«Иметь друга – не так важно, как сохранить его. Одно без другого – ничто»
Я гулял по набережной в поисках чего-то нового. Сколько себя помню, всегда был любознательным. Вот мне уже двадцать с лишним лет, а я до сих пор не знаю, почему небо голубое. Оно просто красиво. И вовсе не нужно доказательства этого, ведь я вижу. Прогулка затянулась на целый день. Солнце скрывалось за горизонтом, а волны бушевали все с большей злостью, успокаивая своим звуком. Я бросил рюкзак на песок и присел на него. Сзади меня кто-то стоял, но это было абсолютно неважно. Наверняка этот незнакомец думает о море, о чем-либо, что связано с этой бескрайней пучиной. Я достал пакетик белого порошка и аккуратно высыпал его на ладонь. В маленьких гранулах спрятался весь мир моих грез. Весь мир моих страданий. Весь мир, спасающий от реальности, но вовсе не реально. Я слегка лизнул белого чудовища, таящего злость на всё живое. Трудно сказать, зачем я это сделал. Отчет в моих действиях был успешно сжен, а пепел развеян над Лондонским мостом. Мелкие кристаллики развеял ветер и смешал с песком. Я не хотел держать зависимость на привязи, поэтому был так одинок. Шорох. Я оборачиваюсь. Сзади стоит мальчик лет двенадцати. У него угольные, слегка волнистые волосы. Челку теребит ветер из-за чего мальчику неудобно смотреть. Он убирает ее рукой. Пальчики тонкие и бледные. -Ты играешь на пианино?- я закурил, втянув едкий дым в свои легкие. -Нет, сэр. Почему Вы так подумали?- мальчуган садится рядом. -Я не знаю, почему я так подумал. Быть может мне хотелось бы, чтобы ты был пианистом. -Папа говорит, что я должен работать во благо семьи. Я должен выучиться на врача, чтобы помочь себе и зарабатывать деньги для семьи. -Что с тобой?- я попытался вспомнить все раковые заболевания. Ребенка стало жаль. Он тянется к врачебному делу и это уже неважно, хочет он этого или нет. Он должен, потому что хочет жить. -Я ненастоящий. Как порошок, что у Вас на руке. На ладони остался лишь легкий осадок. -Это болезнь?- я убрал руку. Мне стало стыдно. -Нет. -Почему же ты должен стать врачом? -Чтобы вылечиться. -От чего? – эта игра начинала действовать на нервы. -От поддельности. Я совсем не понимал этого малого. -Как тебя зовут? -Оливер, сэр. А Вас? -Гордон, - я потушил сигарету о холодный песок. -Вам плохо? Зачем Вы едите этот порошок? -Чтоб почувствовать счастье таким, каким оно является. Кратковременным.***
Утро я встретил достаточно рано. Сильный ветер теребил вуаль на окне. Покурить не удавалось из-за частого попадания дыма в глаза. Соленый запах моря пробирался сквозь окошко. «Наверное, хорошо иметь дом на море». Сейчас я понимаю, что хорошо. Но здесь я ненадолго. Мы все здесь ненадолго. Входная дверь летнего домика открылась. На пороге стоял Оли. -Доброе утро, сэр. Вам легче? -Здравствуй. Не припомню, чтобы болел, - я слегка нахмурился. -Вам трудно жить. Вы болеете реальностью. -Я абсолютно здоров. -Вы потом это поймете. У меня не было сил и желания спорить с этим ребенком. Он стал моим единственным спутником и объектом для общения в последнее время. Мне было с ним хорошо. Когда сидишь взаперти, осознаешь свою нужду в общении, в передаче информации: мыслей, чувств, эмоций. Это очень грустно. Мы так ничтожны. Отнюдь дети – самые чудесные существа. Абсолютно искренние и чистые. Они не являются абстрактной бутафорией. Только актеры. Главные роли. А взрослые дополняют их жизнь, лелеют, дают всё. И всё это лишь для того, чтобы из живого актера стать мебелью.***
Вечер опустился на землю. Тьма. На тумбочке стоит ночник. Он слегка озаряет помещение и бледное лицо Оливера. -Сэр, о чем Вы думаете? -Ты так часто бываешь у меня. Порой, даже допоздна. Родители не волнуются? -Нет. На самом деле я с Вами всегда, - он едва улыбнулся, что приходилось видеть очень редко. Мне стало жутко. Оливер, бедный мальчик, Оливер. Он был похож на потерянного вампира. Такие же чернильные глаза с отливом рубинового цвета, фарфоровая кожа, эстетично длинные пальцы. -Ты умеешь играть на фортепиано? -Вы уже спрашивали это при нашей первой встрече. Нет, я не пианист. -Я не спрашиваю про род занятий. Я просто интересуюсь, умеешь ли ты это делать. -Умею, если меня этому научить, - мальчик начал сладко зевать. -Ты хочешь спать? -Нет. Я просто устал. Но скоро это все закончится, - он хмурил свои бровки. -Что ты имеешь в виду? Почему всё должно закончиться так рано? -Оно никому ничего не должно, - с этими словами Оливер подошел к двери, - доброй ночи, сэр. Мальчик беззвучно вышел и оставил меня наедине со своими мыслями.***
Я шел по длинному белому коридору в своем доме. Странно, но ночью не было шторма. Все так быстро стихло. Я зашел в комнату и присел на одну из десяти кроватей. Ко мне постепенно возвращалось одиночество. Я давно не видел Оливера. Так давно. Последний раз он оставил мне книгу. Обложка стерлась до такой степени, что невозможно было прочесть название. Некоторых страниц не хватало, а остальные были затерты временем. Книга не была пригодна для чтения так же, как и я для жизни. Дверь открылась. Оли! Но нет, это был не он. Я знал, что люди в белом просто так не приходят. Белая комната. Я здесь никогда не был. Мой взгляд падает на аппарат и электроды, соединенные проводами с этим механизмом. Меня укладывают на кушетку и прикладывают электроды к вискам. Десять. Я знал, что все закончится. Девять. Сквозь прозрачное стекло двери выглядывает Оли. Восемь. -Оливер… Семь. -Позвольте мне с ним попрощаться!- почти вырываюсь, ведь знаю, что больше мой друг не придет. Шесть. -Оливера не существует, - я слышу грубый голос мужчины в халате. Пять. Все падает крахом. Четыре. Зажмуриваю глаза. Три. И я все забуду. Два. «Ты был настоящим»- хотел бы я слышать сейчас напоследок. Один. Оливер рядом. Он молчит и лишь губами показывает «прощай». Сжимает мою руку. Ноль. Однажды Эрнест Хемингуэй сказал: «Какой смысл в разрушении моей головы и стирании моей памяти, которые составляют всё моё богатство и лишают моего таланта. Это отличное средство лечения, но больной от него умирает…» Я забыл все. Забыл себя и Оли. Забыл свою жизнь в дальнем ящике стола. Вскоре мальчик вовсе перестал ко мне являться, как я и утверждал. Одиночество вовсе разъело мою дырявую душу. Такая нужна только одной женщине в черном, которая приходит лишь однажды.