Фильм, фильм, фильм!

Трагифарс в одном действии о трудностях кинопроизводства, превратностях любви, цензуре и китайской государственности, куда же без нее

Действующие лица:

ЦЕНЗОР — страшный человек ПОМОЩНИК ЦЕНЗОРА — исполнительная и печальная крыса в сером костюме СЦЕНАРИСТ — закоренелый борец с системой РЕЖИССЁР — его здравомыслящий друг АВТОР — страшная женщина, на сцене не появляется ЖУРНАЛИСТКА – просто журналистка Актёры (во имя постмодернистской условности названы именами персонажей): ВЭЙ УСЯНЬ и ЛАНЬ ЧЖАНЬ — исполнители главных ролей, податели сомнительных идей ЛАНЬ СИЧЭНЬ — оплот адеквата ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО — серый кардинал, мастер решать и создавать проблемы, очень любит кукольный театр ВЭНЬ ЦИН — штатный медик, галактический мозг и продюсер ЦЗЯН ЧЭН — скорая психиатрическая помощь и палата номер шесть по совместительству

Картина первая

Государственное учреждение, похожее одновременно на министерство культуры эпохи застоя и декорации к антиутопическим фильмам про гламурный тоталитаризм. Кабинет цензора, посередине стоит очень длинный стол, на полу — красное ковровое покрытие, на стене — портрет Си Цзиньпина. Цензор сидит и читает сценарии, на лице — тоска Штирлица по далёкой Родине. Играет лирическая музыка. Входит его помощник, музыка сменяется на тревожную. ПОМОЩНИК: Пляши, у нас новый сериал. ЦЕНЗОР (меланхолично): Историчка, детектив, фэнтези, гаремник? ПОМОЩНИК: Лучше выпей. Нежная мужская дружба в фэнтезийном антураже. ЦЕНЗОР (надевает деловое лицо): Снова? Как я это буду править? Ничего, что у нас юбилей КНР? ПОМОЩНИК: Ты умный. И образованный. ЦЕНЗОР: Спасибо, звучит как приглашение на мои похороны. Текст оригинального романа есть? Безначальное дао, пусть это будет не второй «Архив Ланъя» и не «Стражи», мы всем департаментом замучились. ПОМОЩНИК: Держи. Некоторое время спустя на столе лежит кипа бумаги и галстук цензора. Его помощник разливает по чашкам чай. ЦЕНЗОР (крайне заинтересованно): Хм, автор умеет в сюжет. Автор умеет в характер. Порнуху вычёркиваем, она оскорбляет моё чувство прекрасного. А пещеру можно и оставить. Ты чего там, крестишься?! ПОМОЩНИК: Тебе показалось, я честный атеист. ЦЕНЗОР: Зови режиссёра и сценариста. (входят режиссёр и сценарист) Добрый вечер, молодые люди. Вы помните, какой на дворе год? РЕЖИССЁР: Как не помнить? ЦЕНЗОР (с ласковой улыбкой профессионального садиста): А про юбилей в следующем году? СЦЕНАРИСТ: А разве он нам мешает? ЦЕНЗОР: Нет, но вы мешаете ему. Значит, так: нужно больше женщин. РЕЖИССЁР: Да без проблем, у нас Вэнь Цин — продюсер. СЦЕНАРИСТ: Главное, что есть резерв. До тридцатой серии точно. ЦЕНЗОР (бархатным голосом): Нет, ласточки. Вэнь Цин — это хорошо. Но у нас в сельском Китае до сих пор мерзость запустения и девиц меньше парней на сто миллионов. ПОМОЩНИК: Уже на сто пятьдесят. Не забываем про отток населения в страны ближнего и дальнего зарубежья. ЦЕНЗОР: И кто мне ответит за такую скверную демографию? Товарищ Дэн Сяопин? Солнышки, вы понимаете, какую задачу перед вами ставит Родина? РЕЖИССЁР (обречённо): Но где же мы возьмем вторую княжну Нихуан? СЦЕНАРИСТ: Если позволите, то баклан в белом — такой же паладин. (в сторону) Редкой души паладятел. ЦЕНЗОР (в ужасе): Лапушки, вы что, первый день на свете живёте? Бакланов не трогаем, им уже ничем не поможешь. Но добавьте ещё одну романтическую линию. А лучше две. Работайте. И чтобы больше я этого преклонения перед Западом не слышал! Режиссёр и сценарист уходят. Цензор тянется к сигарете и затягивается с трагинервическим видом. Помощник цензора достает рекомендации и методички. ЦЕНЗОР: Это та самая молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли? Как это грустно всё... ПОМОЩНИК: Начальник, ты что, слушаешь советский рок? Это же аморально! ЦЕНЗОР: Я и металл слушаю, и даже Фредди. Какой был голос, какая харизма. На «Богемскую рапсодию» пойдешь? ПОМОЩНИК: С девушкой. ЦЕНЗОР: Вы ещё не женаты? После всех твоих загулов, пьянок и поездок на учебу? Мне за тебя стыдно. ПОМОЩНИК: Она не хочет. ЦЕНЗОР: И почему я не удивлён? Так вот, этот несчастный байопик... ПОМОЩНИК: Сценарий как всегда, но хоть музыка хорошая. ЦЕНЗОР: Музыка гениальная! (пауза, мечтательно) Сценарист так, ничего мальчик. Особенно глазищи. В филармонию, что ли, пригласить? ПОМОЩНИК: Начальник, это называется «использование служебного положения в личных целях»! ЦЕНЗОР: За кого ты меня принимаешь? Я тебе что, Харви Вайнштейн? ПОМОЩНИК: Нет, ты хуже. Никто так не умеет трахать мозги. ЦЕНЗОР: Дожили. Я приличный человек и просто отведу в филармонию. Для начала. А то это чудище с глазами никогда раньше хорошего гуциня не слышало. ПОМОЩНИК: В филармонию? Теперь это так называется? ЦЕНЗОР: Будешь выпендриваться — лишу премии. Иди работай. Помощник цензора уходит.

Картина вторая

Те же самые декорации. На столе куча помятой бумаги. Цензор и сценарист сидят лицом к зрителю. У цензора красное от гнева лицо, сценарист мрачен, как поднятый по тревоге покойник. Видно, что спор идет не первый час, но никто не хочет уступать. ЦЕНЗОР: Молодой человек, так дело не пойдёт. Уберите солнце с герба клана Вэнь. СЦЕНАРИСТ: Мне казалось... ЦЕНЗОР: Молодёжь, всему учить надо. Где ваш хороший вкус? СЦЕНАРИСТ: Выменял на инженерный калькулятор ещё в начальной школе. ЦЕНЗОР: Вы безбожно продешевили. Отберите обратно и обменяйте на антологию классической поэзии. Наши зрители жалуются на засилие скучных антияпонских сериалов. СЦЕНАРИСТ: Просто удивительно, с чего бы это, и мы прекрасно знаем, кто в этом виноват. ЦЕНЗОР: Молодой человек, вам что нужно: рейтинг, зрители или одобрение партийного комитета? Хотите страшную тайну? СЦЕНАРИСТ: Давайте. ЦЕНЗОР (вытирает скупую мужскую слезу): У цензоров тоже есть мамы-пенсионерки. Моя так и вовсе переводила Диккенса. Мне стыдно смотреть ей в глаза. Познакомить вас, что ли... СЦЕНАРИСТ: Спасибо, не стоит. Боюсь, вашу почтенную матушку эта встреча только огорчит. ЦЕНЗОР: Молодой человек, не суетитесь. Моя мама ко всему привычная. Вернемся к делу. Протагонист, который по доброй воле пошел по кривой дорожке, совершенно недопустим. Сделаем так: Тёмный Путь основал предок Сюэ Яна. И Тигриную печать тоже он изобрёл. СЦЕНАРИСТ. Вашими стараниями типовое китайское фэнтези выглядит так, что по сравнению с силами Света силы Тьмы нервно косятся и прикрывают лица рукавами. Мы что снимаем: очередной фанфик по Троецарствию или историю падения, искупления и катарсиса? ЦЕНЗОР (на лице вся скорбь китайского народа): Тш-ш-ш, молодой человек, что же вы орете на весь департамент? Можно подумать, я вас насилую. СЦЕНАРИСТ: Это называется «сомнительное согласие». ЦЕНЗОР (трагически и обречённо): Во имя седьмого партийного съезда! Вы очень хороший, добрый юноша, но что же вы головой не думаете? Хотите пойти за аморалку? Вместе со мной, автором и актёрами? СЦЕНАРИСТ (вскакивает со своего места, сжимает кулаки): Нет. Но я против того, чтобы превращать персонажа то ли в очередную версию Зимнего Солдата, то ли одно... безногой собачки. ЦЕНЗОР: Опять преклонение перед Западом. СЦЕНАРИСТ: Не прибедняйтесь, вы тоже смотрели. ЦЕНЗОР: Всё гораздо хуже. Я это цензурировал. Все тамошние шуточки. Удивительно, но я все ещё люблю людей. Так вы... СЦЕНАРИСТ: Я против. Вэй Усянь сделал свой выбор сам. Нет нужды превращать его в деву в беде. (в сторону) Какие бы кинки ни были у его благоверного! ЦЕНЗОР (обмахивается белой маской): И не надо. Просто покажите, что на Тёмный Путь его толкнула трагическая случайность. СЦЕНАРИСТ: Это дёшево. Это как если бы Цао Цао раскаялся, зарыдал на площади и постригся в монахи. А Лю Бэй расцеловал бы его в обе щеки и пригласил любоваться полной луной в своей спальне! ЦЕНЗОР: А я бы прочитал. СЦЕНАРИСТ: Эту нелепость?! ЦЕНЗОР: Стыдно, молодой человек, в столь юные годы быть таким ханжой и не уметь готовить легкую эротику между рептилией и амфибией! Но вам точно найдётся о чем поговорить с моей мамой. Сегодня вы ужинаете у меня. СЦЕНАРИСТ: Я не голоден. ЦЕНЗОР: Это вы сейчас так думаете. Хотите, я покажу, как красиво дурить нашу цензуру? СЦЕНАРИСТ (крайне подозрительно): И что мне за это будет? ЦЕНЗОР: Ничего хорошего. Что вы так перепугались, я хотел сказать «ничего, кроме хорошего». Еще и удовольствие получите. Компас, флаги и всё остальное, так и быть, можете оставить. Так хотите? СЦЕНАРИСТ: Звучит подозрительно. Вдобавок я должен вам за филармонию. ЦЕНЗОР (оскорблённо): Молодой человек, я ценю ваши принципы, но мной двигал личный интерес и забота о наших прекрасных зрительницах. Сейчас происходит то же самое. СЦЕНАРИСТ: Хорошо. Я пойду. Но с одним условием. ЦЕНЗОР: Каким же? СЦЕНАРИСТ: На следующей неделе открывается выставка авангарда. ЦЕНЗОР (стремительно бледнеет): Молодой человек, вы коварны и жестоки. СЦЕНАРИСТ: Я знаю. Так вы согласны? ЦЕНЗОР: Молодой человек, ваше предложение этому старому госслужащему столь неприлично, что, конечно, я согласен. Адрес? Сценарист отдает визитку и уходит, гордо задравши хвост. Цензор улыбается и любовно поглаживает белую маску. Звучит тревожная музыка. Из-за соседней двери раздаётся робкий голос помощника. ПОМОЩНИК: Начальник, ты на работе. Прекрати так сладострастно пялиться. Поверь на слово, рейтинг написан прямо у тебя на лбу. И сделай не такое довольное лицо, через час партсобрание! ЦЕНЗОР. Чем, позволь спросить, тебе мешает мое лицо? (мечтательно) Какие глазищи, какие принципы! Какая любовь к литературе! В прежние бы времена я бы.... ПОМОЩНИК: Что, простите? ЦЕНЗОР (со все той же улыбочкой): Еще одно слово — и ты не только поедешь на партийную учебу, но огребёшь выговор за аморалку. ПОМОЩНИК: Начальник, не тащи на работу эротические фантазии. Я ведь тоже могу написать донос. Откуда, скажем, у тебя эта белая маска? ЦЕНЗОР: Это символ античной трагедии и комедии, воплощение самого рока, довлеющего над героями! ПОМОЩНИК: А я Ли Бо и Марк Туллий Цицерон. Доколе, Катилина? Это символ большой лжи и большого пиздеца. ЦЕНЗОР: А ты нарываешься. ПОМОЩНИК: А мне без разницы. Кто в армии служил, тот от проблем не бегает. Не наглей — и я сделаю вид, что ничего не слышал. ЦЕНЗОР (вкрадчиво, всё тем же бархатным голосом): Это уже шантаж. ПОМОЩНИК: Это уточнение трудового договора и условий сотрудничества. Хочешь работать со мной и работать хорошо, вспомни одно правило. Оно очень простое. ЦЕНЗОР: Какое? ПОМОЩНИК: Сволочью быть не надо. Цензор и помощник цензора расходятся по разным углам, чрезвычайно злые и недовольные друг другом.

Картина третья

Тот же самый кабинет. На столе чисто, на спинке стула висит пиджак. Помощник цензора входит с пачкой документов на подпись. Цензор неотрывно смотрит в одну точку и ничего не замечает. ПОМОЩНИК: Как сходили? ЦЕНЗОР (с лёгким отвращением): Два слова: современное искусство. ПОМОЩНИК: Так плохо? ЦЕНЗОР (встает и наливает себе воды, чтобы запить впечатления): Своеобразно. Три тысячи лет такого не видел. Зачем выкладывать портрет председателя Мао птичьими костями... ПОМОЩНИК: Воробьиными. ЦЕНЗОР: И крылышками могильных жуков! В чём смысл?! Это что, поиск новой формы? Классическая живопись больше ни на что не годится? А кричащие портреты на вулканическом стекле? Потрясающая мерзость. ПОМОЩНИК (печально и покаянно): Начальник, ты не поймёшь. Это сложная система постмодернистских метафор и аллегорий, позволяющая выйти за рамки опостылого дискурса... ЦЕНЗОР: Изыди. ПОМОЩНИК: О, я могу взять выходной! ЦЕНЗОР: Со мной в театр. ПОМОЩНИК: Звучит как угроза, и я строго по девочкам. ЦЕНЗОР: Идиот. Я срочно нуждаюсь в лечении бессмертной классикой. Мне прислали два билета. На будущее: хорошо зафиксированный гетеросексуал становится сговорчив и бисексуален. ПОМОЩНИК: А как же твой горячий цилинь? ЦЕНЗОР: Не может. Вечером изволь одеться прилично, а то вечно как хипстер. ПОМОЩНИК (в сторону, очень тихо): Лучше быть хипстером, чем моделью японского хоррора.

Картина четвертая

Очень, вот просто очень авангардный театр. Зрители хлопают и улыбаются, но как-то настороженно. На поклон выходят актеры, режиссёр и драматург, которых сразу же забрасывают цветами. К ним спешит журналистка. ЦЕНЗОР: Я удивлён, но это весьма достойно. Не зря мы обменяли билеты на современную постановку. ПОМОЩНИК: Не думал, что о временах Цыси можно поставить что-то приличное. О, кто это на поклоне... Да это же наш режиссёр! И твой горячий цилинь. ЦЕНЗОР: Заткнись. ПОМОЩНИК: Не заткнусь, я три часа варился в этом лаковом гробу с бабочкой, а эти двое как склад сторожили. Стой, ты куда?! Цензор стремительно спускается к журналистке, которая берёт интервью у режиссёра и сценариста. ЖУРНАЛИСТКА: Скажите, а что обозначают змеи, слоны и черепахи в предсмертных видениях императрицы? СЦЕНАРИСТ (с каменной рожей): О, сударыня, это был наш сложный авторский замысел, который отсылает зрителя к ситуации в министерстве юстиции. Мы хотели, чтобы зритель проникся подлинно хтоническим ужасом, задумался о судьбах отечества и переосмыслил себя. ЖУРНАЛИСТКА: На какие только смелые эксперименты не толкают кровопийцы и взяточники! Расхищение казенных денег – вот подлинный двигатель сюжета! СЦЕНАРИСТ (заметив цензора): Они среди нас, и никуда от них не скрыться! РЕЖИССЁР: Но искусство хорошо тем, что позволяет принять неизбежное и превратить его в высшую форму прекрасного. (исподтишка показывает сценаристу кулак) СЦЕНАРИСТ (с ещё более каменной рожей): Да-да-да, все смешались друг с другом, уже непонятно, кто есть змеи в нашем мире, кто черепахи, а кто, извините, слоны и заместитель министра юстиции. Финальная песня — это не только символ расставания героини с жизнью, но и конца эпохи! ЦЕНЗОР (восхищённо и почти влюблённо): Ты ж моя прелесть! ПОМОЩНИК: По-моему, режиссёр сейчас откусит ему голову. ЦЕНЗОР: Пока он пытается прожевать собственный кулак. ЖУРНАЛИСТКА: Это чрезвычайно интересно, но при чём здесь императрица Цыси? РЕЖИССЁР: Я скажу. Цыси — это символ насквозь прогнившего старого мира, погрязшего в праздности. Но труд и борьба широких народных масс... ПОМОЩНИК: Как режиссёр-то заливает! ЦЕНЗОР: Хороший мальчик, далеко пойдёт. Молодые люди, разрешите поздравить вас с премьерой, но где серии с пятой по одиннадцатую? Журналистка, поняв, что ловить здесь нечего, уходит. Пауза, неловкая для всех участников сцены. Режиссёр смотрит на сценариста осуждающе. СЦЕНАРИСТ: Я вчера сдал! ЦЕНЗОР: Я ничего не получил. Идёмте, молодой человек, нам предстоит очень много работы. Надеюсь, я останусь вами доволен. Сценарист и цензор уходят под мрачную, как душа байронического героя, и торжественную музыку, которую почему-то играют под «Имперский марш». ПОМОЩНИК (с досадой): И после этого он будет говорить, что... Дурацкая фамилия! Ну да, в подготовительный период сценарист должен спать с цензором, в съёмочный — с оператором. РЕЖИССЁР: Так они и не спят. Они работают. ПОМОЩНИК: Потрясающая наивность. Это ведь ваш первый масштабный проект? РЕЖИССЁР: У меня двое детей. И мама — оперная певица. ПОМОЩНИК: Оно и заметно.

Картина пятая

Все тот же кабинет цензора. Цензор стоит, положив руку на кресло сценариста. Сценарист сидит с видом «стреляй, фашист проклятый, в комсомольскую грудь». В прекрасных глазах — твёрдая решимость додать зрителям вансяней. ЦЕНЗОР: И зачем вам сцена с фонарём? СЦЕНАРИСТ: Вы забыли? Мы пропагандируем традиционные ценности. ЦЕНЗОР: Работорговлю, некромантию и социальное неравенство? СЦЕНАРИСТ: Не в этой дораме. ЦЕНЗОР: Пишите служебную записку. Так и так, парень простого пролетарского происхождения перевоспитывает забитого барчука... СЦЕНАРИСТ: Это Вэй Ин перевоспитывает? ЦЕНЗОР: И приучает к труду и духу социалистического братства. СЦЕНАРИСТ: Это теперь так называется? ЦЕНЗОР: В оригинальном романе всё ещё хуже. И не забудьте сослаться на авторитет Джанни Родари. Знаете, как я в детстве любил читать про Чиполлино и графа Вишенку... СЦЕНАРИСТ: И потому сцена совершенно необходима в рамках социалистической морали, так как способствует перековке неблагонадёжных классовых элементов? (мстительно, в сторону) Я тебе покажу традиции, обычаи и духовные скрепы, сам не рад будешь. ЦЕНЗОР: Не перегибайте палку. Что это за сагык «Прокатный стан» и пораженческие настроения в духе шестидесятых? СЦЕНАРИСТ: Кролики. Меня все ещё интересуют кролики. ЦЕНЗОР: А меня — ваши женщины. Роль Яньли надо расписать. Знаете, нужно больше заботы и супа. СЦЕНАРИСТ: Может, ещё Ван Линцзяо? ЦЕНЗОР: Вы меня в гроб вгоните. Скажите, вам нужно, чтобы меня, вас, автора, актрису, осветителя и бабушку в гардеробе обвинили в шпионаже на японскую разведку? СЦЕНАРИСТ: Это не разведка, это позорище. ЦЕНЗОР: Я вас поздравляю, любая разведка — это позорище. Скажем твёрдое и решительное «нет» разврату и гнусностям империализма! Долой правых уклонисток и вертихвосток! Что вы делаете? СЦЕНАРИСТ (рычит): Говорю вам твёрдое и решительное «нет» . Я не стану резать роль Ван Линцзяо. Достаточно того, как мы обошлись с госпожой Юй и всем старшим поколеньем. Достаточно того, что вы требуете сделать с ролью Яньли. В книге это была девочка с потрясающим чувством собственного достоинства, а из-за вас мне стыдно смотреть её актрисе в глаза! Гуй побери, она дочь воина и сама воин в душе, а не кухарка! ЦЕНЗОР: Вы не цилинь. Вы буйвол. СЦЕНАРИСТ: Я хорошо делаю свою работу. Эта дьяволица — отличная злодейка. Ни одного чи сценария я вам больше не отдам. ЦЕНЗОР: Я не прошу отдать мне весь сценарий. Я прошу пойти на уступки. СЦЕНАРИСТ: Нет. Если вы такой умный — пропишите весь сюжет от начала до конца. ЦЕНЗОР: Молодой человек, у вас совсем нет чувства юмора. Давайте сюда план эпизода.

Картина шестая

Некоторое время спустя. Сценарист наступает на цензора пятой танковой колонной. Цензор вяло отбивается, но без энтузиазма. ЦЕНЗОР: Смените актёра Гуанъяо. СЦЕНАРИСТ: Нет. Он отлично играет. И барышням нравится. ЦЕНЗОР: Он слишком похож на нашего замминистра юстиции. СЦЕНАРИСТ: Это не мешает актёру блестяще работать. ЦЕНЗОР (разбивает лоб фейспалмом): Ради всего святого, хоть иногда читайте газеты. Министра подозревают в получении крупной взятки и в кровосмесительной связи. Наша ультраправая общественность в ужасе от того, что это выплыло наружу и попало в газеты. Вы так хотите эскалации напряжения? СЦЕНАРИСТ: Наша ультраправая общественность не смотрит сериалы подобного рода. А даже если и посмотрит, скажем, что так оно и задумывалось. ЦЕНЗОР (обречённо): Вы играете с огнём. СЦЕНАРИСТ: Я напишу ещё один монолог о морали и государственной службе. ЦЕНЗОР: И угодите в исправительный лагерь. СЦЕНАРИСТ: Правильный монолог о морали. ЦЕНЗОР: Это меняет дело. Только пусть монолог будет поаморальнее. СЦЕНАРИСТ: Сделаем. ЦЕНЗОР: И пусть не устраивает глазами порнографию со старшим Ланем. СЦЕНАРИСТ (осоловело машет длинными ресницами и вот-вот взлетит на них, как на вертолете): Ничего, что дедушке пора подумать о вечном? И этого не было в сценарии, но раз вы так настаиваете... ЦЕНЗОР: Какому дедушке?! Вы о чем?! СЦЕНАРИСТ: Я про Лань Цижэня. Так и быть, ради дела напишу пару общих сцен. ЦЕНЗОР: Хватит! Я говорил про Лань Сичэня. Боги, сегодня все тупят. Никаких томных взглядов из-под ресниц! СЦЕНАРИСТ: За взгляды всё ещё не сажают. ЦЕНЗОР: Но снимают с проката. СЦЕНАРИСТ: Гуанъяо же аморален? ЦЕНЗОР: Аморальнее некуда. СЦЕНАРИСТ: Ну вот и отличная характеристика персонажа: сын шлюхи, списан с казнокрада, мужеложец, кровосмеситель. Как мимо такого пройти? ЦЕНЗОР (предвкушающе гладит поверхность стола): А это может сработать... Молодой человек, придёте через два дня. СЦЕНАРИСТ: Больше ничего вы не скажете? ЦЕНЗОР: Скажу, как не сказать. Почему вы так непристойно снимаете Сюэ Яна? Это хуже, чем: «В комнату входит секс». СЦЕНАРИСТ: А, вы про это... У него роман с нашим оператором. Ну вы знаете, они увидели друг друга, рухнули в высокие травы и всё заверте... ЦЕНЗОР (стремительно зеленеет): Бедная девушка. Или юноша. Я так и не понял. СЦЕНАРИСТ: Не переживайте так. Оператор не страдает, оператор этим наслаждается. Залюбленный в мозг сценарист уходит не обернувшись. В кабинет цензора вплывает помощник цензора с кофейником и чашками. ПОМОЩНИК: Начальник, я прошу прощения, но после всего, что между вами было, этот цилинь... ЦЕНЗОР: Молчи. Только мысль о том, сколь сладостно бывает порой надругаться над общественной моралью, не даёт мне разложить это чудовище на этом самом столе и... И научить любить родину. Знаешь, сколько лет я об этом мечтал? Правда, стол, конечно, не алтарь... ПОМОЩНИК (обречённо и безнадежно): Извращенец.

Картина седьмая

Съёмочная площадка, по которой носятся, бегают, прыгают и кишат люди. Цзинь Гуанъяо сидит на ступенечках и явно планирует очередную многоходовую интригу. Увидев залюбленного в мозг сценариста, делится с ним водой и участливо обмахивает веером. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Ну как, меня уволили? СЦЕНАРИСТ: Обойдутся. Иди учи сценарий и смотри на Лань Сичэня грустными глазами. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Только смотреть? СЦЕНАРИСТ: Естественно, мы приличный сериал, а не немецкое народное кино. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Ладно, я буду смотреть. Помочь тебе написать монолог о морали? СЦЕНАРИСТ: Лучше выпей со мной, а? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Не с моей язвой. СЦЕНАРИСТ: Чаю? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Это меняет дело. Друг, хочешь совет? СЦЕНАРИСТ: Давай. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Если цензор позволит себе лишнее, начинай петь государственный гимн. А лучше «Интернационал». СЦЕНАРИСТ: Играешь злодея, а душа наивная... Трэш-металл — вот наш выбор. Или дум. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Я бы не советовал. Это может понравиться и войти в привычку. Или вовсе привести к искажению ци. (гладит сценариста по квадратной голове) Посадят ведь как за человека. Я бы на твоем месте держался от него подальше. Ужасно аморальный тип. Лицо просит не то ли кирпича, не то гуциня. СЦЕНАРИСТ: Не надо смотреть на меня такими томными глазами. На Сюэ Яне тренируйся. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: С ним неинтересно. Он же ещё больший зубоскал, чем я и наш дорогой некромант. СЦЕНАРИСТ: Иди работай. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Если что, ты знаешь, где меня искать. СЦЕНАРИСТ: О боги. Мы все ещё не снимаем немецкое народное кино. Я на это надеюсь. Сценарист уходит, по дороге поздоровавшись с Лань Сичэнем. ЛАНЬ СИЧЭНЬ: У меня есть к тебе предложение. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Это какое? ЛАНЬ СИЧЭНЬ: Давай я тебя красиво убью. Чтобы зрители много и долго плакали. Надо подумать, как это правильно снять. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Ещё рано! ЛАНЬ СИЧЭНЬ: Вот именно, а начинать репетировать надо уже сейчас. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Пойдём, пронзим друг друга мечами. ЛАНЬ СИЧЭНЬ: Этого не было в сценарии. И скорее это я тебя, а не ты меня. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Эр-гэ, разве ты откажешь мне в такой малости? Я осторожно. Даже грим поправлять не придется. Лань Сичэнь и Цзинь Гуанъяо, обнявшись, уходят репетировать.

Картина восьмая

Офис режиссёра. Режиссёр и сценарист колдуют над скайпом. Раздается мелодия звонка. На экране появляется Автор. АВТОР: Привет, мальчики. РЕЖИССЁР: Здравствуй, Оз Великая и Ужасная. АВТОР: Я посмотрела сценарий. Всё это очень мило, но откуда столько отсебятины? Что с моими любимыми лютыми мертвецами? Откуда вылезло столько старшего брата Пи Джея? СЦЕНАРИСТ (молча скручивает кочергу): Великое бедствие. РЕЖИССЁР: Цензура. АВТОР: Оу, что за траур я слышу в твоём голосе? Все так плохо? СЦЕНАРИСТ: Если знаешь, зачем спрашиваешь? АВТОР (радостно хохочет): Бедные, бедные мои мальчики, совсем злой цензор вас заездил. Боюсь представить, что начнётся, когда мы доберёмся до экранизации «Благословения небожителей»... СЦЕНАРИСТ: Два слова: китайская государственность. РЕЖИССЁР: Пейринг с государем-императором? Стыдись! СЦЕНАРИСТ: Женщина, не искушай, иначе я тебе это пропишу. АВТОР: Я уже боюсь. Душа моя, а хочешь, я в следующем романе этого самого цензора... РЕЖИССЁР (в полнейшем лавкрафтианском ужасе): Не-е-ет!!! СЦЕНАРИСТ: Не увлекайся. АВТОР: Я ведь ещё ничего не написала! РЕЖИССЁР (падает на колени): Женщина, научись сначала писать красивую эротику! А то нам актёров «Курильницей» напугала. АВТОР: А это звучит как сюжет на хороший роман. Мальчики, а если я вам про этого цензора и партию напишу глав двести сплошной красивой эро... Что там рухнуло? СЦЕНАРИСТ: Наш режиссёр от избытка чувств. АВТОР: Пф! Слабак, чем его можно напугать после наших худсоветов? РЕЖИССЁР (очухавшись и потирая шишку): Не увлекайся. АВТОР: Ладно-ладно, всего лишь сто. Но идея богатая. При встрече я тебя за неё расцелую и посвящу вам обоим новый роман о любви-ненависти. До связи! СЦЕНАРИСТ: Вот так и поверишь, что в каждой женщине есть что-то от мятежного ангела Люцифера. РЕЖИССЁР: При чём здесь христианская мифология? Боги, боги, во что я ввязался? Подожди, она это серьёзно? СЦЕНАРИСТ: Боюсь, что да. РЕЖИССЁР: Порно-фэнтези с цензором в главной роли. Мы затрахаемся это снимать. СЦЕНАРИСТ: На самом деле нет. Просто вместо секса они будут пить чай. РЕЖИССЁР (рвётся насовать коллеге полную панаму нефритовых стеблей, но получает подзатыльник): Слушай, ты, гад прозападный, если я поймаю в тридцать с небольшим инфаркт, воспитывать моих детей и собак, возить мою маму к врачу будешь ты! СЦЕНАРИСТ: У меня аллергия на собачью шерсть. РЕЖИССЁР: Мне плевать. Кто здесь начальник? СЦЕНАРИСТ: Наша ужасная женщина. РЕЖИССЁР: Черт.

Картина девятая

Снова кабинет цензора. Цензор и сценарист сидят далеко друг от друга, но по-прежнему лицом к зрителю. ЦЕНЗОР: Молодой человек, вы чего-то бледный. Съели что-то не то, не выспались? СЦЕНАРИСТ: Я принёс Безночный город. ЦЕНЗОР: И пещеру Фумо, как я вижу. Водички? СЦЕНАРИСТ: Лучше яду. ЦЕНЗОР: Вы слишком драматизируете. Всё весьма недурно. Скажите, а съёмочная группа почему всякий раз провожает вас в мой кабинет, как невинную деву в жены чудовищу? СЦЕНАРИСТ: Скорее как воина с лопатой. ЦЕНЗОР (придвигает к себе маску): Уже лучше. Какого воина? СЦЕНАРИСТ: А-а-а, это у наших соседей. Однажды во время войны в лагере попытались казнить одного бунтовщика и велели рыть ему могилу. Но поскольку он был плохо образован, то убил своего палача лопатой. ЦЕНЗОР: Отличный эпизод. Включите его в сериал! СЦЕНАРИСТ: Зачем? ЦЕНЗОР: Затем, что надо воспитывать у подрастающего поколенья правильный патриотизм. Все непристойные намёки вырежете маникюрными ножницами. Распутные цветы в глубоких пещерах вырастут сами. СЦЕНАРИСТ: Это называется «социалистическая дружба». ЦЕНЗОР (поднимается со своего кресла и подходит к сценаристу): Тогда другой разговор. Но скажите, неужели я столь ужасен, что само моё присутствие вам неприятно? СЦЕНАРИСТ: После родительских собраний в школе моей младшей сестры вы как мировое зло не котируетесь. ЦЕНЗОР: У меня есть булочки на праздник осенней луны. СЦЕНАРИСТ: Спасибо, я хорошо готовлю сам. (в сторону) Будда Амида, как же меня достал этот дурной БДСМ-ный этикет! ЦЕНЗОР: Напроситься к вам, что ли, на рюмку чая... Хм, а почему у вас Лань Чжань держит своего некроманта за руку? СЦЕНАРИСТ: Это канон. ЦЕНЗОР: Перепишите. Пусть обнимет его за плечи. СЦЕНАРИСТ: Сериал смотрят дети. ЦЕНЗОР: А что я говорил про воспитание дружбы и патриотизма? Посмотрите, дети, друг Лань Чжаня совершил ужасную ошибку, но он его не бросил. Разве это не прекрасно? СЦЕНАРИСТ: Вы понимаете, что после этого дораму снимут с проката? ЦЕНЗОР: Не снимут. Вэй Ин обойдётся без чупа-чупса. СЦЕНАРИСТ: Это не в характере персонажа. Объятия, а не леденец. ЦЕНЗОР: Это поднимет вам рейтинг и энтузиазм у зрителей. СЦЕНАРИСТ: Ну, спасибо! ЦЕНЗОР: Обращайтесь. СЦЕНАРИСТ: Надо было идти в похоронные агенты. Сценарист уходит с идеально прямой спиной. За сценой слышится: «Вот же упырь» — и долгий звук пинка. На сцене цензор прикладывает маску к лицу и произносит мечтательное: «Ах, молодость, молодость».

Картина десятая

Снова съёмочная площадка. К вздрюченному сценаристу с двух флангов стремительно подходят Вэнь Цин и Цзян Чэн. ВЭНЬ ЦИН: Товарищ сценарист! СЦЕНАРИСТ: О нет, давай, Вэнь Цин, добей меня. А ты, Цзян Чэн, сверху довали. Я даже сопротивляться не буду. ЦЗЯН ЧЭН: Я только вошел. А Вэнь Цин слова сказать не успела. СЦЕНАРИСТ: Ребят, простите, я козёл. Вы что хотели? ВЭНЬ ЦИН: Ну-у-у, мы всей съёмочной группой посовещались, сходили в боулинг, нашли рядом классный секс-шоп... СЦЕНАРИСТ: О боги. Драгоценная, поверь, я очень ценю твоё умение делать деньги из всего. Но как ты это представляешь: в кабинете Гуанъяо стоит это самое изваяние якобы из нефрита... Черт, звучит как двусмысленно. Сзади подходит довольный жизнью Цзинь Гуанъяо. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Да, с учётом пристрастий моего персонажа так и вовсе. Если только оно от папы в наследство досталось. ЦЗЯН ЧЭН: Ты ещё, крокодилушка, поплачь над загубленной невинностью. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО (меланхолично): А в глаз? Мастерским произволом сценарист разводит персонажей по углам. ВЭНЬ ЦИН: Отличная идея. Я про спонсорство. Но ты меня не дослушал. Наш дорогой главный пейринг, видя твои страдания, из милосердия предложил скинуться всей группой. Открывай. Оно не кусается. Вэнь Цин протягивает сценаристу увесистую коробку. Сценарист открывает и от растерянности говорит капслоком. СЦЕНАРИСТ: ЧТО ЭТО?! ВЭНЬ ЦИН: Плётка. Продавец предлагал взять хлыст, но Цзян Чэн так на него посмотрел... СЦЕНАРИСТ: Я вижу, что это плётка. Зачем?! ЦЗЯН ЧЭН: А я говорил, надо перевязать розовой ленточкой с бантиком и стразами. ВЭНЬ ЦИН: Как зачем? Цензора к кровати привязать и пороть. Только крупные сосуды постарайся не пережимать. СЦЕНАРИСТ (обреченно): Вэнь Цин, зачем ты такая Вэнь Цин? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Душечка, мы тебя все очень любим. Правда-правда. И желаем тебе счастья, добра и творческих успехов. СЦЕНАРИСТ: Когда твои друзья — уроды. Лучше помогите мне прятать труп! ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Да почему уроды. Мы уже почти одна семья. А в семье, как известно... Не без морального урода. ЦЗЯН ЧЭН: Как ты самокритичен, Яо. СЦЕНАРИСТ: Уймитесь, а? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Я всё ещё про нашего цензора. Не хочу никого пугать, но на тебя больно смотреть. Эр-гэ на днях приснилось, что ты повесился. СЦЕНАРИСТ: Не дождётесь. На площадку высовывают нос Вэй Усянь и Лань Чжань. ЛАНЬ ЧЖАНЬ: Какое бесстыдство. Я тоже про цензора. ВЭЙ УСЯНЬ: Лань Чжань, сердце моё, выйди, пожалуйста, из роли. ЛАНЬ ЧЖАНЬ: Простите, увлёкся. ВЭНЬ ЦИН: А давайте в честь воскрешения Вэй Усяня устроим ретроспективу «Восставшего из ада»? СЦЕНАРИСТ: И нас опять обвинят в преклонении перед Западом. ВЭНЬ ЦИН: Да плевать. Сегодня я хочу смотреть на лысого мужика в иголках и клёвых кожаных шмотках. В темноте вансяни тихо скрываются в туман СЦЕНАРИСТ: Вэнь Цин, зачем ты такая Вэнь Цин? ВЭНЬ ЦИН: Это был риторический вопрос. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Душечка, тебе надо отдохнуть и расслабиться. Посмотреть на звезды, погладить фламинго... ощипать павлина... не меня. В крайнем случае зажарить курицу. ЦЗЯН ЧЭН: Эй, я включаю видео! ВЭНЬ ЦИН: Как я люблю ужасы восьмидесятых... СЦЕНАРИСТ: А где наш главный пейринг? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Сказали, что ушли репетировать «Курильницу». СЦЕНАРИСТ: Что?! Этого не было в сценарии! ЦЗЯН ЧЭН: Не психуй так, мы пошутили. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Не хочу никого пугать и задавать дурацкие вопросы, но в самом деле, где эти двое? СЦЕНАРИСТ: Яо, не спрашивай.

Картина одиннадцатая

Вы не поверите, но снова кабинет цензора. По нему плывут грозовые тучи, которые отыгрываются трепещущими синими занавесками. Сценарист смотрит волком. Цензор доволен жизнью и свеж, как тот самый огурчик. На столе и в мусорной корзине очень много бумаги. Не в силах смотреть на это, портрет Си Цзиньпина отворачивается. ЦЕНЗОР: Сцену в храме Гуаньинь надо переписать. СЦЕНАРИСТ: Хорошо, сделаем. У меня есть некоторые намётки... ЦЕНЗОР: А почему они так похожи на разговор с главой управления Сюаньцзы? Вы бы ещё туда ядерный взрыв протащили! СЦЕНАРИСТ: Потому что китайская государственность. ЦЕНЗОР: Молодой человек, вы работаете, отрезав оба рукава! СЦЕНАРИСТ: Тогда принимайте предыдущий вариант. Он логичен и опирается на авторский текст. ЦЕНЗОР: Вы ничего не понимаете в политике. СЦЕНАРИСТ: Правильно, я сценарист, а не политик. Драматургически ход оправдан. ЦЕНЗОР: То же самое вы мне говорили, когда протащили подземелье и демонических собак. СЦЕНАРИСТ: А как бы мы тогда пояснили страх Вэй Усяня перед собаками? Вы сами сказали: без детских серий. ЦЕНЗОР: Правильно, потому что ни одна мать не отдаст своего ребёнка на съёмочную площадку дорамы о нежной мужской дружбе. Ребёнку в школе проблемы не нужны. СЦЕНАРИСТ: И как я тогда должен был выкрутиться? ЦЕНЗОР: Не тащить в кадр орков! СЦЕНАРИСТ: А вы что, не слышали про интертекстуальность? Зритель должен иметь для понимания происходящего хоть какую-то систему координат. ЦЕНЗОР: И поэтому вы отдали роль эльфийского короля пьянице и антиобщественному элементу? СЦЕНАРИСТ: А разве он плохо справился? Нормальной экранизации «Лэйтиан» мы не увидим ещё лет двадцать. ЦЕНЗОР: Опять преклонение перед Западом! СЦЕНАРИСТ: Наоборот, это обучение молодого поколения состраданию и любви. ЦЕНЗОР: Что за вздор вы несёте?! СЦЕНАРИСТ: Я всего лишь освежил в памяти ваши же методички. Сцена в храме Гуаньинь естественно вытекает из всего драматического напряжения конфликта. Именно в ней зритель должен сложить для себя полную картину происходящего. ЦЕНЗОР: Всё так. Но, молодой человек, если вы оставите сцену в нынешнем виде, ваш проект закроют. То, что вы описываете, слишком похоже на разборку кланов силовиков в поздние восьмидесятые. Вы хотите угробить свою карьеру? СЦЕНАРИСТ: Я хочу рассказать эту историю так, как задумал. ЦЕНЗОР: И чего вы добьётесь? Какая практическая польза от вашего демарша?! СЦЕНАРИСТ: Искусство — самая бесполезная вещь на свете. Мне важно высказаться, чужая интерпретация меня не заботит. ЦЕНЗОР: Но кушать хочется всегда. Я не пропущу эту сцену. СЦЕНАРИСТ: Делайте, что хотите. ЦЕНЗОР: Звучит так, будто вы вежливо шлёте меня к черту. СЦЕНАРИСТ: Вы правильно поняли. Слушайте, вам же самому надоело лицемерить. Мы так боимся, что нас поймают на чём-то недопустимом, что прогибаемся под Большого Брата, которого, к слову, нет. ЦЕНЗОР: Но есть закон и есть общественная мораль. И удовольствие моей мамы. СЦЕНАРИСТ: Как хорошо, что ваша мама давно впала в детство, а одно запрягает другое. Верно ли я понял, что вы не хотите, чтобы в финале показали, как злодеев настигнет возмездие? ЦЕНЗОР: Я этого не говорил! Вы опять извращаете мои слова! СЦЕНАРИСТ: Я следовал вашим правкам. Всего хорошего. Сценарист уходит, взмахнув чёрным плащом с красной подкладкой. Цензор швыряет маску через весь кабинет, в ярости шипит сквозь зубы и не замечает крадущегося по теням помощника. ЦЕНЗОР: Засранец, он что же, возомнил себя экзистенциалистом?! В прежние времена я бы его... ПОМОЩНИК: Начальник... После такого... ЦЕНЗОР (мрачно и решительно): После такого я либо веду его в ЗАГС, либо он меня к прокурору. ПОМОЩНИК (пятится к выходу): Начальник, ты опять смотришь советские фильмы. ЦЕНЗОР: Смотрю, и что дальше? Они очень милы, если не задумываться над их ужасом. Когда поставили премьеру? ПОМОЩНИК: Летом. ЦЕНЗОР: Надеюсь, я его не убью, не закопаю и порублю сотней мечей на мясной салат!

Картина двенадцатая

День премьеры, кинотеатр. Дамы при платьях, мужчины при костюмах. Все, кроме братьев Лань, волнуются и хлещут валерьянку. На месте почти все, кроме сценариста. Режиссёр жуёт зубочистку. РЕЖИССЁР: Мы все умрём. ЛАНЬ ЧЖАНЬ: Надеюсь, что достойно. ВЭЙ УСЯНЬ: Но это не повод не веселиться. ЦЗЯН ЧЭН: Уроды, ешьте попкорн. ВЭЙ УСЯНЬ: Ну чего ты переживаешь, всё же в порядке?! ВЭНЬ ЦИН (закрывает Цзян Чэну рот): Ах, в порядке?! Наш сценарист неделю не выходит на связь. Какое там «в порядке»?! Если он сегодня не придёт на премьеру... Полиция послала меня не стану уточнять куда. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО (поправляет бабочку): Вэнь Цин, выдохни, загулы бывают у всех. Кризис идентичности у человека. ВЭНЬ ЦИН: Яо, не заговаривай мне зубы. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Так заметно? РЕЖИССЁР: Можно я закопаю цензора? Пожалуйста-пожалуйста? ВЭЙ УСЯНЬ: Цзян Чэн, тащи коньяк! ЦЗЯН ЧЭН: Можно подумать, я его литрами пью... Ладно, ладно. ВЭЙ УСЯНЬ: Не забудь устроить после премьеры дебош! РЕЖИССЁР: Когда твои друзья — уро... Живой! Ты, гад ползучий, почему не звонил? Ой, мама... За сценой начинает играть вступление к Du Hast от Rammstein. Под звуки музыки, спецэффекты и пиротехнику в зал входит сценарист, одетый в байкерский прикид и с ярко-красным ирокезом на голове. Все теряют челюсть. ЦЕНЗОР: Товарищ сценарист, это, конечно, не моё дело, но почему у вас на голове швабра? СЦЕНАРИСТ: Это называется ирокез. ВЭЙ УСЯНЬ: Он ещё и с перышками. С ума сойти. А потрогать? ЛАНЬ ЧЖАНЬ: Вэй Ин... Так тоже можно было? РЕЖИССЁР: А пёрышки-то и красные. Дай мне ещё коньяку, такое надо запить. ЦЗИНЬ ГУАНЬЯО: Друг мой, тебе не жарко в кожаных штанах и косухе? СЦЕНАРИСТ: Ничуть. Мне замечательно. ЛАНЬ СИЧЭНЬ: А цензор наш во фраке.... ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Сам зелёный, как зомби. До чего, должно быть, у человека нервная работа. Как же он не бережёт себя, бедный. Нервные клетки не восстанавливаются... ВЭНЬ ЦИН (подлетает к сценаристу и выдает ему пощёчину): Козлина, ты где неделю пропадал?! Мы тебя с собаками искали! Знаешь, сколько в городе похожих на тебя трупов?! ЛАНЬ СИЧЭНЬ: А ручка у нашей Вэнь Цин тяжеленькая... ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Это же так больно. СЦЕНАРИСТ: Яо, всё в порядке, я это заслужил. Где я был? Сидел на горе, думал о своей жизни. Крестился. ВЭНЬ ЦИН: Что?! Ты, пьяная скотина! СЦЕНАРИСТ: Я трезв. ЦЗЯН ЧЭН: Хоть у кого? СЦЕНАРИСТ: У очень милого ирландского священника, бывшего бойца ИРА. Зовут отец Оскар. Мы так сдружились, что он под конец рукоположил меня на борьбу с демонами и благословил быть воином господним. Здравствуйте, товарищ цензор. Вы что-то бледны. ЦЕНЗОР: Это всё больная печень и нервы. Молодой человек, ваш эпатаж несколько неуместен. СЦЕНАРИСТ: Это запрещено законом? ЦЕНЗОР: Нет, но помешает вашей карьере! СЦЕНАРИСТ: Я бы сказал, что думаю об этом, но доброму католику, иезуиту и слуге нашей матери Церкви нельзя ругаться в пост. ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Драгоценные, мы вас очень ценим и любим, правда. Но трахайте друг другу мозги подальше от нас. ЛАНЬ СИЧЭНЬ: Яо, тише... СЦЕНАРИСТ: Нет, всё правильно сказал. Выйдем, товарищ цензор. Сценарист и цензор выходят из зрительного зала. Раздаются три звонка подряд, начинается просмотр. РЕЖИССЁР (шёпотом, к Вэнь Цин): Знаешь, у меня только два слова. ВЭНЬ ЦИН: Каких же? РЕЖИССЁР: Слава сатане! ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Хм, а семейство Мо внезапно хорошо. ВЭЙ УСЯНЬ: Стойте, эти двое что, в самом деле ушли? ЦЗИНЬ ГУАНЪЯО: Да. Боюсь, друзья, нам все же придётся прятать трупы. Площадь перед кинотеатром. Цензор и сценарист идут в молчании. Музыка сошла с ума и косит под фильмы Хичкока. ЦЕНЗОР: Знаете, молодой человек, это было невежливо — так исчезать. СЦЕНАРИСТ: У нас с вами разные представления о невежливости. ЦЕНЗОР: У вас склочный характер. СЦЕНАРИСТ: А кто нынче добрый? ЦЕНЗОР: Вы понимаете, что после такого вас не позовут ни в один пристойный проект? СЦЕНАРИСТ: Я туда и не рвался. У нас ещё «Благословение» не снято. ЦЕНЗОР: И вам опять со мной работать. СЦЕНАРИСТ: Я, наверное, вас огорчу, но наша ужасная женщина пишет новый роман о древней цензуре. Готовьтесь, герои будут пить очень много чая. Особенно весь из себя чистый душой, холодный, как иней и лед, благонравный цензор. Цензор держит лицо, хотя ему очень хочется кашлять. ЦЕНЗОР: Если наш отечественный, то не страшно. Молодой человек, при всех сложностях, мне было приятно с вами познакомиться. Не хотите заглянуть ко мне, отметить успех? СЦЕНАРИСТ: Нет. Сегодня я хочу спать. ЦЕНЗОР: А в другой раз? СЦЕНАРИСТ: Давайте доживём до «Благословения». Если я не убью вас за то, что вы сделаете с сюжетом и с государем Цзюнь У, можно попытаться. ЦЕНЗОР: Это заявка на победу. СЦЕНАРИСТ: Я не ищу простых дорог. ЦЕНЗОР: Я заметил. Окажите любезность, не берите пример с главного героя и его великой любви. Это может плохо кончиться. СЦЕНАРИСТ: А это как пойдёт. Вдруг мне понравится? ЦЕНЗОР: Я бы пригласил вас съездить со мной на горячие источники в ад. Для большего взаимного понимания. СЦЕНАРИСТ: Товарищ цензор, у вас все ещё полно работы. До скорой встречи. Скажите ещё, зачем доброму католику в ад? Пружинистой походкой сценарист покидает сцену. Цензор долго смотрит вслед, его глаза полыхают красным. На сцене появляется помощник цензора. Увидев шефа, он неодобрительно всплескивает руками. ПОМОЩНИК: Вот как можно быть таким бессердечным козлом? Начальник... ЦЕНЗОР (никого и ничего не видя вокруг себя): Слуга церкви, добрый католик.... Ты сам этого захотел. ПОМОЩНИК: Начальник, ты чего? ЦЕНЗОР: А-а-а, это все постылый постмодернисткий дискурс и коньяк. Ничего. Однажды он за него выйдет. И вот тогда... Тогда цензура точно умрет от стыда. ПОМОЩНИК: Начальник, боюсь, мы умрём с голоду. Нам опять задерживают зарплату. Моя девушка не хочет меня видеть. ЦЕНЗОР: Горе. Для таких вещей и существуют взятки от секс-шопа. Возьми в моем кабинете консерву из сейфа. Остальное не трогай. ПОМОЩНИК: Почему? ЦЕНЗОР: Потому что ты работник цензурного комитета, а не весёлая вдова! Кстати, отличная оперетта. ПОМОЩНИК: Мне больше нравится «Летучая мышь». ЦЕНЗОР: Она аморальна. Проваливай, пока я сыт и благостен.

Картина тринадцатая

Цензор остаётся один. Достаёт из сюртука коробку с маской. Вертит в руках. ЦЕНЗОР: «Благословение», говорите. Воин нашей матери церкви... Молодой человек, вы очень глупы. И умирать будете страшно и медленно, умоляя меня продолжать. Вам понравится, обещаю. Все по заветам государя Цзюнь У и коммунистической партии Китая. Цензор надевает на лицо белую маску и под злодейский смех растворяется в темноте. Из кинотеатра доносятся звуки аплодисментов и рояля.