Конец — это там, где мы начнём.

       У Йозепа коленки дрожат, и руки ходят ходуном. Он пытается сфокусироваться хоть на чём-то, понять, что это за место, но вместо этого лишь пелена перед глазами. Подросток никогда ещё не испытывал такого ужаса, как сейчас, когда он слышит рыдания Каспара, чувствует запах грязи и блевотины, понимает, что это унижение теперь не смоется, не ототрётся, как и предыдущие, но если предыдущие можно выплакать слезами, сжимаясь в комочек, то это унижение не выжечь, оно не растворится в порезанных запястьях и таблетках, оно будет жить вечно с ним.        Колени всё-таки подгибаются. Йозеп не выдерживает, падает. У него голова кругом, хочется просто поспать, но он лишь прикрывает глаза, чувствует рядом чужую боль, понимает, что это его вина, его преступление. Что если бы не он, то Каспара бы и не трогали в жизни, и не было бы сейчас этих сапных рыданий, что больно раздирают изнутри, ничего бы не было.        — Прости… — выдаёт Йозеп, дрожащими руками пытается дотянуться до него, единственного, кто сейчас с ним рядом, но Каспар извивается, как уж, он словно бьётся в агонии собственного кошмара, где ему приставляют нож к горлу и заставляют делать грязную вещь, на глазах у всего класса, под вспышками некоторых камер, под гогочущих и смеющихся. Стыдно. Марко. Мерзко. И подло.        Йозепу жалко его. Не жалко себя, наплевать. Он уже давно перестал себя жалеть и прощать себе свою безысходность. Жалко лишь Каспара, что вступился с за него, что помог, что просто был с ним на протяжении всего этого ада.        — Я же говорил тебе оставить меня, — тихо говорит Йозеп, опуская голову всё ниже и ниже. У него такая простая истина в голосе, такая обречённость, что Каспар на миг успокаивается, чувствует какое-то странное чувство вины перед ним, что так всё вышло, произносит:        — Замолчи. Я должен был это прекратить, — Йозеп смеётся. Смеётся и плаксиво шмыгает носом. Кажется так начинается истерика, да? Он закрывает лицо дрожащими руками, его трясёт и это похоже на предсмертную судорогу, будто он сейчас умрёт здесь, прямо на месте, от этой боли и позора. Каспар подползает ближе, пугается этой перемены в тихом некогда парне, хватает Йозепа, пытается обнять, но тот брыкается, дрожит в руках Каспара, которому всё же удаётся прижать его к груди, крепко, ногтями вцепляясь в кожу на затылке, что неудобно, неприятно, но Йозепу плевать. Хуже уже не будет.        Но и лучше тоже. Да какая разница? Йозеп поддаётся внезапному наплыву чувств, целует Каспара и плевать уже на всё. Пускай отталкивает, стирает костяшки пальцев об его лицо, всё это уже неважно. Не целует даже, а лишь слабо касается. Его губы солёные из-за слёз, но это так сейчас необходимо, необходимо коснуться, пускай и слабо, нежно, лишь бы только стереть этот ужас из памяти, это мерзкое принуждение, заполнить его чем-то иным, хрупким и светлым. Каспар отвечает на поцелуй, обнимает Йозепа за талию, притягивает к себе. Тот охает и Каспар теряется, отстраняется. Йозеп отстранёно опускает голову, тихо звучат его слова:        — Больно, — И Каспар пугается, вспоминает, что на груди у Йозепа синяки размера с кулак, те самые синяки, что беспощадно наносили эти уроды, скручивая руки несчастному, словно боялись, что он будет брыкаться.        Но Йозеп не брыкался. Он словно прекрасно понимал, что смысла в этом нет, что не получится, и потому покорно сносил удары, кусая губы, чтобы не закричать, падая и обнимая себя руками, в слабой попытке защититься от них всех, от их рук, что так беспардонно шарились по его телу, мяли, как резиновую куклу, будто Йозеп не человек, а игрушка. Каспар же наблюдал. Сжимал кулаки и рвался вперед, но его держали за руки, боясь что вырвется, втолкнётся в их толпу, как разъярённый волчонок, растерзает, разорвёт. Они боялись. И правильно боялись, ведь теперь пощады не будет, они расплатятся за то, что натворили, за их сломанные жизни и их общую боль.        — Ненавижу, — выдаёт Каспар, пряча своё лицо на груди Йозепа, который неловко обнимает своими руками его голову, целует в затылок. И это так успокаивающе, так понятно им обоим, что тихий смех сопровождает их сгорбленные сейчас фигурки. Йозеп снова всхлипывает. И Каспар смотрит на его лицо, понимая, что не выдерживает.        Ему больно смотреть на это заплаканное лицо, покрасневшее всё, на эти слипшиеся ресницы, что сейчас словно кукольные, на губы, которые дрожат из-за всего это ужаса. Неужели и Каспар так выглядел, когда плакал?        — Я слишком слабый, — констатирует факт Йозеп. Каспар кивает в ответ, снова обнимает его, чтобы сказать:        — Слабый. Но слабых нужно защищать, и я буду тебя защищать. Обещаю. Я не отступлю уже больше никогда, — Йозеп слабо выдыхает, слегка приподнимает голову, нечаянно мазнув по подбородку Каспара губами. Тот поддаётся ближе.        Должно быть отвращение и мерзость, после случившегося на этом пляже, но у Каспара легко на душе, словно весна уже пришла, ведь это не насилие, он сам захотел поцеловать Йозепа и целует, неумело и стрёмно, как типичный школьник, но это неважно. Для них уже не важно.        — Завтра всё закончится, — говорит ему в губы Каспар, поглаживает по плечу, успокаивая. Йозеп кивает. Выдаёт:        — Но не для нас. Для нас всё только начинается.