Единственно верный метод

В приютской библиотеке книги были в основном со сказками, в библиотеке Портовой мафии полки ломились от медицинских пособий – и те и другие было одинаково интересно читать, но практическую выгоду приносили именно учебники по хирургии и трансплантологии: уметь ломать позвонки с одного удара в принципе полезнее, чем мечтать. Мужские и женские тела в момент смерти не особо отличались, а поскольку труп есть труп – тут думать нечего: работа выполнена, босс доволен – и то ладно. Но если у трупов меняется только их количественное значение, то изменения в собственном теле сложно не заметить. Всё-таки молодое и здоровое. Развивающееся. Впрочем, Ацуши не особо волновался: психологическое и физическое напряжение во время рейдов тоже было неплохой сублимацией, книги рассказывали ровно столько, сколько нужно было знать об анатомии в целом – иногда даже чуть больше, и единственной, кто мог взволновать Ацуши, была разве что Гин, которая к восемнадцати годам выделялась не только гибким умом, но и соблазнительной фигурой. Истинная венерина мухоловка. Удивительно, что Дазай-сан не использовал её для шпионажа или заданий под прикрытием. Хотя, может, оно было и к лучшему: такую красавицу едва ли забудешь. Ацуши, благо, забывать не приходилось, даже наоборот – они познавали новое с азартом детей, впервые выпущенных в свободное плавание. Плавание, конечно, обрывалось к полуночи, но это не мешало изучать друг друга снова и снова – сначала боязливо, словно по инструкции, но потом – по наитию, следуя зову неведомых чувств. Чисто объективно, им следовало бы остановиться на первом поцелуе и, по-хорошему, перевести всё в шутку, но, в конце концов, жизнь тоже одна – поэтому они с Гин без какой-либо договорённости решили, что лучше пусть каждый первый раз у них будет друг с другом. Просто ещё один маленький секрет в общую копилку. Не более. Между ними не было подростковой неловкости, глупых разговоров и стыдливых дрожаний рук – всё происходило как-то само собой, словно так должно было быть, словно это так же естественно, как дышать. Но почему-то, когда Гин впервые обнажается перед ним полностью, снимая даже нижнее бельё, и садится на кровать на пятки, ничуть не стесняясь своего тела, Ацуши теряется, застыв с расстёгнутыми штанами. Это… оказывается чуть сложнее, чем думалось. Просто потому, что Гин, ну, такая красивая и в приглушённом свете ночника кажется самой настоящей богиней. Щёки пылают, и Ацуши впервые стыдно от того, что он пытается коснуться Гин. Потому что не заслуживает. Потому что Гин – воплощение совершенства, изящного и хрупкого, как хрустальная лилия, но вместе с тем – непредсказуемо-опасного. Как кобра. Но Гин смотрит выжидающе – и от одного её взгляда сомнения отступают: руки перестают дрожать, Ацуши наконец расправляется с брюками и садится на кровать напротив Гин, стараясь не прикрываться руками: он оголён не только телом, но душой, и все его шрамы – как на ладони, и если Гин захочет – она может их коснуться, может их изучить. Да, если захочет. Но Гин придвигается ближе, почти садясь на колени, и её тёплое дыхание опаляет губы – они не тянутся за слепым поцелуем, но соприкасаются ртами, урывая неровные вздохи, и мурашки щекочут кожу как прохладная морская волна. Гин прекрасна: если бы она хотела в этот миг убить его, ей хватило бы взмаха ресниц – он стал бы контрольным в сердце; но вместо этого в её взгляде столько нежности, что щемит в груди и ресницы слипаются от непонятной влаги. Гин мажет губами по его векам, и Ацуши судорожно выдыхает ей в плечо: это похоже на утешение или даже жалость, но если так – Ацуши готов раствориться в прикосновениях, лишь бы ни о чём не думать, только впитывать это тепло и ощущать в венах приятное покалывание: хорошо так, что не хочется сдохнуть. Наверное, сейчас не нужно ничего говорить, потому что обрывистые вздохи и неловкие прикосновения куда красноречивее любых слов. Между бёдер влажно, и Ацуши смущённое ёрзает, заставляя Гин прыснуть коротким смешком ему в плечо: она не смеётся над ним, над его неловкостью – никогда не смеялась, но Ацуши ощущает себя глупо: наверное, ему надо было прочитать на пару книг больше, потому что… потому что это он должен вести Гин, изучать её тело, думать о том, как сделать им обоим хорошо, а не смущаться, что его тело так остро реагирует на неё. На её взгляды, дыхание, запах. Ведь в отличие от него Гин не смущается и движения у неё – выверенные. Чёткие. Такими она перерезает глотку врагу, но если Ацуши сейчас попал в её сети – пусть. Вот только Гин улыбается, смотрит игриво исподлобья, скользнув ладонью между своих бёдер, – и сердце на миг замирает. Второй рукой она вкладывает в ладонь что-то шуршащее. Ацуши мнёт фольгу, не совсем соображая, зачем это надо, но понимание – пусть запоздалое – всё-таки приходит. Контрацептивы. – Нашла их в пиджаке, – легко смеётся Гин, обнимая за шею свободной рукой, притискиваясь ближе, кожей к коже, и вжимается подрагивающими от смеха губами в висок. – Озаки-сан заботится о своих подопечных. Дальновидная сестрица. В Мафии нет понятия личной жизни, а такая забота – тоже забота, и Ацуши сконфуженно улыбается, удобнее устраиваясь между коленей Гин. Повлажневшие руки предательски дрожат и соскальзывают с фольги – требуется время, прежде чем неподатливая упаковка наконец сдаётся. А потом Ацуши думает, что ломать чьи-нибудь кости проще, чем раскатать латекс: лицо пылает от стыда, и Ацуши невольно задерживает дыхание, когда Гин, скользнув влажной от смазки ладонью по напряжённой плоти, садится сверху, принимая в себя – и сжимая так плотно, что в голове трезвый рассудок взрывается снопом искр – и не остаётся ничего, только соприкосновение влажной кожи и судорожные выдохи, оседающие на ключицах. Чёрные волосы, прилипшие к подрагивающим плечам, похожи на рассыпанную угольную крошку, и Ацуши касается их губами, сжимая бёдра Гин. Найти ритм оказывается сложнее, чем казалось, с этим однозначно никакие учебники не помогут, но Гин выдыхает скомканное «Я сама» – и Ацуши беспрекословно подчиняется. И когда Гин двигается – плавно, обессиленно стискивая пальцами плечи, – что-то расплавляется под кожей и растекается в груди огненным морем, заставляя окончательно потерять голову, – и они безвозвратно тонут, срывая с губ друг друга приглушённые стоны. Никакой неловкости, никакой дрожи – только застывшее время и крепко, почти до боли переплетённые пальцы. Наверное, они делают что-то неправильно, когда, прильнув друг к другу продрогшими котятами, кутаются в простыню и обмениваются неловкими поцелуями, но удовольствие теплится на кончиках пальцев и пульс бьётся ровно, словно ничего не произошло. Наверное, они делают неправильно абсолютно всё, особенно когда Гин, уткнувшись губами в плечо, выдыхает: «Хорошо» – и Ацуши целует её в макушку под тёплый ласковый смех. Пусть даже так. В конце концов, медицинские справочники не учат получать удовольствие, а потому им приходится всё познавать методом проб и ошибок.