Не забирай

Jolene, Jolene, Jolene, Jolene I'm begging of you please don't take my man Jolene, Jolene, Jolene, Jolene Please don't take him just because you can (c)

Мать говорит — прячь глаза. Не смотри в упор, не вызывай на бой. Придай голосу мягкости, а движениям — томности. Будь тише, мягче будь. Не беги вперёд, спотыкаясь о корни деревьев, припадая на колени и обдирая ладони о землю. Сохраняй тишину, сдерживай порыв. Тебе быть однажды женой, матерью быть: душой семьи, её трепетом и теплом. Научи руки ласке, а дух — повиновению. Маленькая А-Юань не понимает: в чём смысл, если не бежать со всех ног, не смотреть во все глаза? Дворовые мальчишки, бросающие камни в скрючившегося у ступеней паршивого щенка, в ужасе разбегаются, едва заслышав перестук её башмачков. Распушившаяся причёска, край платья в пыли. Её пальцы не боятся испачкаться в чужой крови, приматывая шёлковой лентой дощечку к переломанной тощей лапе. Запоздало выпрыгнувшая из кустов сука обнажает клыки, вздыбив шерсть на загривке. И она скалится в ответ, встречая в упор взгляд диких, полуволчьих глаз. Хочешь побороться за главенство, тварь? Что ж, попробуй. На городской площади праздник. Мальчишки за спиной потешаются над её испачканным платьем, и рука замирает над пастью «голодного призрака»*, сжав бумажные деньги. Мать тихо прикасается пальцами к ладони: бросай же, А-Юань. Огонь слизывает подношение, как решимость — сомнения, и она бежит к обидчикам, игнорируя оклик матери. За колкое слово — горсть ядовитых замечаний в лицо, за оскорбление — удар. Язык острее ножа, нрав своевольнее грозы. Их больше, но она злее, и только один встаёт рядом. Рука, затянутая в лиловое, прикрывает её. Подоспевшая мать удерживает за плечи, и щёки заливает запоздалый стыд. «Ну и норовистая! Помогите небеса тому, кто возьмёт её в жёны». Шепотки следуют за ней, словно налипшая на подол паутина. Ей уже пятнадцать, но юноши сторонятся её, провожая опасливыми взглядами. Дикая красота горного аконита, не подходи близко, не тянись руками. Одна капля сока, попав в кровь, убьёт тебя. Она лишь выше вздергивает подбородок, гордость душит ростки обиды, не даёт пробиться на свет. Надменно изгибается бровь, и ухажёров сдувает, словно порывом осеннего ветра. Кто осмеливается заговорить — ломается, как тростник в бурю. Ничтожества, неспособные держать удар. Ни одному из них она не готова протянуть руку. Каждый отпрянет в смятении. Только Цзыдянь, впервые надетый на палец слабеющей рукой отца, принимает её сразу и безоговорочно. Пурпурная волна проникает под кожу, щекочет новообретенной силой, признаёт своей. И она всё твёрже держит спину. Только один осмеливается встать рядом с ней на городском тренировочном поле, тёмные глаза улыбаются ободряюще и мягко. И тем гаже на его фоне выглядят остальные. «Кто бы сбил с неё спесь! Так сразу и не скажешь, что дочь достопочтеннейшей госпожи Юй. Уж насколько приятна госпожа! Да дочку, видать, не научила. Гонор вперёд неё идёт! Подруга её просто святая». Зубы сжимаются до скрежета, и взгляд сверлит сплетников, грозя расправой. Никто не смеет порочить имя матери! Палец нащупывает гладкий край Цзыдяня, и тот отвечает едва ощутимой дрожью. Колкие взгляды утыкаются в пол, и зудение молвы за спиной стихает. Никто не осмеливается бросить тухлый кусок своего мнения ей в лицо. Все хотят жить. Подруга фыркает в складки веера, сдувая с лица волнистый локон. Журавли на полотне прыгают и смеются. Люд судачит, но что за печаль? Потеребят да выбросят, короток век пересуд. А век дружбы — неизбывен. Да и какое им дело до мнения толпы, когда есть более достойные темы для бесед! Веер прикрывает лукавую улыбку, глаза напротив блестят нетерпением: подругу просватали за красавца-сына главы Цзинь. Разложенные перед ними на прилавке шелка искрятся игриво и празднично. Заметит ли её наряд Цзян Фэнмянь? Лицо подруги светится счастьем даже под слоем свадебной пудры. Счастливый жених не сводит с неё влюблённых глаз. Он и сам хорош, как принц из сказки, но Юй Цзыюань не смутить обманчивой красотой павлиньего оперения. Её глаза находят в толпе пурпурные одежды, и внутри вибрирует тонкий переливчатый звон, словно задетые ладонью струны гучжэна. Из стального стержня внутри пробивается листва. Она всё чаще ловит на себе ласковый, чуть насмешливый взгляд матери. Вчера на рынке торговец оспорил её выбор шёлка, метнув пурпурный отрез поверх небесно-синего. И она, против обыкновения, не стала возражать, Цзыдянь не рванулся проучить наглеца. Пальцы сами потянулись попробовать на ощупь насыщенный цвет приозёрного заката. Сработать из такого платье — слишком большая наглость. Но руки каждый вечер открывают сундук с тканями, будто против воли, и глаза с наслаждением пьют фиалковую сладость. Отец и глава Цзян — старые друзья. И это, безусловно, именно та причина, по которой они едут с визитом в Пристань Лотоса. Мать посматривает лукаво, но А-Юань не замечает этого: слишком сильна дрожь нетерпения внутри. Она шагает с паланкина, и лодыжка подламывается. Что за напасть? Ведь она никогда не была неуклюжей! Сильные ладони ловят за плечи, и лицо окатывает жар, какой бывает, если слишком низко наклониться над жаровней голодного призрака. Цзян Фэнмянь улыбается приветливо и что-то говорит, но она едва слышит его слова: слишком громко стучит сердце. Они стоят на пирсе, касаясь ладонями. Родители отпустили их одних, неслыханная вольность! Но полно, что может грозить ей рядом с ним? Ровный голос Цзян Фэнмяня рассказывает о последней ночной охоте и о красоте гор в Гусу. А-Юань пока там не бывала, но хотя картины встают перед глазами как живые, ей не верится, что они могут сравниться с очарованием Пристани. Небо сыплет аметисты на догорающие уголья закатного солнца, глянцево блестит зеркальная гладь воды, медленно смыкаются лотосовые бутоны, словно забирая магию вечера в щепоть. Влажный воздух наполнен цветочной свежестью и пением цикад. Сердце щемит от восторга, а касание рук, такое невинное, сбивает дыхание. Они стоят так близко, что она различает лёгкий запах апельсинового цвета с его одежд. А-Юань почти решается обнять пальцами чужое запястье, когда ладонь под её рукой дёргается, и пальцы Цзян Фэньмяня вплетаются в её. По спине бежит дрожь, которую с трудом удаётся скрыть. Она не находит себе места. С визита на Пристань едва ли прошло несколько дней, а кажется, будто вечность. И пусть отец с радостью принял приглашение Главы Цзян на праздник нового урожая, ждать пару недель нет никаких сил. Поездка в Ланьлин Цзинь не приносит облегчения: ведь сердце осталось в Пристани Лотоса, и меч уносит всё дальше от него. Подруга посмеивается, забирая её волосы в причудливую причёску. Пряди, легко прихваченные на затылке, изящно обрамляют скулы, и А-Юань впервые думает, что красива. «Ах, как вы хороши, будущая госпожа Цзян!» — хохочет госпожа Цзинь, поглаживая округлившийся животик, и целует её висок. Юй Цзыюань изо всех сил зажмуривает глаза. Слухи немилосердны. «Вы слышали, молодой мастер Цзян влюбился в простолюдинку! Бродячая заклинательница, вчерашняя босячка. А что же досточтимый глава Цзян? Да что он может сделать? Ведь сердцу молодому не прикажешь». В грудь А-Юань будто втыкают холодную иглу. Она едва спит в ожидании скорой встречи. Встревоженная мать велит служанкам заварить ей листья мяты и смотрит вопросительно. Но А-Юань не знает, что ей сказать. Люди болтают, но правду ли? Она замирает в смятении на перекрестье гнева, боли и отчаяния. Госпожа Цзян ведёт гостей в сад любоваться расцветшими пионами, но А-Юань не видит ничего, кроме — теперь она понимает — любимого лица. Её губы так плотно сжаты, что того и гляди дрогнут, а пальцы судорожно сжимают веер. Лицо Цзян Фэнмяня всё так же спокойно. Взгляд, направленный на неё, полон мягкой симпатии, и напряжение успевает слегка подтаять, как выпавший за ночь снег под лучами утреннего солнца. Но тут им навстречу выбегает девчонка с чашкой локвы, и всё меняется. А-Юань с ужасом видит, как в глазах Цзян Фэнмяня искрами сигнальных огней вспыхивают, восторг, обожание и что-то ещё, чему нельзя подобрать имени. А она, оказывается, и не знала, сколько всего они могут выражать. На девчонке простое платье без знаков отличий: не слуга и не адепт. Она невысокая и проворная, в чёрных глазах светится ум и озорство. Наверняка она выскочила перед ними специально: не удержалась от желания поглазеть на приезжих дам. Она не красива, но от улыбки на тонких, чётко очерченных губах сложно отвести глаза, и крошечная родинка у виска притягивает взгляд, словно капля туши на белом листе. Она поднимает ладонь, отнекиваясь от мягкого укора Главы Цзян, и Юй Цзыюань замечает на узкой маленькой ладони мозоли, какие бывают только от долгой работы с мечом. Стало быть, заклинательница. В ушах стоит звон. Девчонка говорит, видимо, что-то забавное, потому что Глава сдерживает улыбку, а Цзян Фэнмянь даже не пытается — его смех солнечными зайчиками рассыпается по дорожке. Внутри ядовитым цветком распускается гнев, затапливая внутренности А-Юань гнилостными испарениями. Она больше не видит красоты Пристани, только ненавистную улыбку с игривыми ямочками на щеках. Смятению матери нет предела. Её ладонь по несколько раз на дню щупает лоб А-Юань, но та не больна. Слуги и прохожие разбегаются, едва завидев молодую госпожу. Нынче лучше не попадаться ей на глаза. На днях клан Цзян отклонил предложение свахи о помолвке молодого господина и дочери мастера Юй. Никогда ещё Цзыдянь на тренировочном поле не пел в её руках так отчаянно. В каждом соломенном манекене она теперь видит издевательски смеющуюся девчонку. «Цансэ-саньжэнь», — окликнул тогда Цзян Фэнмянь. Мягко, словно лелея имя во рту. И этот нежный зов день и ночь звучит в ушах Юй Цзыюань. Каждый лютый мертвец на ночной охоте улыбается ненавистными ямочками. Они сталкиваются на рынке. На локте проклятой Цансэ висит корзинка, наполненная овощами. Маленькие ладони бережно сжимают фиал с подвеской из апельсиновых корок, в таких парфюмеры продают ароматное масло. Девчонка узнаёт её, приветливо улыбается, и в этой улыбке А-Юань чудится насмешка. Гнев затапливает её изнутри, жар застилает глаза, и она чувствует, как срывается с пальцев Цзыдянь, метя в беззащитную шею. Глаза проклятой Цансэ расширяются, корзинка и фиал падают из рук. В пыль рыночной площади катятся корни лотоса, горькая тыква и пучки трав, а воздух вокруг них взрывается ароматом апельсиновых садов. Сучка успевает поднять руки, закрывая голову, но Цзыдянь уже летит вперёд. Он стрекочет в предвкушении свежей крови, когда чужой меч вдруг сбивает яростный полёт. Выскочивший ниоткуда заклинатель стоит между ними, закрывая проклятую Цансэ. Лицо А-Юань передёргивает судорогой. Ей наплевать, кто этот босяк с прямым взглядом и уродливым шрамом на левой щеке. Ему не остановить Цзыдянь. Но он пытается и оказывается силён. Пришедшая в себя Цансэ тянет меч из ножен, и вдвоём они таки отбрасывают А-Юань прочь. Ствол дерева ударяет её в спину, выбивая воздух из лёгких. Перед глазами плывёт. Хлыст, оставшись без поддержки, сворачивается в кольцо. А-Юань трясёт головой, открывает глаза и встречает взгляд ненавистной Цансэ. Она стоит чуть поодаль, и в её глазах нет гнева, лишь удивление, грусть и что-то сильно напоминающее жалость. Эта босячка жалеет её! Юй Цзыюань снова начинает трясти от ярости, но руки пронзает боль, и она с трудом может пошевелиться. — Цансэ-санжэнь! — яростно кричит она, и та делает шаг ближе. «Несчастная дура, я же разорву тебе горло!» — думает А-Юань, и Цансэ останавливается за несколько шагов, будто услышав. — Не смей его трогать, — она почти сипит от ярости. Если бы осталось хоть немного сил, она бы бросилась на Цансэ и голыми руками вырвала сердце из её груди. — Он мой. Мой, ты слышишь! Глаза напротив становятся ещё более печальными. А-Юань силится отыскать в этом взгляде хоть крупицу страха, уязвлённой гордости или ненависти. Но не видит ничего, кроме сожаления. Спутник ненавистной Цансэ настороженно следит за ними со стороны, держа под узду лохматого ослика. Корзинка с пыльными овощами зажата в его руке. — Верни его мне! Убери руки, приблудная сука. Он не твой! — щёку щекочет докучливое насекомое, и она тянется смахнуть его дрожащей ладонью. Но пальцы нащупывают лишь тёплую влагу. Взгляд заволакивает, и лицо Цансэ-санжэнь, будто приблизившееся, расплывается перед глазами. Челюсть сводит от горечи, и затылка касаются тёплые твёрдые пальцы, мягко надавливая. — Будь ты проклята, Цансэ-саньжэнь, — из последних сил шепчет она. — Чтоб ты сдохла, тварь. Ненавижу, ненавижу… *** Она приходит в себя дома, на постели, в свежих одеждах. Так хочется думать, что встреча на рынке была лишь дурным сном. Но мелко дрожащие руки и холодный компресс на лбу говорят об обратном. Гневное пожарище внутри не потухло, но кто-то словно накрыл его огнеупорным колпаком, отрезвив сознание и позволяя оценить вид. Тупая, горькая тоска впивается в виски. Перед глазами стоит точёное лицо Цзян Фэнмяня, в его нежных глазах светится любовь, но они смотрят мимо. Станет ли он когда-нибудь так смотреть на неё? “Вы слышали? Глава клана Цзян объявил о помолвке своего сына с молодой госпожой Юй! Бедный мальчик, помогите ему Небеса. Такой мягкий нрав, поладит ли он с этой бешеной девицей? Да только кто поладит, если не он? Вода камень точит”. Красное ей идёт, словно отражает горящий внутри огонь. Сегодня она станет женой и госпожой Цзян. О проклятой Цансэ-санжэнь давно ничего не слышно. Говорят, она сбежала с прислужником по имени Вэй Чанцзэ, подалась в странствия без гроша в кармане. Говорят, она раздвинула под ним ноги. Судьба этой сучки А-Юань больше не занимает. Собаке собачья жизнь! И пусть при звуке этого имени в глазах Цзян Фэнмяня вспыхивает тоска, А-Юань это не пугает. Время лечит всё, и Юй Цзыюань высоко держит голову под брачным покрывалом. Она станет его госпожой, она родит ему сына, нового главу, сильнейшего заклинателя современности. Он станет их гордостью и прославит клан Юньмэн Цзян во всех провинциях Поднебесной. Она будет сильнейшей госпожой, она всегда умела держать удар и даст отпор любым пересудам. Призраку Цансэ-санжэнь недолго жить в её доме. Отец смотрит с любовью и протягивает руку. Юй Цзыюань вкладывает в его ладонь свою и переступает порог храма.