***
В тот день кроатон пришел на планету. Я не был с Дином в тот самый момент, когда он услышал эту новость — явился позже. Не на его зов-молитву, как обычно. Я просто почувствовал, что ему плохо. Так плохо, как, пожалуй, не было еще ни разу на моей памяти. Потому так быстро, как только мог, переместился к нему и нашел его в задрипанном — впрочем, как обычно — мотеле. Пьяным. Плачущим. Я до этого никогда не видел его слез. Видел гнев, апатию, страх. Но не слезы. Я испугался и замер, глядя на него, а он, казалось, не замечал меня, хотя я стоял прямо напротив, буквально в паре метров. Он сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, в руке — наполовину пустая бутылка дешевого виски, он плакал и шептал что-то несвязное. Из всего я смог разобрать только «Сэмми» и «прости». Понимал ли он тогда, что это начало конца? Знал ли, чем в конечном итоге все это обернется? Где мы окажемся через эти несколько лет? Конечно, понимал. Он видел кроатон уже однажды. Видел, что этот вирус делает с людьми. Он как никто другой осознавал, что значит эта новость. И именно поэтому он и был так разбит. Я не знал, что сказать или сделать — я до сих пор не слишком-то разбираюсь во всех тонкостях человеческой души, сейчас, наверное, даже еще меньше, чем раньше, — чтобы утешить или ободрить его, потому так и стоял, как столб, просто глядя на Дина и ожидая, пока он заметит меня и хоть что-нибудь скажет, что позволит мне действовать или тоже что-то сказать. Но он молчал. Хотя я видел, что он уже несколько раз поднимал на меня свой взгляд и задерживался им на моей фигуре. Может, не осознавал, что я действительно был там, а не казался ему? Не знаю… Глупо было просто вот так торчать посреди комнаты: я мог бы делать это годы, конечно, не сходя с места, но это ничем бы не помогло. И я подошел к Дину и коснулся рукой его плеча. Не пытаясь использовать свои ангельские силы, чтобы успокоить или усыпить. Просто коснулся. Как человек. Чтобы показать обычным прикосновением, что я — рядом. Чтобы ему стало хоть чуточку легче. Он вздрогнул, поднял на меня свой взгляд и хрипло — из-за слез и алкоголя — спросил: — Ты уже знаешь?.. О чем — не надо было уточнять. Я знал. Ангельское «радио» отлично тогда работало. Я кивнул, чуть сжал его плечо, чтобы приободрить — я видел, как многие, в том числе и Дин, и Сэм так делали, — но… подействовало это вовсе не так, как я ожидал. Не знаю, почему это обычное касание вызвало у него такую реакцию, но он будто взбесился. С силой перехватил мою руку, сжав запястье так, что даже я, не чувствующий боли в общем-то, вскрикнул, злобно посмотрел на меня снизу вверх… — Это все из-за тебя. Из-за вас. Ангельских ублюдков. Из-за вашего брата. Из-за вашего папочки. Чтоб вы все сдохли! — он говорил мне это, буквально выплевывая слова. Я видел, что он пьян, но... Я и понимал, что это не просто бред выпившего. Он правда так думал. И я не знал, что ему на это ответить. Как оправдаться. Да и надо ли оправдываться. Может, он прав? Может, правда, все дело в нас... Я смотрел в его затуманенные алкоголем, слезами и ненавистью — ко мне? ко всем ангелам? ко всему живому? — глаза и молчал. Видимо, он посчитал мое молчание за вызов, за упрек — не знаю. Но его понесло еще больше. Он встал — вскочил бы, да был слишком уж нетрезв — на ноги… Я помог ему, удерживая за руку, которой он только что чуть не сломал мне запястье, и теперь мы стояли нос к носу друг с другом. Его шатало. — Ненавижу тебя. Ты знаешь? Просто... ненавижу. За то, что ты — такой. Весь в белом. Крылышки, перышки. Всегда прав. Несешь добро. Помогаешь мне. Спаситель. Избавитель… Да нихрена! Ты такой же, как и они! Тебе эта война тоже на руку, правда же? Освободите мир от нас, таких вот жалких… обезьян. Мы же для вас — мусор! Ненавижу! Я молчал. Дин вцепился мне в ворот плаща, сжал ткань так, что она затрещала… Подался вперед. Я замер, забыв, что надо дышать. Почему-то мне подумалось, что сейчас он поцелует меня. Как в тех, наверное, плохих фильмах, которые я успел к тому моменту увидеть, в которых пара сначала ругается, а потом у них примирительный поцелуй и секс. Но нет, я ошибся. Вместо поцелуя последовал удар. Дин рванул меня на себя и тут же лбом ударил прямо в переносицу. Это было неожиданно, и я вновь ощутил боль. Я попытался что-то сказать, перехватить руки Дина, но, видимо, еще не отошел от шока, потому что мне это не удалось, и я пропустил еще и ощутимый удар в скулу, вовремя не прикрывшись. — Дин, что ты?.. — я попытался воззвать к нему, но это было тщетно. Казалось, что он в одну секунду потерял разум. Он замахивался на меня, иногда его удары попадали в цель, иногда — нет, но он не переставал меня бить. По лицу, по рукам, которые я выставил щитом, по ребрам… Сначала я пытался… остановить его, не дать ему совершить то, о чем потом он мог жалеть. Хватал его руки, уговаривал, а потом плюнул. Я решил: если ему нравится меня бить — что ж, пусть. Боли кроме той от самых первых ударов, я не чувствовал. Мне было, конечно, обидно, непонятно, но... Я подумал, а что если Дин — прав? Наверное, я должен позволить ему выплеснуть злость на всех ангелов в своем лице. Наверное, так поступил бы друг. Как ты думаешь, Дин? Верно я решил тогда?.. Он бил, бил меня, как машина. Рыча, молотя все, что попадало под его уже разбитые кулаки. Хватал за плащ — половина пуговиц к тому времени была оторвана, — за ворот рубашки, что окрасилась его кровью, пытался швырнуть меня на пол, наверное, чтобы избить ногами... А потом в один момент просто осел на пол, закрыл голову руками и прошептал еле слышно: — Убирайся. Не хочу тебя видеть… Это было сказано почти трезво и так легко, что я... Мне стало жутко. Не обидно, а жутко. Неужели я настолько ему не-друг. Неужели он настолько меня ненавидит, что вот так вот просто… Мы же… Я же спас его! Говорить ничего не хотелось. Я был избит не руками его — словами. В самое сердце. И я ушел. Молча. Хочешь знать, что было дальше? Дальше был кошмар. Дурной сон, в который превратилась наша реальность. Кроты повсюду, все больше и больше заражений. Солдаты на улицах. Резервации для больных и убежища для здоровых. Мы с Дином, конечно вновь сошлись. Не помирились, нет. Он все так же говорил, что ненавидит меня, но позволял быть рядом, потому что я был полезен. Я был рад этому. Пусть так, не друг — оружие. Но главное, что рядом с ним. У меня не было особого выбора, потому что, если не с ним, то как? Вернуться на небо? Я пошел против них, меня фактически изгнали... Но дело было не только в этом: я не мог бы быть с ними, даже если бы меня простили. Просто не мог бы, потому что я убеждался, что Дин был в общем-то прав: во всем виноваты были мы, ангелы. Да и жить один я тоже не мог. Просто не мог. Мне нужен был друг. Или больше чем друг... Да, что скрывать: мне нужен был Дин. И только Дин. Всегда только Дин с того самого момента, когда я понял, что мне вообще кто-то может быть нужен... И мне неважно было, что он ко мне чувствует. Потому я и таскался следом за ним, по мере сил помогая ему во всем. Он основал этот лагерь, собрал в нем здоровых, обучал, ходил в рейды… Я тоже делал что-то, что стерлось теперь из памяти. Сейчас же я не больше чем обуза, наркоман, безумный сектант имени себя. Какая там от меня помощь?.. Ладно, это не важно. Второй удар от Дина и в прямом, и в переносном смысле я получил в тот день, когда умер Бобби. Тогда же я узнал, что больше не ангел. Это был наш совершенно обычный для этих времен день. Мы побывали в закрытой зоне, убили не меньше десяти человек… Нет, не человек — кротов. Они уже не были людьми, я знаю. Хотя до сих пор не могу так просто выстрелить даже в крота, не могу убить. Наверное, потому меня и не берут в рейды. А может, потому что я — долбаный наркоман. А может, Дин просто меня бережет? Заботится? Или просто не выносит меня рядом, потому я теперь так редко бываю допущен к телу бесстрашного лидера. Как думаешь ты, не-мой-Дин? Я-то знаю правду. Но пока тебе не скажу… В общем, мы были в рейде — нужны были лекарства, — когда позвонил Бобби. Это был быстрый, нервный звонок. Дин ничего не смог разобрать из того, что Сингер тогда пытался до него донести, но тут не нужно было понимать слова, чтобы точно уяснить, что случилась беда. Оставив командование операцией на Макса — это второй боец в нашем лагере после Дина, — мы с Дином отправились в дом Бобби. Я пытался перенести нас с помощью своих сил — Дин не попросил — потребовал от меня этого, — но ничего не вышло. Он выжимал из нового, мощного бронированного джипа — старушка-Импала уже тогда стояла на приколе — все возможное. Но мы все равно не успели. Когда мы влетели в дом Бобби, все было уже кончено. Кругом была кровь, пахло порохом, немытыми давно телами… Весь дом был разгромлен. У Сингера никогда не было особого порядка, но... Не сговариваясь, мы рванули в кабинет, уже понимая, что именно там мы найдем хозяина дома. И не ошиблись. Коляска Бобби валялась на полу, рядом, ничком на полу лежал он сам. Вокруг расплылась уже загустевшая лужа крови. Чуть поодаль — дробовик. Не надо было касаться тела, чтобы понять, что наш друг, старший товарищ, учитель мертв. Слишком страшна была рваная рана на его шее, да и выходное отверстие от пули на спине прямо в районе сердца не оставляло никакого шанса. Дин выронил зажатый в руках пистолет — я заметил: руки у него дрожали как у алкоголика, — упал на колени, пачкая штаны в крови. Он не находил в себе сил, по всей видимости, коснуться еще не остывшего тела, но все же дотронулся до затылка Бобби, попытался повернуть его голову к себе. Пальцы его моментально стали красными. Он беззвучно что-то шептал: имя Сингера или проклятия — не знаю… Я молча смотрел на него, не зная опять, чем помочь. Лучше всего было уйти, оставить его наедине с его горем, наверное, но я не мог. Не мог оставить его одного, хотя бы просто потому, что не был уверен, что кротов нет поблизости или что они не вернутся. Сколько он так просидел — не знаю. Больше часа, наверное. Я не тревожил его. Но все же нам надо было ехать в лагерь, пока не стемнело, чтобы не попасть в засаду кротов или простых бандитов — не знаю, что и страшнее. И я осторожно коснулся плеча Дина, чтобы вернуть его в реальность. И опять это проявление человечности оказалось ошибкой. Как и в тот раз. Резкая боль в ногах, и я рухнул как подкошенный. Воздух вышибло из легких, когда спина ударилась о твердый пол. Я закашлялся. Перед глазами что-то поплыло… Со мной никогда такого не было, даже когда другие ангелы наказывали меня по-ангельски. Я был в шоке. Потому не сразу понял, что нависший надо мной Дин собрался делать. Я даже не думал, честно говоря, тогда, что это он меня на пол отправил своей подсечкой. Я думал, что сам как-то… упал. Протянул Дину руку, чтобы он помог мне подняться — слабость страшная была во всем теле, и мне нужна была помощь, — но он не помог. А ударил меня. Носком ботинка под ребра. Я взвыл от боли. И обиды. И непонимания. За что? Почему? Я же ничего… Да, я не смог помочь нам успеть к Бобби, но разве за это бьют?.. Я посмотрел в глаза Дина, а они были совершенно пустые. Жуткие. Когда он злится или переживает, там есть эмоции. А тогда… они были мертвые. Мертвее, чем мертвый Сингер. Мне стало жутко. Я попытался от этого взгляда, от этого Дина уйти. Откатиться в сторону, подняться. Но такая слабость была во всем теле... Я не мог понять, почему, потом, конечно уже понял: я был уже не ангелом, в этом была причина. А ударился головой о пол здорово. Но Дин подняться мне не дал. Он начал меня избивать. Методично. Размеренно. Спокойно. Будто боец на тренировке, что удары отрабатывает. Без эмоций. Без каких-либо эмоций. Не только жалости, а даже и ненависти. Второй удар был опять под ребра. Ботинки у Дина были новые, военного образца. И чудом не сломали мне кости. Я свернулся клубком. От боли. И инстинктивно пытаясь защитить живот и грудь. Тогда мне прилетело по голове. Хорошо, кулаком, а не ногой. Дин нагнулся, схватил меня за ворот плаща, приподнял над землей. И врезал мне. В висок. Вновь все закружилось, меня затошнило. Очередной удар — в лицо. И я ощутил вкус крови во рту. А Дин не останавливался. Лишь продолжал бить. Он бил меня дольше, страшнее, чем в первый раз, тогда, в мотеле. А потом бросил меня одного, еле живого, в доме Бобби. Забрал его тело, чтобы сжечь, скорее всего, а я остался. Избитый, отплевывающийся от крови, еле дыша отбитыми легкими. Ребра, руки, голова — все болело. Меня тошнило. Я не мог подняться даже. Просто лежал на полу несколько часов. Потом кое-как встал. Напился воды. Меня вырвало, и вроде бы стало легче. Я даже смог дойти до гаража Сингера и найти там среди кучи развалюх машину на ходу и ключи к ней. Правда, поехать не смог, все плыло. Остался там на ночевку. Дурная была идея: оружия у меня не имелось, лишь мой клинок, но я все равно бы не смог защититься, даже если бы оно было, я и руку-то не мог поднять. Но мне свезло: никто не пришел той ночью больше. Я не спал. Думал. Думал, почему Дин так поступил. Это не было так, как в мотеле. Тогда он вымещал на мне свою боль. Мстил моим же братьям и отцу через меня. А я поддерживал его, терпя его удары, позволяя ему. И он знал, что я позволяю, что могу позволить. В этот раз… Это было беспричинным насилием, на которое я не мог ответить. И об этом он тоже знал. Видел, как я корчусь от боли, как истекаю кровью. Почему не остановился? Почему продолжал? Ведь ему же не было больно. Ему было… безразлично. Я до сих пор этого не знаю. Осознал я в ту ночь лишь одно: я больше не был ангелом. Потому что не смог ни излечить себя, ни переместиться, ни связаться с другими или услышать их. Хотя благодать во мне еще была, отголоски ее чувствовались. Утром, когда уже более-менее пришел в себя, поехал в лагерь. А куда было деваться? Некуда. Дин встретил меня, будто ничего не случилось. Кивнул, чтобы мою машину пропустили через ворота, и все. Я тоже сделал вид, что ничего не было. А что мне оставалось? С того дня я начал пить. Чтобы не видеть больше пустых глаз Дина, когда он смотрел на меня. Он не меня тогда избил. Не друга. Или товарища. Не Кастиэля. Я был не я. Или не абстрактный ангел. Я был просто… боксерской грушей. Дин просто помахал кулаками в свое удовольствие. И мне было жутко больно видеть это равнодушие в глазах, некогда заботливо смотревших на меня. А алкоголь, коего тогда было в достатке, легко убирал эту боль. Мне же немного стало надо. Бутылка виски на день. И я уже веселый, легкий. Как воздушный шарик. Алкоголь, кстати, помогал не только душевную боль глушить. Но и физическую. Я был отсечен от рая, благодать иссякала с каждым днем. И мое ангельское «я» распадалось в физическом теле сосуда. Гнило. Тот столб света, которым я был, угасал. Мои крылья гноились. Перья выпадали. Раны истекали кровью и благодатью. Никто этого не видел, им повезло, а то выгнали бы меня из лагеря нахрен. Слишком отвратительно это выглядело. И смрад, что ощущал тоже только я, преследовал меня. Запах гниения, затхлости, мертвечины… Но как-то я это пережил. Стал алкоголиком, правда. Ну в условиях кроатона это уже не беда. А наоборот… Год прошел, пошел второй. Все как-то устаканилось. А потом я сломал ногу. Пошли в рейд, упал неудачно. Оказывается, человеческое тело такое хрупкое, если не напитано благодатью. Удивился тогда, что меня не бросили кротам, а забрали с собой. Я был не таким крутым бойцом, скорее бесполезной тряпкой, чтобы мною дорожить. Но забрали. Макс дотащил меня на своей спине до машины. Довезли до лагеря… Довели до «больницы». Врачом у нас тогда была молодая женщина, Кристина. Она перед концом всего только колледж закончила. И была детским врачом, а не травматологом. А рана у меня была серьезная. Не просто перелом, а открытый. Со смещением, с порванными мышцами. Ну она как-то собралась, спасибо ей говорю каждый день, зашила меня, как могла. Наложила повязку. Гипса не было, конечно же. Меня отволокли в мой пустой дом. И все. Лечение закончилось. А боль только началась. Первые часы я был еще под слабым наркозом. А потом его эффект пропал, и я начал кричать. Орать. Мне казалось, что меня пытает сам Люцифер. Эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что я испытывал раньше. Мне казалось, что мою ногу протыкают ангельским клинком снова и снова. А потом тянут из нее все жилы, мышцы. Дробят кости. Я рыдал, как ребенок, кричал, срывая связки. Но никому не было до меня никакого дела. Впрочем, я их за это не винил и не виню. У всех и без меня забот хватало, к чему им бесполезный алкоголик. Но мне было больно еще и поэтому. Что никому я не нужен. Можно было бы напиться вусмерть и отключиться, только вот алкоголя у меня не было. Да и был бы — я бы все равно не встал. Сил не было даже повернуться просто. Вырубился от многочасовой нестерпимой боли. А когда очнулся — увидел Дина у своей кровати. И чуть не заорал теперь уже от ужаса. Мне какой-то кошмар снился, видимо, боль физическая наложилась на события того дня, да и вообще события тех времен. И я во сне видел, как меня кроты рвут на части. Как кровь моя течет. Почему-то черная, а не алая. Как я потом вместе с ними по улицам хожу. Ищу себе уже добычу. И как Дин меня.. убивает. Холодно. Без эмоций. И, когда глаза распахнул, не сразу поняв, что сон уже кончился, дернулся, едва его заметил. Мелькнула мысль: сейчас выстрелит или проткнет клинком. Замер. Он смотрел на меня. Молча. И в его глазах я видел что-то отдаленно похожее на прежнюю заботу. Что я видел в них когда-то давно. Жалость. Это напугало меня еще больше, когда я понял, что он меня убивать не собирается, а что-то другое ему нужно здесь. Я его не ждал. И не думал даже, что он хотя бы в курсе, что я был ранен. Наш бесстрашный лидер… Он уже давно был пустотой. И ему не было дела ни до кого: ни до соратников. Ни до женщин, которых он иногда трахал. Ни до друзей, что еще у него оставались. Чак, к примеру. Или Риса. Он жил — да и живет — лишь холодной местью. Какое уж ему дело до меня — того, кого он использовал и выкинул? Но он, оказывается, что-то чувствовал. — Больно? — спросил он, глядя на мою ногу. Я лишь молча кивнул. Боль, что немного стихла, когда я спал, вернулась вновь. Он осторожно коснулся моего бедра, но я не ждал ласки или хотя бы осторожности от него, я, как битый уже неоднократно зверь, ждал удара. И дернулся вновь, чтобы попытаться избежать его. Зря. Дин тоже отдернул руку. Нахмурился. Сжал губы в нитку. Обиделся на мое недоверие к нему? Наверное. Но чего он хотел? После того, что уже сделал со мной… Не знаю. — Это тебе… нашли в больнице. Держи. Но не жри все сразу. И не запивай алкоголем, — он подал мне небольшую баночку с какими-то белыми таблетками... Этикетка была сорвана, лишь остались буквы «…min». Так начался мой путь наркомана. С этих обезболивающих. В этом Дин был, конечно, не виноват. Совсем не. Хотя приложил руку к началу. Он же предупреждал меня не принимать их горстями. Потом, когда я уже более-менее выздоровел и вновь начал ходить в рейды, он отбирал у меня мою добычу, выкидывал или отдавал таблетки в больницу, если их можно было использовать там. Уговаривал. Угрожал. Говорил, что сам меня прикончит раньше, чем таблетки. Заботился обо мне… Но он опоздал: раньше надо было меня оберегать. А не тогда, когда он же меня и сломал. Уже не починить было. А потом он плюнул. И больше меня не «лечил». Кстати, да, мы стали тогда вновь друзьями. И даже почти как прежде. Он иногда советовался со мной насчет кротов или демонов. Брал меня на рейды с собой. Пил со мной порой ночами… В общем, наркотики прочно вошли в мою жизнь. А с ними — секс. О да, секс… Пока я валялся с ногой, меня стали — по приказу Дина ли? из-за любопытства? из-за разговоров о моей бывшей ангельской сущности? — навещать местные девчонки. Поначалу я гнал их от себя, не понимая, зачем они приходят. К чему им, молодым, красивым, здоровым, возиться со мной. Алкоголиком, калекой. Бесполезным отбросом. Для чего. А потом понял: им нужно было общение в первую очередь. А я тогда от скуки как раз упражнялся в словоблудии. Вот мы и нашли друг друга. Я читал им… проповеди. На свой лад. Стал для них неким гуру. Они слушали меня, открыв рот. Делились со мной своими тайнами. Обидами. А я слушал их. Делать-то все равно было нечего. Так и понеслось. Сначала одна останется на ночь, после того, как поможет по хозяйству. Потом — другая. Потом обе сразу. А ночи как раз начались холодные, и вдвоем под одним одеялом гораздо теплее, чем по одиночке. Я уже не был невинным ангелом, который не знает, зачем эта штучка у его сосуда между ног болтается. Я стал обычным мужиком. Жалким, конечно. Но обычным. И начал пользоваться тем, что и само плыло ко мне в руки. А что? Они не страдали и не страдают. Наоборот. Мы наслаждаемся обществом друг друга. Но я отвлекся от главного: от Дина. Дин долго не знал о моих… прихожанках. Я их не прятал, просто он редко тогда ко мне захаживал, некогда было. Как раз кроты рядом с лагерем активизировались. А вот когда узнал… Знаешь, не-мой-Дин, я не ожидал, что он придет и… Трахнет меня. Я ожидал от него очередного избиения. Криков, что я порчу девок в его лагере — его девок, между прочим. Равнодушия. Насмешек. Чего угодно, но не такого. А он пришел и… От меня как раз ушла Марго — миленькая девятнадцатилетняя брюнетка. Грудки-яблочки, темный мягкий пушок, глаза олененка. Тебе бы понравилась, наверное… Ушла, а я валялся на постели, забросившись очередной порцией таблеток. Ловил кайф. Ничего не предвещало, когда раздался грохот в дверь. Я так и не понял, нахрен он стучал? Думал, что я скажу «никого нет дома, заходите завтра»? Он вошел. Чуть не снеся дверь с петель. Хлопнул ею, щелкнул задвижкой, отсекая нас от остального мира. И мир от нас. Дошел до постели, чуть не грохнулся по дороге: он был пьян. И зол. И бледен очень. Сел рядом со мной. — Даже не спросишь, зачем я тут? Я молча смотрел на него. Пришел и пришел. Я уже ничего не ожидал от него. Ни ласки, ни побоев. Тогда я был под... Не помню, чем. И мне было плевать, если честно, на все вообще. Пожал плечом. А он нагнулся ко мне и... злобно меня поцеловал. Это был даже не поцелуй, а… укус зверя. Он мои губы тянул, зубами прихватывал до крови. Сжимал скулы пальцами — синяки потом на щеках у меня были знатные… Я в этом поцелуе как-то отключился, потому что когда начал вновь осознавать что-то, обнаружил себя уже раком на постели. И его во мне. Он медленно двигался. Туда. До самого конца. Обратно. Будто вытягивал из меня что-то. Его руки были на моих бедрах. Горячие. Чуть влажные. По ляжкам что-то липкое стекало… Не знаю, что Дин нашел вместо смазки. Да и плевать было. Даже если это машинное масло было. Я был весь потный, вялый какой-то. Лишь в низу живота что-то пульсировало, сжималось, стягивалось. Хотело взорваться. Но никак не могло. И тогда я зарычал «сильнее!». И Дин послушался. Будто ему этот мой приказ и нужен был, чтобы сорваться в пропасть. Он сильнее стиснул мои бедра и начал тут же вколачиваться в меня. Размеренно, до самого конца, шлепая яйцами по моему заду. Ерзая там, внутри. Ударяя меня по бедрам, спине. Рукой, потом — ремнем. Наверное, из своих брюк его выдернул. Он их даже не снял, только приспустил, потому было недалеко ходить. Было ли больно? А хрен знает. Я был под наркотой, потому помню лишь, что было так легко. Пьяным кончить не так-то просто, потому он драл меня… долго. Но все же зарычал, задрожал, наваливаясь на мою спину, вжимая в постель. Прикусил с силой за холку, будто пес свою сучку. Стиснул мое горло. Я захрипел, начал вырываться. Даже под кайфом я понимал, что он меня сейчас просто задушит, и пытался высвободиться. Но мои хрипы ему были до лампочки. И я отключился снова. Я, кстати, так и не кончил… Когда очнулся, Дина уже не было. Можно было бы подумать, что это все сон, если бы не запах спермы и пота, смятые простыни. Адски горящий зад и синяки и ссадины по всему моему телу. На шее, скулах, на спине… Думаешь, это все? Конец истории моего падения? Нет, это только началом было. Он приходит ко мне теперь почти каждую ночь. И дерет, как свою сучку. Дерет и бьет. Наверное, крыша там у него повернулась, и он теперь может кончать только насилуя. Но это неважно, правда. Раз ему так нужно, я не… протестую. Я же люблю его, Дин. Моего Дина… И он меня любит, я уверен. Своеобразно, конечно, но наш мир уже давно слетел с катушек, как и мы. Любит. Бережет. Ото всех. Меня и нашу тайну. Потому и приходит как вор. Ночью. Когда лагерь спит уже. Потому на людях я для него не больше, чем грязь под ногами. Мой ласковый убийца… Потому я и понял, что ты — не он. Потому что он бы не решился прийти так открыто. Мой Дин. Дин, которого я люблю…***
Ты смотришь на меня, нахмурившись, не-мой-Дин. Осуждающе. С некой брезгливостью даже. Да, ты не можешь поверить, что я мог так пасть… Ты спрашиваешь, почему я стал таким. Я бы сказал тебе, что ты тому виной. Чтобы ты не совершил такой же ошибки, как мой Дин. Чтобы не убил меня. Не сломал. Но тогда твой Кас не сможет узнать твоей любви. Пусть больной, грязной, неправильной, но любви. И я просто с усмешкой отвечаю на твой вопрос: — Жизнь…