остановить его, что могло закрепить здесь и сейчас, хоть что-то… пока пришедшая в голову мысль не остановила это безумие. Она выжигала огнем все его существо, заставляя дышать медленно и ровно до тех пор, пока течение ци вновь не стало спокойным. Ужас подступал все ближе, и в теплой комнате, освещенной лучами солнца, Шэнь Цинцю пробила дрожь. «Если Юэ Цинъюань умрет, сможет ли жить он сам?» Шэнь Цинцю скорчился на кровати, обхватывая себя за плечи, и мокрые волосы скользнули по телу, пачкаясь в его же семени. *** Легкая утренняя дымка путалась меж стволов молодого бамбука. Мягко пахло цветами и свежестью воды. Тропинка петляла, влажная от ночного дождя трава скользила под ногами. Этой ночью Шэнь Цинцю спал очень мало. Он, конечно, попытался, но так и не смог. Каждый раз, как он закрывал глаза, убаюканный нежными прикосновениями Сюэли, девушки из дома наслаждений, в темноте под веками вставал Юэ Цинъюань – вежливый и привычный, или растерянный и возбужденный, или доверчиво спящий на его коленях. А иногда и мертвый Юэ Ци, с объеденным дикими животными телом и распахнутыми невидящими глазами, его самый жуткий кошмар из прошлого. Тогда Шэнь Цинцю вскидывался, а потом снова опускал голову на шелковую ткань платья Сюэли. Только под утро он забылся тяжелым нервным сном. И сейчас, возвращаясь из дома удовольствий на свою гору, Шэнь Цинцю старательно не думал о вчерашнем ужасе. Зато вновь думал о кошмарах Юэ Цинъюаня. Никто ничего не знал, конечно. Во владениях Юэ Цинъюаня все было спокойно, ни новых предметов, ни запахов, ни заговоров. Ни следов демонической энергии. Казалось, что это просто плохие сны. Зато в доме удовольствий были слухи. Тихие, все еще слабые – об отборе учеников говорили гораздо громче и дольше. Но вот о том, что глава Юэ плохо себя чувствует, а Шэнь Цинцю как младший брат его навещает, едва слышно, но говорили. Пара слов тут, пара слов там. И вот это и было странным. Шэнь Цинцю не удивился бы, услышав, что они с Юэ Цинъюанем проводят весну на южных дворах – в конце концов, глаза есть везде, и то, что Шэнь Цинцю посреди ночи выходил из дома главы Юэ, кто-нибудь обязательно видел. Но людям было интереснее обсуждать не постельные игры, а слабость главы ордена. Именно это и тревожило Шэнь Цинцю. Пусть даже кошмары не насланы, но кто-то использует их. Шэнь Цинцю задумчиво прижал веер к губам. Весь вопрос в том, кому это выгодно. Кто-то из хозяев пиков нацелился на кресло главы? Он настолько задумался, что только ощутив под ногами не траву, а утоптанную землю площадки для тренировок понял, что пришел к своему Рассветному Павильону. – Доброе утро, мастер Шэнь. Шэнь Цинцю вскинул голову. В его беседке сидел Юэ Цинъюань. В одежде традиционных цветов. Собранный, спокойный, с вежливой улыбкой на губах. – Неужели уже зажило? Шэнь Цинцю нужно было хоть одно мгновение – чтобы подумать, остановиться, удержать слетевшие с языка слова, но слишком резким был переход от безопасности его горы, от размышлений о слухах, к словесному сражению с Юэ Цинъюанем. Поздно. Глаза Юэ потемнели, губы сжались, и он плавно поднялся, надвигаясь, как может надвигаться каменный поток, летящий с горы. Юэ Ци нелегко было раздразнить, он всегда терпеливо переносил жалобы и ядовитый язык Шэнь Цзю. Но это не значило, что они не дрались. Или что Шэнь Цзю не огребал подзатыльники. Или молчаливое осуждение. А в особо тяжелых случаях Юэ Ци просто – смотрел. Юэ замер совсем рядом, глаза в глаза, и Шэнь Цинцю стоял, не в силах отвести взгляда. Сердце билось где-то в горле. Пальцы стиснули сложенный веер – словно нож, – и подобием защиты прижали крепче к губам. А потом Юэ взял его свободную руку и положил на свою грудь. Туда, где стучало – живое настоящее – сердце, туда, где остался след от его укуса. – Мне кажется, младшему брату стоит проверить. И поставить снова. Если зажило. – Голос у Юэ Цинъюаня был ровным, но в ладонь билось чужое сердце, и Шэнь Цинцю стоял, словно нанизанный на лезвие темного взгляда. Когда Юэ наклонился к нему, Шэнь Цинцю опустил ресницы и выдохнул едва слышно: – Прости. Извиняясь не за прошлую ночь – он ни минуты не сожалел о том, что сделал. Не за вежливое и полностью фальшивое равнодушие в прошлом. Не за фантазии вчера днем. А за мысль, что едва не привела его к искажению ци. Мысль, о которой Юэ Цинъюань никогда не узнает. – А-Цзю. – Теплое дыхание коснулось щек, Шэнь Цинцю шевельнул губами и понял, что до сих пор прижимает к ним сложенный веер. Пальцы безвольно разжались, веер упал на пол павильона, и губ коснулись теплые губы. Настоящие. Теплые. Живые. Стук сердца в его ладони стал чаще; собственное, кажется, решило вырваться из груди, было горько, больно и сладко. Шэнь Цинцю шевельнул губами и ответил на поцелуй. *** Солнце уже поднялось высоко и даже в тени Рассветного павильона стало жарко. Зазвенели цикады, в цветах деловито жужжали шмели. Молчание было спокойным. Словно тишина природы после грозы, когда и дышится легче, и на плечи не давит влажная тяжесть. Шэнь Цинцю поднял с пола забытый веер и взмахнул им, направляя воздух себе в лицо. Виска коснулись чужие губы. – А-Цзю. – Что? – Скоро лето. – Глава Юэ поистине прозорлив и мудр, и глаза его подобны ястребиным. – Шэнь Цинцю сделал движение чуть размашистее, чтобы поток воздуха попадал на них обоих. На полу черные и зеленые полы их одежд лежали крыльями огромной бабочки. Юэ Цинъюань снова коснулся губами его виска. – Мастер Шэнь же подобен змее… – Змеи ядовиты. – Не все. И я хотел сказать: в мудрости своей. Почему ты никогда не дослушиваешь, А-Цзю… Тихое утро струилось дальше, золотым потоком солнечных лучей и звоном цикад. – Потому что змеи сначала кусают, а потом смотрят, кого они укусили. – Шэнь Цинцю чуть улыбнулся. – И никогда не жалеют о своих укусах. Руки вокруг талии на мгновение напряглись. – Иногда змеи кусают собственный хвост. – В жизни случается всякое… Грудь за его спиной приподнялась, руки сжали талию Шэнь Цинцю почти до боли. Юэ глубоко вздохнул и начал: – А-Цзю. Шэнь Цинцю протянул свободную руку, накрыв пальцами губы Юэ. Внутри него все так же царила тишина, но он знал, что стоит им начать говорить о прошлом – страх, ярость, боль выплеснутся наружу. Даже мысль об этом заставляла движение его ци сбиваться с привычного ритма. Сейчас было слишком хорошо. Юэ Цинъюань обнимал его со спины. Больше ничего. Не хотелось портить это мгновение внутренней тишины призывом демонов. Вчерашнего было достаточно. Юэ Цинъюань поцеловал его пальцы – так же нежно, как несколькими минутами назад целовал его самого. Без яростного желания, не пытаясь покорить. Так целуют не тело, но душу. – Когда-нибудь… – Шэнь Цинцю остановился, следя за полетом бабочки с зеленовато-белыми крыльями. Юэ Цинъюань молчал, ожидая его слов. – Когда-нибудь я спрошу, а ты ответишь. А пока просто… Шэнь Цинцю замолчал и опустил веер. – Что? – Что-нибудь. Сегодня удивительный день, не правда ли, старший брат Юэ? Рука Шэнь Цинцю соскользнула с губ Юэ на щеку, а потом на шею. – Верно. Удивительный день, А-Цзю. – Голос Юэ Цинъюаня дрогнул. Шэнь Цинцю повернул голову и поцеловал его. Это была всего лишь передышка перед новым боем. Ничто не было простым в его жизни, ничего нельзя было получить, просто мечтая и упорно трудясь. Будут и предательство, и сражения. И когда-нибудь он сможет спросить, не пытаясь упасть в искажение ци. Но сейчас, когда вдоль кромки его зубов медленно скользил язык Юэ, не хотелось думать. Только чувствовать. *** Пальцы осторожно скользнули по прохладному дереву корпуса и легли на струны. Шэнь Цинцю не любил играть на цине. Да, умел. Когда он пришел в орден Цанцюншань и стал учеником, ему пришлось научиться и этому. Но даже если кожа на пальцах лопалась от слишком частых тренировок, играть лучше других он не стал. Еще когда-то молодой господин из семьи Цю любил звучание его флейты… Шэнь Цинцю сжал зубы и прикрыл глаза. К окончанию ученичества цинь под его руками пел так, как нужно. Он отточил этот навык так же, как научился изящно выписывать иероглифы, поддерживать беседу и сочинять стихи: всё, что приличествовало молодому господину из хорошей семьи. Что-то ему нравилось больше, что-то меньше. Музыку же он по-прежнему не любил. Она забирала тишину. Но сейчас он начал играть неспешно, осторожно, красиво – зная, что к движениям его рук прикованы взгляды, зная, что сейчас в свете лучей восходящего солнца на него смотрит не только Лю Цингэ со своим учеником, но и глава Юэ. Уступать собственной ученице на его глазах было не слишком приятно, но приходилось помнить, что это часть плана – проиграть четырем юным красавицам и тем самым выиграть у Лю Цингэ. И раз уж поражение было неизбежным, Шэнь Цинцю намеревался получить от происходящего свое удовольствие, и пальцы его по струнам скользили чувственно, почти неприлично. Это отражалось и в музыке, которая вместо успокоения несла соблазн. Благо, ни Лю Цингэ, ни ученики не смогли бы понять, что же именно сейчас заставляет их сердца биться чаще. А губы гореть. Шэнь Цинцю закончил играть и прижал ладонью струны. – Ли Лин, твоя очередь. – Слушаю учителя. Ли Лин, одна из его новых учениц, не казалась красивой. Круглое лицо, широкие скулы, небольшие глаза, крепкие руки и ноги, широкие бедра и плечи – будь она дочерью простолюдина или торговца, на такую невесту все равно нашлись бы женихи, и наверняка рожала бы легко, как кошка. Только вот девушка была дочерью благородной семьи, а там ценились утонченность, красота и нежный облик. Разузнать о ней и ее родных было несложно. С отцом Ли Лин не слишком повезло, тот стыдился своей, как он считал, уродливой дочери, прятал от всех, и девчонке не оставалось ничего иного, кроме как совершенствоваться в благородных искусствах. Правда, ни стихи, ни каллиграфия ей не давались, но вот музыка… Что сподвигло ее идти на отбор – желание свободы или просто одиночество, – Шэнь Цинцю так и не стал дознаваться. На том поле отбора в грязи ему попалась жемчужина. Которую нужно было лишь слегка отмыть от пыли и страха. Сияла она и так. Короткие пальцы коснулись струн – и музыка завладела душами с первой же ноты. Она звала и вела – вверх, выше, к свету и теплу, к надежде, через боль и горечь. Она была о любви. Та же мелодия. Те же струны. Горло перехватывало так, что становилось больно. Ли Лин, играющая на цине, была прекрасна. Когда она прижала струны ладонью, над площадкой повисла благоговейная тишина. – Ты поистине жемчужина, Ли Лин. Благодарю тебя за игру. – Эта ученица благодарна учителю! – все лицо ее вспыхнуло, и девушка склонилась над цинем, соединив руки. – Полно, полно… Мин Фань! Ученик, на чьем лице замерло странное потрясение – словно мир его перевернулся, да так и не встал на место, – повернулся к нему. – Да, учитель? – Помоги Ли Лин с цинем… – Да, учитель! – Остальные могут вернуться к тренировкам. – Слушаем учителя. Уважительный поклон, и ученики, словно трудолюбивые муравьи, разбежались – кто относить инструмент учителя, а кто вниз по склону горы на площадку для тренировок. Мин Фань шел за Ли Лин и нес ее цинь, словно доверенное ему величайшее сокровище. Смешной. Шэнь Цинцю встал и, неспешно взмахивая веером, подошел к Юэ Цинъюаню и Лю Цингэ. – Мастер Лю, вы согласны с тем, что ученица превзошла учителя? – Шэнь Цинцю не стал прикрывать свою довольную улыбку веером. Раздраженный Лю Цингэ всегда был довольно забавным зрелищем. – Там и учить-то нечему было, – буркнул тот сквозь зубы, а потом добавил громче. – Да, мастер Шэнь, ваша ученица превзошла своего учителя. И выделил голосом «своего». Бешеный пес Лю Цингэ слишком любил огрызаться. Шэнь Цинцю посмотрел на веер – зеленый бамбук на нем был того же оттенка, что и его рукава. Идеально. – Значит, одну часть нашего спора я выиграл? Выдавленное сквозь зубы «да» послужило лучшей наградой за сегодняшнее утро. Быть хуже других хоть в чем-то Шэнь Цинцю очень не любил. Юэ Цинъюань переводил взгляд с одного на другого, но молчал. – Благодарю. Что же, мастер Лю, имеются ли хоть какие-нибудь успехи у вас? – Шэнь Цинцю посмотрел на ученика Лю Цингэ. Мальчишка стоял, сжав кулаки, и то краснел, то бледнел, очевидно, переживая за своего наставника. – Учитель, он… он… Учитель лучший! Шэнь Цинцю мгновение смотрел на него, а потом, не удержавшись, фыркнул, и сразу же прикрыл рот веером. Смех поднимался изнутри, грозя разрушить образ спокойного и способного управлять своей природой заклинателя. – Ло Бинхэ! – А, вот как звали мальчишку… Красные то ли от смущения, то ли от гнева уши Лю Цингэ тоже вызывали смех, так что Шэнь Цинцю пришлось откашляться. – Он станет лучшим учителем из нас двоих, когда ты его превзойдешь. Но это случится еще нескоро, ведь кому под силу превзойти Бога войны с пика Байшань в воинском искусстве и силе? – Скоро. Ло Бинхэ талантлив. – У-учитель! Шэнь Цинцю принялся кусать губы, чтобы не рассмеяться в голос. Учитель и ученик представляли собой непревзойденную гармонию красных ушей, щек и смущения. – Мастер Шэнь, мы могли бы воспользоваться твоим гостеприимством? – Юэ Цинъюань все же вступил в беседу, видимо, опасаясь того, что двое сгорят от неловкости, а третий – лопнет от сдерживаемого смеха. – Простите, глава Юэ. Бинхэ нужно тренироваться. – Лю Цингэ наконец овладел собой и поклонился, намереваясь распрощаться; его ученик повторил поклон вслед за учителем. Но уши у обоих по-прежнему пламенели. – Неужели вы не выпьете с нами чая? Глава Му передал мне новый сорт улуна, на пробу… – Шэнь Цинцю взял себя в руки и сумел произнести это, не отступив от вежливого тона. – Вынуждены с сожалением отказаться. Собственные ученики Шэнь Цинцю тоже удалились, и тщетно сдерживаемый смех выплеснулся. Шэнь Цинцю смеялся, по привычке прикрывая лицо веером – смеялся до тех пор, пока не перехватило дыхание. – Старший брат Юэ, ты видел? Лицо невозмутимое, а уши, как сигнальные огни, горят. – Видел. Но все же не стоит смеяться над своими братьями. Юэ Цинъюань смотрел на него и улыбался, и Шэнь Цинцю почувствовал, как внутренности завязывает узлом от желания прикоснуться. Если Ли Лин была прекрасна, играя на цине, то Юэ Цинъюань был красив всегда. Но когда он улыбался… У них не было ничего большего, чем те поцелуи в Рассветной беседке. Они виделись почти каждый день, говорили, пили чай, встречали восход солнца и были осторожны, словно боялись наступить на разбитое стекло. Но боги и демоны, вся его жизнь разбитое стекло, так какого гуя… Он шагнул вперед, отпуская веер и обхватывая Юэ Цинъюаня за шею. Сегодня волосы у Юэ были собраны наверх, и от прикосновения пальцев к затылку он вздрогнул. Потом наклонил голову и обнял Шэнь Цинцю руками за бедра, прижимая к себе. Поцелуй, вначале нежный, стал страстным и бесстыдным. Языки сталкивались во рту, обвивались друг о друга, скользили по кромке зубов – а потом замерли на мгновение, и язык Юэ вновь скользнул в его рот, и от мысли, что так же внутри тела будет скользить горячий твердый член, темной волной изнутри поднялось возбуждение. Он разорвал поцелуй и отстранился. – А-Цзю? – в глазах Юэ мелькнул вопрос, и, кажется, испуг, но яркие от поцелуя губы и розовые скулы делали его таким беззащитно юным, что Шэнь Цинцю снова прижался губами к его губам. – Идем. *** Шэнь Цинцю лежал на кровати и задумчиво рассматривал ткань балдахина и подвешенные над кроватью мешочки с травами. По телу все еще гуляли отголоски наслаждения, но в голове, ставшей особенно ясной, цикадами звенели вопросы. Может быть, не стоило так спешить? Освободить вечер и ночь, совершить омовение, подготовить тело – ему хотелось почувствовать Юэ внутри себя, а для этого все же нужна некая подготовка… Но даже пусть нетерпеливо и наспех, нужно было дать время и себе, и Юэ, немного растянуть игру, собраться, хотя бы масло найти… А не вот так – словно они не взрослые мужчины, а мальчишки, впервые возящиеся в темноте спальни и боящиеся, что кто-то их услышит. Теряющие душу и разум всего лишь от невинных прикосновений. Неловкие поцелуи, дрожащие губы, распахнутые одежды. Члены, прижатые друг к другу, и рука поверх руки. Они даже не разделись толком. Разве можно получить удовольствие в такой спешке? Шэнь Цинцю задумчиво провел пальцами по губам. Он бы хотел ласкать чужое тело губами и пальцами, отдавать и отдаваться, ему нравилось принадлежать. Нравились весенние игры в постели. Далеко не все, но с Юэ Цинъюанем можно было бы попробовать многое. Такого желания он не испытывал с мальчиками из домов удовольствия, хотя те были милыми и гибкими, готовыми исполнить любое желание гостя. И в любой позиции. Шэнь Цинцю очень многому научился у них – отсутствию стыда за свои желания, умению получать удовольствие от игры на флейте, умению атаковать и принимать. Но главное правило, что тело – это всего лишь тело, и то, что с ним делают, никогда не затрагивает душу, он придумал сам. Веер затерялся то ли на кровати, то ли по пути к ней, и Шэнь Цинцю не мог даже вспомнить, где и как. Он плавно сел и поморщился, почувствовав, как их смешавшееся семя стекает с живота. – А-Цзю? Теплые пальцы сомкнулись на его запястье, словно Юэ Цинъюань боялся, что он сбежит. Шэнь Цинцю повернул голову и почувствовал, как пропавшее было возбуждение снова просыпается где-то внутри: Юэ Цинъюань, в распахнутых одеждах, с прядью волос, прилипших к щеке, заставлял его сердце дрожать. Прическа все еще держалась, хотя заколка съехала набок, и Шэнь Цинцю, не сдержавшись, фыркнул. – Глава Юэ, где же вы растеряли всю свою благопристойность? – В битве на ложе. Лицо Юэ Цинъюаня было серьезным, но глаза смеялись. Шэнь Цинцю почувствовал жар, растекающийся по его собственным щекам. – Разве это можно назвать битвой? Так, приграничная стычка… Он все-таки встал, ощутив мимолетный холод там, где запястья только что касались теплые пальцы. – Глава Юэ, вода там. – Он взмахнул рукой в сторону шелковой ширмы. За ней стоял кувшин и таз для омовений. – А ты? Шэнь Цинцю прошелся по комнате в поисках оброненного веера. Не нашел. – Сначала гость. И потом, у главы Юэ, наверное, так много дел сегодня вечером. Не смею более отнимать его драгоценное время… Стоило бы взять паузу – собраться, все обдумать, успокоиться. Придумать удобную обоим рутину встреч – и получать удовольствие. Веер, скорее всего, был где-то на постели, но сейчас приближаться к кровати не хотелось, и Шэнь Цинцю подошел к стеллажу, где хранились остальные. Задумчиво постучал пальцами по губам, выбирая. Послышался звук воды, льющейся в таз, и шелест одежды. – Все мое время сегодня вечером принадлежит драгоценному младшему брату. Шэнь Цинцю повернулся и замер, чувствуя, как срывается дыхание. Юэ Цинъюань стоял к нему спиной, одежда лежала на полу, и взгляд сам собой соскользнул с широких плеч вниз по ослепительно белой спине, минуя узкую талию, на бедра и ноги. Шэнь Цинцю облизнул пересохшие губы. Веер может подождать, а вот обнаженный Юэ Ци… – Тогда, как омоетесь, возвращайтесь на поле сражения, глава Юэ… Он не без труда удержал себя от того, чтобы подойти и прижаться со спины, укусить над лопаткой, провести ладонями по влажному от воды животу. От желания вжаться пальцами и губами в его кожу, оставить метки и следы пересыхал рот и возбуждение становилось острым, словно лезвие Сюя. Шэнь Цинцю вытер полой одежды живот, задев тканью снова начавший подниматься член. Потом подошел к шкатулке, где лежали лечебные мази. Пробежался пальцами по баночкам, выбирая нужную. Было все же что-то до боли забавное в том, что лучшие заживляющие мази всегда были в домах удовольствий. Шэнь Цинцю сбросил оставшуюся одежду на пол, развернулся и застыл. Потому что Юэ Цинъюань вернулся в постель, но не для сражения. Взгляд беспомощно выхватывал отдельные картины, не в силах их свести воедино. Расставленные ноги, грудь, прижатая к постели, голова, опущенная на разворошенную постель, рука, стиснувшая в кулаке складку простыни. Прогиб спины, белая кожа, в лучах заходящего солнца отливавшая золотом. Доски пола под ногами казались горячими словно уголь, когда он шел к кровати. Встав на колено, он наклонился над Юэ Цинъюанем, и пряди волос Шэнь Цинцю, соскользнув с плеч, упали на спину Юэ. Легли, словно мазки туши на бумагу. Юэ Цинъюань вздрогнул и тихо застонал. Пальцы опустились на бедра Юэ, скользнули по прохладной коже. Баночка с мазью упала рядом, на простыни. – Это не битва, а сдача города. Неужели глава Юэ надеется на милосердие захватчика? Шэнь Цинцю шептал, но не мог отвести взгляда. Он навис над лежащим и поцеловал разлет лопаток, скользнул языком по флейте позвоночника. Кожа Юэ была такой, как он и помнил – гладкой, нежной и уже горячей от внутреннего жара. Кончики волос Шэнь Цинцю соскользнули с нее и опустились на простыни. – Ну так будь немилосерден. Юэ Цинцьюан повернул голову, щекой прижимаясь к постели, и от одного взгляда на искусанные губы и ресницы, скрывшие глаза, можно было умереть. Шэнь Цинцю все же сжал зубы на мягкой, солоноватой на вкус коже. Не так сильно, как в прошлый раз, и зализал укус. Почти сразу. Но спина Юэ под его губами снова вздрогнула. – Буду. Впрочем, слова Шэнь Цинцю расходились с действиями: он готовил и растягивал Юэ Цинъюаня долго и нежно, смазывал изнутри, кусал теперь уже свои губы, чтобы не кончить раньше времени. Гнев, желание и нежность переплетались, почти не давая дышать. Юэ Ци был узким, словно ни разу до этого не принимал мужчину на свой южный двор. Возможно, так и было. Возможно, нет. Тело – всего лишь тело, и Шэнь Цинцю не было никакого дела до любовного опыта Юэ Ци. Он не думал о том, что, скорее всего, первый, кто входит в это тело. Он не думал о том, что возможно – не первый. Просто вошел до конца и вжался губами меж лопаток. Не целуя, просто прикасаясь. Юэ Цинъюань только молча дрожал, сжимая простыни в кулаке. Шэнь Цинцю накрыл ладонями его пальцы. Он не стал ничего говорить, просто не мог – с горлом, перехваченным удавкой чувств. Лишь медленно качнулся назад. И вперед. Чувствуя, как невыносимо узко, скользко, горячо. Слишком сильно, слишком много. Все еще нежно и не спеша. Пусть тело – это только тело, но причинять боль Юэ Ци таким образом он не хотел. Движение было мерным, словно морской прибой накатывался на скалу и отступал. Пряди его волос скользили по спине и бокам Юэ в ритме их движений. Возбуждение наполняло до краев и грозило выплеснуться много раньше до̀лжного. Заколка Юэ съехала с волос, и тяжелый узел медленно разваливался от каждого толчка вперед. Юэ на миг расслабил кулаки, перевернул руки ладонями вверх, переплетаясь с ним пальцами. А потом застонал и выгнулся, сжавшись так, что единственное, что смог сделать Шэнь Цинцю – вцепиться зубами в плечо Юэ и выплеснуться внутрь его тела. Ощущая, как наслаждение накрывает с головой и уносит куда-то на темное дно взбаламученных чувств. *** Серебряный свет луны, падающий на пол сквозь открытое окно, смешивался с теплым желтым светом фонаря, ветер тихо шевелил шелковые занавеси над кроватью, и звон цикад затихал, возвращая пику Цинцзин его привычную тишину. Шэнь Цинцю перебирал листы с ученическими стихами и не знал, плакать ему или смеяться. Занятиям благородными искусствами на его пике и раньше уделялось большое внимание, и обычно результат обучения не слишком разочаровывал, но после принятия четырех новых учениц Шэнь Цинцю лично начал просматривать работы учеников. Работы Мин Фаня были успокаивающе ровными, стихи на достойном уровне, легкая летящая манера письма, которое значительно улучшилось после того, как ученик принял на себя часть обязанностей своего мастера по бумажной рутине. Нин Инъин… милые стихи, нежное написание. Не всегда хорошо подобраны сравнения, не всегда точное соответствие теме или выбранному времени года, но, в общем и целом, неплохо. Остальные ученики показывали себя кто лучше, кто хуже, Шэнь Цинцю отметил тех, кому придется бо̀льшую часть времени посвящать себя упражнениям в каллиграфии, а не бессмысленному размахиванию оружием. Они не идиоты с пика Байчжан, которые только на это и способны. Новенькие же… Ли Лин зримо старалась, да и домашнее затворничество неплохо сказалось на ее владении кистью. Со стихами же были проблемы – ей не хватало смелости использовать что-то новое, в основном ее творения брали свое начало или в прочтенных текстах, или в музыке. Стихи, посвященные чему-то музыкальному, у нее выходили неизменно корявыми, но сильными, словно сосны, выросшие на бесплодном, открытом всем ветрам каменном склоне. Ян Минчжу, его вторая жемчужина, восхитительно играла в вэйци. Да, ей, естественно, требовалось какое-то время, чтобы привыкнуть к его манере, но даже сейчас она выигрывала один из трех поединков с ним. Если бы это был ученик, он никогда больше не взял бы в руки вэйци. Шэнь Цинцю не любил проигрывать. Но тихая, молчаливая Ян Минчжу, похожая на призрак в своих белых ученических одеждах, не вызывала раздражения. Шэнь Цинцю скорее чувствовал себя ювелиром, шлифующим драгоценный камень, чтобы он ярче засиял в оправе подвески на его поясе. Стихи у нее получались совершенно мертвыми, да и каллиграфию красивой бы никто не назвал, она писала, словно призрак – бледно, тонко, иногда не могла сдержать дрожь пальцев, ухитряясь испортить даже простейшие иероглифы, но нельзя же быть гением во всем. Сунь Чунтао, в свою очередь, была похожа на Нин Инъин. Мило, аккуратно, почти бессмысленно. Но писала достаточно красиво. И сама была просто милой девушкой из богатой семьи. Конечно, на всё требовалось время, но через пару-тройку лет упорного занятия каллиграфией она могла научиться писать лучше. Ван Ян же… Шэнь Цинцю приходилось признать, что он обманулся нежным обликом – Ван Ян была очень красива. Но из четырех благородных искусств не была способна ни на одно. Это потом Шэнь Цинцю дознался, что она была в семье приемной дочерью, скорее всего, незаконнорожденной, и от того ее скорее числили служанкой, чем частью семьи. Учить ее не учили, и самое большее, на что она была способна – притвориться воспитанной и благородной девой. Не дольше чем на три палочки благовоний. Этого хватило, чтобы Шэнь Цинцю взял ее в ученицы, но, чтобы победить в споре, ее придется обучать. И Ван Ян старалась: жуткие кривые иероглифы, брызги туши на листе. Вдобавок, в ее стихотворениях были в основном сражения и ножи. Словно она бандит с большой дороги, а не юная дева. Да она даже кисть как нож пыталась ухватить. Шэнь Цинцю был согласен, таким хватом бить удобнее, особенно в толпе. Но переучивать ее придется долго. Это Шэнь Цинцю знал на собственном опыте. Ван Ян и Сунь Чунтао… с этими двумя придется поработать, но в любом случае у него было время. Тем более, что у Ван Ян, несмотря на отсутствие ритма и лишние слоги, стихотворение было живым. Шэнь Цинцю поморщился и откинул листы на стол. Работать не было никакого желания, разбирать древние тексты тоже, заснуть он пытался – чуть раньше, но не смог. Стоило взять с собой чайник и чашки… или разбудить кого-то из учеников, чтобы все отнесли в Рассветный павильон? И только потом пойти туда – любоваться луной и ждать гостя. После того, как они начали свои весенние игры, Юэ Цинъюаню очевидно стало лучше. Кошмары, кажется, отступили, и глава Юэ смог наконец вернуться к делам ордена. Но хотя бы раз в несколько дней он обязательно приходил на пик Цинцзин, приносил то чай, то новый чайный сервиз, иногда сладости. Они встречались или утром в Рассветном павильоне, или днем, после обеда. Была даже пара ночей вместе. В общем-то, жизнь Шэнь Цинцю лишь немного сменила русло, но потекла через более благодатные земли. Но было кое-что, неизменно его раздражающее. Он всегда думал, что Юэ Цинъюань будет неплохим любовником, внимательным и, иногда, несдержанным – хотя бы в любовной битве. Но отчего-то получалось, что ведущим в их играх все время был Шэнь Цинцю. Юэ Цинъюань отдавался так, словно не было и не будет больше возможности встретиться, он умел принадлежать настолько полно, что от одной мысли об этом по коже прокатывался жар и сбивалось дыхание. Но любые прикосновения и поцелуи всегда начинал Шэнь Цинцю, уставая от ожидания. И раздражался все больше. Не то чтобы ему это не нравилось. Только от него зависело, будет у них сегодня что-то или все закончится лишь взглядами и соприкосновением рукавов. Но Шэнь Цинцю не понимал, отчего Юэ Цинъюань держится с ним именно так. И, кроме того, старший брат Юэ не принимал игру на флейте – Шэнь Цинцю выказывал свое намерение раз или два, но Юэ Цинъюань сжимал пальцы на его плече, занавешивал взгляд ресницами и молча целовал. Естественно, ответной услуги он также не оказывал. Шэнь Цинцю медленно и задумчиво намотал на палец кисточку веера. Юэ Цинъюань предпочитал быть только принимающей стороной? Но некоторые жадные и властные поцелуи говорили об обратном. Не нравились какие-то ласки? По его мнению, ласкать член другого мужчины губами было позором? Но то, как он в одну из ночей растягивал себя под взглядом Шэнь Цинцю, всего лишь после просьбы, разве не было более стыдным для Юэ Цинъюаня? Он чего-то боялся? Или думал, что Шэнь Цинцю предпочитает женщин? Пальцы рассеяно скользнули по вееру. Это походило на правильный ответ. О том, что мастер Шэнь посещает дома удовольствий, не было широко известно, но для Юэ Цинъюаня это могло и не быть тайной. А то, что Шэнь Цинцю там только спит, знали лишь некоторые девушки, да и не так часто он оставался на ночь, иногда просто дремал пару часов днем. Так что Юэ Цинъюань вполне мог думать, что для Шэнь Цинцю приемлемо лишь такое положение вещей. Шэнь Цинцю откинул голову на высокую спинку стула и довольно улыбнулся. В таком случае, он не будет спешить. Поменять позиции можно в любое время: хоть завтра днем, хоть через пару месяцев… Предвкушение мягко растеклось по телу. Как именно это сделать? Здесь? Или навестить главу Юэ в его личных покоях на горе Цюндин? И в какой именно позе? Снизу? Со спины? Нет, он хотел видеть лицо Юэ Цинъюаня, когда тот будет входить в его тело. Легкий стук в дверь прервал его размышления. Ученики бы начали кричать извинения за пару чжаней до его дома, а единственный, кто мог прийти к нему на исходе часа Крысы... – Глава Юэ, неужели вы так по мне соскучились… – Слова замерли на его губах, когда он открыл дверь. Тот был бледен, словно призрак, и смотрел так, словно не мог поверить своим глазам. Лунный свет путался в его неприбранных волосах, тонул в черноте верхнего халата и отражался от белизны одежд для сна. Юэ Цинъюань сделал шаг и сжал Шэнь Цинцю в своих объятиях. Они стояли на пороге, и любой, кто кинул бы взгляд в сторону дома мастера Шэня, их увидел бы. Но пик Цинцзин был тих, лишь ночная птица тревожно звала кого-то потерянного. Шэнь Цинцю обнял Юэ Цинъюаня в ответ, и рукава его – зелень и белизна – легли поверх черной, как ночь, ткани. *** Гребень медленно скользил по черному шелку волос. Шэнь Цинцю брал в ладонь тяжелые пряди и расчесывал сначала концы, потом ставил гребень чуть выше и снова вел сверху вниз, до самых кончиков. Порой зубцы гребня застревали в спутанных волосах, приходилось расчесывать осторожнее. Юэ Цинъюань сидел на его кровати, спиной к нему, положив руки на колени, словно при медитации – неподвижный и в то же время напряженный, как натянутая струна циня. Шэнь Цинцю чувствовал себя очень странно. Он наслаждался прикосновениями к тяжелым скользким прядям, ему казалось, что он расплетает черный водопад, стекающий по спине Юэ и кончиками касающийся пола. И время наслаждалось вместе с ним, озеро лунного света касалось его ног, слышно было только их общее тихое дыхание. Хотелось длить эти мгновения как можно дольше, но то, каким бледным и испуганным был Юэ Цинъюань, когда пришел к порогу его дома; то, как у него вздрагивали пальцы, когда он брал в руку хрупкую чашку белого фарфора; то, как смотрел – куда угодно, но не в глаза… все это вызывало вопросы. – Что тебе снится, старший брат Юэ? Собственный голос прозвучал на удивление громко в тишине комнаты, спина Юэ Цинъюаня вздрогнула. – Кошмары. Юэ очевидно не хотел вести об этом речь, но Шэнь Цинцю не собирался сдаваться – это было сродни желанию расковырять едва поджившую рану, не у себя, и посмотреть, как на коже вновь проступает кровь. – Я понимаю, что кошмары. Но, если дело касается моей собственной смерти, могу ли я все же поинтересоваться, что именно там происходит? – волосы уже были расчесаны, Шэнь Цинцю, кинув гребень на кровать, разделил их на три пряди. – А-Цзю… – плечи Юэ Цинъюаня напряглись, голос стал ниже и опаснее, предостерегая. – Я хочу знать, что доводит тебя до такого состояния. Это мое право, как… – он на миг потерял слова, не в силах выразить, кто он для Юэ… – как младшего брата. – Ты вспоминаешь об этом, только когда тебе выгодно, А-Цзю. Не стоит. Это просто кошмары. – Но почему-то каждый раз после них ты оказываешься перед моим порогом. Что тебе снилось сегодня, старший брат Юэ? – прядь ложилась на прядь, Шэнь Цинцю неспешно заплетал Юэ Цинъюаню косу для сна. – Смерть. – И? – Шэнь Цинцю почувствовал, как искривляются в усмешке его губы. Еще немного – и старший брат расскажет все, что его мучает. – Тебя пытали. Я умер и не успел тебя спасти. – Голос Юэ Цинъюаня стал низким и сдавленным, он словно выталкивал из себя каждое слово. Пальцы, сжатые на коленях, побелели. – К твоим ногам кинули обломки моего меча. Я опять не успел. Шэнь Цинцю потянул наполовину заплетенную косу на себя, заставляя запрокинуть голову. – Не с-смей! – вырвалось изо рта каким-то змеиным шипением. Его чувства cплелись в дикий комок демонов и рвали его на части, но взгляда от темных глаз Юэ Ци он оторвать не мог. Тот протянул руку вверх. Теплая ладонь коснулась щеки Шэнь Цинцю, словно защитный купол останавливая демонов, загоняя снова под вервие бессмертных, связывая алыми узлами. – А-Цзю, сердце мое. Не спрашивай меня о моих кошмарах. Шэнь Цинцю со свистом вобрал в себя воздух и кивнул, закрывая глаза. Внутри, кажется, раскрылась Бесконечная бездна, и все, что ее сдерживало – теплая ладонь на его щеке. Он всего лишь сделает вид, что не было этого разговора. Ничего не было. Минутное забытье. Он не будет думать ни о чем, просто дышать. Просто чувствовать тепло. Шэнь Цинцю несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоить мечущуюся ци, и отвел ладонь Юэ Цинъюаня от своего лица. Потом чуть расслабил пальцы, до боли вцепившиеся в волосы, и продолжил плетение. – Сядьте ровнее, глава Юэ, мне нужно доплести вам косу для сна. – голос еще немного дрожал, но оба предпочли этого не заметить. – Мне, наверное, стоит уйти, младший брат. Завтра мне нужно будет провести собрание нашего ордена… – Глава Юэ весь в заботах с этим собранием. Оно утром, я помню. Главе Юэ следует отдохнуть. – Шэнь Цинцю снова дернул его за косу, но теперь уже совсем легко, почти игриво. – Поспишь здесь, у меня еще много работы, я не буду ложиться. Он доплел косу и отошел от кровати, подхватывая с края постели веер. – Располагайтесь, глава. – Благодарю младшего брата за доброту. – Юэ Цинъюань снял верхний халат и, аккуратно сложив его, лег. Шэнь Цинцю вернулся за свой стол, к работам учеников и тому вороху бумаг, которые нельзя было перекинуть на Мин Фаня. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая тихим шелестом, потрескиванием фитиля в фонаре и редкими криками ночной птицы. Время от времени Шэнь Цинцю поднимал голову и смотрел на Юэ Цинъюаня, лежащего в его постели. Сначала они несколько раз встречались взглядами, а потом тот все же смежил веки и, кажется, заснул. Дыхание его стало тихим и спокойным; каждый раз, когда Шэнь Цинцю поднимал взгляд и видел старшего брата, спящего в его кровати, грудь стискивало не желанием, но нежностью. За эти несколько часов он успел разобрать бо̀льшую часть бумаг, оставить замечания к стихам и каллиграфии учеников и уже к утру почувствовал, как ноет утомленное долгой неподвижностью тело. Шэнь Цинцю погасил фонарь, снял верхнее одеяние и, переплетя волосы уже себе, лег рядом с Юэ Цинъюанем. Он не собирался спать, тем более до рассвета оставалось не больше часа, но Юэ Ци так ровно дышал, был таким расслабленным и сонным… Шэнь Цинцю прижался к его спине, скользнул ладонью под ночные одежды, к теплой коже живота, перекинул наполовину расплетшуюся косу вперед через плечо и замер, вслушиваясь в чужое дыхание. Он собирался полежать так совсем недолго – просто успокоить свое дыхание и ци, но не заметил, как закрылись глаза. Конечно же, они оба проспали. *** Лето перевалило за половину, и даже по утрам призрачная тень прохлады исчезала под палящими лучами солнца, словно роса на траве. Ежемесячное собрание выдалось в этот раз жарким не только из-за погоды: заклинатели, несмотря на попытки сохранить хладнокровие, огрызались друг на друга, словно бродячие псы. Присутствие учеников, которых приводили с целью обучить и словесным битвам, никого не останавливало. Так что глазам и ушам учеников предстали сегодня не мудрые учителя, обменивающиеся отравленными шпильками, а сборище склочных торгашей: Му Цинфан с раздражающей дотошностью пытался вызнать у Шан Цинхуа, когда доставят собранные еще на середину лета травы. Тот бледнел, краснел, но подсовывал мастеру Му под нос кипу табличек, в которых пик Цяньцао не рассчитался за что-то в прошлый раз. Ци Цинци взялась расспрашивать Шэнь Цинцю, намерен ли он перенять славу ее пика и принимать впредь только девушек, на что мастер Шэнь ответил, что намерен, поскольку прекрасные девы лучше, чем необучаемые дикари с пика Баньчжань, и в их разговор немедленно вмешался Лю Цингэ. Шэнь Цинцю развлекался, у него было прекрасное настроение, а видеть обычно благообразных хозяев пиков раскрасневшимися и злыми доставляло ему отдельное удовольствие: они размахивали веерами, словно мечами, раздраженно кривили рты и спорили, словно торговки, не поделившие места на площади. Сам Шэнь Цинцю, лениво обмахиваясь веером, с восхищением слушал переругивания Лю Цингэ и Ци Цинци и раздумывал о своих планах на остаток дня, включавших в себя кровать, Юэ Цинъюаня и, возможно, пару шелковых лент. Серебристая сеть энергий оплела все помещение, заставив всех хозяев пиков замолчать. Глава Юэ задвинул обратно в ножны вытащенный на цунь клинок и вежливо улыбнулся. От этой улыбки у Шэнь Цинцю сбивалось дыхание и поджимались пальцы на ногах – пришлось опустить ладонь на колено, рукавом прикрывая бедра. Ему нравился покорный старший брат, но эта обычно скрытая вежливостью сила заставляла вздрагивать. Черный рукав традиционного одеяния прошелестел по столу. – Предлагаю закончить на сегодня наше собрание. Голос Юэ Цинъюаня, казалось, прокатился волной по всему телу, заставляя возбуждение плеснуть горячей волной в животе и наполняя предвкушением. Заклинатели вышли под ослепительно яркий свет солнца, и веера затрепетали, словно крылья бабочек. Оглушающе звенели цикады, горячий воздух ложился на кожу. Шэнь Цинцю, прикрыв веером нижнюю часть лица, быстро облизнул мгновенно пересохшие губы. – Мин Фань, Нин Инъин? – Да, учитель? – Возвращайтесь на Цинцзин, учителю еще нужно побеседовать с мастером Лю. – Слушаем учителя. Оба уважительно поклонились, но Шэнь Цинцю видел, как покраснел неровными пятнами Мин Фань и как запылали скулы Нин Инъин. У них было неплохое воображение. Поскольку главным занятием учеников, кроме, собственно, обучения, были сплетни, то чтобы они не утруждали себя изыскиванием намеков, толкованием походов в гости, совместных чаепитий и встреч на рассвете, Шэнь Цинцю дал им песню. Длинную, прекрасную, полную потерь и сожалений, и, собственно, описаний весенних битв глав двух пиков. Сюэли, помимо непревзойденного умения молчать, неплохо играла на пипе, и вот уже пару недель, как эту песню можно было услышать не только в каждом доме удовольствий, но и на каждом пике ордена Цаньцюншань. Песня была прекрасна – особенно, с учетом того, что главными героями в ней были Шэнь Цинцю и Лю Цингэ. Сплетни разгорелись огромным костром, перешептывания и драки учеников двух пиков стали ежедневными, и Лю Цингэ почти все время пребывал в диком раздражении. Он бросался на любого, кто начинал ее петь, и иногда Шэнь Цинцю с удовольствием думал о том, что таким образом хозяин пика Байчжань заполучит искажение ци. За этакой ширмой общение Шэнь Цинцю и Юэ Цинъюаня проходило незамеченым. Оба не скрывали своих визитов, не таились, так что и говорить было практически не о чем. А дразнить Лю Цингэ было весело. И чем яростнее Лю Цингэ отрицал, тем сильнее окружающие верили, что в песне содержится зерно истины. Что же до Юэ Цинъюаня, то время от времени он окидывал их обоих странным, нечитаемым взглядом, но о песне предпочитал не говорить вовсе. – Мастер Лю. – Мастер Шэнь. Лицо Лю Цингэ стало вновь напряженным, словно он ждал нападения или удара. Ученик за его спиной тоже замер, похожий на натянутый до предела лук: задень учителя – и в тебя полетят стрелы. Поклонение Ло Бинхэ своему учителю порой казалось Шэнь Цинцю чрезмерным, словно весь мир ученика сосредоточился в Лю Цингэ. – Соблаговолит ли уважаемый мастер Лю посетить завтра пик Цинцзин? Моя ученица, Ян Минчжу, хотела бы показать свои таланты в вэйци… Проходящая мимо Ци Цинци тихо напела себе под нос «два феникса-а-а» и, откашлявшись, ускорила шаг. Лю Цингэ побагровел и ринулся было за ней, но Шэнь Цинцю со щелчком захлопнул веер и лениво сделал шаг вперед, заслоняя дорогу. Ло Бинхэ за спиной своего учителя смотрел так, что Шэнь Цинцю пожалел, что не добавил в песне пару строк про ревнующего ученика – тогда он точно выиграл бы спор, пока эти двое носились бы по горам и лесам и ловили любого, кто произнесет слово «феникс», «гора» или «закат». Хотя он и так выиграет, не прибегая к хитрости. – Так вы придете, мастер Лю? – Тебя не задевает? Эта проклятая песня? Можно было бы сказать, что ни слова раньше не слышал, но тогда Лю Цингэ затеял бы с ним драку, а у Шэнь Цинцю на этот полдень были другие планы. – Люди споют и забудут. И… неужели я должен в третий раз повторять приглашение? Лю Цингэ выдохнул сквозь стиснутые зубы, но наклонил голову. – Мы придем, мастер Шэнь. Позвольте… – Он коротко поклонился и пошел дальше, судя по всему, все же собираясь догнать Ци Цинци. Ло Бинхэ устремился за ним, но по неосторожности едва не врезался в благообразного заклинателя, шествующего навстречу. Ученик Лю Цингэ остановился, вежливо извинился и бросился догонять своего учителя. – Глава дворца Хуанхуа? – учтиво раскланявшись с гостем, Юэ Цинъюань позволил беспокойству проявиться во взгляде и голосе. – Что-то случилось? Глава дворца Хуанхуа был очень бледен. – Ах, нет, все хорошо, глава Юэ, это просто жара. Я прибыл обсудить с вами некоторые вопросы по поводу собрания Союза Бессмертных… – Да, идемте. Шэнь Цинцю раскрыл веер и раздраженно взмахнул им так, что пряди у его лица заколебались от потока воздуха. Планы приходилось переносить на более позднее время, но зато ночью вряд ли кто-то посмеет им помешать. К тому же, теперь у Шэнь Цинцю было время лучше… подготовиться. *** Шелковая зелёная лента скользила по фарфорово-белой коже, охватывала запястья и, словно змея, обвивала резной столбик кровати. Они не стали завязывать узлов: Юэ Цинъюань просто сцепил пальцы и поднял руки, позволяя их оплести. Шэнь Цинцю провел пальцами по шелку кожи, по шелку ленты и довольно улыбнулся: – Как красиво, старший брат Юэ. Мне нравится. Юэ Цинъюань лежал на кровати обнаженный, покорный, возбужденный и весь – его. Теплый свет фонаря освещал тело, заострившиеся от возбуждения соски и наполовину вставший член, который так и тянуло приласкать губами. Блики тонули в черных волосах, рассыпавшихся по постели, запястья оплетала лента цвета одежд Шэнь Цинцю. Снова перехватило дыхание. Этот мужчина здесь и сейчас принадлежал ему, и в груди жгло желанием – развести его ноги, брать долго, медленно и нежно, пока не запросит пощады. Но на этот вечер у Шэнь Цинцю были немного другие планы. Он вынул заколку из волос, позволяя им струиться вниз по спине, скинул на пол верхние одежды – нижних под ними уже не было, ему достаточно долго пришлось ждать, пока Юэ Цинъюань закончит со своими делами. Шэнь Цинцю переступил босыми ногами через сброшенную одежду и облизнул губы, почувствовав тяжелый горячий взгляд на своем теле. – Старший брат, не освобождай руки, ты мне обещал. – Хорошо. – Голос Юэ Цинъюаня был хриплым, а взгляд не отрывался от лица Шэнь Цинцю, и когда тот наклонился над ним и поцеловал, по телу Юэ Ци прошла волна несдерживаемой дрожи. Поцелуй был долгим. Шэнь Цинцю одной рукой опирался о кровать, а второй скользил по телу распростертого под ним мужчины – ямка ключиц, нежная кожа около сосков, впадина пупка. Когда пальцы нежно коснулись напряженного члена, Юэ Ци застонал в поцелуй. И дернул руками. – Шшш, старший брат, мы же договорились, верно… – Шэнь Цинцю шептал в приоткрытые губы, нежно прикусывал их зубами, вновь целовал. Потом на миг оторвался, дотянулся до открытой баночки, которую предусмотрительно положил на кровать, и набрал на пальцы вязкую и густую мазь, остро пахнущую травами. Юэ Цинъюань еще раз дернул руками, но потом скользнул языком в рот Шэнь Цинцю, заставляя на миг забыть обо всем на свете. Несколько тягучих капель упали на живот Юэ Цинъюаня, а потом Шэнь Цинцю нанес мазь на его член, вызывая новый стон и дрожь по всему телу. – А-Цзю, что ты делаешь? – То, что хочу. Шэнь Цинцю выпрямился, перекинул ногу через бедра Юэ Цинъюаня и осторожно, медленно направил в себя его член. – А-Цзю, надо же… – Это был длинный вечер. И я подготовился. Немного. – Довольная улыбка скользнула по его губам. Несмотря на то, что Шэнь Цинцю смазывал себя изнутри и растягивал пальцами до прихода Юэ Цинъюаня, все равно было тяжело. Он плавно и медленно опускался, чувствуя, как печет и растягивает его задний проход. Но все неудобства искупало выражение лица Юэ Цинъюаня и его распахнутые глаза. Тот натянул ленту, и в это мгновение Шэнь Цинцю опустился до конца. Бедра дрожали, было немного больно. Он скучал по этому ощущению тяжести и заполненности, по всей этой боли и растянутости. Тело горело, было жарко, волосы липли к шее и плечам. – А-Цзю… – Юэ Цинъюань произнес его имя медленно и низко, заставляя дрожать теперь уже его самого. – Вот теперь можешь дать мне ленту. Юэ Цинъюань развел руки и протянул ему зеленую шелковую полосу. Тот немного наклонился и не смог удержать стона от изменившегося положения. Слишком полно и горячо было внутри. А ведь они почти не двигались. Подхватив ленту, Шэнь Цинцю подвязал волосы в низкий хвост. Горячие ладони Юэ Цинъюаня легли на его бедра. – Как ты? – Замечательно… Он так же мягко и плавно начал приподниматься, чувствуя, как член почти выходит из него, и потом вновь опустился, пытаясь найти нужный угол, потом снова потянулся вверх. – Старший брат, а ты хотел лишить меня этого удовольст… Шэнь Цинцю задохнулся, потому что Юэ Цинъюань сел, подхватывая его под бедра и направляя. Стон родился где-то внутри, там, где от тяжести и натяжения расходились круги удовольствия по всему телу. Шэнь Цинцю вцепился в плечи Юэ Цинъюаня и продолжил двигаться, послушный его рукам. Это было пыткой – медленной, невыносимой, горячей. Он запрокинул голову, и шеи коснулись теплые губы. – Старший брат не посмеет лишить младшего его удовольствия. – Голос Юэ Цинъюаня был низким, глухим, казался рыком тигра, выходящего на охоту. Шэнь Цинцю на миг представились стволы бамбука и полосатый стремительный хищник меж ними. Он открыл глаза и уловил отблеск движения. Юэ Цинъюань снова прижал его к себе так, что между телами не было и цуня, член Шэнь Цинцю терся о гладкий живот Юэ, оставляя влажные следы. А в бронзовом ростовом зеркале, которое Шэнь Цинцю заблаговременно передвинул к кровати, отражались их тени, их движения. Шэнь Цинцю смотрел, как его собственное отражение медленно и мерно движется вверх и вниз. Как член Юэ Цинъюаня то почти выходит из его тела, то скрывается в нем вновь. Как его бедра держат руки Юэ, как его собственные пальцы вцепляются в плечи, в шелк волос… и закрыл глаза, потому что это было невыносимо. Красиво и больно. Их отражения не сражались, они двигались в одном ритме, сливаясь в одно. Юэ Цинъюань просунул руку меж их телами, и его пальцы охватили член. Стон вышел горлом, как кровь из сердца. – Старший брат… И мир лопнул, разлетевшись на зеркальные осколки. Потом Шэнь Цинцю конечно нашел бы слова, действия, фразы, полушутливо сказал бы, что в следующий раз готовить его к соитию следует старшему брату, может быть, придумал бы что-то еще. Но сейчас, когда их ци двигалась в одном ритме, наслаждение затопило обоих одновременно, а слов не осталось вовсе. Только сорванное дыхание и стук сердца. Один на двоих. *** Не то, чтобы Шэнь Цинцю, хозяин пика Цинцзин и добродетельный заклинатель, собирался кого-то подслушивать, но тропинки, ведущие к Радужному мосту со склона его горы, слишком петляли, кусты разрослись слишком пышно, а Лю Цингэ слишком быстро ушел, не дав выразить приличествущих случаю соболезнований. Ведь если кто-то проиграл еще одну часть спора, ему стоит посочувствовать, верно? Шэнь Цинцю отступил в тень зарослей и мягко взмахнул веером, скрывая довольную улыбку. Ян Минчжу, его вторая ученица, сегодня выиграла у него в вэйци. Конечно, недовольство поражением ощущалось как морская вода, попавшая на царапину, но тихая почтительность Ян Минчжу не давала на нее сердиться. На лице Ци Цинци, пришедшей сегодня рассудить эту часть спора, восхищение смешивалось с недовольством от того, что такая ученица была не на ее пике. Чужое раздражение всегда грело душу Шэнь Цинцю, и потому он хотел обсудить еще кое-что с Лю Цингэ после игры, но тот откланялся так поспешно, что это было практически грубостью. Ци Цинци последовала за ним, и Шэнь Цинцю, заметив предвкушение на ее лице, не смог не пойти следом. Ах, какая жалость, что он не смог выразить сочувствие Лю Цингэ лично, но, судя по их разговору, Ци Цинцю справлялась не хуже. Шэнь Цинцю не видел их лиц, густые кусты с ярко алыми цветами и чарующим запахом разрослись так, что встали стеной между двумя тропинками, но представить выражение лиц брата и сестры по ордену он вполне мог. – У мастера Шэня очень достойные ученицы. Конечно, неизвестно, сколько таланта дала им природа, а сколько усилий приложил сам мастер Шэнь… – голос Ци Цинци был спокойным и задумчивым. – Действительно. – От одного только тона можно было представить, как Лю Цингэ стискивает зубы, а на его висках пульсируют жилы. – Но вполне может быть, что он и впрямь одаренный учитель, не зря его пик называют пиком учености… – Действительно. – Что это, скрежет зубов? Шэнь Цинцю прижал раскрытый веер к губам и довольно улыбнулся. Заклинатели пошли дальше по соседней тропинке, и, если он хотел еще что-то услышать – вернее, проводить дорогих гостей, – ему не следовало отставать. – С другой стороны, брат Лю, вы столько времени проводите с ним… в спорах. Я хотела узнать, если это конечно не секрет, каковы были условия? Чей ученик превзойдет учителя раньше? Лю Цингэ еще раз выдохнул сквозь зубы: – Сестра Ци… – Но как я могу достоверно судить ваш спор, если не знаю его условий? Я видела, что ученица Шэнь Цинцю превзошла его сегодня в игре в вэйци… Шэнь Цинцю поморщился, Ян Минчжу превзошла его один раз, обычно же счет их побед и поражений был равным. – … но значит ли это, что он выиграл спор? – голос Ци Цинци был наполнен благожелательным интересом. Если сестра по ордену хотела, она могла быть столь же невинно-вежлива, как и сам Шэнь Цинцю, и не менее ядовита. – Нет. У него четыре ученицы и четыре благородных искусства. У меня ученик один. – Лю Цингэ продолжал говорить короткими, рублеными фразами, желая завершить разговор, но не имея возможности его прервать. – И он тоже должен превзойти тебя в благородных искусствах? – удивление в голосе Ци Цинци было почти не наигранным. – Нет. Победить в бою. Шэнь Цинцю чувствовал, как теплые волны удовольствия скользят по телу. Сестрица Ци была поистине безжалостна. И ей Лю Цингэ не мог нагрубить и перевести разговор в драку. – Это как-то неравно, с какой стороны не возьми… – она тяжело вздохнула. – И что же, победит тот, кто раньше это сделает? – Не… – Этот ученик приложит все старания, чтобы как можно быстрее усвоить уроки учителя и получить меч! – звонкий голос Ло Бинхэ заставил Шэнь Цинцю поморщиться: тот словно бы выкрикнул эту фразу ему на ухо. Еще и громкий, как дворняжка. И влезает в разговор старших. Раздался звонкий звук подзатыльника. – И не смей даже думать о таком! Меч получают только тогда, когда готовы к этому! – вот теперь Лю Цингэ злился открыто. А ударил, почти не прикладывая сил. Интересно… – Но тогда получается, что ученицы Шэнь Цинцю превзойдут его раньше… – Ци Цинци все еще гнула свою линию; Шэнь Цинцю догадывался, что она хотела свести разговор к их отношениям и поинтересоваться каким-то эпизодом из песни. – Даже Шэнь Цинцю, каким бы ублюдком он ни был, не осмелился спорить со мной на время. Да? Надо же, а сам Шэнь Цинцю полагал, что они спорят именно на то, чьи ученики справятся быстрее… – Но учитель, это ученик будет очень стараться, и получит самый сильный меч, и… – в этот раз подзатыльник прозвучал отчетливее. – Простите, учитель, но этот ученик так хочет быть достойным своего учителя! – в голосе Ло Бинхэ угадывались слезы. – Я понимаю, что не достоин, но… – Достоин. Тренируйся больше. – Лю Цингэ звучал так глухо, словно он был… смущен? Шэнь Цинцю не успел обдумать неожиданное открытие, когда в это любовное воркование учителя и ученика вмешалась Ци Цинци. – Ло Бинхэ… кажется, тебя так зовут? – голос ее был серьезен, словно она решила оставить в стороне желание подразнить брата по ордену. – Да, мастер Ци. – Пожалуй, раз подзатыльники твоего учителя не работают, тебе стоит послушать одну историю. Мне ее тоже рассказывал мой мастер, когда я хотела во что бы то ни стало и как можно быстрее получить меч. Позволишь, брат Лю? Они остановились. Шэнь Цинцю подошел поближе и с интересом прислушался. – Ты же знаешь, за мечом ученик идет только тогда, когда готов полностью. Все в нем должно быть уравновешено – и потоки ци, и физическая сила, – потому что меч выбирают по силе, с которой человек способен справиться. – И каким бы сильным ни было желание обладать, меч может отказаться. – Тон Лю Цингэ был уже почти спокойным. – Верно. Итак, был некий юный ученик, пришедший в орден. Он хотел стать заклинателем, сильным и могучим – и как можно быстрее. – Голос Ци Цинцю стал напевнее и тише, в нем проступила грусть. – Он был талантлив, его успехами восхищался весь орден. Но он очень, очень спешил. Никто не знал, да так и не узнал причину этой спешки. Но вроде бы она тоже была благородной. То ли вернуться куда-то хотел, то ли успеть спасти, кто знает. Но он так спешил, что объявил себя готовым взяться за меч очень рано. И выбрал самый сильный из всех. Она замолчала, и Шэнь Цинцю представил, как она мягко обмахивается веером, отгоняя дневную жару. Сам он застыл у самых зарослей, алый цветок качался у его виска, и цикады почти заглушали слова на соседней тропинке. Отчего-то в горле пересохло, и ощущение того, что он стоит не на склоне своей горы, а над обрывом, было острым, как клинок. – И… что случилось дальше, мастер Ци? – Он был силен, но меч оказался сильнее. Их обоих надолго заперли в пещерах Единства Душ, потому что у него было и искажение ци, и неприятие меча. Тот ученик выжил, но провел в затворе несколько лет, конечно, не успев туда, куда так спешил. Да еще и потерял способность пользоваться мечом нормально. Он даже сражаться им не мог в обычном бою, стоило полностью вынуть из ножен, и сила его уничтожала противников. Конечно, для битвы с учителем такой меч использовать нельзя, так что если хочешь помочь своему учителю выиграть спор – то не спеши. Это понятно? – Спасибо за историю, мастер Ци. Это ученик понял и не будет спешить. – Спасибо. Мы пойдем, сестра Ци… Они еще говорили за зеленой стеной зарослей, но Шэнь Цинцю этого уже не слышал. Клинок ее слов вошел в живот и там провернулся. Звон цикад нарастал, превращаясь в грохот барабанов, внутри раскрывалась готовая его поглотить бездна, и выхода из нее не было. Шэнь Цинцю вцепился пальцами в собственные волосы и потянул – сильно, резко. Боль на мгновение отрезвила. Он вытянул шпильку из волос и сжал ее в ладони так, что выступила кровь. Ему срочно нужно было в пещеры Единства Душ. И увидеть Юэ Цинъюаня. Не думать. Боль в руке отрезвляла и заставляла как-то двигаться, дышать. Нужно было оставить записку ученикам, добраться до горы Цюньдин и не впасть в искажение ци по дороге. И не думать. Кровь с его стиснутой в кулак ладони капала на землю. *** – Глава Юэ отбыл по делам, но, возможно, я могу вам чем-то помочь? – голос одного из учеников Юэ Цинъюаня звучал то совсем рядом, то в отдалении, и вместе с голосом стены главной резиденции ордена то приближались, то превращались в разводы туши на бумаге. – Мне нужно в пещеры Единства Душ. – Да, пойдемте, мастер Шэнь. Я провожу вас. Дорогу до пещер, как и сам путь по прохладным извилистым коридорам Шэнь Цинцю не запомнил. Кровь барабанами стучала в ушах, ладонь, сжимающая шпильку, онемела. Веер, он, кажется, потерял в одном из коридоров. Но это было неважно. Все было неважно. Шэнь Цинцю шатнуло, он ударился плечом о выступ камня и рухнул на колени. Демоны, дождавшиеся своего часа, вырвались на свободу. Воспоминания взрезали кожу отравленными шипами, вновь прорастая из глубин его души: голод и поиски еды на холодных улицах города, ошейник раба, цепи и веревки на теле, и он – приемный сын богатой семьи Цю, участь хуже рабской. Пляска плети на спине, язык, скользящий по саднящей коже, и наглые хозяйские пальцы на его теле, и «давай, глотай, будь послушным мальчиком». Нежные ладони Цю Хайтан, и глумливый шепот на ухо «ты будешь ее мужем, и первую вашу ночь мы проведем втроем – прости, я не позволю тебе быть у моей драгоценной сестренки первым…» И нож в руке, а потом нож в чужом горле, и кровь, теплая, хлещет в лицо. И огонь – огонь, поднимающийся выше неба, огонь, опаляющий запястья, огонь, в котором сгорает проклятый дом. Первый учитель, почти такой же урод, как и бывший хозяин. И вновь прикосновения на плечах и бедрах, и одиночество. И «твой друг? он же не пришел за тобой», и новое убийство, и снова запах крови. Воспоминания об ордене: взгляды свысока на неумеху, на деревенщину, на того, кто ни на что не способен, и втолкнуть их смех обратно им в глотки удается не сразу. Единственное, что остается – прогрызать себе путь наверх, туда, где никто не сможет больше принудить и заставить, туда, где он сам будет силой, туда… где будет то же одиночество, что и везде. И опора его жизни, его пути, его веревка, привязанная к краю скалы: – Мне. Никто не нужен. Я справлюсь сам. И он справлялся. И тогда справился, и сейчас загонит демонов обратно. Никто не придет – значит, ему никто не нужен. «К твоим ногам кинули обломки моего меча. Я опять не успел». Голос Юэ Цинъюаня зазвучал в его памяти звоном гонга, разрушая только что созданные для беснующейся ци оковы. И словно в кошмарном сне, одна часть его существа начала рвать другую, подобно двухголовой змее, вцепившейся в собственную плоть. «Он не пришел. – Но собирался! – Он не успел. – Потому что слишком спешил! – Но это все равно его вина. – Это я просил его стать сильнейшим из заклинателей! – Он должен был просто прийти за тобой. – Он был мальчишкой! – И ты им был. – Он едва не умер, пытаясь стать сильнее…» Ответа не последовало. Но Шэнь Цинцю продолжил говорить сам себе. Хриплым шепотом, потому что от крика сорвал голос. – Он собирался. Он спешил. Он едва не умер… Тишина в ответ была издевательской, словно насмешка над тем ростком надежды, что появился в его душе. «Пустые бессмысленные оправдания. У тебя нет ничего, и не было никогда». Шэнь Цинцю упрямо стиснул зубы и начал вспоминать: объятия на рабском рынке, взгляды и попытки поговорить, когда они вновь встретились. Поцелуи, объятия, прикосновения к телу. Зеленая шелковая лента на запястьях, укус в грудь, водопад черных волос, послушный его пальцам. Покорность Юэ Цинъюаня и вина в его глазах. Вечная, неискоренимая. «Я опять не успел». Сухое рыдание судорогой скрутило тело. «У тебя нет ничего. – Был. И есть. И будет». – Юэ Цинъюань. Старший брат Юэ. Тишина, затопившая пещеру, казалась осязаемой. Шэнь Цинцю попытался вдохнуть и закашлялся, грудь резануло болью. Откуда-то сверху через систему ходов проникал лунный свет и отражался в синем зеркале воды. Отсветы и блики скользили по белому камню пещеры, подземное озеро шептало свою нескончаемую песнь шорохов и звона капель. Шэнь Цинцю поднял руку к груди и провел, словно пытаясь отыскать веревку, что так долго держала его целым и не давала дышать. Казалось, от нее на коже должен был остаться шрам. Теперь веревки не было, а он все еще не рассыпался. И мог, кажется, думать, о чем угодно. Или не думать вовсе. Телу, несмотря на боль, было так легко и свободно. Душа, кажется, тоже стала легче, пережив очищение искажения ци. Ненависть и память о прошлом не ушли, но сейчас, впервые за долгое время, он чувствовал себя целым. Словно слиток серебра, которое переплавили из нескольких разбитых серебряных масок. Он потянулся было второй рукой к лицу и, дернувшись, не сдержал стон – тяжелая шпилька, которую он так и сжимал в ладони, пропорола ему руку едва не до кости. Переложив шпильку в другую руку, он опустил раненую ладонь в холодные воды подземного озера, мельком отметив, что рукав тоже намок и потемнел от крови. Вытянув ленту из своих волос, Шэнь Цинцю намотал ее поверх раны сомнительным подобием повязки, омыл лицо холодной водой, стирая следы пота и слез, и медленно встал с колен. Пусть сейчас он был подобен истинно просветленному и ци вновь ровно текла по его меридианам, тело едва его слушалось. Шэнь Цинцю успел сделать только несколько шагов к выходу из пещеры, как чье-то тело перегородило проход. Шэнь Цинцю остановился – перед ним словно было его отражение: те же рассыпанные по плечам волосы, растрепанная одежда, кровь на руках и безумный взгляд. И рычание, клокочущее в глотке – нечеловеческое, почти звериное. Только если Шэнь Цинцю сумел выйти из искажения ци, состояние Лю Цингэ было куда хуже. Ничего человеческого не осталось в его лице. Безумие. Гнев. Бог Войны, и Ярость ему имя. А Шэнь Цинцю не был уверен, что способен защититься сейчас. Слишком много сил ушло на то, чтобы успокоиться самому. Взмах клинка, серебристый отсвет… слишком быстро! Острие меча Лю Цингэ уже устремилось к его собственному животу, и единственное, что Шэнь Цинцю успевал сделать – это метнуть шпильку, которую все еще держал в ладони. Она ударила в запястье, слегка подтолкнув в сторону, и меч вспорол не живот самоубийцы, а бок, но даже боль не привела обезумевшего Бога Войны в чувство – он шатнулся, перекинул меч в другую руку и с рычанием шагнул в сторону Шэнь Цинцю, занося клинок. В тот же миг между ними возникла высокая фигура в темных традиционных одеяниях. Сеть энергетических разрядов опутала пещеру, а клинок, вспыхнувший ослепительной белизной, встретился с покрытым кровью лезвием. Шэнь Цинцю почувствовал, как его губы складываются в дрожащую улыбку. «Он все-таки успел». Дальше была темнота. *** Шэнь Цинцю проснулся на рассвете. Небо за окном было покрыто нежными, как перья птиц, облаками, и восходящее солнце окрашивало их в глубокий розовый цвет. Он выспался, ему было так спокойно, как никогда раньше. Со спины к нему прижималось теплое тело, и тяжелая рука лежала на его бедрах. А медленные вдохи и выдохи в затылок пускали мурашки по коже. Было очень хорошо, в теле царила истома, словно они с Юэ Цинъюанем всю ночь провели в весенних утехах и уснули, совершенно измучив друг друга. От мысли об этом мягкая, едва ощутимая волна возбуждения плеснула внутри. Шэнь Цинцю шевельнул пальцами и, вздрогнув от боли, поднял руку к глазам. Правую ладонь охватывала повязка. Он несколько мгновений с недоумением смотрел на нее, а потом вспомнил. И подслушанный разговор, и искажение ци, к которому он привел. И Лю Цингэ, пытающегося убить сначала себя, а потом того, кто ему помешал. И темный силуэт между ними. Он расслабленно опустил руку на постель. – А-Цзю? Ты в порядке? Голос Юэ Цинъюаня был уже не сонным, словно он и не засыпал. Шэнь Цинцю многое, очень многое хотел высказать старшему брату, но и тело, и душа – все было слишком усталым для того, чтобы начинать разговоры. Он обхватил здоровой рукой ладонь Юэ Цинъюаня, лежащую на его бедре, и потянул ее вниз, меж своих ног, заставляя накрыть полувозбужденный член под тканью нижних штанов. – Проверь сам. – Ты невыносим, – выдохнул Юэ Цинъюань ему куда-то в шею и прижался губами к коже. Поцелуи были нежными и неспешными, как и движение ладони по его члену. – За это ты меня и любишь. Юэ Цинъюань замер, словно окаменев. Шэнь Цинцю повернул голову и посмотрел на его лицо, освещенное рассветными лучами. Глава Юэ и впрямь, видимо, не спал прошлой ночью, даже свои одежды традиционные не снял. Ткань черного рукава накрывала белые нижние одежды Шэнь Цинцю, и красивые длинные пальцы застыли там, где на светлой ткани уже начало расплываться влажное пятно от возбуждения Шэнь Цинцю. – Да. Юэ Цинцюань приподнялся на локте и накрыл губами его губы, отчаянно целуя; язык его скользил во рту Шэнь Цинцю в том же ритме, что и движения руки. Возбуждение разгоралось огнем из раздутых ветром углей – и степным пожаром охватывало тело. Шэнь Цинцю прервал поцелуй и вновь отвернулся к окну. – Я знаю. Кожа у него горела, он не мог сказать, что это – целиком от возбуждения. Просто у него был его старший брат. Всегда. И одна только мысль об этом заставляла гореть солнце в его груди. Он приподнялся на локте и потянул свои штаны вниз, обнажая бедра. Рука Юэ Цинъюаня легла ему на живот, обжигая прикосновением; Шэнь Цинцю снова взял ее за запястье и положил на обнаженный член. – Так лучше, правда, старший брат Юэ? Юэ Цинъюань смог только хрипло простонать что-то и сжать губами мочку его уха. Потом скользнул языком дальше и прошелся вниз по шее, оставляя теплый влажный след. Пальцы Юэ Цинъюаня скользили невыносимо медленно, от головки к основанию и обратно. Сзади, ощутимый даже сквозь слои шелка, прижимался к его бедру твердый член. Шэнь Цинцю накрыл его пальцы ладонью: – Старший брат возьмет меня так, не раздеваясь? – Возбуждение снова обожгло изнутри, заставляя облизнуть пересохшие губы. – А-Цзю, нам не следует. У тебя было искажение ци, и сплетать потоки сейчас… – Кто говорит о сплетении? Не обязательно же внутрь. Можно и меж бедер. – Чудовище, – выдохнул Юэ Цинъюань низко и хрипло ему в ухо, но все же зашевелился сзади, развязывая одежду. – Ты тогда победитель чудовищ? Или их защитник? – ладонь снова вернулась на его член, горячая и твердая, заставляя выгнуться и застонать. Прохладный шелковый рукав скользнул по обнаженной коже и накрыл бедро. – Я каждый раз проигрываю чудовищу. Горячий член скользнул меж бедер Шэнь Цинцю, и тот сильнее свел ноги, чувствуя, как низ живота тяжелеет от возбуждения. Ритм их совместных движений был плавным и медленным, но отчего-то эта почти невинная поза казалась бесстыднее многих других. – Вчера ты успел. Ладонь на его члене сжалась, и толчок вышел сильнее, так что Шэнь Цинцю коротко застонал. Губы Юэ Цинъюаня вновь скользнули по его шее. – Да, – выдохнул тот на ухо. Слишком многое было в этом коротком слове, слишком сильно горело тело, измученное вчерашней ночью, слишком много чувств вновь поднималось из глубины. – Ты ведь пришел, старший брат Юэ… Наслаждение скрутило его тело короткой вспышкой. Через пару вдохов он пришел в себя и почувствовал, как там, за спиной, молча и беззвучно вздрагивая, кончает Юэ Цинъюань. Меж бедер стало горячо и влажно от чужого семени. Ладонь Юэ Цинъюаня лежала на его животе, и Шэнь Цинцю накрыл ее своей, прижимая к себе, не давая отодвинуться. По телу гуляли отголоски наслаждения, но сейчас можно было и поговорить. – Так что там с Лю Цингэ? – Ранен, но жив. – Юэ Цинъюань, кажется, совладал с собой. Голос его был хриплым, но спокойным. – И он помнит, что вчера вечером хотел убить себя. И что ты ему помешал. – Надо же, как интересно. А что же вызвало такое искажение ци у нашего брата? – Шэнь Цинцю переплел их пальцы на своем животе. – Он не ответил. Но не была ли причина общей у вас двоих? – Нет, глава Юэ. Мы вчера послушали одну занимательную историю, но сомневаюсь, что она могла довести его до искажения ци. – А тебя? – Юэ Цинъюань приподнялся на локте, чтобы видеть его лицо. Шэнь Цинцю прикрыл глаза. – Это была очень, очень занимательная история, о том, как некий юноша так спешил, так спешил, что схватился за не предназначенный ему меч, получил искажение ци и просидел в пещерах Единения душ пару лет. Едва не сдох и никуда не успел. – Раздражение поднималось внутри и сочилось ядом в слова. Рука Юэ Цинъюаня замерла на его животе – кажется, тот перестал дышать. – Скажи мне, – Шэнь Цинцю развернулся к нему лицом, – как можно было быть таким дураком?! – Прости. – Юэ Цинъюань смотрел на него с отчаянием и виной во взгляде. – Что мне твои извинения? – Шэнь Цинцю был в ярости – Ты едва не умер! – Я не успел… – К гую твои опоздания! Ты едва не умер! Как бы я жил, если бы ты сдох, пытаясь меня спасти?! Как? – Шэнь Цинцю оседлал его и, схватив за отвороты одежды, притянул к себе. – Я опоздал! И тебе пришлось жить в том доме! – обычное спокойное выражение слетело с лица Юэ Цинъюаня, как маска, обнажая вину и гнев. – Я выжил! – Это не моя заслуга! Я обещал, что вернусь за тобой, и не пришел! Потому что не рассчитал свои силы! – Юэ Цинъюань приподнялся на локтях и отчеканил это ему в лицо. – Ты – единственное, что у меня есть, я бы сдох, если бы ты умер! Они застыли, прожигая друг друга яростными взглядами. А потом Шэнь Цинцю осознал, что только что выкрикнул. – А-Цзю… – Юэ Цинъюань смотрел на него тем самым, полным дикой нежности взглядом, заставляя чувствовать себя нанизанной на иглу бабочкой. – Забудь. Ты ничего не слышал. – Шэнь Цинцю выпрямился, и собрался встать с кровати, найти веер и скрыть за ним свое горящее лицо. Юэ Цинъюань поймал его за запястье, уронил на кровать и навис сверху. – Хорошо. Я ничего не слышал. И поцеловал, жадно и глубоко, накрывая всем телом. *** Чай медленно лился в нежную, как лепестки цветка, фарфоровую чашку. Когда она наполнилась на две трети, Нин Инъин, поставила чайник на стол, изящно придержав рукав, и, сложив руки перед грудью, поклонилась. – Благодарю. – Шэнь Цинцю окинул ученицу довольным взглядом. Быть старшей среди девушек ей шло, она расцвела и стала намного увереннее, теперь предпочитая не липнуть к парням, трепеща ресницами, а что-то делать самой. Хотя ей этого никогда и не требовалось, он всегда баловал свою ученицу. Нин Инъин улыбнулась и отошла чуть в сторону, туда, где стоял Ло Бинхэ, пришедший сегодня вместе со своим учителем на пик Цинцзин. Цвела мэйхуа, и вихрь розовых лепестков, поднятых ветром, лишь оттенял красоту обоих учеников. Они на удивление гармонично смотрелись вместе. Шэнь Цинцю поймал себя на странной мысли – Ло Бинхэ ему нравился. Красота его оставалась поистине чистой и удивительной, к тому же он за прошедшее время довольно сильно вытянулся, почти сравнявшись в росте со своим учителем. Но Ло Бинхэ ему нравился не из-за внешности, а потому, что под этой маской невинности и чистоты он был двуличным мерзавцем, и это очень сильно грело душу Шэнь Цинцю. Со своим учителем Ло Бинхэ был покорным, внимательным и восторженным учеником, с остальными мастерами – достаточно почтительным, но вот что казалось других учеников пика Байчжан… За прошедшее время Ло Бинхэ так подмял их под себя, что они и пикнуть не смели, причем если раньше эта толпа обезьян то и дело прибегала на пик Цинцзин и устраивала беспорядки, то после той истории с искажением ци больше никто из учеников пика Байчжан не смел вламываться на Тихий пик. Парой месяцев позже одно стадо, из наиболее необучаемых, все же явилось. Ло Бинхэ пришел за ними сам, извинился за своих старших братьев и послал им одну-единственную светлую и яркую улыбку, от которой все это стадо, такое храброе прежде, побледнело, поджало хвосты и начало умолять о прощении. На коленях. Так что если с учителем Ло Бинхэ был нежной овечкой, то для всех остальных – волком. Даже собственные ученики Шэнь Цинцю это чувствовали и старались не вызывать конфликтов. Мин Фань мог бы, но он был так отчаянно влюблен в Ли Лин, что все остальное для него потеряло значение. К самому же мастеру Шэню Ло Бинхэ относился с уважением. Раньше Шэнь Цинцю ловил раздраженные взгляды, и они его развлекали, но, видимо, Лю Цингэ не стал скрывать от ученика произошедшее в пещере, и Ло Бинхэ чувствовал теперь благодарность и к мастеру Тихого пика, и к главе Юэ. Лю Цингэ, допив чай, наконец откашлялся и собрался начать разговор. – Я… – Нин Инъин. – Шэнь Цинцю взмахнул веером, не давая Лю Цингэ продолжить. – Да, учитель? – Какие сейчас идут занятия? – Каллиграфия, учитель. – Мастер Лю, может, вы отпустите своего ученика, чтобы он смог посетить это занятие? – Шэнь Цинцю перевел задумчивый взгляд с одного на другого. Он не любил Лю Цингэ, но не хотел, чтобы тот терял лицо перед собственным учеником, заикаясь и задавая глупые вопросы. – Я уверен, что на пике Байчжан вы уделяете время не только военным искусствам, но благородному юноше было бы полезно посетить одно из наших занятий, пока мы обсуждаем дела. Нин Инъин его проводит. – Да. – Лю Цингэ коротко кивнул. – Бинхэ, ты слышал? – Да, учитель! Ученик исполнит! – Нин Инъин, проводи. Когда оба ученика вышли из павильона, Шэнь Цинцю разлил по чашкам чай, давая время Лю Цингэ собраться с мыслями. Тот, впрочем, никак не мог прервать тишину – выпил несколько глотков и теперь рассеянно глядел на цветущую рощу, окружавшую занятый ими сейчас Закатный павильон. Лю Цингэ мучился, и на это было очень забавно смотреть. Неужели Лю Цингэ наконец созрел задать вопросы, которые терзали его разум – сейчас, почти через полгода после той истории с искажением ци? Конечно, благодарность вперемешку с подозрениями он высказал сквозь зубы почти сразу, как оправился от раны, но мучения его не имели ничего общего с благодарностью. Лю Цингэ просто разрывали изнутри противоположные чувства. Он знал, что Шэнь Цинцю – мерзавец, и этот мерзавец почему-то спас его вместо того, чтобы добить. Но тогда получалось, что Шэнь Цинцю в чем-то хороший человек и Лю Цингэ о нем до этого судил неверно. А против этого говорили все годы их знакомства. Но – спас. Эти противоречивые мысли были написаны на лице Лю Цингэ огромными иероглифами, и Шэнь Цинцю наслаждался. И не собирался делать жизнь своего брата по ордену хоть немного проще. – Мастер Лю пришел поговорить со мной о недавнем случае с нападением Ша Хуалин? Шэнь Цинцю рассеяно провел пальцами по кромке чашки. – Признаю, выставить вашего ученика на бой было достаточно неоднозначным решением. Кто-то мог подумать, что я пытался его убить чужими руками… – Он сам вызвался защитить честь нашего пика, – Лю Цингэ смотрел прямо, не отводя взгляда. – И потом, второй бой вела ваша ученица, а она в боевом искусстве куда слабее Ло Бинхэ. – Зато как владеет каллиграфией. На лицах. – Шэнь Цинцю прикрыл веером довольную ухмылку. – Ножом, – добавил Лю Цингэ и тоже ухмыльнулся, вызывая внутри ощущение неправильности, словно они не давние враги, а немного… сообщники. История с Ша Хуалин действительно вышла почти забавной. Шэнь Цинцю удалился на месяц в затвор, чтобы помедитировать и решить несколько проблем с движением ци по меридианам. Когда же он вышел из пещер, оказалось, что мелкая демоническая дрянь решила, что раз Юэ Цинъюань отсутствует, то можно похозяйничать на его пике. У Шэнь Цинцю чесались руки убить их всех, но политике ордена это бы повредило. Поэтому пришлось устраивать что-то вроде соревнований. Шэнь Цинцю выиграл первый бой, Ван Ян, вышедшая на второй против воли учителя – он вовсе не хотел, чтобы она сражалась, но и терять лицо от того, что не верит в собственную ученицу не хотел тоже… Так вот, Ван Ян проиграла второй бой, но умудрилась расписать нежную щечку противницы ножом так, что шрам вряд ли заживет даже с демонскими способностями к восстановлению. А на третий бой действительно вызвался Ло Бинхэ. И выиграл, что было почти ожидаемым, все-таки не зря он был учеником Бога Войны. Шэнь Цинцю хоть и не любил Лю Цингэ, но его мастерству он отдавал должное. Демоны, огорченные поражением, взбесились и попытались ударить Ло Бинхэ в спину. Не то, чтобы Шэнь Цинцю этого не видел, но он был занят ранами ученицы и тем самым дал шанс Лю Цингэ явиться и спасти ученика от вероломного удара. И влюбить его в себя еще сильнее, если подобное вообще возможно. Иногда Шэнь Цинцю казалось, что эта ученическая привязанность переросла все рамки и превратилась во что-то, больше похожее на одержимость. Для Ло Бинхэ существовал только учитель, а весь остальной мир был ничего не значащим фоном. Ветер скользил по павильону, шевелил волосы и рукава, рассыпал лепестки мэйхуа на стол и в чашки, принося тонкий нежный запах цветения. – Почему ты меня спас? – Лю Цингэ наконец собрался с мыслями и задал тот вопрос, с которым пришел. – Что, теперь для добрых дел нужны основания? – Шэнь Цинцю сделал глоток уже остывшего чая и задумчиво посмотрел на Лю Цингэ. – Но… – Да, да, двуличный мерзавец, недостойный быть главой пика, и… – Я так никогда не говорил. – Лю Цингэ нахмурился. – Но относился. – Странное ощущение все разрасталось, словно это был не спор двух врагов, готовых грызть друг другу глотки, а нечто вроде дружеского подшучивания. – Я… Можно было бы еще помучить Лю Цингэ, но Шэнь Цинцю всерьез опасался, что если это мучительное противоречие «враг меня спас» продлится еще хоть пару месяцев, Лю Цингэ заработает еще одно искажение ци. – Не стоит переворачивать свой внутренний мир лишь из-за одного происшествия. Я – двуличный мерзавец, брат Лю – благородный бог войны, так было и будет. – Шэнь Цинцю лениво взмахнул веером, на котором тоже цвела мэйхуа. – А спасение… ну можно посчитать, что я не хотел выигрывать наш спор таким образом. Взгляд Лю Цингэ был странным. Как будто он впервые увидел Шэнь Цинцю и теперь с удивлением его рассматривал. Потом кивнул – словно бы не собеседнику, а каким-то своим мыслям. – Хорошо, брат Шэнь. Будем считать так. А теперь позволишь взглянуть на ваше занятие по каллиграфии? – Хорошо, брат Лю, идем. Только после того, как Лю Цингэ вместе с Ло Бинхэ вернулись на свой пик, Шэнь Цинцю понял, что в их разговоре было неправильно. Лю Цингэ впервые так искренне назвал его братом. *** Юэ Цинъюань вел пальцами по его груди. Словно подбирал мелодию на цине – медленно, нежно, осторожно. Словно Шэнь Цинцю – чашка из тончайшего фарфора, что может разлететься на осколки от неосторожного дыхания. Шэнь Цинцю никто не смог разбить до конца – ни улица, ни семья Цю. Он каждый раз собирался в единое целое, а шрамы и трещины заживали. Поэтому он поймал пальцы Цинъюаня и поднес их к губам. Кожа едва уловимо пахла травяной мазью для заживления ран, той самой, которой тот смазывал его перед тем, как взять вчера вечером. И после, когда они уже смыли со своих тел семя и пот, Юэ Ци смазывал его внутри, и от воспоминаний о том, как эти пальцы вместе с прохладной мазью бережно и осторожно входили в его растянутый и едва-едва ноющий задний проход, поджались пальцы на ногах и сладко потянуло внизу живота. Пальцы Цинъюаня дрожали, ему, кажется, вновь приснился кошмар, но это было не столь важно. Шэнь Цинцю прижался губами к подушечке указательного пальца, потом лизнул ее. Рука Цинъюаня начала дрожать сильнее, особенно когда Шэнь Цинцю полностью обхватил его палец губами, обвивая языком во рту. – Цинцю… – Короткий стон. Сейчас на лице Цинъюаня не было того загнанного выражения, с которым он проснулся от кошмара посреди ночи и зажег все светильники в комнате. Губы полуоткрыты, на высоких скулах горит едва заметный румянец, во взгляде – нежность и желание. Шэнь Цинцю опустил ресницы, он не был готов закончить все прямо сейчас, от одного лишь взгляда. До рассвета еще было далеко. Он выпустил влажный от слюны палец изо рта и обхватил губами уже средний, тот был длиннее и ложился на язык с тем же ощущением, как ложился бы на язык член Цинъюаня, если бы, конечно, они попробовали это хоть раз. Где-то в глубине мелькнула раздраженная мысль, что в этой попытке вновь быть друг у друга они слишком уж осторожны, но палец на языке двигался и дрожал, отвлекая. Не хватало солено-горького привкуса на языке, и да, пальцев, пусть и длинных, было слишком мало. Ему хотелось больше – тяжести на языке, упора в горло, и того, как Цинъюань наверняка потерял бы всякий облик благопристойного заклинателя и главы ордена… Но явно не в эту ночь. Возможно, утром? Перед отъездом. Он выпустил палец изо рта и обхватил губами следующий – безымянный был слишком маленьким после среднего, и Шэнь Цинцю сжимал его зубами, осторожно, едва-едва, а потом просто дразнил языком. Вновь прошелся губами по костяшкам, а потом начал вылизывать между пальцами, вызывая наконец-то первый стон. Цинъюань не был больше бледен или похож на призрака в лунном свете. И дыхание его учащалось не от увиденного во сне, а от желания. Всегда аккуратно собранные волосы были растрепаны, губы уже искусаны, и взгляд… не смотреть, не смотреть! Член ныл, упирался в так и не откинутое с бедер одеяло, и Шэнь Цинцю едва удерживал себя от желания потереться о ткань. Он обхватил запястье Цинъюаня и начал целовать ладонь, вновь возвращаясь к местечкам между пальцами, облизывая каждое. Рука Юэ Ци дрожала еще сильнее, дыхание участилось так, что Шэнь Цинцю стало всерьез интересно, способен ли тот кончить только вот от этого – почти невинных поцелуев и облизываний. Сам он, кажется, уже почти был готов. Прикусил внутреннюю часть ладони, только чтобы хоть немного отрезвить обоих, скользнул языком по шершавой мозоли от меча, а потом прижался губами к запястью, туда, где чувствовалось частое биение крови. Цинъюань со стоном выдохнул его имя. Терпение закончилось, и Шэнь Цинцю потянул Юэ Ци на себя, откидывая одеяло в сторону и разводя ноги. Цинъюань еще пытался сопротивляться и сохранять подобие должного: – А-Цзю, подожди, надо же смазать, и… – Ты вчера все уже смазал, не помнишь, старший брат? – выдохнул ему в губы Шэнь Цинцю, обхватывая его бока ногами. – Я. Хочу. Сейчас. Целоваться с Цинъюанем было так же хорошо, как чувствовать его член, проникающий в тело. Мази оказалось вполне достаточно: с прошлого раза прошло не так много времени, растяжки почти не требовалось. Ощущение распирания, горячего натяжения было не сравнимо ни с чем. Потому что это было выбранное им самим удовольствие, и он знал – стоит сказать слово, как Юэ Цинъюань остановится, выйдет и все прекратит. Но зачем, если тот наконец до упора входит в его тело, с трудом дышит в его губы и смотрит, ожидая позволения начать. Иногда эта осторожность и покорность раздражала. Иногда – пьянила. Глава ордена Цанцюшань, сильный заклинатель и достойный мужчина, был весь, полностью в его власти. Шэнь Цинцю откинул голову назад, открывая горло и чувствуя, как в его собственной груди зарождается стон. Юэ Цинъюань был все так же осторожен, и когда входил, и когда почти выскальзывал из его тела, и когда прижимался губами к его горлу. И прикусывал, добавляя к наслаждению немного боли – ровно столько, сколько нужно. Толчки становились сильнее и резче, Юэ Цинъюань наконец отпустил себя, вкладывая силу и желание, задний проход пекло, возбуждение от каждого толчка вспыхивало все сильнее. Член скользил головкой по гладкому и горячему животу Цинъюаня, но этого было все еще, все еще недостаточно… Шэнь Цинцю открыл глаза и встретил взгляд Цинъюаня. Взгляд, в котором были нежность, желание и жажда. И еще – там была любовь, от которой, кажется, готово было разорваться сердце, а легкие не смогли бы сделать ни одного вдоха. Юэ Цинъюань смотрел на него так, словно в Шэнь Цинцю собран весь свет этого мира, весь мир, все… Этот взгляд. Всегда. И Шэнь Цинцю кончал долго, мучительно остро, не в силах закрыть или отвести глаза. Потом, когда они тихо лежали в объятиях друг друга, успокаивая дыхание, пока Юэ Цинъюань прижимался лбом к его плечу, а Шэнь Цинцю разбирал тяжелые и слегка перепутавшиеся пряди, мысли в голове Шэнь Цинцю были беспорядочны, но спокойны. Он думал о том, что любит кошмары Цинъюаня – это они привели к тому, что сейчас есть, хотя Шэнь Цинцю не знал, что в них, кроме его смерти. Еще он думал, что поутру они оба будут похожи на двух фениксов из той самой песни. А еще он думал о том, что готов наконец задать вопрос – и услышать ответ. * * * Того, что в этот раз собрание Союза бессмертных и состязания учеников пойдут демонам под хвост, ничто не предвещало. Но уничтожая очередное порождение бездны, Шэнь Цинцю был раздражен. Он должен был понять, что тут что-то нечисто, еще в тот момент, когда Юэ Цинъюань отговорил его вписывать в свиток участников имя Нин Инъин. В итоге от ордена Цанцюн заклинателей в собрании было совсем немного: только самые старшие ученики из тех, кто еще в собрании не участвовал. Двенадцать человек. Да и от дворца Хуанхуа учеников также было немного. Зато остальные кланы, и большие и малые, решили взять числом. И вот теперь раздосадованный Шэнь Цинцю двигался вверх по ущелью Цзюэ Ди, убивал лезущих отовсюду демонов и поминал всех по матери и по сестре. Беззвучно. Потому что вслед за ним шли Мин Фань с Лю Минъян и еще около десятка учеников из каких-то слабых кланов, все забрызганные кровью. Не то, чтобы одежды самого Шэнь Цинцю были безупречно чисты. И это тоже раздражало. Он сейчас должен был сидеть на верхнем ярусе башни вместе с остальными заклинателями, делать ставки, общаться и наблюдать восхитительное представление о человеческой глупости и невнимательности, поскольку большинство учеников обычно даже не могло вспомнить названия тех мелких гуев, против которых их выпускали. Первые два часа после того, как Шэнь Цинцю нашел своего ученика и ученицу мастера Ци, он, развлекаясь, рассказывал им о каждом монстре, который попадался им под клинки. Сейчас же он молча убивал их, а они все лезли и лезли, словно из какой-нибудь Бесконечной бездны. И в этот момент с одного из краев ущелья донесся жуткий рев, который вряд ли мог бы забыть тот, кто его хоть раз слышал. Шэнь Цинцю нахмурился. – Это черный лунный питон-носорог. Мин Фань? – Да, учитель? – Если когда-нибудь еще услышишь такой рев, а рядом не будет никого из старших – да даже если и будут! – твоя основная задача – оказаться как можно дальше от источника звука. Остальных это тоже касается. – Но разве это не бегство? – Лю Минъян, судя по всему, была истинной сестрицей Лю Цингэ. – Ученица Лю, это существо способны победить только те, кто по уровню сил равен хозяевам пиков. Но от гордого самоубийства, я, пожалуй, отговаривать вас не буду. Лю Минъян покраснела так, что было видно даже сквозь вуаль на ее лице. Темное небо расцветила серебром энергетическая сеть. – Что это? – изумленно воскликнул кто-то из учеников. Послышался тяжелый звук столкновения и еще более страшный рев. Сеть начала опускаться, от места столкновения прошла волна энергии. – Это глава нашего ордена Юэ Цинъюань. Шэнь Цинцю чувствовал гордость, словно это он сам сейчас высвободил невероятную энергию, и в этот момент с другого края ущелья, очень близко к ним, раздался странный звук. Словно что-то… раскрылось. Шэнь Цинцю окинул взглядом учеников, Юэ Цинъюань еще добивал ревущую тварь и вряд ли мог проверить, что там случилось. – Идемте. По мере приближения к источнику звука, давление все усиливалось, начали доноситься звуки сражения. – У-учитель, – произнес кто-то перехваченным горлом. Шэнь Цинцю развернулся: под давлением демонической энергии половина учеников лежала на земле, не в силах подняться, остальные еле стояли на ногах. Тащить их за собой и дальше не имело никакого смысла. – Оставайтесь здесь, можете отойти чуть дальше. Следите за всем приближающимся. Мин Фань, ты за старшего. – Да, учитель. – Я проверю, что там такое, и вернусь. Шэнь Цинцю проследил, как ученики становятся во что-то вроде защитного круга, и направился дальше. С каждым шагом давление все усиливалось, и когда Шэнь Цинцю выглянул из-за скалы, увиденное почти его не удивило. Что-то такое он и предполагал. Лю Цингэ и Ло Бинхэ вдвоем сражались с Повелителем Севера, демоном Мобей Цзюнем. А за его спиной была раскрыта та самая Бесконечная бездна, которую Шэнь Цинцю так любил поминать в ругательствах. Объединенных сил ученика и учителя вполне могло хватить на одного, пусть и очень сильного демона, и Шэнь Цинцю намеревался, наконец, получить удовольствие от зрелища. Жаль только, что Шан Цинхуа, хозяина пика Аньдин, сегодня не было на собрании: у него всегда был с собой запас тыквенных семечек, которым он вынужденно, но щедро делился с братьями и сестрой по ордену. Долго наблюдать не пришлось. Лю Цингэ пробил защиту Мобей Цзюня и ранил его, но не успел уйти от ответного удара и упал на колени, кашляя кровью и прижимая руку к груди. Ло Бинхэ, с отчаянным: «Учитель!» – бросился на Мобей Цзюня, то ли пытаясь отомстить, то ли уже ничего не соображая от ярости, нарвался на ленивый удар когтистой руки и, захлебываясь кровью, полетел куда-то назад и вбок. Туда, где, раскрыв свой зев, ожидала Бесконечная бездна. – Бинхэ! Но Лю Цингэ был слишком далеко, чтобы успеть даже чудом. Земля резко толкнула в ступни, сбоку мелькнул полный черно-алым туманом провал. Шэнь Цинцю схватил Ло Бинхэ за плечо, заставляя изменить направление, и оба жестко приземлились на самом краю Бесконечной бездны. – Еще один почти бесполезный заклинатель? Голос Мобей Цзюня был холодным, а движения быстрыми – Шэнь Цинцю едва успел подставить клинок. Дальнейшее слилось в стремительную череду ударов меча и взмахов веера; к счастью, Лю Цингэ вскоре отправился от полученного удара и поспешил помочь. Мобей Цзюнь какое-то время держался, но когда совсем рядом вспыхнуло серебро энергетических сетей, молча и поспешно отступил. Бесконечная бездна закрылась. Шэнь Цинцю перевел дыхание, убрал Сюя в ножны и лениво взмахнул веером, скрывая дрожь в пальцах. Он действительно сильно устал, но Юэ Цинъюань, судя по всему, был совсем близко, можно слегка расслабиться. – Лю Цингэ, что за привычка у вас с учеником пытаться умереть на моих глазах? Я, кажется, уже говорил, что таким образом наш спор выигрывать не хотелось бы… – он перевел взгляд на стоящего за спиной Ло Бинхэ и осекся. Тот неловко держал руку – видимо, во время броска или вывихнул, или сломал ее, но не это заставило Шэнь Цинцю замолчать. На лбу Ло Бинхэ горела алым демоническая печать. Видишь демона – убей, это давно стало привычкой, въевшись не только в тело, но и в душу. Меч легко вылетел из ножен – только для того чтобы со звоном столкнуться с чужим мечом. Волны энергии схлестнулись и разошлись по лесу, и без того уже покореженному. – Лю Цингэ… ты защищаешь демонское отродье? – Шэнь Цинцю в удивлении приподнял бровь, старательно не допуская мысли о том, что только что это самое отродье спас. Не нужно было вмешиваться, попытаешься спасти кого-то – станет только хуже, это правило жизни выучил еще Шэнь Цзю. Лю Цингэ только упрямо смотрел в ответ, заслоняя ученика спиной. Едва стоял сам – светлые одежды измазаны в крови и земле – но взгляд был холоднее и спокойнее озера в пещерах Единения Душ. – Нет. Я защищаю своего ученика. Горечь плеснула в горле и осела на языке. Ло Бинхэ за его спиной осел на землю, но взгляда от учителя не оторвал. Если бы хоть кто-то, хоть раз так защищал Шэнь Цзю… А потом из глубин памяти всплыло затертое, почти забытое воспоминание. Ледяные камни мостовой, холодный ветер, пронизывающий насквозь, торговец, поймавший мальчишку на воровстве и готовый пустить палку в ход. Худая спина – в такой же потрепанной одежде. И обрывок фразы: «Я приму наказание… за него… потому что он мой младший брат». Шэнь Цинцю сжал рукоять Сюя до боли и все же сделал шаг назад. – И давно ли мастер Лю знает о природе… своего ученика? – Все вскрылось только сегодня. – Надо же, как интересно. Но я хотел спросить, понимает ли брат Лю все последствия своего решения? Шэнь Цинцю убрал меч в ножны, снова раскрыл веер и задумчиво взмахнул им. – Ведь если брат Лю настаивает на том, что это… все еще его ученик, ему придется объяснять это главе нашего ордена. И, предположим, глава Юэ в своей доброте и великодушии согласится оставить мальчишку в живых и учеником брата Лю. Но остаются прочие заклинатели… и вот это нападение демонов. – Шэнь Цинцю обвел взглядом покореженный лес, останки мелких тварей и землю, смешанную с начавшим таять льдом. – Как брат Лю представляет себе это? Мы приходим на собрание после нападения, после смертей учеников от рук демонов… приходим с вот этим вот, – веер взметнулся, указывая на печать на лбу Ло Бинхэ, – и говорим: «Дорогие братья, мы победили, но тут выяснилось случайно, что этот вот юноша – смесок людей и демонов, причем, судя по печати, священной крови. Но это ничего страшного, он и дальше будет нашим учеником». Верно, брат Лю? Лю Цингэ все так же не опускал меча, но слушал внимательно, и по лицу его пробегала дрожь. Ло Бинхэ сидел у его ног, баюкая сломанную руку, и переводил отчаянный взгляд с учителя на Шэнь Цинцю и обратно. – Лю Цингэ, Лю Цингэ, я всегда полагал, что ты не слишком разбираешься в отношениях между людьми, но такой наивности я не ожидал. Это пятно не только на репутации твоего пика, но и всего ордена. И, возможно, это начало войны. Никто не поверит, что мы не связаны с нападением. – Тогда я уйду из ордена. Шэнь Цинцю прижал руку с веером к виску и запястьем растер начавшую пульсировать там боль. – Это не решит проблемы. – Глубокий голос, раздавшийся за спиной, был спокойным, и Шэнь Цинцю на миг захотелось завернуться в него, как в меховой плащ. Ощущение грозовых разрядов в воздухе означало, что Юэ Цинъюань наконец решил обозначить свое присутствие. – Глава Юэ… Лю Цингэ так же упрямо стоял, пытаясь не шататься и не выронить меч. Кровь с раненой руки стекала на рукоять, а потом капала на землю. – Не нужно объяснять, я слышал. Брат Лю… Они не успели ничего сказать. Ло Бинхэ, поднялся, шатаясь, и вышел из-за спины Лю Цингэ. Он сделал несколько шагов и рухнул на колени перед Юэ Цинъюанем и протянул ему свой меч. – Бинхэ! – Лю Цингэ окликнул его и собрался, схватив за плечо, оттащить обратно. – Пожалуйста, учитель, позвольте мне сказать! – покрытое слезами и кровью лицо Ло Бинхэ было по-прежнему прекрасно, а учитель его, кажется, не мог противостоять взгляду влажных черных глаз. Шэнь Цинцю нахмурился, что-то ему эта сцена напоминала. – Глава ордена Юэ. – Голос Ло Бинхэ был тихим, но твердым. – Этот ученик только приносит всем несчастье. Мастер Шэнь рассказал, что будет, если учитель Лю продолжит меня защищать. Я благодарен учителю, как никому больше на земле. И если моя смерть решит все проблемы и не доставит новых, то умереть будет высшим счастьем для этого ученика. Он склонился и дрожащей рукой протянул свой меч Юэ Цинъюаню. А Шэнь Цинцю вспомнил, что именно это ему напоминает. Ту историю, которую Сюэли как-то рассказывала ему под музыку пипы. «Сказание о юной демонессе и благородном заклинателе». Там было много весенних игр и, конечно, печальный финал, когда демонесса, чтобы ее возлюбленный не сражался со своими братьями по ордену из-за нее, принесла меч главе ордена и попросила ее убить. Благородный глава ордена согласился, демонесса умерла; ее любовник же очень страдал и под конец умер от тоски. Печальная история. Рука Ло Бинхэ дрожала, а Лю Цингэ выглядел так, словно у него вынимали из тела душу. Шэнь Цинцю вздохнул и сложил веер. – Глава Юэ, можно, я договорю? А то наш торопливый брат Лю меня так и не дослушал. Это было всего лишь желание подольше наблюдать за очевидно влюбленным в своего ученика Лю Цингэ. Дразнить его будет еще веселее. А использовать знание о том, что ученик наполовину демон, он всегда успеет. – Да, пожалуйста, младший брат Шэнь. – Юэ Цинъюань спокойно посмотрел на него. Ло Бинхэ перевел на него взгляд, исполненный такой ослепительной надежды, что Шэнь Цинцю на мгновение посочувствовал Лю Цингэ. Но только на мгновение. – Печать можно спрятать. И остальным членам ордена необязательно знать о природе Ло Бинхэ. Если брат Лю сможет поручиться, что демоническая кровь не перевесит узы ученичества… И, конечно, только в том случае, если глава Юэ согласится на это. Все перевели взгляд на Юэ Цинъюаня. – Демоны наши враги, - медленно проговорил тот. – Они нападали и будут нападать на заклинателей, а заклинатели будут сражаться с ними. Но Ло Бинхэ не виноват в том, что их кровь течет в его жилах. Мы видели его лишь с хорошей стороны – он сражался против демонов и раньше, и сейчас. Я готов согласиться с планом мастера Шэня, но… Воздух сгустился, как перед грозой, и на плечи легла чудовищная тяжесть – Юэ Цинъюань на миг перестал сдерживать свою силу. – Если ты когда-нибудь навредишь хоть кому-то из моего ордена… лучше убей себя сам. *** Пар мягко стелился по воде, словно занавесью пряча отражение луны и звезд в зеркальной поверхности горячего источника. Шэнь Цинцю опустил затылок на прохладный, отполированный тысячами прикосновений камень и прикрыл глаза. Горячий источник на пике Цинцзин был небольшим и на деле не слишком горячим, но прохладной весенней ночью полежать в нем, чувствуя, как теплая вода обнимает тело, было приятно. Мысли не давали расслабиться окончательно, перемешивая в голове недавние события, словно белые и черные камни для вэйци. Найти виновников того, что случилось на собрании Союза бессмертных, так и не удалось. Большие и малые кланы сошлись на том, что это, скорее всего, было случайностью. Но каким образом демоны смогли пробить барьеры? Причем еще была и атака на орлов. Для того, чтобы их прицельно сбивать, надо было знать, что они передают происходящее заклинателям по ту сторону барьера. Потом в двух разных концах ущелья – сначала лунный питон-носорог, потом Мобей Цзюн и Бесконечная бездна. Если бы Шэнь Цинцю был сторонником запутанных теорий всеобщих заговоров, о которых так любил рассуждать Шан Цинхуа, то он предположил бы, что все это затеяно лишь с одной целью – пробудить демоническую кровь Ло Бинхэ… или его уничтожить. Но мальчишка не был настолько значим, чтобы ради него устраивать подобное. Слухи множились и разветвлялись, но даже в этой мутной воде Шэнь Цинцю удалось выловить только намеки на причастность дворца Хуанхуа. Доказательств не было. Печать Ло Бинхэ смогли на какое-то время замаскировать и вернуть его на пик Байчжан, и Шэнь Цинцю, как лучшему знатоку демонов в ордене, пришлось потратить некоторое время, прежде чем демоненыш научился контролировать проявление печати. Спор их с Лю Цингэ – тот, с которого все это началось – превратился из четких условий в нечто расплывчатое. Разве демон может, победив, стать главой пика? С другой стороны, Ван Ян была хороша лишь в каллиграфии на чужих лицах, стихи ей так и не давались, а Сунь Чуньтао… ну, она была миленькой. И старательной. Шэнь Цинцю сжал пальцами переносицу. Времени было еще много. Обе могли научиться. Или, если бы Шэнь Цинцю решил отменить этот спор, Лю Цингэ возражать бы не стал, он и без того был обязан. Шэнь Цинцю припомнил выражение лица Лю Цингэ, когда он защищал ученика, и ему стало холодно даже в теплой воде. Лю Цингэ намеревался драться до конца, если понадобится. Если бы Шэнь Цинцю не остановился, если бы решил, что смерть Ло Бинхэ выгоднее, чем долг благодарности главы пика Байчжан… Шэнь Цинцю приоткрыл глаза и поднял руку. Капли воды стекали вниз, до локтя и капали, оставляя круги на воде, которые почти сразу бесследно исчезали. Ночной ветерок обдувал горячую кожу. Шэнь Цинцю заслонил ладонью серебряный диск луны и сжал пальцы. Вот так. Вот так сейчас он держал своего брата по ордену. В кулаке. Но это не приносило удовлетворения. Он победил его на всех рубежах их долгой войны и почти поставил на колени. Но зачем? Рука опустилась в воду, которая показалась еще горячее после прохладного горного воздуха. Шэнь Цинцю разжал пальцы. Было бы забавнее, если бы Лю Цингэ по-прежнему огрызался, краснел от неприличных песенок и утверждал, что все равно выиграет спор. Шэнь Цинцю вытянул ноги, удобнее устраивая их на горячих, обкатанный водой камнях. Был еще один вопрос, что добавлял ему головной боли. Рядом зашелестела одежда, он повернул голову. Юэ Цинъюань уже снял с себя верхние одежды и теперь снимал нижние. Его белое, подобное нефриту тело медленно обнажалось, как луна, проступающая из облаков. Он поднял руки, убирая волосы в высокий узел; несколько прядей все же выпали из прически и скользнули по жемчужно-белой, мягко сияющей от лунного света коже. Шэнь Цинцю смотрел, не в силах отвести взгляд, на широкие плечи, сильные и красивые руки, перехватывающие лентой волосы. На просвечивающие сквозь нежную кожу запястий жилки. На изогнутые брови, словно нарисованные кистью, на темные глаза, скрывшие взгляд за длинными, как у юной девы, ресницами, на нежно улыбающиеся губы – Юэ Цинъюань знал, что им любуются, и впервые открыто наслаждался этим. Потом Юэ Ци опустил в воду длинную ногу, узкую щиколотку которой Шэнь Цинцю немедленно захотелось обхватить пальцами, потом вторую. И сел, пряча под покрывалом из черной воды и белого пара сильные бедра и уже слегка возбужденный член, который хотелось ласкать ртом до тех пор, пока он не отвердеет до жаркой, горячей тяжести на языке. Потом под водой скрылся и плоский живот со впадиной пупка. Шэнь Цинцю поднялся из воды, сделал несколько шагов, чувствуя, как прохладный воздух овевает тело, и снова опустился в воду. Только теперь на бедра Юэ Цинъюаня. Поцелуй вышел медленным и нежным. После проклятого собрания бессмертных у них было слишком много дел и слишком мало времени, поэтому сейчас спешить не хотелось. – Глава Юэ завершил все свои дела? – До утра – да. Пальцы Юэ Цинъюаня скользили по его спине: то поднимались вверх, слегка царапая открытую шею – Шэнь Цинцю тоже подобрал волосы перед омовением, – то опускались вниз, подхватывая под бедра. – Замечательно. – Шэнь Цинцю лизнул его в губы. Незаданный вопрос мог подождать. Немного. – Я могу попросить главу Юэ сесть на край источника? – Можешь, младший брат Шэнь. Они расцепили объятия; Юэ Цинъюань осторожно, чтобы не поскользнуться, сел на отшлифованный до зеркальной гладкости бортик источника и развел бедра. – Брат Шэнь должен помнить, что у нас нет масла… Шэнь Цинцю опустился на колени и накрыл губами головку наполовину твердого члена. Вода вновь охватила его тело, но теперь она казалась прохладной. – А-Цзю! – Пальцы вцепились в его плечо сильно, почти до синяков. – Позволь мне о тебе позаботиться. – А–Цзю… – а вот это было уже стоном. Шэнь Цинцю вспомнил все, что знал об игре на флейте. Он то нежно облизывал головку, едва касаясь губами, то брал глубоко в горло, ощущая, как по языку скользит горячая тяжесть, брал так глубоко, что в голове начинало звенеть, а нос почти упирался в тело Юэ Ци. Ласкал пальцами яички, иногда скользил ниже, подразнивая задний проход. Потом выпускал изо рта и, облизываясь, смотрел на Цинъюаня. Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое движение вызывало дивную музыку из стонов и выдохов. И его имени. Юэ Цинъюань оказался настолько чувствительным к этим ласкам, как Шэнь Цинцю и предполагал. Он подул на головку, вызывая новый стон, и вновь взял в рот почти до самого основания. И почти выпустил. Ритм был медленным, издевательским, но Шэнь Цинцю издевался над ними обоими. От тяжести на языке, от того как головка упиралась в горло, от того, как Юэ Цинъюань сжимал его плечо, не осмеливаясь взять за волосы, возбуждение внутри кипело, словно горячий подземный источник, пробивающий слои почвы. Шэнь Цинцю опустил руку на свой член и принялся ласкать себя в том же ритме, что скользил губами по члену Юэ Цинъюаня. Их хватило ненадолго. В горло ударило горячее семя, Шэнь Цинцю закашлялся и отодвинулся. Бледное воспоминание мелькнуло на изнанке век, но почти сразу было смыто прикосновением губ Юэ Цинъюаня к его губам – тот сцеловывал с его рта собственное семя, накрывая ладонью его ладонь. Этой малости хватило, чтобы источник наконец прорвался наружу, затопив тело кипящим потоком наслаждения. Они сидели, обнимая друг друга, и смотрели, как луна путается в ветках сосны над источником. – У меня есть два вопроса, глава Юэ… – Шэнь Цинцю прижался губами к солоноватой коже на шее Юэ Цинъюаня. – Сейчас все разрешилось, но если бы не было возможности скрыть печать, а Лю Цингэ продолжал бы его защищать, что бы ты сделал? Это был вопрос не столько об ордене и демоне. Это был вопрос о выборе сторон. Помиловать, быть благородным, всем орденом защищать демоненка – или выбрать решение Шэнь Цинцю и убить мальчишку на глазах учителя. Юэ Цинъюань вздохнул, и вода в источнике на миг показалась ледяной. Шэнь Цинцю знал, знал, что ему сейчас ответят. Юэ Цинъюань никогда не смог бы убить ученика, виновного только в том, что ему достались не те родители. И не стал бы убивать Лю Цингэ. Он выбрал бы не его сторону. Потому что это Шэнь Цинцю – убийца. – Добродетельный глава Юэ может не отвечать, я зна… – Я люблю тебя, А-Цзю. И если бы ты не предложил вариант с сокрытием печати, то… Шэнь Цинцю прижал ладонь к его рту. Внутри рушились горы. И начала фразы было достаточно, чтобы там ещё и взорвалось солнце. Но ведь добродетельный глава ордена, добрый, милосердный старший брат… Юэ Цинъюань взял его за запястье, отвел руку от своего рта и поцеловал в ладонь: – Я бы убил. Он был спокоен, словно принял это решение давно, в тот момент, когда Ло Бинхэ опустился перед ним на колени. – Мой милосердный старший брат… Добродетельный самосовершенствующийся… – слова высказывали изо рта Шэнь Цинцю, как ядовитые маленькие змейки. – Долг перед орденом. Возможная война. Мне пришлось бы жить с этим. Слова Юэ Цинъюаня ложились тяжело, словно камни. А потом превратились в каменную змею, заползшую в грудь и обвившую сердце. – Но если бы на месте Ло Бинхэ оказался ты, я бы убил любого, кто осмелился бы поднять на тебя меч. *** Стояли последние дни лета. Не прошло и часа после рассвета, но уже было очень жарко. И очень душно и влажно. Облака собирались над вершиной Цинцзин в тяжелое серебристое покрывало. Шэнь Цинцю раздраженно обмахивался веером, наблюдая за ученицами. На тренировочной площадке сражались одновременно две пары, и Шэнь Цинцю, сузив глаза, переводил взгляд с одной на другую. Ученицы обливались потом, но стремились показать себя как можно лучше, и наблюдать за ними было приятно. – Нин Инъин, выше локоть в этой позиции, Сунь Чунтао, шаг шире. Ван Ян… Ван Ян, в следующий раз медленнее и не цель острием в лицо. Ли Лин, это не танец, а бой, резче. У каждой из них был свой талант. Шэнь Цинцю гордился собой как учителем и немного гордился ими. – Мин Фань… – начал было он, но заметив человека, почтительно замершего неподалеку, резче взмахнул веером и закончил, – присмотри за тренировкой. В том, что Ло Бинхэ пришел на пик Цинцзин, не было ничего удивительного, но сегодня он был одет в черное. – Ло Бинхэ приветствует мастера Шэня. – Он поклонился, сложив руки перед грудью. За полгода, прошедшие с собрания Союза бессмертных, он еще вытянулся, сравнявшись ростом с Шэнь Цинцю. Это было весьма неприятно. – Ммм? Ты уже победил своего учителя? – Шэнь Цинцю оглянулся на тренировочную площадку, но она была скрыта пышным кустом, и учениц и Мин Фаня не было видно. – А? Нет, не совсем… – Ло Бинхэ отвел взгляд и облизнул отчего-то слишком яркие губы. – Тогда почему ты не в ученических одеждах? – Шэнь Цинцю раздраженно взмахнул веером с цаплями и еще раз окинул взглядом Ло Бинхэ. Тот выглядел так, словно собирался куда-то отправиться. – Ло Бинхэ просит уважаемого мастера Шэня поговорить с учителем Лю, когда он придет. – Мальчишка опустился на одно колено, сложив руки перед грудью. – Ло Бинхэ здесь, в ордене Цанцюн, видел только добро и не хочет подвергать опасности братьев и старших по ордену. Ло Бинхэ уходит по доброй воле. Рука Шэнь Цинцю замерла, ветер, поднимаемый веером, исчез, и душный влажный воздух окутал тело. – Но причем здесь я? Ты должен это сказать своему учителю. – Я уже сказал. – Уши Ло Бинхэ отчего-то покраснели. – И он принял твое решение? – Шэнь Цинцю снова взмахнул веером, направляя воздух себе в лицо. – Нет. – Значит, ты сбегаешь. Отказываешься от того спора, который мы с твоим учителем заключили. Темный взгляд отчего-то вспыхнул алым. – Спор он выиграл. Шэнь Цинцю замер, пытаясь осознать сказанное. Ученик превзошел учителя? Всего через три с половиной года обучения? – Простите, мастер Шэнь, Ло Бинхэ следует уйти, пока учитель не осво… Пожалуйста, надеюсь, мастер Шэнь позаботится об учителе Лю, ведь вы друзья. В этот момент Шэнь Цинцю едва не закашлялся. – И передайте, что я сожалею об уходе. Но не о том, что сделал. Ло Бинхэ снова глубоко поклонился, положил перед Шэнь Цинцю белый лист бумаги, и с невероятной скоростью скрылся за деревьями. Скорее всего, бумага была письмом для Лю Цингэ. Шэнь Цинцю огляделся, и, убедившись, что с тренировочной площадки его не видно, подхватил письмо и спрятал в рукав. Потом рассеянно обмахнулся веером и направился к своему дому. Ему не мешало освежиться и подумать обо всей этой ситуации, бумага жгла кожу. Давненько не приходилось Шэнь Цинцю читать чужие любовные записки… Он успел только зайти в дом, как на пороге появился Лю Цингэ. Непривычно взъерошенный, с яркими пятнами на скулах и распухшими губами. – Мастер Лю повстречал на пике Байчжан диких пчел? Лю Цингэ нахмурился: – Каких пчел? – Ну, которые покусали брата Лю в губы. – Шэнь Цинцю обрисовал веером в воздухе неопределенную фигуру. Вот теперь Лю Цингэ покраснел весь, поднес к губам пальцы – широкий рукав его одеяния съехал, обнажая запястье со следами веревки. Это было очень. Очень. Интересно. – Да... Нет. Где Ло Бинхэ? – Лю Цингэ быстро убрал пальцы от губ и сжал их в кулак. – Брат Лю, это твой ученик, откуда я могу знать… – Шэнь Цинцю рассеянно вертел веер в пальцах, то открывая его, то опять складывая. – Мне сказали, что он пошел на Цинцзин. – Ну, – Шэнь Цинцю усмехнулся, – как пришел, так и ушел… – Куда? – Лю Цингэ придвинулся совсем близко и угрожающе сощурил глаза. Шэнь Цинцю распахнул веер и поставил его как ширму между ними. – Брат Лю, так какие пчелы покусали вас обоих? Один приходит и кричит, что в чем-то виноват и собирается уходить из ордена, второй приносится в его поисках и начинает допрос… – Зачем он к тебе пришел? Куда направился? – А еще он сказал очень интересную вещь насчет того, кто выиграл спор…. Вот мне интересно, правда ли э… – Правда. Я выиграл. – Но разве были свидетели победы? Твой ученик поверг Бога Войны… об этом должны писать песни. – Шэнь Цинцю подхватил кисточку веера и начал вертеть ее в пальцах. – Шэнь Цинцю! – Это ведь так интересно звучит. Значит, твой ученик превзошел тебя, но вместо того, чтобы стать главой пика, он предпочитает вовсе уйти из ордена? Что там у вас произошло? – Цапли на веере словно танцевали, то вытягивая длинные шеи, то прячась в зарослях тростника. – Шэнь Цинцю. Пожалуйста. Куда. Он. Пошел. – В голосе Лю Цингэ уже была не ярость, а отчаяние. – Он не сказал мне… – Шэнь Цинцю задумчиво прикрыл глаза. Лю Цингэ развернулся и направился к двери. – …но оставил письмо. Лю Цингэ замер. – Где? – Вот. – Шэнь Цинцю вытянул свиток из рукава. – Но что я получу в награду за доставку письма? – Шэнь Цинцю! – Лю Цингэ смотрел на взмахи веера, на неяркую улыбку. И бешенство окрашивало его скулы ярким румянцем. Еще немного – и началось бы искажение ци. – Одну услугу. Лю Цингэ молча смерил его долгим взглядом. Потом коротко кивнул. – Хорошо. Сейчас? – И брат Лю даже не уточнит, в чем она будет заключаться? – кисточка веера плавно соскользнула с пальцев. – Ты не скажешь. – Лю Цингэ скрестил руки на груди. – Почему же, скажу. Я хотел бы, чтобы ты дополнительно позанимался с Ван Ян боевыми искусствами. Вернее, дозволил бы ей сражаться с твоими учениками – под твоим же наблюдением, конечно. – Почему я? Ты не можешь ее всему научить? – Лю Цингэ недоуменно нахмурился. – У нее талант. Но ей нужно больше противников и боев, чтобы как следует отшлифовать ее талант. Вот такая услуга. – Хорошо. Договорились. – Прошу. – Шэнь Цинцю протянул письмо. Лю Цингэ выхватил его из пальцев, развернул – стало видно второе запястье, на котором также остался красный след от веревки. – Ло Бинхэ. Этот щенок собрался к демонам, чтобы победить там всех и вернуться, да ты… Да я за волосы тебя обратно притащу, если понадобится! – Лю Цингэ глубоко вдохнул и выдохнул, скомкав письмо в кулаке. – Брат Шэнь, прости, сейчас не смогу выполнить твое условие. Но как только вернусь… Лю Цингэ вновь направился к двери. Шэнь Цинцю захлопнул веер, сделал три быстрых шага и преградил ему дорогу. – Брат Шэнь… – Главе Юэ ты сказал, что случилось? – сложенный веер уперся в плечо. – Нет, могу я попросить брата Шэня… – Не можешь. Вы пропадете лет на 10, потому что даже такой идиот как ты должен понимать: чтобы вернуть Ло Бинхэ в орден, ты должен его скрутить, а судя по вот этому, – веер указал на след на запястье, – тем, кого скрутили сегодня, был ты. – Брат Шэнь… – А учитывая, что и его, и тебя в последний раз видели здесь, на пике Цинцзин, могут поползти нехорошие слухи. Дескать, я вас убил и закопал. Из ревности. – Шэнь Цинцю! – Пиши. Письмо Юэ Цинъюаню. Его, так и быть, передам безвозмездно. Лю Цингэ все-таки написал это письмо на обратной стороне записки Ло Бинхэ и, поклонившись еще раз, вышел из дома. Там уже вскочил на меч и полетел так, словно за ним демоны гнались. Ну или он за демоном. Прочитав торопливые строки, Шэнь Цинцю пожалел, что вообще заставил этого идиота что-то писать. В письме в самых изысканных выражениях говорилось, что Лю Цингэ и Ло Бинхэ отправились в цзянху совершать подвиги во благо ордена, а великодушный старший брат Шэнь согласился приглядеть за учениками пика Байчжан… Великодушный старший брат сначала имел лишь одно желание – порвать эту записульку на мелкие клочки. Но потом бережно сложил и убрал в рукав, чтобы при случае передать главе ордена Юэ. Сюэли давненько не писала песен, а что может быть прекраснее песни о запретной любви? В которой ученик познает радости плотской любви и срывает цветы с заднего дворика учителя, предварительно его связав? *** Дождь пролился после обеда, принеся облегчение лишь на некоторое время. Потом тяжелый, жаркий и влажный воздух снова сгустился, проникая всюду и не давая дышать. Ночь была темной, душной и жаркой. Шэнь Цинцю на миг представил, что находится на дне омута, и там так глубоко и темно, что свет не проникает сквозь толщу воды. И плавают чудовища. – А-Цзю! Голос Юэ Цинъюаня был хриплым и вновь наполненным болью и страхом. И Шэнь Цинцю потянулся в темноте комнаты, накрыл ладонью горячее и влажное от пота плечо. Юэ Цинъюань сел на постели, неровно дыша и вздрагивая после очередного кошмара. Шэнь Цинцю встал с кровати и зажег бумажный фонарь. Неровное желтое пламя осветило смятые простыни, выпавшие из увязанной на ночь косы пряди волос Юэ Цинъюаня, нагое тело, покрытое следами поцелуев и укусов. Шэнь Цинцю протянул ему кувшин с холодной водой. Юэ Цинъюаню по-прежнему снились кошмары – не каждую ночь и даже не каждую неделю, но все же достаточно часто. И каждый раз, когда Юэ Цинъюань просыпался после кошмара, Шэнь Цинцю зажигал свет и протягивал ему воду. Простые, будничные действия, которые помогали успокоиться. Шэнь Цинцю смотрел, как тот пьет воду, как дергается кадык во время каждого глотка, как капли воды стекают по шее вниз на грудь. Если бы не было так жарко, он, возможно, проследил бы их путь губами. Но жара дурманила голову, и ночь не приносила желанной прохлады. Юэ Цинъюань поставил кувшин на пол, Шэнь Цинцю вернулся в постель. И, быть может, была виновата дурманная духота, но он снова задал вопрос. – Что тебе снится? – Сейчас – просто кошмары… – Юэ Цинъюань прикрыл глаза, и тени от длинных ресниц легли на кожу. – Сейчас? А раньше? – Шэнь Цинцю скользнул пальцами по влажной от пота коже, обводя след на шее. – Когда я приходил по утрам к тебе на пик убедиться, что ты живой? – Юэ Цинъюань открыл глаза и посмотрел на него. – Да. Юэ Цинъюань повернулся на бок, подложил одну руку под голову, а вторую протянул к Шэнь Цинцю. И, хотя было невыносимо жарко, они сплели пальцы. – Мне снилось... Снилась история жизни одного человека: прошлое, настоящее, возможное будущее. Сначала я думал, что это просто кошмары о прошлом, но они были слишком четкими и подробными. – Он чуть сильнее сжал пальцы. – И я видел не свои воспоминания, а другого человека, я словно был читателем книги, и перед глазами разворачивались картины. Потом и я, и брат Му тшательно проверяли, но там не было и следа темной энергии. Откуда бы эти сны ни взялись, они не имели ничего общего с демонами. – Но они были действительно провидческими? – Шэнь Цинцю приподнял бровь. Не то чтобы он верил в эту историю, но чего только в мире не бывает. И высвободил руку, ему было жарко. – Да, но скорее – как один из путей, по которому могла пойти жизнь. – Юэ Цинъюань был спокоен, но было что-то в его выражении лица, что-то такое знакомое, обычно мелькавшее у старшего брата Юэ, когда он хотел, но никак не мог рассказать о том, что не дает ему покоя. – И там умирали ты и я? Но что в этом такого ужасного, даже бессмертные смертны. – Шэнь Цинцю пожал плечом. – Или дело было в том, как именно? – Да. – Юэ Цинъюань снова сжал его пальцы в руке и прижался лбом к плечу. – Но они тебе снятся и сейчас? – Шэнь Цинцю перевел взгляд на бумажный фонарь, стоящий на столе. – Нет, это просто кошмары, не те, – голос Юэ Цинъюаня звучал глухо. – Значит они перестали сниться… – сказал задумчиво Шэнь Цинцю и положил ладонь на затылок Юэ Цинъюаня. – Да. – Что изменилось? – ему действительно было интересно, а старший брат Юэ редко бывал настолько разговорчивым. Жаркая духота висела в воздухе предчувствием грозы. – Ло Бинхэ стал учеником Лю Цингэ. В этом не было ничего необычного, чьим же еще учеником мог стать этот маленький демоненыш? – А в твоих кошмарах его не приняли в орден? – Нет. Приняли. Только его учителем был ты. – О. Шэнь Цинцю на мгновение замер. Ах да, он же вроде бы сначала хотел перехватить мальчишку у Лю Цингэ. Был бы у него один демоненыш, а не четыре прекрасные девушки. Ну так что ж… Хотя не иметь возможности слушать музыку Ли Лин, или играть в вэйци с Ян Минчжу, или любоваться на то как Ван Ян расписывает лицо Ша Хуалин, а Сунь Чунтао пытается научиться писать еще красивее… Он мог представить, что могло вырасти из мальчишки-полудемона, если бы он был его учеником. Такая же преданность, как к Лю Цингэ… но это почему-то привело бы его к смерти? И к смерти Юэ Цинъюаня? Бред какой-то. Шэнь Цинцю усмехнулся, поймал кончик косы Юэ Цинъюаня и принялся его вертеть в пальцах. – Такую преданность было бы тяжело выносить. Бедный брат Лю, теперь мое сочувствие еще глубже. Юэ Цинъюань приподнялся на локте. – Нет, там была не преданность. Ненависть. В тех снах ты не слишком хорошо с ним обращался и… на совете Союза Бессмертных столкнул в Бесконечную бездну. – До чего у вас странные сны, глава Юэ. А потом бедный сиротка вернулся и отомстил? – Шэнь Цинцю усмехнулся. – Да. – Юэ Цинъюань помрачнел. – Значит, тебе снилась история его жизни? Очень интересно, я как-то не думал раньше, что ты настолько заинтересован в этом демоненыше. – Шэнь Цинцю принялся наматывать кончик косы на пальцы. – Не его. – М? Не его и не твоей, а чьей тогда? Моей что ли? – Да. Шэнь Цинцю расхохотался так, что от смеха стало трудно дышать и заболел живот. – Мой бедный старший брат, ты слишком погрузился в дела ордена, не давая себе отдыха. Может быть, у тебя и были какие-то пророческие сны, но я в это не верю. Юэ Цинъюань молча смотрел на него. – Мое прошлое? Ты осмелишься сказать, что видел его все? – Да. – И убийство семьи Цю? – Шэнь Цинью почувствовал, как его усмешка превращается в оскал, и потянул на себя косу Юэ Цинъюаня. Тот поморщился от мимолетной боли, но ответил. – Да. И то… то, что старший сын этой семьи с тобой делал – тоже. – Что? – Шэнь Цинцю побледнел от ярости. – Что он со мной делал? – голос его стал низким и тихим. Юэ Цинъюань посмотрел на него больным взглядом: – Я удивлялся, как после этого ты смог лечь со мной и получать от этого удовольствие, это моя вина… Шэнь Цинцю его ударил. – Как ты с-смеешь? Узнал откуда-то, что там было, и решил побыть благородным? Тебе могли рассказать слуги, которые остались в живых… благородный старший брат Юэ решил взять на себя вину и возлечь, несмотря на то, что любовничка немало попользовали до него? Преодолел, так сказать, брезгливость? Младший брат Цзю благодарит старшего за милость, но иди нахуй со своим милосердием! Юэ Циьюань, все еще тяжело переводя дыхание после полученного удара, навис над ним, прижав его запястья к постели. В воздухе засверкали голубоватые разряды, стало вовсе невозможно дышать, издалека донесся раскат грома. – Я видел. Пусть во сне, но видел все, что он делал. Я могу описать каждую позу, потому что это до сих пор горит перед моими глазами. Я могу сказать, где появлялись шрамы от плети на твоей спине. Я люблю тебя. Кем бы ты ни был, с кем бы ты ни был. Я мечтал воскресить этого подонка и убить его еще несколько тысяч раз за все, что он сделал. Это моя вина…. – Да, да, да! Все на свете твоя вина! То, что мы остались сиротами, то, что нас продали, то, что ты не успел за мной, то, что семейка Цю оказалась подонками, то, что мой первый учитель был мразью и я его убил – все, все, все это только твоя вина! И я никогда не прощу тебя! Шэнь Цинцю облизал губы и снова оскалился: – Ты это хотел услышать? Значит ты еще бо̀льший дурак, чем я думал… Потому что если ты и вправду видел мою жизнь, то видел и то, что я научился находить радость в весенних удовольствиях. Если ты не слеп, то заметил, что я – хозяин второго из пиков нашего ордена… то, что я им стал, тоже твоя вина? Не смей меня жалеть! – Жалости во мне никогда не было, – голос Юэ Цинъюаня был тих. – Только любовь. Шэнь Цинцю, словно не услышав его, яростно продолжил: – И если в том, что я уже почти три года делю с тобой постель, тоже твоя вина, старший брат, так возьми на себя ответственность! – Я… я… – тот не мог выговорить ни слова. Он смотрел на Шэнь Цинцю, и во взгляде его было столько чувств, сколько воды в переполненной весенними дождями реке. – Да, – наконец совладав с собой, хрипло сказал Юэ Цинъюань и, наклонившись ниже, прошептал прямо в приоткрытые губы: – Да, я возьму на себя ответственность. Шэнь Цинцю почувствовал, как в животе разверзается Бесконечная бездна. Он не думал об этом, он не был готов, он не хотел. Юэ Цинъюань осмелился жалеть его, осторожничать с ним в постели зная – зная! – что с ним было. Юэ Цинъюань осмелился любить его, несмотря на то, что он был шлюхой, несмотря на то, что он убийца. Он видел всю его жизнь, если эти сны и впрямь были такими, и все равно любил. – Я… – Шэнь Цинцю облизнул губы, задев языком губы Юэ Ци, и закрыл глаза, – согласен. Гроза разразилась за окнами, молнии били в вершины пиков, громовая колесница неслась по горам ордена Цанцюн, нити дождя сшивали небо и землю, но ни Юэ Цинъюань, ни Шэнь Цинцю этого не слышали. *** Туман окутывал пик Цинцзин влажным тяжелым одеялом. Солнце встало уже довольно давно, но было не в силах выглянуть из-за серебристых полотен. Бамбуковый лес шумел, до слуха доносились странные звуки, как это всегда бывает во время тумана. Шэнь Цинцю пил чай в Рассветном павильоне и пытался обдумать то, что случилось неделю назад. Они с Юэ Цинъюанем за это время почти не виделись: у главы Юэ снова были дела, связанные с подготовкой к следующему собранию Союза Бессмертных, а у самого мастера Шэня хватало забот со свалившимся на его плечи руководством пиком Байчжан, и он совершенно не мог от них отвлечься. Поэтому Юэ Цинъюань не успевал при встрече сказать более пяти фраз: их все время отвлекали дела. Естественно, поначалу ученики пика Байчжан в ножи восприняли то, что теперь их будет учить Шэнь Цинцю, но уже сейчас, через неделю, после того, как он вытер тренировочную площадку всеми ими, да не по одному разу, это стадо обезьян хотя бы научилось правильно приветствовать учителя. Зато отчетность была по-прежнему в беспорядке. Сам Лю Цингэ свалил ее на Ло Бинхэ, а тот, соответственно не умея обращаться с бумагами (да где бы он научился, на улице?), перекинул эту обязанность на других учеников. В результате в документах царил полный хаос, а спрашивать дорогие братья и сестры не постеснялись бы с самого Шэнь Цинцю. Поэтому он, можно сказать, отрывая от сердца старшего ученика, хотел поставить того управлять пиком Байчжан. Но, как оказалось, его собственные ученики придумали более изящный и издевательский вариант. Когда Нин Инъин, слегка краснея, озвучила свою просьбу, Шэнь Цинцю едва успел спрятать насмешливую улыбку за веером. Мин Фань оставался на пике Цинцзин, зато Нин Инъин становилась старшей ученицей на пике Байчжан. Она была очень занята, разбирая бумаги, но, на удивление, у нее всегда хватало помощников, готовых принести чай, переписать отчет три раза или обмахнуть старшую соученицу веером. Шэнь Цинцю насмешливо улыбался и думал о том, что Лю Цингэ, вернувшись, не узнает своих учеников. Свой пик, впрочем, тоже. Сделав еще глоток приятного – горячего, но не обжигающего – чая, он взмахнул веером, словно пытаясь разогнать туман. А потом поставил чашку на стол, кинул туда же веер и, поставив локоть на колено, сжал пальцами переносицу. Глубоко вдохнув и выдохнув, он подумал о том, на что согласился. Внутри кипели невысказанные слова и неоформленные чувства. Ему нужно было поговорить с Юэ Цинъюанем. Еще раз. Но как? О чем? От одной мысли, что тот все это время осмеливался осторожничать и жалеть, сводило зубы. Как он посмел… Шэнь Цинцю давно уже не Шэнь Цзю, он хозяин пика, мастер и учитель сильнейшего ордена в мире заклинателей. Он разобрался со своими желаниями и телом, он смог, он выжил, а Юэ Цинъюань все равно… Мысли бежали, спотыкаясь и перескакивая друг через друга, словно стадо обезьян с пика Байчжан. Эти сны еще. Откуда они взялись? И если Юэ Цинъюань все видел, действительно все видел, то как он мог? Но из жалости так не целуют, из жалости так не отдаются и не берут, полностью, без остатка. Из отчаяния? От того, что следующего раза может не быть, если это и правда пророческие сны? Шэнь Цинцю слышал ответ, несколько раз слышал, но уместить в груди обжигающее, испепеляющее пламя нескольких слов не удавалось. Проще было думать о вторых и третьих смыслах. Но даже если все правда, даже если эти сны и впрямь были пророческими, а Юэ Цинъюань видел не только прошлое, настоящее и их смерть… Шэнь Цинцю мог предположить, что она была бы крайне неприятной, демоны любят мстить. Так почему Юэ Цинъюань не убил мальчишку до того, как тот пришел становиться учеником? Хотя, может быть, до появления Ло Бинхэ тот и не верил в истинность своих снов? Голова гудела. Шэнь Цинцю нужны были подробности – и снов, и решений Юэ Цинъюаня. Он со стоном опустил голову на скрещеные руки. И еще… то, что он тогда сказал. Это не должно было звучать так! Не должно было звучать как предложение! Но прозвучало, а потом он сам, сам согласился! Щеки горели. Шэнь Цинцю не мог поговорить с Юэ Цинъюанем не потому, что злился – он, гуй побери, был смущен, как юная дева! Туман донес звук чьих-то шагов. Шэнь Цинцю поспешно выпрямился и взмахнул веером, пытаясь остудить щеки и вернуть себе достойный вид. Из белесой пелены появился Мин Фань, за его спиной виднелась неразличимая в густом тумане фигура. – Учитель, простите, что этот ученик осмелился вас потревожить, но к вам пришла гостья… Это было… интересно. Кто мог прийти к нему? Если бы это была сестра Ци, Мин Фань так бы и сказал. Сюэли нечего делать на пике… – Проводи ее сюда. – Слушаю учителя. И туманные ширмы раздвинулись, впуская женщину со знакомым до боли лицом. Цю Хайтан. *** Они сидели друг напротив друга в Рассветном павильоне и пили чай, а туман отгородил их от мира серыми каменными стенами. Шэнь Цинцю смотрел в лицо женщины, что когда-то была светом в его жизни, вторым человеком, ради которого он открывал глаза и продолжал жить. Малышка Хайтан была единственной, кто обращался с ним нормально в семье Цю. И в то же время, из-за ее невинности и наивности Шэнь Цзю получал лишь больше ударов и издевательств. Ее брат был скотом, ревнивым чудовищем, и когда Шэнь Цзю узнал, что тот собирается в день свадьбы взять не только его, но и ее – он убил чудовище. Тем самым разрушив ее жизнь: она верила, что ее старший брат – добрый и достойный человек. Он сломал ей жизнь, а она, видимо, пришла сломать ему. Убийство и поджог он не станет отрицать, но даже если сказать ей о том, каким чудовищем был ее брат, она не поверит. Все хорошее в его жизни всегда быстро заканчивалось, в этот раз у него по крайней мере было три года. Он допил чай, поставил чашку на стол и спросил: – Ты пришла обвинить меня? Она вздрогнула и побледнела. – Нет, старший брат Цзю, я пришла просить прощения. – Она нервно сжала пальцы, как и всегда, когда волновалась. – За что? – Шэнь Цинцю не смог скрыть удивления. – За то, что моя семья тебе сделала. Что они на словах усыновили тебя, а обращались как с рабом… Шэнь Цинцю ощутил, что пол павильона уходит у него из-под ног. Она знала? То, что ее брат с ним делал, то, что собирался сделать с ней… она узнала? Откуда? – Откуда? – его губы едва шевельнулись. Это мог быть Юэ Цинъюань? Но зачем? – От одной из служанок семьи, Мэймэй, ты ее помнишь? Она рассказала мне, что брат избивал тебя и оставлял едва живым и связанным. А я верила ему! И тебе верила, что все в порядке… я была такой наивной дурочкой. Слезы потекли по ее щекам. Павильон, покачнувшись, устоял. Шэнь Цинцю спрятал дрожащие пальцы в рукава, и облегчение затопило его с головы до ног. Она не знала. Она ничего не знала… – И что в тот день ты сам был еле жив от побоев, а старший брат… решил сжечь тебе волосы… и все вышло так, как вышло. Шэнь Цинцю замер, лихорадочно размышляя. Служанка лгала. Она не единожды приводила в порядок его спину и наверняка догадывалась и об остальном, но в тот день Цю… не бил его. Просто сказал, что… Она слышала и потому солгала? Или… кто-то научил ее, что нужно сказать. И если сны и правда были пророческими, то Шэнь Цинцю знал, кто это был. Цю Хайтан рассказала многое. Ей словно нужно было высказаться, ее речь мчалась, как горный поток, подхватив ее саму. Шэнь Цинцю молчаливо вслушивался и выстраивал очень любопытную картинку. Цю Хайтан изначально не знала, кем стал Шэнь Цзю и что он вообще жив. Она стала свободной заклинательницей и однажды – совершенно случайно – повстречалась со старым хозяином дворца Хуахуа. Тот, охотно предложив свою помощь “такой прелестной юной девушке”, внезапно обнаружил, что Шэнь Цзю жив – и он и есть Шэнь Цинцю. Цю Хайтан хотела немедленно отправиться в орден Цанцюн, чтобы изобличить злодея, но старый хозяин дворца Хуахуа ее отговорил. Просил дождаться нужного момента – например, собрания Союза бессмертных, чтобы изобличить перед всеми. И она бы хотела дождаться, но все же встретилась с главой Юэ, чтобы открыть ему глаза на его младшего брата. А он попросил ее все же узнать, насколько все однозначно. Она поехала домой, туда, где сохранились еще развалины их поместья, встретила Мэймэй и расспросила остальных слуг, тех, кто остался в живых. Она требовала от них правды… и вот она здесь. – Прости меня, пожалуйста, старший брат Цзю. – Ее лицо было бледным и покрытым слезами. – Я не знала, что все это было так. Но мой брат нарушил границы человеческого отношения, и ты в ответ тоже, я не могу тебя винить в том, что случилось. – И ты… прости. – Шэнь Цинцю едва выговорил фразу, губы словно замерзли, а туман вокруг павильона казался дымом пожара. Прости, что не уберег? Прости, что не был достаточно сильным? Прости, что когда-то любил? – Мы причинили друг другу много боли. – И… еще… я хотела бы разорвать нашу помолвку. Между нами кровь и огонь, и хотя я всегда буду любить старшего брата Цзю, хозяина пика Цинцзин я почти не знаю. – Спасибо тебе. Они молча поклонились друг другу. – Мне пора. – Я провожу. – Не стоит, так будет только больнее. – Она обернулась на выходе из павильона. – Скажи мне, тот человек… глава ордена. Его глаза светятся каждый раз, как он говорит о тебе. Я не имею права спрашивать, но… Ты его любишь? Шэнь Цинцю замер, глядя ей через плечо. А потом спокойно сказал: – Да. * * * Ее фигурка давно растворилась в тумане, чай был выпит, солнце медленно рассеивало туман. Юэ Цинъюань сидел рядом и молчал. Его рассказ уже отзвучал, упал в колодец тумана, не оставив и всплеска. Он действительно был тем, кто научил Мэймэй, о чем именно нужно поведать Цю Хайтан. Шэнь Цинцю был даже отчасти благодарен за это, представать перед судом, который теперь так и остался лишь одним из кошмаров, ему не слишком хотелось. Из всех так и не прозвучавших обвинений в силе осталось лишь одно – то, кем был его первый учитель, и его смерть. Но оно не было и вполовину так весомо, как убийство брата по ордену или приемной семьи. Приходилось признать, что Юэ Цинъюань сделал все, что только было возможно, чтобы пророчество из его кошмаров не исполнилось. Шэнь Цинцю медленно крутил веер в руках и молчал. У него было много дел: управлять двумя пиками непросто. Бумаги, ученики, подготовка к новому собранию Союза Бессмертных. Что-то мутил старый глава дворца Хуанхуа; так и не вскрылось, кто же в тот раз запустил демонов. Ло Бинхэ мог вернуться обезумевшим демоном. Тысячи дел, тысячи причин закончить разговор и уйти. И только одна – остаться. Он потянулся к Юэ Цинъюаню, прошептал ему на ухо два слова, едва касаясь мочки губами, и вновь отстранился. Тот судорожно, изумленно вдохнул, странно дернулся, стремясь то ли удержать, то ли просто схватить за руку, и замер, не окончив движения. Застыл, всматриваясь в его лицо так, словно вся жизнь сейчас зависела от того, что удастся прочесть в этих чертах. – Старший брат Юэ, – Шэнь Цинцю небрежно взмахнул веером, потом прикрыл им губы и подбородок, – мне хотелось бы уточнить одну немаловажную вещь. Благоприятных дат в этом месяце не так много, но можно выбрать ближайшую… Или глава Юэ будет ждать возвращения всех наших братьев из странствий и медитации и устраивать торжест… Юэ Цинъюань схватил его за запястье, отводя веер в сторону. И поцеловал. Веер выскользнул из ослабевших пальцев, с легким звуком упал на пол павильона. Черная тушь рукавов разлилась по травяной зелени одежд. И это все наконец-то ощущалось правильным.