Петля

Ад — это дверь, которая запирается изнутри. К. С. Льюис «Там будет чудесно», — сказал Доктор и улыбнулся так, как только он умеет, всем лицом, каждая его морщинка, ресница и пора на коже разошлись в этой сраной радиоактивной улыбке, от которой Мастеру казалось, что в горле застревает рыбная кость, хрипишь и кашляешь, кашляешь, кашляешь, вроде бы такая мелочь налипла на стенку глотки, но избавиться от неё невозможно, и она парализует тебя, не дает существовать, Доктор его парализует, добрый Доктор, у которого пот пахнет солнечным светом и по целому выводку спасенных котят в каждом глазу. Там будет чудесно, сказал он тогда. О, да. Так и было. -- — На Анайе в это время года виден Звездный водопад, — щебетал Доктор, щелкая кнопками на консоли. — Ты представляешь весь спектр видимого излучения, которое на самом деле видно! Сиреневый, пурпурный… Температурно-розовый? Розово-лихорадочный, нет, это называется по-другому, такой розовый, который сейчас взорвется… Сияние электромагнитных волн! Все границы спектрального диапазона, рассеянные звездным светом! Доктор повернулся к нему, надеясь заразить его вирусом энтузиазма. У Мастера давно выработался иммунитет. — Доктор, — сказал он спокойно. — По-моему, мы падаем. Ты всегда был самым ужасным пилотом из всех, кого я знал. Он поднялся, зевнул, не потрудившись прикрыть рот ладонью, и направился из консольной комнаты прочь. Внутри его черепа как будто сходила каменная лавина. Сложно держать равновесие, когда тебя так трясет, сложно существовать, когда тебя так трясет, но Мастер привык, он застегивает себя на все пуговицы и держится. — Ты куда? — донесся ему вслед удивленный оклик. — Собираюсь вздремнуть. Я не спал неделю. — Почему ты не спишь? — Слишком много счастливых мыслей. Не буди меня ради Анайи. Лучше всего вообще меня не буди. ТАРДИС ударилась о силовой купол, когда он забрался в постель. Мастер аккуратно взбил подушку. Ему снился Галлифрей раскаленного горячечно-розового цвета, у планеты была температура как показатель повреждений, не совместимых с жизнью. Потом она взорвалась, и ошметки налипли на Доктора, как куски жвачки. Мастер подумал, что теперь Время мертво, и после этого больше не видел снов. -- Доктор запустил руку в свои многострадальные волосы. — Я не понимаю, почему она не двигается! Мастер ждал момента, когда он выдерет клок; Доктор был к этому близок. — О, — сказал Мастер. — Вот это да. Все еще не разобрался? — Все показатели в норме, все должно работать! — Но не работает? — Нет! Мастер кивнул: — Хорошо. Он вскипятил чайник, налил себе кружку и сел на диван, чтобы наблюдать за единственным доступным ему представлением: растерянный Доктор, не понимающий, что произошло и как это исправить. Справедливости ради, зрелище было редкое, да и вообще Мастер не был баловнем судьбы, поэтому не придирался. По правде говоря, везло ему, как висельнику, или это можно было бы назвать иначе: «Везло, как Мастеру». Спустя столетия он наконец придумал подходящее определение. Определение морального мазохиста и пораженца, но у него слишком сильно болела голова, чтобы ему было не наплевать. Он плевал, слюна горчила, отдавала желчью. Для начала он потерял Вселенную. Опять. Поскольку Вселенная ему не принадлежала, ему было совершенно безразлично, на что смотреть — на идиллию или катастрофу, он никогда не видел между ними особенной разницы. Когда он посетил догнивающую в сто триллионном году Вселенную, ему все понравилось: в конце всего было величие ядерного распада, живописность городской свалки и торжество абсолютного нигилизма, сведшее Люси с ума. Люси была красивой, а Мастер любил ломать красивые вещи. Планета, на орбите которой они застряли, его всецело устраивала. Она была похожа на кусок серо-желтого сыра с редкими дырками высохших морей. — Это не Анайя, — сказал Доктор сконфуженно, когда Мастер появился в консольной комнате. Мастер глянул на монитор: — Деймос IV. Планета-тюрьма шестидесятого века. Разве ты не этого хотел? — Конечно, нет, — фыркнул Доктор. — Зачем нам сюда? — Было бы символично, не так ли? Доктор не ответил, занявшись приборной панелью. Через какое-то время он запустил руку в свои волосы в первый раз. Это случилось почти сутки назад. ТАРДИС висела над куском сыра, на поверхности которого копошилась плесень. Сборище самых опасных преступников со всех галактик. И не просто каких-то тиранов, подмявших демократию под каблуком, чтобы обворовывать и пытать население, жрать на завтрак младенцев и все такое прочее. На Деймос IV попадали те, кого нельзя было исправить никаким вмешательством в работу мозга. Перекроишь им мозги, и все равно не поможет. Никто никогда не сбегал из Деймоса IV. Силовое поле отрезало планету от космоса; как череп, отколовшийся от скелета. Ни бараков, ни камер, ни единого здания. Одно голое пространство, разлагающееся в вечном полумраке под куполом. Сторонники гуманных методов предлагали смертную казнь как альтернативу тюремному заключению на Деймосе IV. Массовые и серийные убийцы, сексуальные маньяки и вершители самых изощренных геноцидов, безумцы всех сортов и видов мучились от безделья, безысходности и блуждания по тоннелю без света в конце, потому что конца у него не было. С орбиты за ними наблюдали в мониторы тюремщики, отправлявшие им еду. Раньше, раз в год, приезжали проверочные комиссии от межгалактических объединений, но они никогда не возвращались. Тогда путешествие к Деймосу IV стало возможным только в одном направлении. В случае волнений заключенных или иных проблем спускаться на поверхность планеты тоже не требовалось. Мастер подумал, что это ближайший аналог ада, который ему встречался, и что его собственная тюрьма была не менее надежной, хотя и значительно более комфортной. -- У консоли красовался бардак из разноцветных кнопок, винтиков-шпунтиков, инструментов и прочего барахла, напомнившего Мастеру о тех временах, когда они с Доктором возились с детальками и вместе пытались что-нибудь починить. Ностальгия его не охватила. Все давно разбито, никаких осколков не собрать. Иногда ему казалось, что прошлые жизни случились вовсе не с ним, не потому, что это было множество тел тому назад, а потому, что потеряно осознание самого себя, каким он был когда-то. — Как успехи? — спросил он. — Выяснил, в чем проблема? — Нет, — пробормотал Доктор, не отрываясь от связки проводов. — Я до сих пор не могу понять. — А ТАРДИС? — Я вообще ее не чувствую. — Как заброшенный дом, да? Пустой и холодный. Доктор неожиданно оставил свое занятие и повернулся к нему, сжимая в пальцах отвертку, — обычную, а не игрушку, снабженную множеством любопытных функций. Значит, плохо дело, раз приходится работать руками. — Что ты натворил? — спросил он, его лицо было испачкано в пыли. — Если бы я действительно хотел что-нибудь натворить, я бы убил тебя, — ответил Мастер рассудительным тоном. — Ты можешь придумать и что-то еще. Оригинальное, по-садистски изысканное. — Могу. Но не хочу. — Почему нет? — Доктор сверлил его подозрительным взглядом. — Это на тебя совсем не похоже. — Это не похоже на то, каким я был вчера. А сегодня я другой, как Алиса. Доктор скептически хмыкнул и вернулся к змеиному клубку проводов. Его шея выгнулась под очень удобным углом. Можно накинуть удавку, провод или просто сомкнуть покрепче руки. Весь секрет в силе давления на нужные точки. Мастер представил звук, с которым ломаются позвонки, как будто сухое печенье очень громко хрустит. Мастер представил, как целует Доктора в шею. Целует и ломает ему позвонки. Если он создаст новую регенерацию Доктора, тогда, возможно… Нет, возразил он себе, невозможно, мой дорогой Мастер. Это мы тоже уже проходили. Он раскрыл книгу, которую взял в библиотеке Доктора наугад. — «Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффектов я называю рабством», — начал он зачитывать вслух. — «Ибо человек, подверженный аффектам, уже не владеет сам собой…». [1] — Ты не мог бы?.. — раздраженно перебил Доктор. — Я пытаюсь работать. Мастер встал и пошел искать другое место в ТАРДИС. Голос Доктора настиг его на пороге. — Ты действительно не собираешься меня убивать? Мастер остановился, повернулся к нему и удивленно на него посмотрел. — Зачем? Доктор, мы умерли и попали в ад. Ты не замечаешь? -- В ТАРДИС было так тихо, как будто случился Апокалипсис, снаружи, во внешнем мире, ничего не осталось, и вот это «ничего» сочится теперь внутрь, прокрадываясь сквозь щели, прогрызая себе дорогу в корабль, и вскоре проглотит их, Доктора и его самого. В отличие от «ничто», «ничего» — окончательная вещь. Он не удивился, когда Доктор пришел к нему и осторожно сел рядом на диване, как младшеклассник, пытающийся подружиться со сверстником. Невероятно трогательно, совершенно безрезультатно. Мастер улыбнулся ему, пытаясь испытать ненависть. Ненависть никогда его не подводила. Она согревала его холодными ночами, холодными днями и холодными столетиями, ненависть была надежна; его каркас, его броня, его западня, его старая подружка, с ней он подружился накрепко сразу после того, как окончилась его дружба с Доктором. Доктор отказывался его ненавидеть, потому что он якобы был лучше, и за это Мастер ненавидел его сильнее всего. Они смотрели, как нарисованная мышь дурачила нарисованного кота, и Мастер совсем не чувствовал, что они с Доктором отличаются от них хоть чем-то. Бульканья, истеричные шумы, плески и простенькая мелодия, доносившиеся с экрана, не заглушали тишину на корабле, даже не разбавляли ее, а тонули в опустевшем пространстве. Мастер отыскал пульт и сделал звук громче, гробовое молчание плотно сжавшей рот ТАРДИС действовало ему на нервы. Кажется, даже Доктор вздохнул с благодарностью. — Что ты смотришь? — спросил он, пытаясь завязать беседу. — Трагедию Гамлета, принца Датского. Мышонок, надрываясь, греб в лодке, с трудом ворочая веслами; кот, беззаботно насвистывая, точил ногти пилочкой. Доктор неуютно поерзал на диване и постучал ногой по полу. Он не привык долго находиться на одном месте, как будто любая поверхность жгла его стопы. — Я не знаю, насколько мы здесь застряли, — сказал он. В его голосе было все то же гребаное изумление перед миром. — У тебя есть пилка для ногтей? — спросил Мастер. — А ты как думаешь? — Тогда что ты с ними делаешь? Обгрызаешь, как ребенок? У Доктора сделался озадаченный вид. Похоже, он прежде не задумывался об этом. Он что-то неразборчиво пробормотал. Мастер стащил очки с его запорошенного пылью лица. Доктор насторожился, глаза сузились. Он ждал подвоха. Мастер придумал новый, самый извращенный вид подвоха — подвоха не будет. — Почему нас не беспокоят планетарные тюремщики? — Мастер отложил очки Доктора в сторону. — Мы торчим на орбите бог знает сколько времени, и никто не пытался вести переговоры или уничтожить нас. Я бы уничтожил нас. — Я включил режим невидимости. Он все еще работает. — Я не знал, что у твоей ТАРДИС есть такая возможность. — Одно из улучшений моей последней регенерации. — Есть ли другие улучшения, Доктор? Не дожидаясь ответа, Мастер потянул Доктора за воротник рубашки. Веснушки, ресницы, котята и огоньки оптимизма очутились так близко, что сам Мастер почти растерялся. — Что ты делаешь? — Доктор выдохнул ему в лицо. Мастер закрыл глаза, чтобы не видеть его; он чувствовал, что Доктор их тоже закрыл. Мастер усмехнулся про себя: диванная романтика в самой заднице глубокого космоса. Получился плохой поцелуй, неловкий и школьный; так, помяли друг друга ртами. Мастер сглотнул и перестал держать Доктора за воротник. Доктор сглотнул и отстранился; его дыхание участилось, и Мастер мог слышать стук его сердец. Он хотел посмотреть, поднялся ли член Доктора, но наблюдать за его выражением лица было интереснее. — Это было… — Доктор смущенно кашлянул. — Неожиданно. — Да? А ты не чувствовал всю эту безумную страсть, которая сжигала нас веками? — Очень смешно. — Не очень. — Зачем ты это сделал? — Очередной злодейский поступок, — усмехнулся Мастер, подражая голосу одной из своих старых регенераций. — Мне нужно только две вещи — твое послушание и покорность МОЕЙ ВОЛЕ! Он расхохотался, как оперный злодей. Доктор ошеломленно поморгал. Мастер вздохнул. — Твоя ТАРДИС застряла, нам нечем заняться, пошли в постель. — Ты имеешь в виду секс? — Ну можем сначала подушками подраться. Продолжим наше вечное противостояние среди звезд. Доктор поднялся с дивана и зачем-то поправил одежду, вид у него был осоловевший, как после выпивки. — Ты знаешь, что ты сумасшедший? — сказал Доктор. Мастер пожал плечами. — Большое дело. Доктор плескался в ванной, когда к ним наведались гости. Два охранных корабля, надзиравших за Деймосом IV, решили обойтись без переговоров и немедленно открыли огонь на поражение. Защитное поле они пробить не могли. Мастер почти пожалел об этом. -- — Только скажи, что это был не ты! — Это был не я. — А кто тогда?! В ТАРДИС завелся домовой? И как ты это делаешь? — Может, она больше тебя не любит, а любит меня? О, я знаю, что означает этот взгляд! «Ты чудовище, Мастер, и тебя нельзя любить». Мерси, очень мило с твоей стороны. — Не заговаривай мне зубы, — зашипел Доктор. — Скажи мне немедленно, что ты сделал с кораблем, чтобы я его починил, и мы бы убрались, наконец, отсюда! — А что будет, если не уберемся в ближайшем времени? — поинтересовался Мастер безмятежно. — Ты спятишь, как и я? Доктор выпустил порцию воздуха из легких, затем медленно и успокаивающе выдохнул ещё раз, но сбился со своего дзена, заскрежетал, зарычал от ярости, и Мастер, не выдержав, расхохотался, до того это было отрадно, наблюдать его бессилие. — Признаюсь честно, когда ты запер меня здесь, я не ожидал таких развлечений. Но теперь я почти благодарен за то, что ты не дал мне спокойно умереть. Спасибо за бесплатный цирк. «Oh girls they want to have fun!» — заголосил Мастер, — «That's all they really want, some fun!» [2] И парочка танцевальных движений для полноты картины, вот так-то, детка. — Чего ты добиваешься? — спросил Доктор устало. — Зачем тебе это нужно? Неужели тебе нравится тут торчать? Разве ты не хочешь отправиться куда-то ещё? Мастер остановился, бросил петь, бросил танцевать, да что там, он дышать-то на миг бросил, потому что это невероятно, это настолько невероятно, это сверхъестественное что-то, когда единственное существо в мироздании, которое так на тебя похоже, ничего про тебя не понимает, и он приложил руку к груди, не замечая, что это делает, и не думая про сердца, а лишь для того, чтобы опереться на что-то, и сказал тогда, всего один раз сказал это Доктору, чтобы тот услышал, и запомнил, и, возможно, даже увидел сквозь чужие глаза и начинку мозгов, как ни мал был на то расчет: — Все кончено, Доктор, я не сбегу, ведь ты не отпустишь, и мне не важно, где мы будем при этом. И увидел в тот же момент, что никакого озарения не случилось, что глаза, которые таращились на него, нет, не пустые, переполненные так, что хлещет через край, только в них нет ничего, что могло бы соединить, и, в общем-то, не имеет никакого значения даже то, кто из них виноват, да и в чем их с Доктором вина? В том, что каждый из них такой, какой есть? — Я даже не ненавижу тебя, — произнес Мастер задумчиво, медленно, осознавая. — Ничего не осталось. Понимаешь меня? Но Доктор не понял и пришел к нему в спальню, пока Мастер вертелся в постели, сражаясь с камнепадом между сводами черепа, и всё грохотало, грохотало, грохотало до злых отчаянных слез и багровой мути перед глазами, до пляшущих чертей с лицами тех, кого Мастер когда-то убил, и про кого он успел забыть, сколько было пешек в их с Доктором шахматной партии, разве запомнишь каждого, в его голове все равно нет места, все забито барабанным боем, а он просто хочет спать, просто хочет спать… Доктор поцеловал его первым, они возились в постели, неумело шаря руками, но Мастер словно оцепенел внутри, а Доктор кусал свои губы, давя тихие протяжные стоны, как будто кто-то мог их подслушать, и разум каждого был заперт на ржавый амбарный замок. Позже, глядя на чуть подсвеченную белой подушкой и слабой ночной лампой взлохмаченную голову, Мастер не мог сдержать ощущения, что смотрит на незнакомца, не до конца понимая, как они вообще очутились в одной кровати, и что тут делают. А еще он вспомнил, что ни один из них не произнес ни слова. Мастер приподнялся на локте, чтобы потушить свет, и, случайно коснувшись обнаженного плеча Доктора, одернул от него руку. -- Они сидели за кухонным столом и пили. Доктор был пьян, а Мастер только притворялся, впрочем, и Доктор мог притворяться, трудно было разобрать под его масками. Доктор болтал, всплескивая руками, улыбаясь умильно и глуповато, а помнишь, как мы в пещере Отшельника, он сказал, ты ответил, небо было, почему ты не слушаешь. — А это довольно круто, — втиснулся в монолог Мастер, глядя на него сквозь стакан. Доктор плыл, размывался, выпьешь больше — может, совсем исчезнет. — Что? — сказал Доктор. — Напиваться с тобой. Ты смешнее обычного, когда пьяный. Это лучше, чем с тобой трахаться. Доктор поморщился. Мастер всегда ломился туда, где написано: «Вход воспрещен». — А что тебе больше нравится — пить со мной или трахаться? — Бегать наперегонки. — Это я и сам знаю. Так тебе понравилось со мной трахаться, Доктор? — Прекрати говорить это! — Слушай, а как тебе приятнее — когда я тебя трахаю или когда ты меня? Слушай, а ты можешь кончить только от члена в заднице, если я тебе не дрочу? Доктор вскочил со стула и зажал рукой его рот. — Не смей! — Буду говорить, что хочу, — пробубнил Мастер. — Ты мне не можешь ничего… Рука внезапно исчезла, Доктор наклонился к нему, Мастер приоткрыл рот, но поцеловались только их лбы. Все замелькало, запестрило картинами, быстрее и быстрее, разматываясь назад лентой событий, круговерть мыслей втягивала в собственное сознание, обернувшись через мгновение воронкой, разрывом в ткани, сквозь который выглядывало Время, в нём живет чудовище, кусающее себя за хвост и обедающее в перерывах непослушными ребятишками, помнишь ту сказочку, Кощей, скажи, какая тебе больше нравилась, про Загреуса или Токлафанов, вылезающих из-под кровати в ночи, почему у них такие большие руки, чтобы крепче обнять тебя, дитя, почему такие большие глаза, чтобы лучше видеть тебя, почему такие большие зубы, а это, чтобы поскорее тебя съесть, раз-два-три-четыре, и тебя не стало в мире. — Как ты это вытворяешь с моим кораблем? Раскаты грома загремели, перекрывая барабанную дробь, боль взвилась в висках, отрезвляя, заставляя вспомнить, что он — единственный хозяин здесь, у него ничего нет, кроме своего разрушенного разума, и ни одной твари здесь не будет без его разрешения, ни одной! — Убирайся из моей головы! — заорал Мастер. Контакт оборвался так резко и грубо, что оба не сдержали вскриков. Ощущения тела вернулись. Мастер сидел за столом, на стуле, в кухне, с током крови и привкусом виски на языке, со железным штырем, вбитым в правое ухо, другой конец застрял в шее, вот здесь все онемело, стало деревянным, ты сука, какая же ты сука, Доктор, у меня как раз был перерыв между этими визитами… Свет ударил пощечиной. — Ублюдок, — прошипел Мастер, утыкаясь лицом в ладони. — Извини, — пробормотал Доктор. — Но мне нужен ответ, я не могу больше здесь оставаться. — Да пошел ты! — выплюнул Мастер, всасывая слезы. — Умрешь вместе со мной! Я выключу твой гребаный режим невидимости, чтобы нас могли обнаружить, а твою гребаную ТАРДИС… — Защитное поле ты не отключишь, — напомнил Доктор. — Оно создается автоматически, а изоморфный контроль заблокирует любые попытки. У тебя нет никаких возможностей на что-либо повлиять. Ты не можешь сделать так, чтобы она не двигалась. Но она не двигается. Просто скажи мне, как ты это делаешь. Это все, о чем я прошу. Его голос прозвучал с униженной мольбой. Мастер поднялся, ожесточенно потирая глаза, цветные пятна сложились в Доктора, свет от ламп над его головой — в нимб, его лицо смягчилось, стало юным, ты был таким, я был таким, где все сейчас, в какой песок перетерлось, в какую соль, ничего больше не прорастет на нашей с тобой земле… — Кощей, пожалуйста, — сказал Доктор. — Я хочу вытащить нас отсюда. Хочу, чтобы мы вместе увидели космос. Кощей… Значит, в самом деле приперло, раз ты выкладываешь последний козырь на стол. — Ладно, — вздохнул Мастер. — Ты помнишь, как мы об этом мечтали? Они придумывали звездам названия и представляли, как потоки Времени будут обретать форму под их руками. — Да, — сказал Доктор. — Я все помню. И никогда не забывал. — Помнишь наш Stellarium? Мы его вместе создали. Доктор просиял. — Твой Зимний треугольник выглядел как квадрат, а я напортачил с двойной системой Кеплера и изобразил её одинар… Мастер сбил улыбку с его лица кулаком. Доктор всхлипывал от боли, Мастер склонился над ним. — Залезешь в мои мозги еще раз, я заключу тебя во временную петлю, как ты сделал с нашей планетой. Я Повелитель Времени, я все еще могу это сделать. Будешь дрочить на свои воспоминания вечно. Затем добавил назидательно: — Живи настоящим, это мой дружеский совет тебе, Тета. Удалился он с гордо выпрямленной спиной, но, очутившись в своей спальне, рухнул на кровать, завернулся в одеяло, и лежа в душном коконе темноты, обдумывал возможность загипнотизировать самого себя, чтобы перестать слышать барабанный бой. -- — Подвинься, или я выкину тебя из постели. — Что? — душераздирающий зевок. — Я… я не понимаю… — Я сказал, подвинься! — Ладно, ладно, не надо кричать. Я не думал, что сегодня мы будем спать вместе. — Здоровый сон пока отложен. Перевернись на живот, подложи под него подушку, раздвинь ноги и заткнись. — О, это самое романтичное предложение в мире, как мне отказаться? Ох… Это что, твой язык? — Я сказал, закрой рот! На самом деле он не хочет, чтобы Доктор молчал, но тот прикусывает свое запястье или глотает глухие стоны. Тихо, все еще слишком тихо, тишина подстерегает их на каждом шагу, проникает в них и заполняет, они цепляются друг за друга, последние представители своего вида, которым не за что ухватиться; баланс между ними, гармония или хаос, все лучше пустоты. Сумерки не кончаются, не сгущаются в ночь, двое-одно в постели не отбрасывает тени, как будто они лишь призраки самих себя, жалкое эхо. Это продолжается очень долго, но Мастер не хочет останавливаться, потому что он не знает, что он будет делать после этого. Остановиться приходится, когда тело сдается. Доктор выглядит совершенно измученным, и на мгновение Мастер чувствует острый укол в сердцах. — А теперь спи, — сказал Мастер, как будто мог приказать, и Доктор закрыл глаза, как будто мог подчиняться. — Что тебе снится обычно? Звезды, завтрашний день? — Время. — Оно мертво. Это больно, Доктор? — Барабаны у тебя в голове. Это больно, Мастер? Мастер наклонился и поцеловал его в висок, потом накинул халат и направился в консольную комнату. Доктор не пошел за ним, чтобы узнать, что он задумал. Наверное, в первый раз просто сдался. Я так давно этого хотел, подумал Мастер. И наконец это случилось. Худшее, что могло случиться с нами. Я выиграл. -- Он не был уверен, что дверь поддастся, но достаточно было ее едва тронуть, как она распахнулась. Было бы приятно почувствовать порыв ветра, ласку свежего воздуха на лице, но в космосе был только вакуум, в котором даже Повелитель Времени способен продержаться лишь двадцать секунд; затем его разобьет паралич, скрутит судорога, опять паралич, водный пар из крови, остановка сердец через минуту. Перед космосом он так же хрупок, как человек. Мастер остановился на самом краю, под ним был провал, вокруг — бледно-серое пространство, похожее на линялую тряпку. Деймос IV висел внизу под опалесцирующей сферой купола, безобразная межгалактическая тюрьма для больных, у которых не было Доктора. Мастер вскинул руки, словно приветствуя подданных. Он всегда был склонен к театральным жестам. Геодонизм и помпезность — это были одни из его любимых качеств в себе. Его раздражал добровольный аскетизм Доктора. Впрочем, у Доктора было все, поэтому он мог позволить себе не иметь ничего. — Чего ты хочешь? — спросил он. — Чтобы я бросился вниз? А от него что ты хочешь? Чтобы он засунул меня под этот купол? Чтобы убил меня? Он однажды убил меня. Он, вероятно, сможет сделать это снова, даже сейчас. Что мы должны сделать, чтобы это остановить? Но он был не Доктор, и ему Вселенная не отвечала, не вращалась вокруг него, все ее звезды, планеты, галактики, живые солнца и мертвые океаны, метеоры, кометы, гиганты и карлики, оставляющие световой след болиды, туманности и паутины созвездий. Даже Земля. Мастер вытащил член и помочился вниз. — Если ты Бог, — сказал он, — я нассал на твою бороду. Может, теперь ответишь? Он, конечно же, на это и не надеялся. -- Доктор стоял, сложив руки на груди, и его рот будто провалился внутрь. На экране монитора, за которым он наблюдал, показывали кинохронику под названием «Бунт заключенных планетарной тюрьмы Деймос IV». Сиквел, подумал Мастер. Подобное уже происходило четверть века назад, и ему был известен финал истории. Но она нас ничему не учит, не правда ли? Доктор смотрел на то, как жизнь в очередной раз побеждала. Мастер успел заметить несколько оторванных голов и много-много крови, а потом надзиратели начали уменьшать купол, тот съеживался, забирая с собой воздух, и люди, только что раздиравшие друг друга на части, сбивались в одну гигантскую кучу, топча чужие конечности в свалке. Лица багровели, синели, рты хлопали, пытаясь глотнуть кислорода. — Боевичок? — губы Мастера насмешливо изогнулись. — А, не совсем. Нет хорошего парня, только плохие. Даже если бы ты набрался достаточно дури, чтобы прыгнуть вниз, силовое поле тебя бы не пропустило. Они были мертвы уже вчера. Они были мертвы всегда. Доктор молчал, уставившись в экран немигающим взглядом. — Это шваль, собранная по всей галактике, — продолжил Мастер. — Не невинные юные блондинки, атакуемые Автонами, а ублюдки и отморозки, засохшие плевки на лице мироздания. Это не трагедия, а фарс. «Нет в Дании такого негодяя, который дрянью не был бы притом». [3] Сейчас купол раздавит этих тараканов, и в мире станет чище, громче зачирикают птички, веселее замяукают котята, ярче засветит солнышко. Ты же любишь все это дерьмо, должен радоваться. Доктор молчал и даже не шевелился. Мастер, разозлившись, схватил его за плечи. Развернул к себе и затряс, как будто был шанс вбить немного здравого смысла в эту лохматую голову. — Ты не можешь всех спасти! — Мастер брызнул слюной. — Ты не обязан всех спасать! Прекрати себя мучить, прекрати! Это моя гребаная прерогатива! Доктор отшвырнул его от себя с такой силой, что пошатнувшийся Мастер брякнулся на пол, ударившись боком, и барабаны застучали с удвоенной яростью, он взвыл от их напора, гнев-гнев-война-растерзать сраного святошу, а не успокаивать. Взгляд заволокло алой пеленой, может быть, лопнул сосуд, может быть, что-то похуже, и без того держащееся на честном слове, на последней тонкой ниточке… Больно, как же больно! Сдерживая всхлип, он протер глаза и увидел, как Доктор шагнул на него, и тогда Мастеру стало страшно. — ТАРДИС могла бы попасть туда, — произнес Доктор очень тихо. — И тогда я мог бы предотвратить случившееся. Ты не воспользовался ни одним шансом, который я тебе дал! — Это не я! — крикнул Мастер. Разъедающая тишина в проклятой посудине наконец вытеснилась, закипела, забурлила: — Сколько раз тебе можно повторять? Когда до тебя дойдет, идиот несчастный! Ты что, не понимаешь, кто это делает? Что это делает? Это она! — Я тебе не верю, — процедил Доктор. — А это уже твои проблемы. — Хочешь в лабиринт зеркал, Мастер? Посмотрим, как тебе это понравится! — Жалеешь, что не дал мне умереть? Доктор не ответил, он казался сейчас очень высоким, и очень похожим на то прозвище, что дали ему Далеки, все солнечные котята испарились, и Мастер подумал, что их ярость разного цвета, его собственная — красная-прекрасная, ею все застит, и не поддаться ей не хватает воли, она овладевает им, как состояние аффекта, и он лишь её бессильный раб, а гнев Доктора — кости Смерти, выбеленные Временем, и от него берет настоящая жуть. Мастер встал с пола, чтобы почувствовать себя немного выше. Морщась, он потер ушибленный бок, подошел к дивану и тяжело на него плюхнулся. — Это не я, — повторил он в который раз. Доктор бросил на него исполненный омерзения взгляд и вновь уставился в монитор. На планете Деймос IV шли финальные титры. Купол уже снова вздулся и ждал следующую партию заключенных. Но сначала им придется убрать гору раздавленных трупов. Хороший денек для всех персонажей паршивой пьески. Доктор ткнул пальцем в экран: — Вот это твоя вина и твоя ответственность! Не дотягивает до того, что ты учинил на Земле, но поздравляю, все же хорошо провел время! — «Хорошо провел время»? — он почти рассмеялся. — Все, что я могу делать в ТАРДИС: включить воду, выключить свет и открыть холодильник. Секс посредственный. Я — игрушка для скучающего невротика. Пластырь для его ноющей совести. Ты положил меня в коробку и наклеил этикетку, прибавив к своей коллекции экземпляров. И в этой коробке я проведу… — Заткнись! — заорал Доктор. — Ты думаешь, я опять проглочу массовое убийство? — Ну давай же! — заорал Мастер. — Запри меня в лабиринте! Это ничего не изменит! Ты хоть понимаешь, почему? — Потому что ты неисправим! — Потому что мы оба в тюрьме! — И чья это вина?! — Знаешь, что? Иди на хер, мой дорогой Доктор, как же ты меня достал. Мастер зажмурился от боли. Камни катились, ударяясь друг о друга, и он не знал, как долго ещё сможет это выносить. ТАРДИС ожила через пару минут. -- — В черной дыре, — сказал Мастер, бросая кубики льда в стакан виски, — я сначала почувствовал только давление. Я знаю, что ты однажды пережил насильственную регенерацию, когда дома решили, что неплохо бы тебе сменить окраску, потому что старая уж очень примелькалась в галактике. Так что ты должен понимать, какое это удовольствие, когда у тебя отнимают тело и переписывают личность. Но у меня не просто отняли тело. И не просто переписали личность. Через некоторое время — слишком ничтожное, чтобы даже Повелитель Времени смог его отследить, — я уже не знал, кто я такой. Мастер тяжело сглотнул от воспоминания. — Меня вписали в сингулярность как часть уравнения. Я бы хотел сказать, что это боль, но это намного хуже, а я знаю боль, Доктор. Мое тело начало умирать. Оно умирало, пока у меня не осталась последняя регенерация. Если бы не моя ТАРДИС, я бы просто погиб. Но она помогла мне вернуться, я сосредоточился и сделал один рывок. Когда я выбрался оттуда, я знал только одну вещь. Что я должен тебе отомстить. Мастер посмотрел на свою руку и пошевелил пальцами. Ущипнул себя за бедро. После эпизода с «Темным Сердцем» он иногда сомневался в собственной материальности. Ему было необходимо убедиться, что его тело действительно с ним, и что он это он, а не гравитационная постоянная, поделенная на скорость света в квадрате. Он сделал глоток виски, смакуя ощущение материальности. Сейчас ему бы не помешал секс. Или смерть. Она обычно его бодрила. Он сбился с мысли и некоторые время не мог вспомнить, о чем именно говорил. Ах да, черная дыра. Ошибочное решение Вселенной, частью которого он временно стал. В Академии им рассказывали, что черные дыры изобрели Повелители Времени. Возможно, Доктор до сих пор в это верил, потому что в них не был. — А я был, — сказал Мастер. — Во всех измерениях одновременно. Участник каждого события во всех временных линиях. Может быть, именно это чувствует Бог. Но я не Бог. Мой разум к такому не приспособлен. Мне казалось, что меня стерли ластиком, но я продолжал… быть. Доктор рылся в проводах, проверяя, все ли в порядке с его драгоценным кораблем. Мастер и так бы мог ему это сказать, но Доктор бы его не послушал. Мастер не был для него авторитетом, а кем был — никто бы из них сказать не мог. — Это то, что произойдет с нами, Доктор. Нас уже почти стерли. Нас сотрет окончательно, но мы продолжим быть. Доктор, возившийся на полу перед открытой утробой механизма, задвинул щиток и щелкнул замком, как пистолетным затвором. Мастер допил виски, поднялся и подошел к нему. Глянул сверху вниз на лохматую голову. Доктор на него не смотрел. — Тебе нужно было оставить меня мертвым, — сказал Мастер. — Или сдать в эту тюрьму. Через пятьдесят или сто лет, когда я скажу, что хочу попасть на Землю, ты согласишься. Ты начнешь позволять мне то, что я хочу. Сначала — не высовываясь из ТАРДИС, потом — под твоим строгим присмотром… Вскочив на ноги, Доктор отряхнул брюки от пыли. Он по-прежнему не смотрел на Мастера. — Я знаю, — сказал он. Его пальцы заплясали на рычагах и кнопках. — Я думаю, Глизе в созвездии Жертвенника, пульсар рядом с ней заливает все ультрафиолетом и рентгеновскими лучами, она синяя, как василек! И эта намагниченная нейтронная звезда… Его прервал звон разбившегося стекла. — Земля, Доктор! Мне не нужна твоя гребаная Глизе! Никаких гребаных достопримечательностей! Я хочу играть. Мастер бросил пробный шар, толкнул первую костяшку домино, однажды дойдет и до последней. ТАРДИС тряхнуло во время перемещения, а потом был ультрафиолет, и ультрамарин, и еще много всего, пока ничего не стало. Конец